Читать книгу Эровый роман. Книга вторая - Георгий Мо - Страница 2

Развалившись на удобном диванчике, я вкушал представление. Отборной красоты девушки прогуливались по подиуму и раздевались в танце. Они обвивали шест, пряча лица, желая утонуть в сигаретном дыму. В полумраке помещения, где блуждали яркие огни, застывали куклы как перед расстрелом. Манящим пластилином каждая из девушек вливалась в тонкость лиричной музыки и скидывала одежду вниз.

По обнаженным бедрам медленно ползли лучи цветомузыки. Взмах рук вверх, поворот тела, прогиб спины, а потом руки в стороны, будто распяли прямо на подиуме. Под холодное безмолвие ярких огней с потолка и под шелест купюр девушки отдавали свое тело в вечность. Каждая из них хотела получить хорошую за него цену, а значит, опрокинутое личное небо осталось где-то в прошлом. Лишь бы только брошенный лукавый взгляд искусно обольстил мужчин, готовых платить.

Плавно двигаясь как змея, одна из девушек извивалась на шесте более умело, чем другие. Был виден опыт танца без масок и без риз. В манящих движениях проявлялся искус, когда девушка юлой вертелась у шеста, смело обнажаясь под нескончаемые аплодисменты возбужденного зала и их стоны. Было видно, что она хорошая танцовщица. Сладострастное нетерпение звучало все сильнее, когда ее тело плавно и точно взлетало вверх, а душа сползала вниз. Потому что это был не просто танец, и об этом знали и она, и все пошлые глаза, налитые блеском похоти. Умелая нагота под музыку – это лишь повод дать рассмотреть свое тело выгоднее, чтобы потом отдать его после шоу на растерзание на час или два.

Разряды под кожей, словно током, и пошлый свист от десятка пьяных мудил. А ближе к утру будет массовый пересчет купюр из трусов и взгляды на опостылевший шест, оставляющий синяки, – вот и весь банальный обман глухих стылых ночей стриптизерш, не нашедших себе на ночь партнеров. Остальные же, поправляя грим, были более удачливые, уйдя в приват с очередным вспотевшим мужиком. Души их шли в отрыв, перегревая сжатый в тиски бокал с коньяком. Такие девушки были сладкой закуской под любой алкоголь.

Наколка змеи, спешно сделанная на бедре у одно из стриптизерш, сегодня лишь напоминание о когда-то желанной перспективе больших денег в танце. Тогда казалось, что это выгодно подчеркнет ее грациозное тело. И, возможно, так и было какое-то непродолжительное время, когда дерзкое аляпистое пресмыкающееся зазывало заползти на ее тело. Но татуировка тускнела, вместе с душой ее обладательницы. Да и сама змея никак не могла осуществить линьку. Это было явно заметно по уже давно неидеальной коже танцовщицы. Как жаль, что, подобно змее, она не сможет обновить свое нутро. Спустя много неприличных дней ее жизни, тату станет только дополнительным бонусом, когда матери предстоит опознать ее гниющее мертвое тело без ошибки.

Я об этом думал целых пять минут, впившись взглядом в ядовитую змею на бедре девушки. Только потому, что неопознанное тело подобных танцовщиц после неудачной оргии я повидал не раз. Но почему-то мое тело не покрылось сочувствием, лишь немного скривился рот.

Актрисы нагого жанра поднимали волны эмоций до девятого вала. Но только не у меня. Магнетизм чужой наготы не касался моего сердца уже давно. Мне не щемили как-то по-особенному дарованные залу женские тела. Какой красоты бы не была девушка на сцене, и какой бы необыкновенный наряд не покрывал ее стройное тело; как бы не дрожали накладные ресницы, и как бы маняще не блистали пухлые губы в яркой помаде; взгляд, полный страсти, – ничего не могло колыхнуть во мне ни единый мускул, только отвращение, потому что толстый слой макияжа дрожал уже не на их лице, а на сердце. И я это видел, как никто другой.

В сумасшедшем танце страсти эти девушки явно привыкли к пустоте. Заглушая моральные страдания в эротическом ревю, они рисовали очередные сексуальные линии по телу, сдирая душу до крови медленными движениями штурмовали шест, как родной; зубами кусали губы, будто им нравилось то, что они делают; вырывали из груди сладкие стоны, чтобы зал визжал от возбуждения вновь; технично рассыпали волосы по плечам, в которых растворялся мрак ночного клуба, чтобы это еще сильнее сводило похотливых мужчин с ума.

Я успевал наблюдать и за девушками, и за каждым зрителем так называемых танцев. Я не могу точно сказать, что выражал со стороны мой взгляд на тех или других, потому что я был уверен, что в этом представлении меня не замечают. Я был простым неприметным пятном в мишуре блядства, ведь зрительному залу к концу представления не хватало только кульминации, где бы все это превратилось в огромную оргию. Параллельное сознание пьяного меня все больше захватывало в мир иллюзий и убитых грез. Если бы не Лида, появившаяся из ниоткуда, я бы утонул в этом смраде голых тел досрочно.

– Как тебе девочки? – она нежно приобняла меня за плечи и чмокнула в щеку.

– Странный вопрос. Девочки, как девочки.

– А танцы? Тебе понравилось? Эту постановку ставила я.

– Как ты можешь здесь работать? – злился я.

– Рустем, мы же это уже обсуждали много раз. Я ставлю танцы. Здесь хорошо платят. У меня нет других вариантов. Ты же знаешь, я не танцую голая. Я только преподаю.

– Мне не нравится эта работа! Здесь много мужчин, которые того и гляди кончат в штаны.

– Ну они же не на меня смотрят масляными взглядами, а на девушек. Ну что ты ругаешься? – она дотронулась до моей руки.

– Я все понимаю, но мне не нравится. Все равно не нравится!

– Я так и знала, что зря я тебя сюда снова позвала! – раздосадовано произнесла она. – Я думала, что это наоборот поможет. Ты увидишь, что это всего лишь танцы.

– Всего лишь танцы?! Ты думаешь, что я не знаю, что происходит потом?!

– А откуда ты знаешь? – загадочно спросила она.

– Я уже немаленький, – отшучивался я с улыбкой.

– Ну да. Немаленький.

– Да и вообще… Ты ставишь танцы. А как ты придумываешь все это? Этот разврат в танце. Откуда-то ты же берешь эти танцы. И я не могу не думать об этом!

– Ну, Рустем… Не начинай снова!

– Ладно!

Она лишь сделала вид, что верит мне. Поставив локти на столик, Лида вложила лицо в свои ладони и пристально стала смотреть на меня, улыбаясь. Я млел от ее взгляда, хоть и не был влюблен в него.

– Поехали домой? – произнесла она резко.

– Поехали!

Абсолютно все мертвые города России утопали в грязи особенно сильно в начале двухтысячных годов. После падения рубля для сотен тысяч людей, обманутых государством, наступило особенное время. Его отличало то, что не вставшие с колен матери учили дочерей не жить такой же несчастной и бедной жизнью. Мамы внушали, что шепот звездам по ночам о своих мечтах – лишь пустые звуки; что если и говорить о желаниях, то только на ухо тому, кто сможет их осуществить; и не важно, что губы покроются цианидом от прикосновения с потным богатым ублюдком от благодарности за это. И, подрастая, девочки начинали метаться по чужим рукам, нещадно превращаясь в гниющих и заблеванных шлюх. Бесконечный круг бесчестия не прекращался даже тогда, когда они еще непропитыми мозгами понимали, что такая жизнь еще хуже, чем бедность в детстве. А признаться маме уже было невозможно, ведь спрятанные звезды в ладонях за года сильно поранили руки, а небесное сияние наполнило глаза до краев жидким металлом, превратив мечты в размытое ничто. В девяносто процентов случаев в этом дерьме их никто не держал, потому что казалось, что пока не померкли звезды на небе – есть шанс, что все изменится.

Вновь и вновь перед глазами проносились пустая жизнь в никуда и бесцветные дни, потому что работа предстояла ночью, и нужно было выспаться сполна днем, задернув плотные шторы. Вся красота мира проходила мимо, ведь ночи всегда одинаковые – под безжизненной луной город скрывался в ночной мгле, открывая двери в мир разврата. Дочери порока опускали, по обыкновению, залитые глаза и шли отрабатывать пойло, потому что их тело давно не стоило ничего, кроме как оплаты дешевого алкоголя. Каждая из них знала это, но ей как будто уже не хватало всего этого. Оставив совесть где-то позади, взглянув на звезды, рассыпанные в небе, каждая из шлюх находила осмысленный ответ на свое существование. Пергидрольные волосы, рваная подводка на верхнем веке, размазанная тушь и оскверненные губы, сложенные в кривую улыбку от постоянных оплеух недовольных клиентов, – такова их жизнь. Но им это даже нравилось, потому что было что обсудить между собой после и на что пожаловаться, рассказать кто сколько пил, и какой мужик как извращался.

Такие же дешевые подруги продолжали считать звезды, лежа на спине в ночи, когда их трахали. Они вытягивали вверх руки, пытаясь прикоснуться к одной из звезд. И казалось, что они гаснут под ладонями, теряя силы. И тогда, дрожащими от недопития руками, каждая из них курила нервно сигарету, стряхивая пепел себе на живот для увеличения адских впечатлений, и мерзко хихикала от того, что такая жалкая, всхлипывая от пожизненной несправедливости.

Рабынями они становились сознательно и добровольно. Сначала они танцевали. Потом начинали раздеваться в танце. А затем и сам секс стал называться танцем. Ночная мгла все более знойно дышала в лицо каждой из таких шлюх, расшатывая ее нутро до бесконечности.  Но ночью не рождалось зло, ночь просто этому благоволила. Следы мучений на лице они прятали под гримом только первое время, потому что потом уже было все равно. Девушка в таких женщинах умирала навсегда. И каким цветком была каждая из этих женщин, я уже не мог разобрать. По опавшим тлеющим лепесткам иногда сложно опознать конкретный цветок. Добровольные рабыни не замечали, как низко падают.

Я помню, как вначале жалел этих девушек. Помню… Помню, как мне хотелось с каждой поговорить и направить ее на другой путь. Мне казалось тогда, что они запутались. Но лишь через время я стал понимать, как я ошибаюсь. Жизнь часто погружала меня в новые испытания, каждый раз напоминая о грязи, которая когда-то разлилась передо мной, и в которую я вошел без тени сомнений. Я стал отмечен ею как-то особенно.

Всю ночь мне снились падшие женщины из моей прошлой жизни, их фальшивые улыбки и ноги вразлет, непроглядная тьма и зловещая тоска на лицах, все отвратительное блядство до блевоты и лживые слезы. Мне снился мой первый осознанный тремор в руках от боли за девушек, опустившихся на дно. Тогда я переживал их искалеченные души и тела, как собственную трагедию. Тогда я еще жалел этих шлюх. Но не сейчас. Ни в одной из них за пару лет работы я не увидел ни грамма искренности. Если раньше я думал, что их заставила жизнь раздвигать ноги, то сейчас я знаю наверняка – они этим лишь оправдывали свое низменное желание нескончаемых утех.

Шеф долго заставлял меня заниматься проститутками, потому что на этом делались первые хорошие деньги. И если в начале я переживал за каждую девушку, которой приходилось отрабатывать очередные сутки, раздвигая ноги, то потом эта грязь закрыла мои глаза окончательно. Равнодушие поселилось настолько глубоко, что я перестал себя чувствовать живым, особенно когда кокаин стал моим завтраком, обедом и ужином.

Я пускал девушек по кругу блядства, сам не планируя там оказаться. Мне было достаточно того, что я видел вне этого круга. Только взгляд со стороны и тотальное равнодушие. Но все оказалось прозаичнее. В круг блядства я вошел сам, когда любимая женщина, как одна из тех растленных девиц, пригласила меня в него, протянув мне свою ледяную руку. Я сразу почувствовал себя растоптанным. Я ощутил, что это такое… когда все звезды разом меркнут.

Я проснулся весь мокрый. На настенных часах было около четырех ночи. Лида сразу соскочила с постели.

– Тебе приснился кошмар?

– Нет-т, – ответил я хмуро, еще ничего не соображая.

– Ты весь мокрый. Ты не заболел?

– Нет, вроде.

– А что тебе снилось?

– Я не знаю. Я не помню.

– Ты сегодня какой-то дерганный. Что с тобой? Хочешь, я принесу мокрое полотенце?

– Хочу.

Она спешно ушла в ванную, а я подошел к балконной двери. Передо мной открылась летняя свежая ночь, где воздух шептал о чем-то. Пелена нежного тумана окутывала все вокруг и меня самого, когда я сделал шаг навстречу ей. Небо, усеянное звездами, и глухая тишь. Эта темнота томила особенно. Сквозь жемчужный туман прорывались светящиеся пучки. Самоцветы небес источали равновесие и спокойствие. Остывший эфир летнего дня плавно струился по земле, превращаясь в густой туман. Немая полночь слушала мое частое дыхание.

Глаза Лиды сверкнули рядом, когда она принесла мокрое полотенце и стала протирать меня им. Ее плавные движения скользили по спине, рукам. Я чувствовал, с каким трепетом она прикасается ко мне. Мне было приятно ощущать в лунном свете милую улыбку рыжей лилии. Она волновала мою кровь и убаюкивала мои ночные кошмары. В мертвом покое ночь закрывала чашу ее цветка, оберегая его от ночного бесчестия. Лишь легкий аромат струился из него, почти незаметный, скрытый от ночных глаз. Но я его чувствовал как-то особенно, когда теплый ветер покачивал лилию, и волшебная сказка наполняла мои легкие ее сладостной дремотой.

Я повернулся к Лиде. Увидел ее голубые чистые глаза и любовь до краев. Она улыбнулась. Искры в глазах зажглись словно по щелчку. Запах лилии стал сильнее, как будто я носом погрузился в плотную корзинку ее цветка, в самый венчик. Этот запах отдавала ее любовь, несмотря на ночь. Надменно-неприступная лилия хотела близости. Влажные глаза наполнились желанием. А я хотел отдаться сполна лилейному блеску софитовых соцветий. Но лилии было прохладно в остывшей летней ночи. Она дрожала, хоть и не смела нарушить никаким звуком о холоде и мурашках эту гармонию. Она молча устилала свой цветок тонким хрусталем мороза, словно фарфором. И это был наш первый с ней летний вечер, где ее ресницы покрылись инеем от моего дыхания, словно зимой. А губы ее были еще вкуснее в эту ночь.

Уже утром у нас состоялся с Лидой разговор, где я вновь бубнил что-то о ее работе с недовольным тоном, а она обижалась. Весь диалог сводился к тому, что “может я могу ей предложить что-то и лучше”, раз так не доволен. На что я лишь усмехался.

– Ты же понимаешь, Рустем, что хорошо устроиться очень сложно. Тем более график работы очень удобен. Я сама решаю, когда мы тренируемся. Главное, укладываться в срок подготовки номера. А так я свободна.

– Ну да. Научила шлюх вертеться и пошла гулять.

– Почему ты так груб? Они просто танцуют откровенные танцы!

– Сними розовые очки.

– А, может, я не хочу их снимать? Зачем мне знать больше того, что я делаю по работе? Я не учу их раздвигать ноги. Я учу танцевать. А что кроется за этим… Знаешь, Рустем, ты меня очень обижаешь. В который раз.

– Я просто говорю, что мне не нравится твоя работа.

– Нет. Не просто говоришь!

– Ладно! – снова я махнул на этот разговор рукой.

– Мы с тобой уже столько вместе, а я боюсь спросить про статус наших отношений. Ты ломаешь мой привычный распорядок жизни, без определенности. Теперь еще разговоры о смене работы. И, как я понимаю, дело не только в конкретном месте работы. Тебе просто не нравится, чем я занимаюсь! Или… Может быть, тебе даже все равно. Да и вообще… Я даже не знаю кем ты сам работаешь, куда и к кому ты уезжаешь в Россию… Много вопросов. И все без ответа, – ее пытливый взгляд врезался в мое напряженное лицо. – Ты ничего о себе не рассказываешь.

Я прервал встречу глаз, резко отведя взгляд. Я чувствовал, что он мог быть красноречивее всех моих слов о ее работе и о том, что я думаю на сей счет. Мне показалось, что взглядом я сдам себя с потрохами, вывалив на нее из глубины своего подсознания зверя, который иногда ворочается во мне и периодически желает проснуться. Мне не хотелось, чтобы в глазах, наполненных морем до краев, она видела волка, который уже давно не извергал из себя протяжный вой. Мне даже на миг показалось, что от злости на моей коже проступила серая шерсть.

Я встал из-за стола с шумом. Я посчитал, что мне нужно сделать вид, что я обижен ее сомнениями относительно наших отношений и их статуса. Я должен был играть сейчас эту роль, чтобы достойно выйти из темы обсуждения и не выйти из себя, поспешив на кухню делать кофе. Но Лида проследовала за мной.

– Ты что психуешь? А что я не так сказала?

– Все нормально.

– Ну разве я не права?

– Права, – я отвечал ей достаточно сухо, не поднимая глаз.

– Почему ты не хочешь мне рассказать? – дотронувшись моей руки, вновь спросила Лида. – Ну посмотри на меня! Ну, Рустем!

– Что?! – все-таки зарычав, я спросил ее. – Что ты хочешь?!

– Поговорить о нас. О тебе. Ты обо мне почти все знаешь. А я не знаю о тебе ничего.

– Ты правильно сказала, – произнес я решительно, уставившись в ее влюбленные глаза. – Мы уже восемь месяцев вместе. И я не готов говорить о нас.

Она опустила глаза. Я сразу понял, что она не была готова услышать это, ведь с первого дня наших отношений я взял ее в оборот стремительно и дерзко. Она была уверена, что такое поведение равносильно моим чувствам и серьезности по отношению к ней. Но ничего, кроме того, что мне так было удобно – это не выражало. Тогда я полностью растворился в жизни Германии: в ее вялотекущем и правильном существовании рядом с рыжей лилией, забыв о том, что с добычей долго играться нельзя.

– Мне пора на работу, – тихо сказала Лида после продолжительной тишины, нависшей за обеденным столом.

Она посмотрела на меня долгим тяжелым взглядом. В нем не было разочарования, но, кажется, сегодня ветер посмел разрушить один из ее замков из песка. Этот разговор покрыл ее лицо и даже тело печалью. Я впервые видел в ней это состояние. Это можно было сравнить с тем, как прекрасная лилия в самом расцвете попала под непогоду, где градом побило ее лепестки, но она все равно улыбалась ненастью сквозь слезы, расправив рыжие венчики к солнцу. Еще пару минут тяжелого каменного взгляда Лиды с желанием услышать хоть слово. Но я молчал. Лишь во взгляде все так же метался зверь, но я его затаил, прищурив сильно глаза.

 Через десять минут я услышал, что дверь входная захлопнулась. Она ушла заплаканная. А я наконец моргнул. В свежем взгляде пропал и зверь, и злость. Игра кончилась.

____________________________

Сменив привычный антураж своей жизни, я захотел полностью изменить ее. Но каждый раз, возвращаясь домой в Россию, а потом и в свой серый город, я натыкался на облелеяные в прошлом мечты, где где-то утопала бордовая роза. Сколько я не пытался лечить свое сердце, забываясь в ночах с другим цветком, меня все равно преследовал розовый запах. Он словно пропитался в мою кожу и медленно отдавался в течении многих дней и месяцев. В какой-то момент меня посетили мысли, что я прирученный зверь, которого посадили на невидимую цепь.

В последнюю поездку домой я встретил ее в супермаркете. Мурашки сразу побежали по коже, а сердце с бешеным ритмом забилось. Я был так сильно взволнован, что меня бросило в ледяной пот. Розовым дурманом окутало воздух вокруг меня. Образ цветка стал похож на туман, я не мог понять где она. Надин была всюду, окружая меня.

Я понимал, что она стоит в полуметре от меня. И не одна. Я не смел с ней поздороваться, но она меня все же увидела. Как бы невзначай она встала ближе, выбирая какой-то сыр. А я, окоченевший, прирос к полу. По моей руке прошел ток, когда она своими пальцами дотронулась до моей ладони, погрузив в нее свою ладонь. Я, наполненный какой-то нелепой тайной, закрыл глаза. Мои неокрепшие эмоции к Лиде растворились под напором старой больной любви. Проросшая насквозь колючая бордовая роза пылала во мне особым шармом. Жизнь ударяла меня в поддых в очередной раз, издеваясь, испытывая мою прочность. Искры страстного огня прокатывались по моему телу, когда она шевелила пальцами, ощупывая ладонь. А я все также стоял и не шевелился. Умирал. Нервы были на пределе. Но головой я понимал, что это лишь мгновение, без намека на будущее. Эти прикосновения лишь напоминание о безудержном желании любить ее когда-то, и о терпких шипах розы, которыми я укололся до крови.

Опять я чувствовал ее рядом. Ее прикосновения и розовое дыхание, испускаемое цветком бордового цвета. Выстроенные преграды между нами разрушались мгновенно, создавая холмы из руин старой боли и непонимания, оставляя нам площадку для нового строения. И хоть я уже научился жить без нее и не переживал эту любовь, но эти прикосновения вернули меня в исходную точку. Стоя в супермаркете несколько минут в окоченении, я прожил вечность. В которой быстрыми кадрами расцветала уже замученная любовь к этой девушке. Но через пару минут этого сумасшествия в моей ладони все кончилось. Она продолжила путь по супермаркету. А я даже не обернулся. Я пошел в другую сторону, погруженный в свои думы с жутким ощущением ожога на ладони.

В вечности чувства застыл тот день. И после него я уже был другим. Вернулся в Германию к своей рыжей лилии совершенно не тем, кого она полюбила. Желание построить настоящие хорошие отношения и сделать девушку счастливой рассыпались без моего ведома на мелкие куски. Я был не в силах больше сдерживать этот поток разрушения. Чувства к Надин сильным цунами разнесло мгновенно и бесповоротно все созданное за полгода с Лидой.

После той поездки я все более становился угрюмым и раздражительным. Часто пил и не мог найти этому оправданий. Я без повода злился и срывался на Лиде. Она не понимала моих перемен и не связывала первое время это с поездками. Пока я как-то в пьяном бреду не назвал имя розы. Тогда ей все стало ясно и понятно. Но даже после этого она не смела поднимать вопрос о нас и об этой девушке. Она боялась, что я уйду, брошу ее с нашей собакой ротвейлером Аполло, которую мы завели вместе.

Я был уже другой. Я и сам все больше видел это. Что эти месяцы, покрытые ложью, стали мне невыносимы. Все больше хотелось высказаться Лиде и быть понятым, но так не хотелось, чтобы лилия безвременно завяла в моих руках. Потому я продолжал периодически просыпаться в поту и списывать это на плохое самочувствие, а Лида лишь опускала глаза.

Уже час я смотрел в окно, в котором старая осина качалась в разные стороны от сильного ветра, словно большая птица махала крыльями в каком-то своем понятном таинстве. Уже через пару метров вглубь за окном не было ничего видно. Ветер размазывал четкую картину летнего вечера. Я ждал только две фары в темноте, которыми машина Лиды разрежет ночь, где у нас наконец-то состоится разговор, который она ждет уже давно. И она не заставила себя ждать, вернувшись домой строго к концу своего рабочего дня плюсуя дорогу. В летнюю пургу лилия была еще прекраснее, потому что ее запах, венчанный с прохладой, был шикарным. Он доносился до меня с легким холодком, освежая мысли. А пряный аромат пьянил особенно.

Я подошел к ней и помог раздеться. Она сразу поняла, что что-то не так, потому что раньше я не делал этого.