Читать книгу Соль земли - Георгий Марков - Страница 10

1

Максим и Артем осматривали Мареевку. Максим в юности бывал во многих селах и деревнях Улуюлья, но здесь бывать ему не приходилось. Они не спеша прошли по улице, потом свернули в другую, упиравшуюся в кедровник. Возле одного дома братья остановились. Максим замер, любуясь чудом, которое сотворил на удивление людям безвестный мастер. Карнизы и наличники дома, калитка и ворота – все было в узорах, выпиленных из простого теса. С большой выразительностью мастер сделал фигуры зверей и птиц.

На воротах был развернут целый сюжет: две собаки стремительно гонятся за медведем. Медведь уже катится кубарем, но и собакам нелегко; из пастей высунулись длинные языки.

– Этот дом принадлежал скупщику пушнины Тихомирову, – сказал Артем.

Но не о Тихомирове думал сейчас Максим. Он живо представил себе мастера этих узоров, в руках которого были всего лишь долото, пилка да топор. Это был самобытный талант, из числа тех, которые на удивленье всей Европе умели подковать блоху. Наверняка мастер не имел не только своего дома, но и простой избы, кочевал из деревни в деревню, прозывался в народе «Завей горе веревочкой» и мечтал всю жизнь возвести город на загляденье всему миру. Он умер, этот мастер, бобылем, его хоронили «обчеством», и только рослые гладкоствольные березы на тихом сельском кладбище оплакивали его одинокую могилу.

– Сельсовет? – спросил Максим.

– А вот видишь? – Артем показал на вывеску, исполненную золотом на черном, в палец толщиной, стекле: «Мареевский сельский Совет депутатов трудящихся».

Артем открыл калитку, и они вошли во двор. Половина двора была покрыта навесом из жести: крыша кое-где уже проржавела и зияла дырами. Когда-то у купчика Тихомирова под этим навесом зимовали телеги, летовали сани, хранились плуги, сенокосилки, стояли большие весы, на которых взвешивались мешки закупленного кедрового ореха. Теперь земля поросла ромашкой и лебедой. На том месте, где были весы, стоял длинный стол, а за ним тянулись три ряда крепких лиственничных скамеек. С весны и до холодов все собрания, созываемые сельским Советом, происходили здесь, на открытом воздухе, и мареевцы в шутку называли это место «летним залом заседаний».

Когда Артем и Максим вошли во двор, они увидели под навесом людей. По их непринужденным позам сразу можно было понять: они не заседают, а просто беседуют. Однако, окинув взглядом сидящих, Максим уловил, что говорят о чем-то серьезном, значительном и, по-видимому, не сошлись во мнениях.

– Здравствуйте, товарищи! – весело сказал Артем, увидев знакомых. – Мы вам не помешаем?

Послышался говорок: «Здравствуйте!», «Проходите!», «У нас секретов нет». В ту же минуту с крайней скамейки поднялся круглолицый бородатый человек и пошел навстречу Артему, обнажив в улыбке крепкие, желтые от табачного дыма зубы.

– А, Мирон Степаныч! Привет, дорогой! – воскликнул Артем, протягивая руку. – Ну, знакомьтесь. – Артем повернулся к брату. – Это товарищ Дегов, наше районное светило, а это представитель обкома партии.

Максим пожал руку Дегову, но его внимание привлек человек, сидевший на дальней скамейке с краю. Он был в броднях, серых просторных штанах и в такой же серой рубахе без пояса. На голове у него была шапка-ушанка. Он маленькими зоркими глазами осматривал Артема. Когда Артем назвал Дегова «наше районное светило», человек вытянул шею и с усмешкой заметил:

– Ох, любит наше светило перед начальством хвостом покрутить!..

– Да будет тебе, дядя Миша! От зависти к его ордену несуразное говоришь, – вразумительно сказал кто-то.

– От зависти… – ворчливо ответил Лисицын и пристально посмотрел на Максима, как бы спрашивая его: «Ну, а ты что за птица?»

– О чем же у вас суды-пересуды были? – спросил Артем, обращаясь ко всем сразу.

– О земле, Артем Матвеич. С дружком моим мы схлестнулись, – кивнув большой лохматой головой в сторону Лисицына, проговорил Дегов.

– Бирюк тебе дружок, – резко сдвинув шапку набок, бросил Лисицын.

– Да ты не сердись, Михаила, – с видом победителя произнес Дегов.

– А ты не думай, что на небе одна звезда, – ты, Мирон Дегов.

Льновод с ответом не нашелся и только всплеснул руками. Все засмеялись, и в этом смехе Максиму почудилось, что симпатии собравшихся здесь людей на стороне Лисицына.

– Тут речь шла о землях. Мирон Степапыч ищет новые площади под лен, – видя недоумение Артема, пояснил председатель сельсовета.

– Правильно делает, – сказал Артем, присаживаясь к столу.

– Спор идет, где лучше землю взять, – продолжал председатель. – Дегов предлагает раскорчевать участок возле Синего озера, а Лисицын возражает.

– Не возражаю, а протестую! – вскочив, крикнул Лисицын.

– Ты подожди, дядя Миша, не горячись, – посоветовал кто-то.

Максим прошел и присел на краешек скамейки.

– Дегов хотел, Артем Матвеич, за Орлиным озером осесть, да вода там глубоко, если колодец бить. Теперь он просит дать землю в районе Синего озера, – снова заговорил председатель сельсовета.

– Неужели у вас ближе земли нет? – спросил Артем.

– Земля есть, да не подходит: то заболоченная, то нераскорчеванная. А у Синего озера по долине хоть сейчас паши, – сказал Дегов.

– Ну а Лисицын почему против? Ты что, товарищ Лисицын, в этой долине гусей думаешь разводить? – взглянув на охотника, с усмешкой спросил Артем.

Но усмешка секретаря райкома не осталась незамеченной, и кто-то сказал:

– А гуси, товарищ Строгов, тут ни при чем.

– Я не хотел обидеть Лисицына, к слову пришлось, – слегка смутился Артем.

Лисицын вышел к столу. Все напряженно смотрели на него, опасаясь, что охотник может выкинуть какое-нибудь коленце. Но он уже «перекипел» и был совершенно спокоен.

– Про гусей вы правду сказали, – заговорил Лисицын. – Там можно разводить не одних гусей. В Синеозерской тайге все звери и птицы паруются. Я давно своим начальникам говорю: «Наложите запрет на это место. Пусть спокойно плодится тут вся наша таежная живность». Да только выходит: кричала баба на лугу, да луг-то пустой был…

– Я ж тебе говорил, Михаила Семеныч, – с раздражением в голосе сказал председатель, – не можем мы этого вопроса сами решить! Не в нашей это власти! Синеозерская тайга только до озер наша, от озер и дальше хозяин ей – государство.

– Ну а государство – оно чужое или рабочих и крестьян? – щурясь, с ехидцей в голосе спросил Лисицын.

– Знаешь что, Михаила Семеныч, – заволновался председатель сельсовета, – ты мне экзамена по политграмоте не устраивай. Я еще в сорок втором году в боях на Волге политшколу прошел.

– Ты, Тихон Савельич, меня не кори. Я за Советскую власть воевал, когда тебя еще мать кашей кормила.

– Не о том вы, мужики, речь завели, – тоном осуждения сказал кто-то.

Послышались отовсюду голоса:

– Справедливо говорит Лисицын! За охотничьими угодьями тоже догляд нужен.

– Об этом у нас догадаются, когда зверя и птицу переведут!

– Я думаю, Севастьянов, – обратился Артем к председателю сельсовета, – вам следует этот вопрос подработать покрепче. Надо сделать так, чтобы Мирон Степаныч получил все условия. Орден Ленина он заработал. Это хорошо. Теперь он должен стать Героем Социалистического Труда.

– Так задачу и понимаем, Артем Матвеич. В воскресенье сессию сельского Совета по льну проводим, – сказал Севастьянов. – Тут у нас и беседа-то возникла в порядке подготовки вопроса.

– Учтите, что спрашивать с вас за лен будем строго. Понял, Севастьянов?

– Как не понять!

Некоторые участники беседы, увидев, что прежний разговор больше не возобновится, поднялись со своих мест.

Дегов подошел к Артему, пригласил его вместе с представителем обкома к себе на чашку чая. Артем, вспомнив свое обещание Максиму поближе познакомить его с Деговым, согласился:

– Можно, Мирон Степанович, побывать у вас, время есть. – Он направился к Максиму, чтобы передать тому приглашение льновода. Но пока Артем разговаривал с председателем, Максим подошел к Лисицыну и теперь о чем-то заинтересованно расспрашивал его.

– Ты иди, Артем, пока один, а я скоро подойду. У меня ряд вопросов имеется к товарищу Лисицыну, – произнес Максим, когда Артем передал приглашение Дегова.

Артем рассказал брату, как найти дом льновода, и ушел.

Лисицын, проводив взглядом Дегова и секретаря райкома, посмотрел на Максима веселыми глазами.

– Пойдемте, товарищ представитель, ко мне. Вы ловушками интересуетесь. Кое-что у меня есть дома. Покажу.

По голосу Лисицына Максим почувствовал, что охотнику очень хочется, чтоб «представитель обкома» посетил его. Правда, Максима ловушки интересовали меньше всего. Ему важно было расспросить охотника, что он думает о запрете на Синеозерскую тайгу и какие выгоды, по его расчетам, может принести этот запрет.

– Ну что же, пойдемте. Вы далеко живете?

– А мы огородами. Близехонько.

Лисицын так ловко перескакивал через изгороди, что Максим едва успевал за ним. Охотник широко расставлял руки, опирался на них, легко подпрыгивал, и ноги его описывали полукруг. Им пришлось преодолеть не менее десятка изгородей и заборов, пока они вошли в огород Лисицыных. Максим с улыбкой подумал: «Охотники, как птицы, кривых дорог не любят».

Максим не знал, что Лисицын повел его огородами с тайным умыслом. Путь к его дому улицей лежал мимо усадьбы Дегова. Льновод, завидев представителя обкома, чего доброго, зазвал бы его к себе раньше времени. А ведь не часто в Мареевку наезжали руководители из области, да тем более такие, у которых пробуждался интерес к промысловым делам.

Не доходя нескольких шагов до калитки, соединявшей огород Лисицына с двором, Максим на мгновенье остановился: в полуоткрытой калитке промелькнула женщина в пестрой косынке и в зеленом платье, как у жены. «Тоскую… Утром о ней дважды вспоминал», – подумал он и пожалел, что Настенька далеко. В этот ясный день, на таком просторе хотелось побыть вместе.

2

Войдя во двор, Максим остолбенел. На крыльце рядом с высокой русой девушкой стояла его жена. Рукава ее зеленого платья были засучены. В одной руке она держала нож, а в другой – остроносую желтобрюхую стерлядку. Анастасия Федоровна и девушка о чем-то разговаривали, пересмеиваясь и переглядываясь. Женщины были увлечены своим делом и на появление во дворе Лисицына и Максима не обратили внимания.

Максим остановился на нижней ступеньке, шутливо подбоченился и громко сказал:

– Что это: привидение, мираж? Откуда ты взялась?

Анастасия Федоровна подняла голову и кинулась к Максиму.

– Максим! Ты так нужен, я о тебе только что вспоминала!

Лисицын и Ульяна стояли в полном недоумении.

– Уленька, Михаил Семенович, знакомьтесь – это мой муж, Максим Матвеич. – Анастасия Федоровна была счастлива и счастья своего не скрывала.

– Да мы уж знакомы! Но для порядка можно познакомиться еще раз, – усмехнулся Лисицын и подал руку Максиму.

– Где вы его зацепили, Михаил Семенович? – спросила Анастасия Федоровна.

– Сказать вернее, он меня зацепил. Мы в сельсовете в «летнем зале» спор о землях вели. А они с секретарем райкома в этот час и подъехали. Ну, того, конечно, кум мой, Мирон Дегов, сразу в полон взял. А Максим Матвеевич подошел ко мне, спрашивать стал о наших таежных делах… Уля, где мать-то? Надо стряпню-то пошевеливать.

– Знаем, тятя, без команды, что делать, – лукаво взглянув на отца, отозвалась Ульяна.

– Это Максим, подружка моя, Уля. Охотница, студентка, певица и, как видишь, красавица, – сказала Анастасия Федоровна, когда Максим поднялся на крыльцо.

– Вы уж наговорите, Анастасия Федоровна! – зарделась Ульяна.

– Садитесь, Максим Матвеич, – пригласил Лисицын, вынося из дому окрашенную в голубой цвет табуретку.

Максим ласково посмотрел на жену.

– Ну, встреча!.. Не ожидал, Настенька, не ожидал…

– А у меня, знаешь, Максим, сегодня с утра сердце екало. Мы с Улей слышали, как машина прошумела. Я даже к воротам побежала посмотреть, да было уже поздно.

– Судьба! От судьбы не уйдешь, – поглядывая то на Максима, то на Анастасию Федоровну и разводя руками, произнес Лисицын.

– Судьба? – засмеялся Максим.

– По моим соображениям, – многозначительно посмотрев на Лисицына, сказала Анастасия Федоровна, – это хорошая примета, и сулит она нашим делам полную удачу.

– Уж это так! – поддержал Лисицын.

– Да у вас заговор какой-то! Что же делать нам с Улей? – засмеялся Максим.

– Улю не трогай. Она в союзе с нами, а вот о себе подумай, – сказала Анастасия Федоровна.

– Ты загадками говоришь, Настенька.

– Это все шутки, Максим, а если всерьез, то у нас с Михаилом Семеновичем есть предложение, – помолчав, заговорила Анастасия Федоровна. Она отложила нож и отодвинула от себя разделанную рыбу. – Ты что-нибудь о Синеозерской тайге знаешь?

– Кое-что слышал.

– А я только сегодня оттуда, Максим. Более красивых мест я не встречала!

– Мест красивых много, Анастасия Федоровна, – вступил в разговор Лисицын. – Есть по Улуюлью места не хуже Синего озера, а вот таких же обильных мест больше нету. С молодости я приметил, что плодиться и зверь и птица собираются в эту тайгу. Вначале никак я не мог понять, за что живность любит Синеозерскую тайгу, а потом раскумекал: тишь, глушь, богатые корма и местность отменная. Все тут есть: и вода, и травянистый дуг, и чащоба, и разнолесье. Молодь, как появится на белый свет, обучится тут житейской премудрости и потом уж – айда кто куда хочет! Раньше, еще при старом режиме, мы как охотились? Бей, стреляй. Ты не убьешь зверька – другой его пристрелит. А по нонешним временам так охотиться нельзя. Зверь и птица счет имеют. Начни их выбивать без оглядки, на нет переведешь. Нынче охотишься, а сам думай: а кого тебе придется на будущий год добывать?

Лисицын передохнул, вытащил из кармана широких серых штанов записную книжку в затертых корочках и, полистав ее, начал выкладывать свои подсчеты прироста «таежной живности» в случае, если Синеозерскую тайгу сделать заповедной.

Максим слушал Лисицына, всматриваясь в его облик. Наверное, охотник многим показался бы человеком примитивным. Но это было не так. Лисицын говорил убежденно, и Максим чувствовал, что все его мысли выстраданы за долгие годы большой и трудной жизни, все он не раз подсчитал, взвесил в часы долгих раздумий. Вспомнился лесообъездчик Чернышев. У того тоже была своя горячая мечта.

– Что же вы, Михаил Семенович, обращались куда-нибудь со своими соображениями? – спросил Максим, когда Лисицын высказал все доказательства до конца.

– Дальше сельсовета и района, Максим Матвеич, не стучался.

– Ну и как?

– Сами видели, – невесело засмеялся Лисицын.

«Что же это Артем-то?» – подумал Максим.

– А теперь я тебе, Максим, доложу. Слушай-ка, – сказала Анастасия Федоровна и, сев напротив мужа, рассказала о встрече с Мареем, о посещении Синего озера, о своих предположениях относительно целебных свойств родников.

– А люди, которые действительно излечивали на Синем озере ревматизм, известны тебе? – спросил Максим.

– Известны! – ответила Анастасия Федоровна.

– Кто они и где они?

– Вот, например, Михаил Семенович Лисицын, – кивнула она на охотника, молча раскуривавшего трубку.

Максим посмотрел на жену, и взгляд его серых глаз был ей дороже всяких слов. «Да, тебя сразу не собьешь! Молодец, вооружайся фактами, без них не победишь!» Так поняла она этот взгляд и знала, что поняла правильно.

– Два года, Максим Матвеич, я сиднем сидел, думал: ну, конец, отходил свое! – заговорил Лисицын. – А потом Уля с Ариной посадили меня в лодку и увезли к Синему озеру. Через месяц в Мареевку своими ногами пришел. В прошлом году праздновали пятнадцатилетие нашего колхоза, так я в клубе всех молодых переплясал.

Лисицын засмеялся, проворно прошелся по крыльцу, притопывая ногами, повертывая ступни туда-сюда.

– Носят! Носят, любезные!.. А все Синее озеро. Без него наш брат, рыбак да плотовщик, давно бы окочурился.

В дверь выглянула Ульяна. Убрав вычищенную рыбу в погреб, она поспешила в дом на помощь матери. В горнице накрыла белой скатертью широкий стол, разместила на нем закуски, посуду, поставила графины с настойками и пошла звать гостей.

Арина Васильевна хлопотала в кути[2]. В печи поспевали на обширных жестяных листах большие пироги с нельмой.

Лисицын взял Максима и Анастасию Федоровну под руки и торжественно повел в дом. Тут он первым делом вызвал Арину Васильевну из кути и представил ее Максиму.

Арина Васильевна вышла сконфуженная, с лицом, запачканным мукой, и с укором поглядела на мужа, затеявшего преждевременное знакомство.

Лисицын засуетился около стола: переставлял посуду, с шутками разливал вино по рюмкам и стаканчикам.

За столом пожалели, что не может сесть вместе со всеми Марей Гордеевич. По настоянию Анастасии Федоровны его привезли к Лисицыным, и он лежал сейчас на кровати, отгороженной тесовой побеленной переборкой.

Когда Лисицын наполнил рюмки, Ульяна, переглянувшись с Анастасией Федоровной, сказала:

– Давайте выпьем за то, чтоб все задуманное исполнилось.

– Это как понять? – спросил ее отец.

– А так, тятя: задумал ты Синеозерскую тайгу заповедной сделать – пусть сбудется. Задумала Анастасия Федоровна курорт открыть – пусть это случится…

– Хорошо, Уля! Хорошо! – закричал Лисицын. – Это ж прямо в самую точку!

Подняла свою рюмку и Анастасия Федоровна. Только Максим продолжал сидеть с опущенной рукой. Все посмотрели на него, как бы говоря: «Ну, что же, ждем!»

– Да-а… – протянул Максим и взглянул на девушку. – Задали вы мне, Уля, задачу! Вот какое дело, товарищи, есть решение облисполкома об отводе Синеозерской тайги под вырубку…

Ульяна тихо охнула, а Лисицын быстро поставил рюмку на стол, расплескав вино.

– Под вырубку?! – хрипло переспросил он, словно кто-то стиснул ему горло. – Не будет этого! Советская власть не допустит! Ни за что не допустит!

3

В этот же день, под вечер, Максим направился вместе с Артемом, который отыскал его у Лисицына, в гости к Мирону Степановичу Дегову. Льновод жил в большом крестовом доме, срубленном из отборных лиственничных бревен. Стоял дом неподалеку от обрывистого берега.

Пока они неторопливо шли по Мареевке, Артем то и дело заглядывал Максиму в лицо, без умолку говорил негромким доверчивым голосом:

– Когда у меня выпадают свободные часы, люблю я читать в журналах критические статьи о книгах наших писателей. Временами дельные вещи попадаются. Иной раз читаешь про одну какую-нибудь книгу, а мысленно охватываешь взором и свою жизнь, и жизнь знакомых людей. Нелегкая это штука – написать о нашем современном человеке сущую правду. Вот возьми, к примеру, Дегова. Передовой человек, новатор сельскохозяйственного производства, а присмотрись к нему – и многое в нем поразит тебя.

Недавно был у меня его старший сын, просил, чтобы повлиял я на отца. Не хочет старик отпускать его из семьи, держит всех под своей властью. Пытался я разговаривать с отцом. «Не пора ли, говорю, Мирон Степанович, сыновей из-под своего крыла выпускать?» Так ты понимаешь, Максим, он и слушать не хочет. «Нас, говорит, у отца было не три, а пять сыновей, и все вместе жили. Двадцать семь человек за стол садились. Вот какая семейка была! И ничего! Люди с сумой по миру ходили, а мы всегда свой хлеб ели».

Я пытался убеждать его, что теперь, мол, другая жизнь, не обязательно всем сыновьям и внукам в одном доме тесниться. Он и на это свои доводы имеет. «Оттого, говорит, что Деговы большим семейством живут, колхозному делу и Советскому государству только польза одна. В своем семействе я сам за каждым догляд имею. Недаром же никто еще из Деговых не слышал попреков от колхозного правления или бригадиров». В разговоре со мной старик пустился в такую философию, что я, по правде сказать, немножко растерялся. Дегов считает, что в будущем, при коммунизме, люди будут жить большими семьями.

– Что же, это вполне возможно, – произнес Максим, с интересом слушавший все, что говорил Артем. – Конечно, семья, как первичная ячейка разумного человеческого общества, получит большое развитие. Материальные условия общества и высокий уровень сознания людей помогут этому.

– Это все так, – согласился Артем. – Но Дегов считает, что во главе таких семей будут стоять своего рода старейшины.

– Ну, это уж он приспосабливает свои теоретические представления к собственной практике, – весело рассмеялся Максим.

Братья подошли к дому Дегова. Старик встретил их у ворот. Он был одет по-праздничному: в хромовых сапогах, суконных брюках, в длинной вышитой рубахе под черным крученым пояском. Окладистая борода «лопатой» и длинные волосы на голове были тщательно расчесаны и слегка помазаны маслом.

– Здравствуйте, Максим Матвеич, здравствуйте, – заговорил Дегов неторопливым, степенным голосом, каким говорят люди старые, опытные, понимающие свое превосходство над более молодыми. – Вот уж не думал, что вы единокровный брат Артема Матвеича, – продолжал Дегов, крепко, по-молодому сжимая руку Максима. – Давеча, когда увидел вас обоих во дворе сельсовета, решил: с разных кустов ягоды. А теперь вижу: только масть не совпадает, а в обличии много схожего. Глаза вон у одного цвета черной смородины, у другого – как небо, а смотрят почти одинаково. Кто же у вас удался в мамашу, а кто в папашу?

– Артем в мать, а я в отца, – сказал Максим, про себя удивляясь вниманию Дегова к внешнему облику людей.

– Пойдемте в дом, что ж возле ворот стоять? – пригласил Дегов, берясь за кольцо тесовой калитки.

Двор Дегова был опрятен и уютен. От ворот до самого крыльца в густой траве был проложен узкий, в три стесанные жерди, тротуарчик; к амбару, стоявшему в дальнем углу продолговатого двора, обнесенного высоким бревенчатым забором, тянулась дорожка, посыпанная песком и пестрой галькой. Рубленное из плах некрашеное крыльцо сияло чистотой и свежестью. Ступеньки были выскоблены, а точеные фигурные перила чисто вымыты.

– Здесь всегда так аккуратно? – тихо спросил Максим брата, пользуясь тем, что Дегов шел на несколько шагов впереди них.

– Беспорядка никогда не видел, хотя бываю часто, – ответил Артем.

Дегов услышал разговор и, не оборачиваясь, сказал:

– При колхозной жизни, Максим Матвеич, наши крестьянские дворы совсем стали другими. Прежде мы в грязи и навозе утопали. Теперь скот большей частью на фермах содержится, за селом. Дух-то у нас во дворах куда здоровее стал, опять же и мух поубавилось.

– И еще одна причина есть, Мирон Степаныч: у хороших хозяев в колхозах навоз цену приобрел, – заметил Артем.

– Истинная правда, Артем Матвеич. К примеру сказать, куриный помет. Я у хозяек его слезно выпрашиваю. До шести центнеров на гектар мне его требуется. Да по десять тонн перегноя, по восемь центнеров золы на каждый гектар закладываю. Сильно-то таким добром разбрасываться не станешь. А если вздумаешь без этого обойтись, то и урожая не получишь.

– Правильно, Мирон Степаныч! – горячо воскликнул Артем, про себя подумав: «Вот бы каждый колхозник был с таким сознанием! В два-три года мы бы все довоенные успехи в сельском хозяйстве превзошли».

В доме Деговых было так же уютно, чисто, как и во дворе. Даже не верилось, что в этом доме живет семейство из восемнадцати человек, среди которых есть и старики и малолетние.

Дегов провел Максима и Артема в крайнюю комнату. Она была меблирована по-городскому: полумягкие дубовые стулья, книжный шкаф со стеклянными дверцами, широкая кровать с никелированными шарами на спинках, фабричный коврик на полу.

Весь простенок между окон, выходивших к реке, был занят большим листом белой бумаги, на которой были наклеены портреты Дегова, вырезанные из газет, почетные грамоты от районных и областных организаций, указы Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Трудового Красного Знамени и орденом Ленина.

Заметив, что Максим присматривается к этому листу с вырезками и грамотами, Дегов смущенно сказал:

– Внуков проделки. Пусть, говорят, дедушка, знают все, какой ты у нас герой.

– А где же ваше семейство? – спросил Максим. – Пусто в доме.

– На работе все. Как раз нынче подкормку льна производим. За домом доглядывает сноха – жена старшего сына. Сам я уж пять лет как овдовел.

– А внуки, Мирон Степаныч? И их что-то не слышно, – заметил Артем.

– Я велю, Артем Матвеич, и внуков на поля возить. Не для работы, конечно, а так, чтоб с малолетства к нашему крестьянскому труду приглядывались и полевым воздухом дышали. Мой-то родитель чуть не с пеленок меня на пашню возил.

– Правильно делаешь, Мирон Степаныч! – опять горячо воскликнул Артем.

– Верю я, Артем, что вырастут у Мирона Степановича внуки настоящими земледельцами, – сказал Максим, продолжая осматривать строгое убранство дома Деговых.

– А как же иначе, Максим Матвеич! Нам крестьянское занятие от дедов и прадедов перешло. И любить мы его должны пуще всего на свете. Я сам-то про себя иной раз так думаю: не было б для меня кары большей, чем оторвать от земли. Погиб бы я без крестьянской работы, как рыба на берегу… Ксюша! Ксюша! – вдруг громко позвал Дегов.

В дверях появилась миловидная женщина в ситцевом опрятном платье, в фартуке, повязанная платком. Она поздоровалась с Максимом легким наклоном головы и обратилась к Дегову:

– Вы звали меня, папаша?

– Звал, Ксюша. Ладно ли, что мы гостей одними речами потчуем? – добродушно усмехаясь, спросил Дегов.

Максим понял, что Ксюша и есть жена старшего сына Дегова и что порядок и чистота в этом доме созданы ее заботливыми руками. «Какая прилежная», – подумал он.

– Проходите, папаша, – сказала она, – все на столе. – И пригласила Артема: – Проходите, Артем Матвеич, проходите с товарищем.

– Это, Ксения Платоновна, не товарищ, а мой родной брат – Максим Матвеевич.

– А я сразу поняла, – улыбнулась Ксюша, – что вы не чужие, только спросить постеснялась.

Когда братья сели за стол вместе с Деговым, Максим вспомнил о споре, происходившем во дворе сельсовета.

– Спор этот не новый, Максим Матвеич, – начал рассказывать Дегов. – До колхозной жизни мы с Михайлой Лисицыным были в такой дружбе, что водой не разольешь. А теперь вот как сойдемся вместе, так и пошло!.. Я – слово, он – два, я – десять, он – двадцать! Еще такой человек на свете не живет, который его мог бы переговорить. Да не слова, а дело красит человека.

– На язык Лисицын остер, это верно, Мирон Степаныч, а только и дела у него неплохи. Немалую он прибыль дает колхозу своим промыслом, – сказал Артем.

– Звону больше того, Артем Матвеич. Любит Михайло на кустах таежную живность подсчитывать. А ей, живности-то, соли на хвост не насыплешь. Орехи и ягоды не уродились, она вспорхнула с дерева – только ее и видели. Я и сам охотой пробовал заниматься, да, слава богу, не успела она меня затянуть навечно.

– Недороды, милейший Мирон Степаныч, и в сельском хозяйстве, к сожалению, бывают, – покачал головой Артем.

– Согласен. А только я смотрю на дело, Артем Матвеич, так: если власть над землей твоя – всегда свое возьмешь. Вспомни-ка, какая в прошлом году сухая весна была, а я обещал по шесть центнеров семян и по двадцать семь центнеров тресты с гектара снять – и снял!

– Теперь, Мирон Степаныч, – дело прошлое, могу сознаться – вся душа у меня за тебя изболелась. Думал я, не вытянешь своего обязательства. Секретарь обкома Ефремов как-то позвонил, спрашивает: «Как Дегов?» – «Шатается, говорю, Иван Федорович!»

– Работал до упаду, Артем Матвеич. Сам не спал и другим отдыха не давал. Три раза только прикатывание остроребрым катком по посевам проводил, чтоб прошел через сухую корку земли воздух к проросткам.

Дегов, что называется, сел на любимого конька. Он принялся подробно рассказывать братьям о всех трудностях, которые пришлось преодолеть, чтобы наконец получить высокий урожай.

Максим слушал Дегова с большим вниманием. Он слабо представлял, как выращивается лен. Артем хотя и знал технологию льноводства и все, что пришлось пережить и перечувствовать Дегову, но так любил и почитал его, что слушал рассказ старика с тем наслаждением, с каким слушают любимую песню, если даже ее исполняют в сотый раз.

Артем смотрел на Дегова ласковыми внимательными глазами, и сухощавое смуглое лицо его становилось то строгим и сосредоточенным, то задумчивым, то сердитым, то озарялось сдержанной, умной улыбкой.

Пока говорил Дегов, Артем не произнес ни одного слова, но и без этого, лишь по выражению лица Максим мог понять мысли и чувства, которые владели братом. Когда Дегов закончил свой рассказ, Артем, сидевший напротив Максима, оживленно заговорил:

– Чем не повесть, Максим? Тут один писатель приезжал из Высокоярска записать рассказы Мирона Степаныча. Обещал в областном альманахе опубликовать. Ждем. Пока что нету.

– Ты бы ему, писателю-то, лучше посоветовал лето на полях вместе с Мироном Степановичем поработать.

– Предлагал. «Не могу, говорит, творческие планы не позволяют». Вот как альманах появится, обяжу всех секретарей партийных организаций читку на полях с колхозниками провести. Пусть опыт перенимают. А тебя, Максим, по-братски прошу заинтересоваться в обкоме моей докладной.

– Докладной? О чем?

– На имя Ефремова докладную записку написал. Ставлю вопрос о подъеме сельского хозяйства Улуюлья. Прошу триста семей переселенцев, опытную льноводческую станцию, одну МТС, льномолотильные и льнотеребильные машины.

– Еще бы, Артем Матвеич, минеральных удобрений попросить. Хороша для наших земель аммиачная селитра, – вставил Дегов.

– И об этом в докладной есть.

– Насчет переселенцев и машин – это ты совершенно правильно. А где ты думаешь переселенцев размещать?