Читать книгу Эровый роман. Книга третья - Георгий Мо - Страница 2
I
ОглавлениеУбийственная игра пламени отражалась в глазах каждого из нас. Костер летел в поднебесье. Танец его страсти сжигал за собой все следы преступлений. Завораживающие язычки костра выворачивали дорогое железо наизнанку, превращая его в нелепую груду металлических балок, с жутким воем и треском они вырывались из ее центра, словно в попытке сбежать. Но прожорливый огонь знал свое дело, поглощая сантиметр за сантиметром люксовый автомобиль. Он сжирал буквально живьем непорочный металл, сверкая золотом.
Мы стояли молча все долгие минуты огненной песни. Каждый переводил дыхание. Каждому нужно было успокоиться. Но не смотреть на огонь было невозможно. Ад гипнотизировал. Превозмогая боль в мышцах и жжение в глазах, я не сводил взгляда с пылающего огнем автомобиля. Едкий запах выжимал из меня натужные скупые слезы.
Все вокруг дрожало. Даже наши обожженные тени. Они пугливо шарахались от одной стороны земли до другой, как будто прятались от горящих искр, которые время от времени выбрасывались длинными языками красного пламени с протяжным гулом. Испачканные в саже, тени были готовы бежать прочь. Но не мы. Снопы горящих искр не пугали наши тела ожогами, скорее, волновали.
– Ну и что ты стоишь?
– А что мне делать?! – с растерянностью в голосе проронил Пегов.
– Неси чистую одежду!
– А-а… Ну хор-рошо-о, – и, оглядев меня, Василий побрел в дом.
Я закрыл глаза. Спрятал их под закоптелые веки. И это ощущение было приятным. А на губах ощущался жирный дым с небольшими крошками пепла. Они противно скрипели, попадая на зубы.
Пропитанный тяжелыми запахами шипения пламени и испачканный вязкой кровью, я странно улыбался близ громыхающего железа. Ярость огня кипела и внутри меня, и рядом со мной. Воображение же рисовало в огне очередные эскадрильи бабочек. Только теперь их кружение не над полем из цветов, а над братской могилой людей и автомобиля. Ветер, зная об этом, раздувал пламя гневно, рисуя их прощальные полутени. Фейерверки из искр, как маленькие звезды, рассыпались в ночи и гасли на моей тени яркими бликами в дань их памяти.
Я улыбался, но отрицать то, что нахожусь в грязном аду, было глупо. Потому я стал медленно раздеваться. Пуговица за пуговицей, и вся одежда летит в адское пламя. Пара секунд, и словно не было окровавленных рубашки и брюк. Только в красных разводах тело. Тело – как улика.
– О! Однако, красиво!
– А ты предпочитаешь отстирать?!
– Да не-ет. Но зачем ты снял и трусы?
– Хы. Смущает?
– Это просто вопрос, Рустем. Просто.
– Раздевайся!
– Я-я? Я-я-то зач-ч-чем?! – голос с нотами волнения был искренним. – Зачем?!
– Дай сигарету, а потом раздевайся. Что за манера вечно спорить?!
Моя странная улыбка была настойчивее фраз. Он протянул мне уже зажженную сигарету. И закурил сам.
– Раздевайся, – повторил я.
В ночи костер всегда роднит людей, особенно когда каждый молчит о своем, разглядывая, как ветер рвет на клочья языки огня. Каждый из нас не мог отдышаться. Но, казалось, что сигарета все же помогает.
В эти долгие минуты было ощущение, что центр вселенной сосредоточился сейчас вокруг горящего автомобиля. Костер жалил своим пламенем. Кровь бурлила. Мгла рассыпалась мелкими частицами, когда в очередной раз треском кашлял металл.
– Ты не боишься огня. А я читал, что волки боятся огня.
– Хы. А ты умеешь читать?! – язвил я снова в странной ухмылке. – В очередной раз ты устраиваешь шоу к моему приезду.
– Не по твою душу это!
– Я догадался. Автомобиль-то не мой. Красиво горит, не считаешь?
– Не зна-ай! Пожа-алуй! Красиво горит. И ты красивый на фоне моего красивого дома. Ты все также в хорошей форме.
– Ты успел оценить?
– Конечно. Никак не ожидал тебя увидеть в моих владениях с голой жопой!
– Ты же сам говорил, чтобы я ее расслабил в твоем присутствии. Ну! Я решил начать с малого.
– Все шутишь.
– Думаю, нам нужно отвлечься. Но это не отменяет повисшего в воздухе вопроса. Расскажешь?!
– По-озже. Может быть, по-озже.
Вася стоял потерянный. Его знобило. В данной ситуации это могло быть нормальным, если бы не складывалось ощущение, что он смущается. Как будто нагое тело оголяет его душу. Он переминал ноги и периодически складывал руки на груди, словно прикрывался. Боковым зрением было забавно видеть его подергивания.
Пасмурно-багровый вечер давно перестал быть томным. Он стал хмурым и мрачным. Гортанный вой ветра явно был предупреждением о сильной грозе. Да и посеревшие тучи говорили об этом же. Гроза спустила с цепи гром, и он, как резвая грозная собака, стал на всех лаять. Тишина, разлитая в знойном воздухе июня, нарушилась. Раздался далекий раскатистый гром, и появились острые копья молний. Порывы теплого ветра резко сменились на злую ревущую черноту. Мурашки побежали по телу. Я почувствовал простудную погоду кожей. Июнь задышал январем.
Страшный ад из огня, как яростный монстр, разрывался в паре метров от нас. Пламя бушевало неистово и упрямо. Оно отражалось в каждом из четырех глаз, направленных в пекло. Мы оба потели рядом с ним. По телу спускались капли предательского равнодушия. Но все равно было ощущение, что по разгоряченным телам бежит медленно мороз по коже. Июньский январь плотно оседал на нагих телах.
Небольшое подергивание мышц, дрожь в коленях, вибрация корпуса, учащенное дыхание и шум в ушах от еще недавнего взрыва говорили о том, что плоть хозяина владений еще не успокоилась от потрясения. Хаотичное движение глазных яблок и паралич лицевого нерва были явным тому подтверждением. Пегов судорожно держал сигарету и с силой втягивал ее в себя. За одну затяжку он пытался из нее извлечь всю суть.
Пульсация тела нарастала вместе с приближением непогоды. Пышнотелая туча над нашими головами росла очень быстро. Было видно, что она вот-вот разродится. Отойдут воды, и родится чудо. Но она на это могла лишь усмехнуться. В черный вечер все, что она могла выдать, – это очередной линчующий дождь, затянув небо клубами сизого свинца.
Еще минута и задумчивость Пегова сменилась грозным оскалом. Накаленная влажность воздуха разжигала ночь темным взглядом исподлобья. Холодные стеклянные глаза пронзили меня насквозь.
– Может в дом пойдем? Все-таки гроза. Я зам-мерз.
– Хорошая футболка. Приятная к телу. Но кровь на теле… Надо помыться.
– Я рад, что тебе понравилось. Я схватил первое попавшееся. Одевай так. После бани я тебе новую дам. Не голыми же ходить!
– А что не принес трусы?
– Ну-у…
– Я шучу.
Глаза Васи покрылись испариной. Но шутку он понял.
– Какой ты щедрый сегодня!
– Да ладно, для спасителя ничего не жалко.
– Так, когда ты все-таки расскажешь? Что тянешь?
– Я думаю, что ты помнишь о моих проблемах. Деньги, деньги…
– Все время деньги! Это и странно. Мне казалось, что ты успешный банкир!
– Дело не в работе.
– Не говори загадками! Выкладывай как есть! Кажется, мы с тобой давно в приятельских отношениях. Даже сдружились!
– Ха! И как же твой папашка смотрит на нашу дружбу?
– Ему это не нравится.
– Еще бы! И вряд ли он рассказал о причине. Да?
– Думаю, причина на поверхности и давно.
– Вот именно! Только ты этого не видишь или по какой-то причине не хочешь видеть, замечать, знать, – он отмахнулся рукой. – Пошли уже в дом!
Я торопливо удалялся в сторону мрачного дома. Туда, где его хозяин обычно укрывался от суеты и шума города, где умиротворенность и тишина кричат о себе, где идеальная загородная жизнь в полном одиночестве сквозит в каждой комнате. Туда, куда периодически склоняются вековые сосны, чтобы подглядеть за сиротством своего хозяина, где индивидуальный проект усадьбы говорит только владельцу о его статусности и больше никому, от чего замкнутая приватность его порой подбешивает.
– Ты-ы правда убил своего родного отца? – Вася задал вопрос с некой тревогой, явно ощутимой в его низком баритоне.
– Почему ты спрашиваешь? Или это такая подводка?
– Я уже как-то спрашивал тебя. Тогда ты решил не отвечать.
– А что изменилось с тех пор? С чего ты взял, что я это сделаю сейчас? А насчет прошлого раза… Знаешь, твой вопрос тогда был задан таким образом, что не подразумевал моего покаяния.
– Ну так, расскажешь?
– Твой рассказ против моего рассказа? – я впился строгим взглядом в его лицо.
– Что-то вроде того, – скупо ответил он, замявшись.
– Да. Это правда.
– Ка-акая прич-чина? – приглушенный тон подавил его низкий баритон полностью.
Он уставился на меня своим напряженным лицом и стал ждать моего покаяния. Но я ему продемонстрировал лишь суровую безучастность. При этом крайне привлекательную: слегка приподняв один уголок рта и иронично прищурив глаза. Я как никто знал, что напускное равнодушие особенно ярко получалось на моем лице. Привычная отрешенность и идеальная холодность в задумчивом и усталом взгляде сапфирового цвета глаз.
Он искал на моем лице волнение, нервное дрожание, колебание скул, ощущение тяжести в движении глазных яблок, покраснение лица от учащенного пульса, несдержанные вздохи и громкие выдохи, даже тянущей боли где-то в районе сердца. Но ножи не разрезали мою плоть, пули не пронзали жизненно важные органы и крупные артерии, никто не пытался содрать с меня живого кожу и загнать под ногти иглы и гвозди. А, значит, я не испытывал боль и не мучился.
Сейчас я был самим собой и определенно не играл спектакль. Глаза свои не прятал и не сверкал гневно льдом. Даже ненависти не было в моем ледяном сердце. Я выдавал полное равнодушие. Под физическим истощением от бойни часом ранее не пряталась лишь внешняя холодность. Мороз был в параличе души. Странная отчужденность от вопросов о человеке, который стал отправной точкой в сам ад, меня совершенно не трогала, хотя маска хмурого одиночества была бы идеальной в данный момент. Я не играл. Пассивные выпады моего лица были настоящим ответом на вопрос о жизни родного отца и его смерти. Но ладони мои все-таки немного вспотели.
– Он заслужил, – произнес я безучастно мерным тоном.
– Ч-чем? Чем, Рустем?!
– Ты из нормальной, среднестатистической, как и положено, семьи, Вася. Я уверен. Тебе, скорее всего, не понять это. Да и объяснить сложно. Это нужно пережить…
– Ты еще скажи, что из достойной! – перебил он. – С чего ты решил? И почему не понять?! По-оче-ему-у?!
– У тебя хорошее образование. Родители тебе дали все то, чего не было у меня. Полная семья, любовь…
– Да что ты зна-а-аешь?! – он спросил с каким-то сожалением и даже с враждебностью. – Что?! Со стороны всегда всем виднее, какая у кого жизнь, и что в ней! А что на самом деле – остается скрыто! Ты ведь не хуже меня это знаешь! А наличие семьи не отрицает того, что ты в ней можешь быть изгоем! Не иметь собственного мнения! И в целом быть ничтожеством! Уродом! Никем и ничем! А любовь… Ха! Насмешка! Да и, знаешь, Рустем… Терять, когда ничего не имеешь, – нечего. А вот когда есть что терять – тяжело. Так что, может быть, мне еще сложнее, – он говорил словно сам с собой, исследуя глазами пол.
– Потому ты спрашиваешь о причине убийства?
– Почему ты это сделал? Просто скажи причину. Не задавай мне встречных вопросов!
– Он не должен был жить! Он был недостоин…
– А как?! Как ты это определил?! – пытливо глаза Васи впились в мои.
– Не на все вопросы есть ответы.
– Нет! Ты скажи-и-и… Скажи! Я ведь не прокурор. Я за ответ на этот вопрос не приговорю тебя к высшей мере. Ты сам себе судья. Но скажи-и-и. Мне нужен ответ!
– К высшей мере? – я усмехнулся. – Ты что, отца хочешь убить?
– Хотел…
– На это есть причины?
– Ты ведь нашел! Значит, и я бы смог! Ведь так?
– Скорее всего, так. Но, как я понимаю, ты не смог найти. Тогда смысл в этом разговоре? Помочь тебе найти вескую причину, после которой пути назад не будет?
И он отвел вновь глаза. Но только уже не в пол, а на окно, за которым не было ничего видно, только остаточный отблеск прогоревшей машины. Вася жмурился, слегка видя затухающие языки пламени, как будто дым разъедал его глаза через стекло.
Дымящиеся тучи разрывали небо, и это зрелище было захватывающим – бойня с ливнем и грозами. Темная бездна давно поглотила автомобиль, но памятные наваждения все барабанили по груде металла под молчание ночи. Этот звук был очень громким, похожим на град, который лупил по самому дорогому.
– Отец мне всегда говорил, что его отец – мудак. Мой дед. Знаешь, я тогда и не мог представить, что я буду о нем такого же мнения, как он о своем отце…
Василий стал рассказывать о своей семье и взаимоотношениях в ней по мужской линии. Изливал ли он душу? Определенно! И чем больше я слышал о его семье, тем боль Васи была ощутимее. Во мне он хотел найти того, кто разделит его мысли относительно его отца. Чтобы спасательный круг кинул бывший враг, пытаясь вытащить его из моря обид.
В его рассказе было много слов о непонимании в семье, которое росло год от года; как этот барьер становился все отчетливее, как его было сложно преодолеть. Но главное то, что никто и не пытался. Не было единения душ, все словно были чужие. Бродили из комнаты в комнату как прохожие. Их объединяло только совместное житье. И каждый был в своем мире. Они совершенно не пересекались.
Драма жизни Пегова состояла в том, что его голубой секрет, который и должен был остаться таковым, был предательски из него вытащен пытливым отцом. Как жестокий удар в спину, где тайна, как нечто сокровенное, становится общедоступна с глубоким порицанием и даже ненавистью. Для отца ориентация сына стала большой жизненной пощечиной. Все вокруг подернулось густым мрачным туманом, меняющим реальность. Они моментально стали посторонними друг другу. Отец перестал видеть сына даже в метре от себя. Голубой туман ослепил его.
Незнакомцы все так же ходили из комнаты в комнату, встречаясь периодически взглядами. И всегда в них был немой укор. Вася не мог понять, в чем он провинился перед отцом, в отличие от его отца, которому было очевидно в чем. Гомосексуалист не мог быть настоящим мужчиной, которого отец хотел воспитать в своем сыне, даже имея отличное образование и нужные манеры. Хотя на этот счет отец и мог сказать какую-то очередную обидную фразу, мол “какие манеры у педиков всем известно”.
Размолвка в семье была для Васи как замкнутый круг, потому что ничто не могло изменить мнение отца. Ему необходимо было разорвать его и выйти оттуда, оставив мать мучиться за него, потому что всю свою оставшуюся жизнь отец взваливал на жену свою правоту. Он оправдывался перед самим собой же, повторяя одну и туже фразу, что слово – не воробей. И сказанная когда-то неаккуратно фраза сыну была для него самого не меньшим ударом – как мечом разящим, отрезав все то, что было между ними до.
Они оба проиграли сражение. Тот, кто обидел на всю жизнь, и кого обидели. И мама ничего не могла с этим поделать, ведь она не имела права растить в себе свое мнение, отличное от главы семейства, точно так же, как и сын. Поэтому ей приходилось только слушать, вовремя наливая мужу в рюмку горячительные напитки, иначе камни из упреков начинали лететь и в ее сторону.
Когда основы семьи пошатнулись, у каждого в квартире началась своя жизнь. Но Вася не хотел выживать, он хотел жить. Потому решение собрать чемодан и уехать навсегда из-под отцовского гнета стало для него необходимым шагом. В душе его бушевала вьюга, но он до последнего ждал хоть одну примиряющую фразу. Велика была бы цена пары слов, но этого не случилось. Снежный ком из нарастающих обид превратился в неуправляемый.
Василий всегда считал свою семью идеальной. Строгий отец, как господин, но знающий, что нужно для жизни и как этого достичь, а также мама – кроткая рабыня и сын, с помощью которого можно все осуществить. Но, когда в семье все хорошо, невозможно найти причины для ссор. А значит, все случилось не зря и, может быть, вовремя. Именно так для себя решил однажды Вася, когда с чемоданом в руках навсегда захлопнул дверь в семью.
Если бы только знал отец, чего стоило его сыну вырваться из обид и начать жить так, как отец и хотел. Если бы только отец Васи имел понятие о том, как высоко было давление его слов. Это была всеразрушающая ссора. Он ее никогда не забывал и все делал только ради того, чтобы быть таким, каким отец и хотел – властным и богатым, пусть и не дипломатом.
– Знаешь, как-то отец мне сказал… “Мечтаю, что наступит тот день, когда мои дети вырастут. Встанут на ноги. Когда я перестану их обеспечивать и чему-то учить, направлять. Что приедет однажды ко мне сын и подарит мне автомобиль…”
– И что? Подарил? – с небольшой усмешкой спросил я.
– Ты смеешься?! – он поднял глаза со злобой.
– Нет. Просто вопрос.
– Разве он заслужил? Чтобы я ему что-то дарил… Автомоби-иль! У него губа не дура, он сразу сказал какой автомобиль желает… BMW.
– Ну… Видимо, он хотел, чтобы ты хорошо зарабатывал.
– Потому что сам неудачник!!!
– Ты все еще злишься на него?
– Да нет! Не то чтобы… Но предательство сложно забыть!
– Ты считаешь, что он тебя предал?
– Да! Да! Он сказал мне то, что не было правдой! Он сравнил меня с каким-то ничтожеством! Во всяком случае, я именно так себя почувствовал. И только потому, что я – не такой, как все.
– Может быть, ты и имеешь все это, – я развел руками. – Только потому, что хотел доказать ему что-то?
– Нет! Нет!!! Я имею все это, потому что я работал! Много работал! Трудно и нудно!
По Васе было видно, что его до сих пор гложет ссора с отцом. Что тучи, которые когда-то сгустились в его душе, так и не развеялись, и солнце не выглянуло. Даже имея все то, что могло бы его отцу быть усладой, не вызывало в нем лотерейной радости. Все это было для Васи следствием того, сколько он работал и как. В душе его все так же грозно бил набат и звучали обидные фразы, произнесенные отцом.
– В семье не без урода.
– Так говорил твой отец?
– Я уверен, что он и сейчас так говорит, когда его спрашивают обо мне. Мне кажется, это больше ему подходит, а не мне! Что он вообще знает о гомосексуализме? Скажем честно, ни-че-го! А ты? Ты небось тоже погряз в стереотипных фразах? Что ты знаешь об этом?! – он продолжал отвечать со злобой, тяжело дыша.
– Особо ничего. Хотя у меня есть друзья…
– Друзья-гомики?!
– Ну почему ты так говоришь? Друзья с другой ориентацией.
– А ты не думал… Почему они с тобой дружат? Может, им нравится твое общество не в качестве друга?
– Думал. Конечно, думал. И не раз.
– И что?! Что надумал?! Хотя-я-я… Можешь не отвечать. И так все ясно!!! Ты дружил со всеми голубыми… – он опустил голову, подперев ее одной рукой, и поднял взгляд. – Кроме меня.
Его черные глаза стрельнули, как стрелы. Даже слов было не нужно. Все читалось в них без труда. Тяжкая борьба с самим собой и море сомнений. И даже то, чем он сейчас со мной делился, – уже было для него испытанием. Он уже жалел, по обычаю… Только сейчас он был еще трезв.
Но он был себе верен на сто процентов. Владел собой. Переборщив с признаниями, перевел тему. Стал пропускать каждую фразу через сердце, умело пряча эмоции. И, хоть и не хватало порой воздуха, когда он рассказывал о своем отце, он все равно держал марку будто горящие шрамы его не беспокоили. Сейчас было невозможно угадать, что творится у него внутри. Вася, по обыкновению, снова стал играть свою заученную роль. Того, кто имеет абсолютно все и счастлив от этого. И даже на мой вопрос о том, как ему живется в таком огромном шикарном доме одному, не тронул его ни один мускул. Он улыбнулся хитро и сказал, что всегда об этом мечтал. Но, кажется, что улыбка была сквозь боль. И я это прочувствовал.
– Ты же тоже один живешь. Каково тебе?
– Я не один.
– Да ла-адно? Житье со стариком – это разве то, о чем ты мечта-ал?
– А откуда тебе знать, о чем я мечтал и мечтаю?
– Расска-ажешь? – виниры оголились. – Хотя-я-я… Я много знаю. Знаю, что деньги тебя не интересуют. Ты явно не об этом мечтал! Иначе-е… Ты точно сумасшедший!
– Может, я потому тебе когда-то и понравился?
Он вновь заулыбался. Опустил глаза. Кажется, что я попал в точку, но он никак это не прокомментировал.
– Жизнь без любви не имеет смысла.
Вася поднял глаза. Резко. Сменил улыбку на серьезное выражение лица. Я почувствовал какое-то смятение. Взгляд был рассеянным, словно в панике или в замешательстве. Но лицо вновь было скрыто от эмоций. Как отрепетированная роль, проросшая насквозь.
– Жизнь без любви не имеет смысла? – повторил он за мной в ироничной интонации.
– Да. Можешь поспорить?
– Не зна-а-ай! А что по-твоему… Что такое любовь?
– А ты не знаешь?
– Я-я? Я… кажется-я, зна-аю. Но я не планировал изливать душу! Я задал вопрос тебе! А вообще… Много вопросов! Я не хочу-у… И не надо меня спрашивать!
– А разве у нас нет традиции изливать душу друг другу?
Как же тяжело всегда рассказывать о чувствах, о несбывшихся планах, о любви, которая не случилось. Потому что невозможно отделить одно от другого. Где любовь кончилась, там приходится заново настраивать все гаммы души, а потом метаться от одного тела к другому, от одной туши до другой в поисках отрады и успокоения.
Мне на миг могло показаться, что Василий тоже знает, что такое любовь, и, кажется, и у него в жизни это чувство оставило горький привкус. Но я мог и ошибиться, дав ему в очередной раз шанс на человечность. Но ломиться к нему в душу ногами и даже стучать в нее осторожно мне не хотелось. Ломать двери, сносить с петель, чтобы что-то осмыслить. Я хотел понять с полувзгляда, о чем не имел и понятия. Но кажется, что сути он своей никогда не открывал, потому что в распахнутую душу плевать легче, а ему хватило харчка отца еще в юности.
Любая душа – это собственное достояние, чуждое для других. И рассказать ее невозможно. Можно только разбить, как хрупкий тонкий хрусталь. Раз и навсегда. Потом собирать осколки всю свою жизнь, мечтая однажды найти клей для того, чтобы возродиться. Чтобы жизнь вновь побежала по венам, забыв все душевно-колотые раны, сменить горький вкус на тот, где перехватывает дыхание и встревоженные мысли больше не гуляют в голове. Но было ли ему это знакомо – я не знал наверняка. Я мог лишь смотреть на него косо и угадывать мотив песни в его душе, забыв все наши прошлые разногласия.
– А-а… С чего ты, собственно, взял, что ты мне понравился?
– Не знаю. Так показалось. Разве ты бы руки распускал, если бы я тебе не понравился?
– Логично.
– Логично.
– Нет, Рустем. Ты не прав! Нет… Ты мне не понравился, – он сверкнул влажным взглядом. – Это не то слово.
– Я не в обиде.
Мы оба заулыбались. Кажется, атмосфера разрядилась.
– Может, сходим в сауну? Душ мне не помог. Хочется содрать с себя все это!
– Сауна? Ммм… Ты хочешь более тесного контакта? Ищешь повод?
– Может, хватит?! – Вася злился. – Ничего такого нет! Просто погреться. Пропотеть и смыть этот вечер.
Мраморная лестница с коваными перилами вела куда-то вниз. Василий смело спускался в темноту. Он точно знал, что находится на нулевом этаже своего роскошного особняка. Метлахская плитка вела прямиком в сауну. Когда включился свет, то витражное остекление заиграло всеми красками. Разноцветные искры блуждали по стенам, как беспризорники. Во всем чувствовалась роскошь и рука хозяина. Я узнавал по элементам декора и отделки его вкус.
Идеальная загородная жизнь складывалась из ежедневного обхода своих владений, потому что он давно работал из дома. Но на вопросы о причинах таких перемен Вася все время уходил от ответов, излишне напрягая мышцы лица.
– Шикарный ремонт! Ты неплохо вложился.
– Да ну-у? Мой коттедж не годится даже в подметки рублевским особнякам!
– Я бы так не сказал. Но одному тяжело, даже в таком люксе. Неправда ли?!
– Ты прав, Рустем! Как всегда, пожалуй. Но это не вопрос. А констатация. Я угадал?
– Хы. Пожалуй.
– Ну, а все-таки… Почему ты не хочешь рассказать мне про своего кровного отца? И причинах…
– Тебе что, это не дает покоя?! Больше не о чем поговорить?! Например, о твоих проблемах!
– А что мои проблемы? Ты же и так все понимаешь! Зачем мне делать из себя потерпевшего или какого-то… жалкого?! Явно перед тобой я таким быть не желаю! Да и в принципе.
– Мне будет достаточно знать причину. Остальное я додумаю сам. Неужели бывший любовник мстит за то, что ты его бросил?
– Ха! Бывший? Да еще и любовник?! С каких пор ты стал таким же, как все-е? – вопрос прозвучал с явным презрением.
– Каким?
– Кто подбирает слухи и сплетни с пола!
– Я лишь поинтересовался.
– Не-е-ет! Ты не поинтересовался! Ты бросил в меня ссаную тряпку со слухами! Потому что я должен теперь ответить на этот выпад в мою сторону! Опровергнуть это или согласиться. А, может… А-а, может, я не желаю рассказывать кому-либо о своей личной жизни?! Даже тебе! Тем более тебе! Ты не думаешь? В любом случае… все как всегда.!Все вокруг знают намного больше, чем я сам.
– Что за обиды? Неужели ты мне не можешь сказать, как есть?! Почему нужно обязательно устраивать очередное шоу?!
– Шоу устраивают те, кто лезет ко мне в душу и в мою постель! А я… не-е хо-очу-у. И не потому, что я не хочу очередного витка сплетен, потому что знаю, что ты не будешь их разносить. Я знаю! Уверен. Да… – он глубоко вздохнул, переводя дух. – Не потому! Мне-е не-е хо-оче-ется-я, – он стал манерно выделять слога. – Мне-е не-е хо-оче-ется-я вно-овь быть в позиции того, кто ка-ае-ется! Кто обя-язан выложить душу то-олько ради того-о, чтобы ты-ы мне-е пове-ерил! И даже если у меня проблемы с финансами… Да-а-а, я – хреновый финансист. Кажется, что именно так говорил обо мне твой нынешний папаша! И банкир великий из меня не получился то-оже. Да, и в целом, я – бизнесмен так себе. Но! Но я все делал по сердцу! Порой так требовали обстоятельства. И свои проблемы я меньше всего же-ела-аю-ю обсуждать с тобо-ой! И разве мое покаяние изменит что-либо-о… Вывернуть душу, только чтобы ты поверил, что мне от тебя ничего не нужно. А правда ли это?! Что ты сам думаешь?
– Хы! Что я думаю? Честно?
– Только так!
– Что концерт затянулся!
– Что ж. Скажу кратко: просто рассказывать нечего, Рустем. Про-осто не-е-че-его расска-азыва-ать.
Термодатчики для мониторинга температуры в сауне загорелись зеленым светом. Это означало, что СПА-программа готова поглотить наши тела. Вася нажал еще пару кнопок и послышался запах тягучего кипариса. Дверца из матового стекла бледно-зеленого цвета покрылась испариной. Ароматерапия была и ей по душе. Раздевшись, обернувшись в белые простыни, мы зашли в сауну.
– Ты не хочешь мне рассказывать о своем отце, хотя меня это волнует. Ты же уже заметил. Мне интересно понять… Каки-ие причи-ины ты смог найти-и, чтобы соверши-ить убийство родного отца-а?
– Не хочу рассказывать о нем! Ты прав! Но поразмышлять ты можешь.
– Поразмышлять? А что! Это любопытно. . А я послушаю. Это намного интереснее. Моя мама по профессии психиатр. Представляешь? – он искренне усмехнулся с сочувствием к ней. – Это был тихий ужас, когда она начинала занудничать и говорить фразами из учебников. Отец не-на-ви-идел это! Он не понимал, для чего ей читать и изучать эти книги, если она сидит дома. Она ни дня не проработала. Я много читал ее книг. В основном втихаря. Помню особенно интересно было читать про психологию убийства.
– Любопытно.
– Теперь я думаю, что кое-что из этой литературы было мне ценно в жизни.– Да! Любопытно. Ты правильно сказал. Но сам я не обладал качествами, присущими настоящим убийцам. Тем, кто вырос таким или родился даже.
– А сейчас?
– А сейчас… Что сейчас? А сейчас ты знаешь мою позицию относительно убийств.
– Помню. Всегда лучше найти дурачка, который сделает это за тебя. Верно?
– Да. Память тебя все так же не подводит. Но все-таки я думаю, что я ошибся. Неверно я сказал. Определенно, надо искать не дурачка.
И мы оба ухмыльнулись.
– А знаешь почему ты убил отца, Рустем?
Мои глаза пытливо смотрели в его. Я не ответил ему на вопрос ни слова. Но взгляд выражал одобрение. Согласие на то, чтобы он продолжал.
– Ты испытывал вину. Именно вину! Ни ненависть, ни обиду. А именно чувство вины. Чувство вины, которое тебя сжирало. Потому ты взял нож и убил. А я… не смог. Потому что у меня не было этого чувства! Обида – да, и ее много, и, пожалуй, она растет год от года. Но не чувство вины!
Я лишь скривил губы, сам не понимая почему.
– Ты хорошо рассуждаешь. Но при чем тут чувство вины? Ведь не только это движет людьми, когда они убивают!
– Но тогда-а-а… Я уверен, что было чувство вины. Ведь впервые решиться на убийство явно сложнее. Да, Рустем?
– Да, Вася. Да!
– Возможно, он обижал твою маму. Возможно, даже бил. А ты не мог заступиться за нее. От этого и чувство вины. Невозможность изменить ее судьбу. А я помню, что для тебя женщина – это почти священное животное. Я прав? А я много раз в голове крутил убийство своего отца. Как зайду к нему в комнату, как положу на его лицо подушку и буду держать ее всей силой, пока он не перестанет сопротивляться. Я много раз планировал это. Но так и не решился. Видно… обиды не хватает для того, чтобы убить отца.
– Наконец ты сказал чуть больше, чем обычно. Неужели ты стал доверять мне?
– Доверие тебе… как моя слабость. Пользуйся на здоровье! И уже который раз. Да и проверку временем ты прошел. Но все же. Ты не ответил. Я прав?
– Насчет чувства вины? Честно говоря, психология – наука слишком заумная. По-моему, из ничего всегда можно раздуть такое-е…
– Тебе не нравится, что я говорю. Но почему?! Ты не хочешь, чтобы кто-то имел понятие о том, почему ты убил?! Или почему убиваешь?!
– Чувство вины, Вася, странное понятие. Ведь я, по-твоему, убил, испытывая вину. Но, убив, чувство вины не испытал. Как ты, хренов психиатр, можешь это растолковать?!
– Не злись! Я не психиатр. Я только учу-усь, – заулыбался Вася.
– Ты ненавидишь своего отца. Ненавидишь! Но убить не готов. Выспрашиваешь все у меня. Еще и про чувство вины что-то чешешь! – я в своей манере ухмыльнулся. – Я просто сделал это! Если ты сомневаешься, значит убить не готов. А ты знаешь, чертов психиатр, почему некоторые люди после убийства мучаются? Почему их одолевают мысли, что они сделали гнусное дело? Или почему совесть их ест живьем? Знаешь? Об этом ты читал?
– Хочешь просвятить?
– Я просто знаю это не из книжек заумных людишек, которые не держали в своих руках ничего опаснее вилки. Я знаю это на собственном опыте. И поверь мне, я не отношусь к врачам плохо, говоря так. Просто есть вещи, которые, как не читай, остаются теорией. Все остальное – только практика. И тогда рука не должна дрогнуть в последний момент. Ведь если она дрогнет, значит причина убить была несущественна. Ты ее надумал. Или ты просто слабак. Жалеешь себя, заранее зная, что жить с таким грузом не сможешь. А если рука дрогнет над человеком, который уже понял, что ты был готов его убить, то тебе придется это сделать, даже уже не желая его убивать. И вот именно в этом случае будет совесть каждый раз грызть тебя живьем, как трупные черви. Именно в этом случае ты будешь себя ненавидеть, потому что с совестью уже не договоришься.
