Читать книгу Корректировщик. Где мы – там победа! - Георгий Крол - Страница 2

Отзвучали приказы командира по корабельной связи. Парадная форма, аккуратно сложенная, легла на свое место в рундуках. Команда заняла посты по походному расписанию. А для сводной роты морских пехотинцев наступил ожидаемый, но все равно приятный выходной. Целых пять часов до отбоя, а потом еще восемь до подъема. Можно почитать книгу в корабельной библиотеке или побренчать на гитаре в красном уголке. Можно даже, что вообще неслыханно, посидеть, да что там, поваляться на койке в кубрике.

И ничего, что февраль не самый спокойный месяц в акватории Черного моря. Ну, покачивает, так это даже к лучшему. Иначе находиться в кубриках было бы можно, а вот сидеть и лежать на койках уже нельзя. А так – на палубу выходить не запрещено, но и не рекомендуется. Одним словом – лафа! Для меня так вообще подарок небес. Завтра, когда БДК вернется на главную базу и отшвартуется у стенки, я сойду на берег, получу в штабе ОВРа документы и отправлюсь в Ленинград, где немедленно приступлю к учебе. Ведь я не просто сержант морской пехоты. Я – курсант выпускного курса Ленинградского высшего общевойскового командного училища им. С. М. Кирова.

Если подумать, этот последний год складывается для меня очень странно. Началось с практики. После первых двух курсов я ее проходил, как и все, на Балтике. А вот после третьего неожиданно повезло, и я попал именно туда, куда рвался – на Черноморский флот. Почему-то оттуда затребовали человека с хорошей парашютной подготовкой, а я, по примеру Кита, этим делом увлекался. Кит – это Никита Дубинин, мой старший товарищ, можно даже сказать брат – мы ведь с ним детдомовцы. Он как раз летом закончил Киевское ВОКУ.

Мы собирались встретиться во время отпуска, но не срослось. А все почему… Направили меня на должность замкомвзвода в десантно-штурмовой батальон 810-й бригады морской пехоты. Срок практики – две недели. Десять дней все идет обычно – разводы, занятия и так далее. А потом ночью батальон поднимают по тревоге, порт, погрузка – и мы уходим в поход. Через трое суток, уже в Средиземном море, на меня наткнулся комиссар бригады. Шороху было – жуть. Всех офицеров, от взводного до комбата, вызвали «на ковер». Вопрос один – как проморгали?

Ладно, тревога, погрузка – не до того было. Но ведь до Босфора еще была возможность отправить меня назад. А теперь? Как выразился комиссар:

– Пацан, трах-тибидох… через якорь, сейчас должен в отпуск собираться. Мамку, б… табидох, радовать, с батей водку пить. А он тут болтается, как не… рукав!

Ну, тут я влез. Руку к берету и докладываю, что я детдомовский и мне на учениях гораздо интереснее, чем в отпуске. Полковник замолчал, подумал и, уже остывая, поинтересовался:

– В училище хоть сообщили?

Комбат тут же доложил, что телеграмма готова, собирались подписать у начальства и отправить. На том и порешили. И я почти три месяца ходил в средиземке. Здорово было. Куда мы только не высаживались, даже на Крит! В процессе совместных учений, разумеется. В училище прибыл в октябре, и уж там гоняли так, что головы не поднять. Выпускной курс как-никак. Но комиссар бригады, как оказалось, меня запомнил. В январе пришел запрос на мое участие в новом походе – на Констанцу. Героический, хотя и неудачный, десант, отмечается каждый год. Как ни странно, начальник училища дал добро. Так я здесь и оказался. В программу входило все: и высадка десанта, и парад, и показательные выступления морпехов. В смысле рукопашный бой. Всего-то неделя, но устали все как сто чертей.

Что-то я сегодня ударился в воспоминания. В библиотеку не пошел, спустился в кубрик, думал, может, хоть высплюсь. Ага, щаз! Стоило лечь, в голову полезла вообще полная ерунда. Точнее, не ерунда, а совсем уж детские воспоминания. Например, почему друзья зовут меня не Сергей, а Юл. Между прочим, наша воспитательница постаралась, Мария Витальевна. В первом классе мы тогда учились. Вот через месяц она и назвала меня Юлом. И тут же пояснила: с одной стороны, я, как Юлий Цезарь – могу делать много дел одновременно. Но с другой – постоянно верчусь, как заведенный. Вот и буду теперь Юл. Наполовину Цезарь, наполовину юла. Так и приклеилось.

Потом, совсем уж не понятно почему, вспомнилась летняя поездка в Очаков. Вообще-то наш детдом лагерями не баловали. Все-таки мы были вроде как научно-исследовательское заведение. Хоть это и было жутко засекречено. Снилось нам всякое непонятное. Кому больше, кому меньше, но всем. А еще у нас всех были имя, отчество и фамилия, были дни рождения, но вот родителей не было. Вообще не было, нас находили в разных городах в течение нескольких лет. Прямо вот так – младенец, записка, можно сказать бирка, с данными, и все, больше никаких следов.

Пока мы были маленькие, то считали, что это так и должно быть. Потом, когда подросли, стали понимать, что у других есть какие-то «родители». И только в пятом классе мы их, родителей то есть, увидели. У одноклассников. Мне, кстати, и тут «повезло». Всех детдомовских одного возраста, а нас было одиннадцать, должны были записать в один класс. Но я, Сергей Яковлев, оказался в списке учеников двадцать шестым, а «…больше 25 не положено». Вот меня и определили в параллельный. В принципе я и не возражал, все равно в школу мы с ребятами шли вместе, из школы тоже.

Только через неделю Мария Витальевна обнаружила данный факт, когда проверяла дневники. У всех был 5А, а у меня 5Б. Был небольшой скандал, но дирекция школы настояла на своем. Особо светить нашу необычность не хотели, так все и осталось. Только вот близких друзей у меня так и нет. Одноклассники не сторонились, но и близко особо не подпускали, а наши – они скорее братья и сестры, а не друзья. Разве что Никита слегка выделялся, но это скорее сходство интересов – я тоже быстро понял, что мое место в армии.

Так вот! Особо нас в лагеря не возили, но после пятого класса как-то пробили поездку в Очаков. Там, возле городского пионерлагеря, выделили место. Много ли надо, если весь детдом – 27 детей плюс воспитатели. Что я хорошо помню? Как мы собирали палатки. Большие, на десять человек каждая. И они были ОЧЕНЬ старые. Пришлось натягивать три-четыре палатки на один каркас, чтобы хоть больших дыр не было. Еще в памяти отложилось, что на нашей территории росли акации. Уж не знаю, что за вид, но у них были огромные и очень твердые шипы. Сантиметров по пятнадцать в длину, а то и больше.

Вот мы эти иглы отламывали у основания веток, забивали в трубки, оставшиеся от лишних каркасов, и играли в индейцев. Как глаза друг другу не повыкалывали – не знаю. Мария Витальевна собралась эти «копья» отобрать, но до отбоя не успела, а ночью на наши палатки устроили налет соседи. Ну, пацаны из пионерлагеря. Их было раза в четыре больше, но против наших копий они не устояли. Утром наше прошедшее «боевое крещение» оружие все равно отобрали. А с «соседями» началась тихая война на море. Их пацаны подныривали и сдергивали с нас плавки. На наших девчонках развязывали купальники. А еще кидались медузами. Они на очаковских пляжах были мелкие, но все равно противные.

За своих девочек мы им рожи били, если удавалось этих «ныряльщиков» поймать. На медуз и сдергивание плавок отвечали по мере сил тем же, только девчонок не трогали принципиально. Через неделю примерно мы помирились. Даже позднее ходили к ним кино смотреть. Еще из тех каникул запомнилось, что нас возили на остров Березань и в Измаил. На острове Березань до революции расстреляли лейтенанта Шмидта. А на подходе к Измаилу я впервые увидел, как на берег вылетают странные катера с огромным пропеллером на корме, и из них выпрыгивают бойцы в черной форме. Большие корабли стоят на рейде. Они выпускают через распахнутые аппарели танки и бронетранспортеры с якорем на броне, и те плывут к земле.

Нет, это совсем никуда не годится. Из-за этих воспоминаний меня даже укачивать начинает, чего не было никогда. Надо подняться на палубу. Шторма нет, так, волнение, балла три, наверное, ничего опасного. Подышу морским воздухом, он меня всегда успокаивает. Ветер и соленые брызги – это куда лучше любых «капель датского короля». Коридоры на БДК всегда ярко освещены, поэтому, когда я шагнул через комингс на палубу, то в первые секунды ничего не видел. А потом меня попросту вышвырнуло за борт.

Сознание я потерял всего на несколько мгновений, но действовал все равно на чистом автомате. В первую очередь отплыть немного в сторону, чтобы не затянуло под винты. Потом скинуть враз отяжелевшие бушлат, брюки и высокие ботинки. С этим я справился, тренировали нас хорошо. Теперь вынырнуть. Легкие уже немного жгло, когда я выскочил на поверхность. И почти сразу удар. Невдалеке взметнулся столб воды. Это что, обстрел? Снова взрыв, на этот раз ближе, и тонны воды на голову. И еще, и еще, хорошо, что теперь чуть подальше. Вот влип! Да кто вообще может нас обстреливать в Черном море?

Откуда-то слева от меня раздался тяжелый гул. И как будто пробились пробки в ушах, столько звуков навалилось сразу. Сам звук хоть и со скрипом, но мозг опознал, как залп орудий главного калибра. А еще я начал различать пальбу береговых батарей, выстрелы корабельных орудий и вполне различимый треск автоматов, пулеметов и винтовок. Звуки в принципе были знакомые, но что-то в них мне здорово мешало. Кроме, разумеется, самого факта, что где-то милях в десяти от меня на берегу идет бой.

Справа, над чуть более темной полосой, начали появляться отсветы. Значит, там берег и на нем разгораются пожары. Соответственно слева находятся корабли эскадры, понять бы какой. И вот интересно, кто мог напасть на Констанцу? И где, в таком случае, наши корабли? Ведут бой с неизвестными? По звуку непохоже. Ничего не понимаю. Главное, что обидно, я ведь уже минут пять, а то и все семь тут бултыхаюсь, а помощи нет. Вахтенные сигнальщики совсем от рук отбились? Человека выбросило за борт, и никто не заметил? А, кстати, где вообще мой БДК? Не мог же он за пару минут отойти настолько далеко, что я его не вижу и не слышу?

Эти вопросы натолкнули меня еще на одну загадку. И от нее мне стало как-то СОВСЕМ не по себе. Сейчас ведь должен быть февраль, так? Значит, температура воды должна быть близка к нулю. Да и воздух, если правильно помню – 10. А я не мерзну. Вот совсем не мерзну, хотя должен. Эта мысль привела к осознанию еще одной непонятности. Звук боя мне знаком. Точно, знаком! Но не по учениям, а… по кинохронике. По тем кадрам, которые я смотрел не далее как два дня назад. Десант на Констанцу, февраль 1943 года. Ничего себе! Тут что, кино снимают? Было бы очень здорово, если так. Только что-то внутри упорно отказывалось в это верить. Не могли мы не заметить приготовлений к таким съемкам. Да и не начали бы их, пока наша группа кораблей находится в данной акватории.

В темноте появились темные силуэты. Судя по звуку, приближаются корабли. И опять что-то не так, звук странный. Вроде бы я его знаю, но опознать не могу. Судов много, не попасть бы под винты. Кричать в этом шуме бесполезно, не услышат. Зато могут увидеть, бывают же люди с кошачьим зрением? Увидели! Рядом со мной в воду плюхается конец. Я вцепляюсь в него, и меня вытягивают на борт. Вокруг толпа народу, все обвешаны оружием, у многих в ногах какие-то ящики. Видимо, боеприпасы. Мне на плечи накидывают бушлат, что-то спрашивают. Слышу только со второго раза:

– Браток, еще кто-нибудь есть в воде?

Качаю головой, потом соображаю, что меня не видят, хрипло отвечаю:

– Нет. Меня за борт выкинуло, ударило чем-то.

Тот же голос говорит:

– Ну и молодец, что не утоп. Значит, не растерялся. А шмотье и оружие найдем.

Договорить он не успевает. Вокруг начинают падать снаряды, и один из первых пробивает палубу в районе бака. Взрыв вышвыривает нас за борт и через несколько минут на месте катера, я так не успел понять какого, только головы плавающих людей. И их быстро становится все меньше, обмундирование и оружие тянут на дно, а тут еще продолжается обстрел, да и контужены практически все.

Когда появляется очередной темный силуэт, на этот раз со стороны берега, нас остается всего человек пять. Мой спаситель, узнаю по голосу, тоже жив и зычно командует:

– А ну, братва, поплыли! Нечего тут морские ванны принимать, нам на берегу дело найдется.

Мы почти у цели, когда прямо возле правого борта катера вздымается фонтан воды. Корму выбрасывает вверх, двигатели умолкают. Что совершенно неожиданно – нас замечают и сбрасывают несколько концов с борта. Выбираться, правда, приходится самим, на тральщике, именно так его опознал мой безымянный знакомый, дела плохи.

Выбравшись на палубу, мы стараемся убраться с пути работающей команды. Пробегающий мимо старшина отправляет нас на носовой мостик, чтоб не путались под ногами. И вот, сидя там, мы смотрим и слушаем. Из звуков преобладает скрежет рвущегося металла. Часть палубы деформирована, по ней да и по бортам идут трещины. Их ширина кое-где до метра, и трещины спускаются ниже ватерлинии. На мостик один за другим поступают доклады:

– Затапливает кормовое машинное отделение и второй кубрик. Ведем борьбу за живучесть. Докладывает командир БЧ‑5.

– Добро. – Это командир.

– Докладывает БЧ‑5. Доступ воды в машинное отделение прекращен.

– Ремонт проводки выполнен, подача электричества восстановлена, – докладывает электрик.

– Добро, запустить помпы. – Это снова командир.

– Затоплено румпельное отделение и кормовой артпогреб. Крен 6 градусов на правый борт. Сильный дифферент на корму. Просело перо руля. Скручен правый промежуточный вал.

Доклады следуют один за другим. Тральщик все больше набирает воду. Командир отдает команды спокойно и четко:

– Откачать 30 тонн солярки из баков правого борта, выправить крен.

– Завести тросы через носовые и кормовые кнехты для стягивания корпуса.

– Сбросить за борт минно-траловое оборудование и глубинные бомбы для устранения дифферента на корму.

– Завести пластырь в район 77-го шпангоута.

Команда работает как один организм. Я не совсем моряк, но учебные фильмы видел, так что могу себе представить, что приходится вытворять со своими телами матросам. Вода бьет из трещин и мелких отверстий. Приходится выворачиваться под немыслимыми углами, чтобы достать и законопатить их. Кое-где пробоины затыкают собой, пока товарищи заводят пластырь. И происходит чудо. Обреченный катер медленно возвращается к жизни. На мостик поступают доклады:

– Доступ воды прекращен, все водоотливные средства задействованы.

– Крен выровнен, дифферент уменьшен наполовину.

– Правый дизель остановлен, левый готов к работе. Можем дать ход восемь узлов.

– Добро! – снова говорит командир. – Благодарю экипаж за проявленный героизм. Машина, малый вперед! Рулевой, разворачиваемся, курс на Констанцу.

В общем, ясно. С такими повреждениями до Севастополя не дойти. Значит, вернуться в порт и там или сойти на берег и присоединиться к десанту, или, если обстановка позволит, попытаться отремонтироваться. Только я-то точно знаю, что никакого ремонта не выйдет. Сидя на крыле ходового мостика возле задравшего ствол к небу крупнокалиберного пулемета, я четко понимаю, что провалился в прошлое. Я находился на катере с десантом, когда он пошел на дно. Я видел, как тонули обвешанные оружием люди, а значит, это никак не съемки. И тогда остается только один вариант! Я попал в… А собственно куда?

Сейчас явно не зима. Судя по температуре воздуха – конец августа или начало сентября. Но командир ясно сказал: «…курс на Констанцу…» И? Мне нужна информация, причем срочно. Я толкаю локтем своего спасителя:

– Браток, а мы где?

В ответ хмыканье, а потом бодро понимающее:

– А, ну да. Тебя же дважды за полчаса топили. Неудивительно, что в голове каша. Мы на тральщике. Судя по всему, из первого дивизиона, они впереди шли, проходы расчищали. Потом должны были вернуться и принять на борт десант. Да вот не дошли.

– Слушай, браток, у меня в голове полный аврал. Это десант на Констанцу, так?

– Во! Правильно помнишь.

– А число сегодня какое?

Собеседник хмыкает. Глаза понемногу привыкают к темноте, и я уже различаю коренастую фигуру. Даже, кажется, усы разглядел.

– Здорово тебя приложило. Число – восьмое сентября. Год – сорок второй. Имя свое помнишь?

– Сергей Яковлев.

– Вот и ладненько. А меня все Палычем зовут. Будем знакомы.

Он сует мне широкую, шероховатую, как наждак, ладонь. Я машинально отвечаю на рукопожатие, а в голове полный бедлам. Ё-мое! Десант на пять месяцев раньше! Так, вспоминаем. Палыч сказал, что мы на тральщике из первого дивизиона. Значит, в целом все повторяется, хотя и с опережением. Тогда есть ударная группа из линкора «Севастополь» (бывший «Парижская комунна») и крейсеров «Ворошилов» и «Молотов». Плюс дивизион эсминцев в составе трех лидеров: «Харьков», «Москва» и «Ташкент» и трех эскадренных миноносцев: «Смышленый», «Сообразительный» и «Железняков». Плюс два дивизиона тральщиков, морские охотники и флотилия барж и сейнеров, используемых для доставки десанта.

В качестве десанта на борту находилась 8-я бригада морской пехоты плюс части усиления. Около четырех тысяч человек, включая приданных артиллеристов и минометчиков. Задача десанта – захватить Констанцу и удерживать город и порт, обеспечив выгрузку подкреплений с тяжелой техникой. После этого должен был последовать удар в тыл отступающим румынским частям. Попутно немцев собирались посадить на скудный нефтяной паек. Операция намечалась выдающаяся. И сил собрали много. Проблема была только в одном – разведка! Тут был полный провал.

На то, что порт, кроме минных заграждений, прикрывают аж пять батарей, хотя и частично устаревших, командование флота внимание обратило. Корабельные орудия и морские пехотинцы с этим справились, хоть и не сразу. А вот о немецкой 280‑мм батарее «Тирпиц», построенной к весне 1941‑го и оборудованной по последнему слову техники, сведения были неверные от слова совсем! Настоящее место расположения так и не выяснили. Более того, за «Тирпиц» приняли строящуюся зенитную батарею, что добавило неразберихи, когда на нее нарвалась авиагруппа поддержки десанта. Это были самые большие потери среди бомбардировщиков за всю войну.

Да и 280-мм орудия отработали спокойно и без помех, как на учениях. Может, и нас сейчас накрыли именно они, кто знает. Но главное даже и не в этом. Два румынских эсминца, половина экипажей которых оказалась на берегу, весь штурм простояли в восьми милях к югу без единого выстрела. Зато в порту находился десяток различных быстроходных десантных барж и две немецкие подводные лодки типа II. Одна в темноте наскочила на пирс, получила сильные повреждения и была оставлена командой. Вторая успешно вышла в море и торпедировала линкор. В цель попали все три торпеды первого залпа. Корпус «Севастополя» переломился пополам. Погибла почти вся команда, около тысячи десантников, много артиллерии и боеприпасов. Лодка успела дозарядить два аппарата и атаковала крейсер «Молотов». Эту атаку заметили со «Смышленого». Поняв, что крейсер, еще не начинавший выгрузку десанта, не успевает уйти с директрисы, командир эсминца подставил свой борт.

Огнем береговых батарей были повреждены более 60 % малых судов, обеспечивавших высадку десанта. Как результат – на берег из четырех тысяч высадилось чуть больше одной. Причем почти без артиллерии. Десант сумел уничтожить береговые батареи румын, но так и не узнал про «Тирпиц». Были уничтожены также нефтехранилища и их оборудование. Через четверо суток оставшихся в живых морских пехотинцев сняли с катера. Десант запомнили как героический, но крайне неудачный. Потеря линкора и одного из новейших эсминцев, повреждения на лидере «Москва», потери среди малых кораблей сильно ударили по возможностям Черноморского флота. Как и потеря двух третей личного состава десанта.

Я потряс головой, укладывая всю мгновенно всплывшую информацию. И что теперь с ней делать? Я посмотрел на берег. Приближался рассвет, очертания мола и пирсов уже достаточно четко выделялись на фоне пожаров. А если так!

– Перископ справа по борту!

На мой крик среагировали все. Мой сосед кинулся к пулемету, начало разворачиваться 100-мм носовое орудие. Над всем этим раздался спокойный голос:

– Кто кричал?

К нам подошел высокий человек в кожаном реглане и фуражке.

– Сержант Яковлев. Примерно в трех кабельтовых по правому борту наблюдал белый след от перископа.

Командир оглядел нашу компанию. Ну да, на мне трусы и тельник, на остальных плюс-минус то же самое. Только мой спаситель в брюках, хотя и босиком. А офицер посмотрел в указанную мной сторону.

– Еще кто-нибудь видел?

Все промолчали. Он еще некоторое время смотрел на меня и подошел к переговорной трубе.

– Что у нас со связью?

– Есть, товарищ командир.

– Передайте: замечен след перископа, координаты… Возможно нахождение подлодок противника в районе действий ударной группы.

Он снова осмотрел нас и крикнул вниз:

– Боцман!

– Есть боцман.

– Спасенных обмундировать и вооружить. Через сорок минут подойдем к берегу.

– Есть, понял.

И вдруг доклад сигнальщика, вот это чудо так чудо:

– Слева по курсу вижу вспышки!

– Определить можешь?

– Похоже на тяжелую батарею, товарищ командир.

Нет, такой случай упускать нельзя.

– Товарищ командир, я случайно слышал у разведчиков, что вроде бы в нескольких километрах к югу от порта немцы строили батарею. Какую-то секретную, румын туда вообще не пускали. Может, это она? Все внимание сейчас сосредоточено на районе высадки. Эту батарею никто, кроме нас, похоже, не засек. Предлагаю высадиться как можно ближе и попытаться вывести ее из строя. Или хотя бы скорректировать огонь. Ведь если она нащупает линкор…

Командир хмыкнул:

– Вы, товарищ сержант, чем командовали?

– Отделением. Командира взвода заменял пару раз. Но не в бою.

– А планы строите, как Наполеон.

– Никак нет, как Цезарь.

Капитан поперхнулся:

– Как кто?

– Цезарь. Меня во взводе прозвали Юл: за все хватаюсь, как Цезарь, и верчусь, как юла. Вот и планы… соответствующие.

Да, загнул так загнул. Командир слова растерял от моей наглости. Спасение появилось с боцманом, притащившим кипу брюк, бушлатов и обуви.

– Вот, товарищ командир, что нашли. Оно, наверное, не по размеру, но все лучше, чем под огонь с голым задом.

Каплей посмотрел на боцмана, на нас, на берег и повернулся к рубке:

– Радиограмму на линкор. Обнаружена тяжелая батарея противника. Координаты засекли? Молодцы, передавайте.

И снова боцману:

– Раздать команде оружие. Всем, не занятым в поддержании хода, собраться здесь. Пусть их морские пехотинцы проинструктируют.

– Есть, понял.

Боцман умчался вниз, командир направился в ходовую рубку, а мы принялись разбирать одежду. Брюки были коротковаты, но это ерунда. Бушлат оказался по размеру. А с обувью просто повезло. На мой, с натяжкой 41-й размер, были сапоги, которые больше ни на кого не налезли. Я наконец почувствовал себя нормально. А то действительно, в трусах среди одетых людей чувствуется дискомфорт. Потом боцман притащил несколько винтовок и автомат. «ППС» отдали мне, похоже, я всех впечатлил широтой знаний.

Катер начал забирать влево. Или командир прислушался к моим словам, или что-то увидел. Оказалось, второе. Прямо перед нами возникла приземистая посудина. Глазастый у них наблюдатель. Нас сумел заметить, теперь вот этот аппарат углядел. Хотя уже практически рассвело, и видимость получше, а все равно молодец. Поначалу я решил, что баржа брошена. Она ведь буксируемая, а других кораблей рядом нет. Но всех ждал сюрприз. Едва мы подошли поближе, над бортом поднялся человек.

– На тральщике, прошу взять на буксир.

Командир скомандовал: «Стоп машина!» – и перегнулся с мостика.

– Что на борту?

– Два орудия, три миномета и боеприпасы к ним.

Ничего себе. Там, на берегу, каждая граната на вес золота, а тут артиллерия с боекомплектом посреди моря болтается. Одна проблема: нам бы самим до берега доковылять при наших повреждениях. Командир стоял молча. Главстаршина, разглядев, в каком мы состоянии, тоже сник. Командир не хотел бросать ценный груз и лихорадочно искал выход. А пока спросил:

– Что произошло?

– Под обстрел попали. Осколками минометчиков, что на баке сидели, побило, перебило буксировочный трос, да еще один из ящиков загорелся. Пока тушил – сейнер ушел.

– Фамилию командира сейнера знаешь?

– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Только он из цивильных, к обстрелу непривычный, вот и запаниковал. А так нормальный командир.

Время поджимает, и я вижу, как командир собирается с силами, чтобы отдать приказ старшине покинуть баржу. А я вспоминаю старый, читаный в подростковом возрасте рассказ.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите?

Командир смотрит на меня:

– Что у вас, сержант?

– Я читал рассказ о китобоях. Там судно получило пробоину, и чтобы выправить крен, к борту привязали загарпуненного раньше кита.

Командир несколько минут молчал, глядя сквозь меня. А потом круто развернулся и начал командовать. Мы, пятеро спасенных, перешли на баржу и помогали команде найтовить ее к борту. В ход пошло все, что могло служить крепежом, и через полчаса мы были готовы. Старший лейтенант снова встал на мостик.

– Малый вперед.

Катер задрожал, корпус скрипел все сильнее и сильнее. Мне казалось, что я вижу, как натягивается металл обшивки, как утончаются тросы, готовые лопнуть от напряжения. И наконец мы медленно двинулись к уже хорошо видимому берегу.

– Полный вперед.

И через паузу:

– Дайте всю скорость, которую сможете.

Не знаю, как они это сделали, но матросы из БЧ‑5 выжали из разбитого дизеля почти пять узлов. И это с баржей, намертво принайтованной к борту. Берег медленно, но приближался. Однако раньше, чем мы добрались до цели, случилось два события. Сначала по левому борту опять замелькали вспышки. Это «Тирпиц» снова дал залп. Над нашими головами зашелестели снаряды, но тут воздух снова вздрогнул. Башни главного калибра «Севастополя» ответили.

Там, где только что мелькали вспышки выстрелов, загремели взрывы. Один, второй, третий. А потом грохнуло так, что тральщик вместе с баржей качнуло. На берегу встал огромный столб огня, дыма и пыли. Или я сплю, или один из 305-мм снарядов угодил в бункер с боеприпасами. Батарея «Тирпиц» больше не существует. Но как? Теоретически снаряд мог попасть в полузакрытую башню в то время, когда из бункера подавали картузы с порохом. Тогда взрыв этого заряда мог воспламенить и остальные внизу. Но ведь это просто в голову не лезет. Одним словом, здорово.

Долго радоваться нам не пришлось. Там, за кормой, где оставалась ударная группа, раздался мощный взрыв. Потом серия разрывов. Главстаршина встревоженно смотрел назад.

– Похоже, «охотник» кого-то глубинками обхаживает. Знать бы, кого торпедировали.

Я знаю. Но думать об этом не хочется. Ведь пытался предупредить, а все без толку. И эти серии разрывов глубинных бомб, которые сейчас скидывает «морской охотник» в том месте, откуда немецкая подлодка выпустила торпеды, ничего не изменят. Один из разрывов прозвучал громче. Палыч, все еще напряженно всматриваясь вдаль, довольно провел рукой по усам.

– Молодцы ребята, накрыли-таки паскуду.

К ограждению мостика подошел командир.

– Сержант Яковлев!

– Я.

Он смотрел на меня. Потом заглянул в листок, который держал в руке.

– Принята радиограмма с линкора «Севастополь». «Тральщику «Груз». Благодарю. Сигнальщика, обнаружившего подлодку, представить к награде. Юмашев».

– Служу трудовому народу! Товарищ старший лейтенант, но ведь был взрыв. В кого попали?

Командир помолчал, потом ответил:

– Командир звена «морских охотников» Глухов обнаружил лодку, но она успела выпустить торпеды. Он подставил борт. Катер затонул мгновенно. Сейчас ищут, может, кто выжил, хотя надежды мало.

И, отворачиваясь, пробормотал, так тихо, что услышал только я, да и то с трудом:

– Катю жалко.

Еще раз посмотрел на нас и отошел от борта. Палыч вздохнул:

– Дружили, наверное.