Читать книгу Дневник добровольца. Хроника гражданской войны. 1918–1921 - Георгий Орлов - Страница 5

12.08.1918. День 12 августа старого стиля, назначенный мной и Андреем для отъезда в Добровольческую армию, начался обыкновенно, как и все другие, с тою только разницею, что пасмурное небо предвещало плохую погоду, а некоторое волнение и беготня в доме указывали на близость отъезда. Накануне, 11 числа, зашел к нам П.А. Сченслович1 и остался ночевать. Как он, так и многие другие заходили, чтобы проститься и пожелать успеха нам и тому делу, на которое мы едем. Такое отношение со стороны окружающих и знакомых не только приятно, но и создает известную уверенность и твердость в начатом деле.

Около 10 часов мы с Андреем <Седельниковым>2 пошли в Приютскую церковь, где папа хотел отслужить напутственный молебен. В этот день там служили панихиду, так как был 40-й день после убийства бывшего Императора.

После молебна ездил под проливным дождем на вокзал, чтобы справиться о времени отхода поезда. Решили ехать вместе с капитаном Полчаниновым3, который получил беженский вагон до Ростова. После вокзала уложили вещи и сели обедать. Во время обеда пришел о. Крымский, чтобы передать нам письмо своему родственнику в Новочеркасске, благословил нас в путь и уходя сказал: «У меня прямо слезы навертываются на глаза, когда я вижу как молодые люди несут свою жизнь на алтарь отечества». Симпатичный священник этот о. Крымский. Затем пришел Вася с целью проводить нас. Я написал еще письмо в Москву Оле с Генрихом. Папа с мамой благословили нас, мы посидели в гостиной перед отъездом и тронулись на вокзал.

Провожали на вокзале нас все, кроме бабушки и детей, были также Вася и Персианцев. В 7:06 вечера по среднеевропейскому времени мы тронулись из Могилева в вагоне 4‐го класса. Так как выходить на перрон неуезжающим не разрешали, то наши пошли на переезд и махали нам платками. Не знаю, как у Андрея, но у меня состояние было вполне спокойное и уверенное. Жалел я перед отъездом только о том, что не мог увидеться с Олей и Генрихом. Предчувствий у меня не было никаких и не должно было быть, так как я в них не верю совершенно.

Решил я ехать в армию потому, что я непримиримый враг хамства и той мерзости, которую развели в России большевики, и в момент отъезда желал и думал помочь как можно скорее справиться с большевизмом, а затем поехать в Москву и продолжать заниматься в институте тогда, когда моя работа не нужна будет армии.

Итак мы выехали из Могилева с лучшими намерениями, стремлениями и надеждами и большими затруднениями, так как пропуск достать было не так-то легко. Подъехав к станции Старый Быхов4, мы решили пойти и проведать капитана Полчанинова в его беженском вагоне, но к нашему глубокому изумлению его вагона не оказалось, и проводник на наш вопрос об этом вагоне ответил, что его не прицепили. Вернулись к себе в вагон и полусидя, полулежа дремали до ст. Жлобин, куда приехали около 2 часов ночи 13 августа, и где нам пришлось пересаживаться. В Жлобине закусили, подождали около 2 часов поезда, влезли в вагон 3‐го класса с разбитыми окнами и двинулись дальше. Против меня на верхней полке ехал солдат, возвращающийся из германского плена; тот всё время охал и ахал, что немцы захватили так много русской территории и, в частности, ту деревню в Гомельском уезде, откуда он происходит.

Около 6 часов утра подъехали к Гомелю. Здесь – украинская граница, и нас, естественно, продержали перед решеткой, прежде чем пропустить на станцию, так как проверяли пропуск и просматривали вещи. На станции мы после минутного совещания решили ехать дальше на пароходе, так как весь вокзал был полон народом; надежды получить билет на скорый поезд было не много, и кроме, того поездом ехать было очень тесно, а мы хотели все-таки выспаться. Взяли «извозца» и поехали на пристань. Купили билеты 2‐го класса, устроились на местах, закусили и решили «отхватить кусочек сна», как я выражаюсь. Довольно основательно пообедали на пароходе и к вечеру выбрались на палубу. В общем, нужно сказать, что на пароходе мы отдохнули, с удовольствием проделали этот путь от Гомеля до Киева, куда мы прибыли во втором часу дня, как следует выспавшись и предварительно пообедав на пароходе.

Прямо с пристани мы отвезли вещи на вокзал, а сами пошли в гостиницу «Прага» в бюро Астраханской армии5. По пути зашли в отель «Франсуа» справиться относительно Мих. Ив. Реута, который выехал из Могилева 7 августа, во вторник, и хотел нас обождать в Киеве, чтобы ехать дальше вместе.

Но оказалось, что он уехал 12 августа вместе с эшелоном Астраханской армии. Так как в «Праге» бюро было закрыто до 4 часов вечера, то мы зашли к Наде Сазоновой, передали ей письма и посидели с полчаса, а потом опять пошли в «Прагу». Там я встретил моего товарища Бориса Алекс. Томилова6, с которым не виделся со времени его отъезда из Гатчины в действующую армию на Румынский фронт в начале ноября 17‐го года. Он очень обрадовался, увидев меня, и сейчас же предложил мне и Андрею остановиться у него. Эта встреча, с одной стороны, была приятна, так как я встретился с Томиловым, с которым был в самых лучших отношениях в дивизионе, а с другой стороны, пришлась как нельзя кстати, так как мы не знали, куда приткнуться, – в Киеве вопрос с комнатами и номерами обстоит чрезвычайно туго. Начались, конечно, обычные расспросы и воспоминания. Он меня познакомил со своей матерью, очень симпатичной и милой женщиной. Я был довольно сильно удивлен, когда увидел у него в доме его бывшую невесту, которую он вывез из Гатчины, с которой он теперь разошелся и заявил ей о том, что между ними всё кончено. Довольно пустая, ветреная и неустановившаяся девчонка. Рассказал он мне про поход из Ясс с полковником Дроздовским, и историю своего ранения, от которого он и сейчас не оправился, да и вряд ли оправится, так как правая нога у него теперь на 5 сантиметров короче левой, вследствие чего ему приходится ходить с костылем. Говорили о многом и только поздно ночью улеглись спать, условившись около 2 часов зайти к нему в бюро.

15.08.1918. С утра пошли побродить по Киеву и посмотреть город. Интересно то, что я город осматривал без особого любопытства, и хотя я в Киеве ни разу до этого времени не был, но ходил по улицам с таким чувством, будто бы мне это всё уже давно знакомо. Чем объяснить это, я и сам не знаю. Виновата ли в этом апатия, переутомление от всех этих беспокойных и безобразных времен или, быть может, то, что люди за последнее время, находясь в круговороте различных событий, сменяющихся с молниеносной быстротой, до некоторой степени отвыкли от нормальной, спокойной жизни, и обычная мирная перемена обстановки и новых впечатлений не вызывает уже никакого любопытства и волнения. Все привыкли к событиям и переменам грандиозного масштаба, а всё другое – мелкое, но даже и достойное глубокого внимания – остается незамеченным.

Зашли на Крещатике в кафе. Выпили сладкий кофе с тортом. Хотя я сладостей не люблю, но с большим удовольствием ел этот торт: уже давно не приходилось. В 2 часа зашли за Томиловым и пошли было домой. Проходя мимо Университета, решили зайти и посмотреть картинную выставку. В общем, выставка довольно бедная. Обратил я внимание на две картины, названные «После погрома». Хотя с внешней стороны они и показались мне достаточно верными, но всё же по-моему человек, не видевший разгромленных помещичьих домов в натуре, не может себе отчетливо представить той картины ужасающего разрушения и опустения, которая есть на самом деле. В Киеве есть всё, но не так уж дешево, как нам это казалось. Едим мы у Томиловых хорошо, и что особенно приятно, так это присутствие на столе белого хлеба. Вечером я почувствовал себя весьма неважно; уже с утра у меня был основательный насморк, а тут еще появилась повышенная температура, слабость и вообще болезненное состояние. Лег спать несколько раньше и к утру почувствовал, что заболел.

16.08.1918. Этот день решил провести в постели. Температура была высокая, около 40. Весь день чувствовал ломоту и находился как бы в забытьи, ничего не ел и всё время как бы дремал. Принимал аспирин. По всем признакам это испанская болезнь, которая бывает со всеми приезжающими. Андрей тоже себя неважно чувствует, его всё время клонит сильно ко сну.

17.08.1918. В этот день чувствовал себя несколько лучше, но все-таки достаточно скверно. Приходила ко мне в комнату мать Томилова, и мы с ней разговаривали. Как видно, она относится с большой заботой к нам. Вечером принял два порошка аспирина, ночью очень сильно потел, должно быть, болезнь благодаря этому пошла на убыль.

18.08.1918. Утром решил встать с постели, хотя чувствовал страшную слабость. После обеда пошел с Андреем пройтись немного по городу. Вечером Томилов сказал, что эшелон пойдет во вторник или в среду. За вечерним чаем обычные разговоры о том, о сем. Мы с Андреем начинаем чувствовать себя в доме Томиловых, как у себя дома. Только сегодня услышали о том, что прибыли в Киев кап. Полчанинов и шт.-кап. Тяжельников7.

19.08.1918. Ходили с Андреем по Киеву. Зашли к Томилову в бюро, а оттуда пошли в паштетную обедать, выпить пива. Относительно отъезда еще ничего не определилось, и мы начали подумывать о том, чтобы ехать совершенно самостоятельно.

20.08.1918. Зашли в бюро, записались на эшелон, но документов своих не оставили. Ходили в бюро Южной армии8 с целью узнать, что это за организация. Сидели в Купеческом саду, а к 3 часам решили идти вместе с Томиловым к Наде поерундить. Там мы узнали, что Борис Сазонов уезжает сегодня к дяде, и что Полчанинов будет сегодня около 5 у полковника Гринфельда. Пошли туда, оказывается, что Полчанинов едет вместе со своей милушей и вещами в Южную армию. Хотели вечером пойти в кинематограф или цирк, но основательно устали и решили отдохнуть дома. Эти горы в Киеве действуют прямо удручающе: куда ни пойдешь, всюду нужно или опускаться или подыматься по горам.

21.08.1918. С утра ходили к Украинскому коменданту за пропуском в Ростов и Екатеринодар и затем к Германскому. Получили легко пропуск. Интересно то, что у Украинского коменданта у наc спросили удостоверение в политической благонадежности, но мы сказали, что хотя его у нас нет, но мы вполне благонадежны. Тогда помощник коменданта покачал головой и со словами: «Думаю, что вам можно верить» – подписал пропуск. Затем взяли литеру до Ростова у этапного коменданта. Получивши пропуск, мы почувствовали себя значительно бодрее, так как благодаря этому создавалась уверенность, что мы можем самостоятельно доехать и до Новочеркасска. На обратном пути от этапного коменданта зашли во Владимирский собор. Собор действительно крайне интересный, но не было того надлежащего настроения, при котором можно было бы всё это рассмотреть и должным образом оценить.

Андрей в этот день начал писать дневник, но написал всего одну страницу, затем подумал, вырвал ее и разорвал. На этом его дневник, верно, и кончится. Хотя пропуски у нас и в руках, но мы еще не решили как ехать; нас смущают слухи о том, что немцы не пропускают офицеров, едущих в Армию, на границе Украины и Дона.

22.08.1918. Утром ходили в Купеческий сад, затем зашли в офицерскую столовую на Крещатике, где за 1 рубль можно получить борщ с кусочком мяса, кашу с салом и стакан чая с 2 кусочками сахара. Там встретили многих могилевцев. Вообще нужно сказать, что в Киеве очень много могилевцев – и служащих, и едущих дальше, и просто отдыхающих. На Крещатике встретили Скугаревского. Говорит, что выступает в каком-то театре. Вечером зашел к Шидловскому. Он сказал, что с таким пропуском можно свободно проехать, и просил зайти за письмами.

23.08.1918. Утром опять слонялись по Киеву, сидели в Купеческом саду и обедали в офицерской столовой. Теперь мы чувствуем себя вполне сытыми, обедая и в столовой, и у Томиловых, а то раньше один обед нас не удовлетворял. В столовой слышали, что будто бы немцы отошли из Могилева по дополнительным статьям к Брестскому договору, и город теперь снова заняли большевики. Известие чрезвычайно неприятное, но я ему не особенно верю. Видел всех трех Тарасевичей. Коля мне рассказывал, как он нес охрану Александровского Дворца в Царском Селе после революции. На улице видел Стася Гофмана. Он, прежде чем начать говорить, с прежней шутливой физиономией ощупал меня кругом и сказал: «Руки и ноги целы. Ну, и слава Богу». Комик и очень симпатичный парень. Сегодня решили с Андреем определенно: ехать без всяких эшелонов, самостоятельно.

Часам к 4 зашли к Шидловскому, чтобы просить у него удостоверения в том, что мы будто бы командированы в область Войска Донского от Министерства внутренних дел Украинской Державы. Он согласился и просил зайти к нему завтра утром в Управление за бумагами. Такие удостоверения, как мы слышали, облегчают проезд в область Войска Донского. Вечер провели в обычных разговорах, получили несколько писем, чтоб отвезти на Дон, и решили выехать завтра вечером. Киев и это неопределенное состояние уже достаточно надоели. Настроение такое, как будто едем не на фронт, а так… куда-нибудь, вполне спокойное и несколько радостное, что едем уже дальше.

24.08.1918. Утром опять бродили по Киеву, причем я всё это время интересовался только выставками в окнах книжных магазинов; главным образом меня привлекали, конечно, книги математического содержания. Снова ходили обедать в офицерскую столовую. После обеда получил от Шидловского в Управлении удостоверение о командировке в станицу Каменскую. Теперь мы решили, что тех бумаг, которыми мы располагаем, вполне достаточно для переезда через Украино-Донскую границу. Андрей зашел к Наде на службу сказать, что мы сегодня бесповоротно уезжаем. Она обещала приехать проводить нас на вокзал.

Пришли домой, пообедали и еще раз сложили вещи. Андрей пошел с Зинаидой Евдокимовной Томиловой закупить нам провиант на дорогу. Когда мы после предложили ей рассчитаться с нею, то она сказала: «Прожили это время, всем хватило, ну и слава Богу. Времена тяжелые и Вам деньги в дороге очень пригодятся», – и отказалась взять от нас что-нибудь за пансион. Таким отношением и в такое время она нас очень тронула; мы, совершенно чужие люди, прожили в такие времена около 10 дней, а она и слышать не хотела о какой-нибудь плате, наоборот предлагала прожить еще день и заявляла, что она очень рада, что мы прожили у нее и внесли «свежую струю» в их жизнь. Нужно полагать, что говоря это, она была искренна, так как, видя их жизнь и нелады ее с сыном, можно согласиться с тем, что посторонние люди, как мы, могли до некоторой степени временно скрасить их внутренние несогласия.

Около 7 часов вечера пили чай, говорили на соответствующие отъезду темы, затем, уже одевшись, посидели в столовой по обычаю и, распрощавшись и поблагодарив за милое отношение, мы вышли из этой гостеприимной и радушной семьи, сопровождаемые самыми лучшими пожеланиями и просьбами писать. Когда же мы подъезжали к вокзалу, то извозчик, обратив наше внимание на надпись «Отхив потягив», обернулся к нам и сказал: «Чтоб им все печенки повытягивало!» Таково отношение в столице Украины к украинизации со стороны простого народа, про интеллигенцию я уже и не говорю.

На вокзале уже были Надя и Вера, которые приехали нас проводить. Среди разговора Надя сказала: «На Дон едут все лучшие люди, и поэтому страшно жалко, когда они гибнут». Я согласился, конечно, с нею и указал, что для того чтобы победить то вопиющее зло, которое охватило теперь Россию, нужны большие жертвы со стороны лучшего элемента. Говоришь «нужны жертвы», а сам в это время как-то и не думаешь, что ты сам можешь сделаться этой жертвой. Это даже и в голову не приходит. Чересчур как-то много у человека в таком возрасте жизни и желания жизни, и ему как-то не хочется верить и не верится, что и он может стать безжизненным трупом. Не знаю как дальше, но пока мысль о смерти не приходит мне совершенно в голову, у меня есть определенная цель и я к ней иду. Теперь же я еду в Армию и считаю это своим долгом. По-моему можно перестать уважать себя, если в такое время, безусловно тяжелое, не сделать ничего для отечества и общества.

Надя с Верой ушли через полчаса, а мы поместились в офицерский вагон 4‐го класса, в котором ехали офицеры, выпущенные из Украинской школы старшин. Интересно было видеть, как эти офицеры с обнаженными шашками и револьверами и криками «держи его» ловили и поймали вора в вагоне. В 11 часов 25 минут ночи мы выехали из Киева и сейчас же залегли спать.

25.08.1918. Едем дальше в вагоне. Я всё время сплю или лежу и встаю только, чтобы поесть и покурить, хотя Андрей ворчит на меня, но я не смущаюсь и продолжаю спать. На станции Знаменка мы пообедали, а потом я опять завалился. Часов около 11 ночи прибыли на станцию Екатеринослав <в настоящее время Днепропетровск. – Ред.>. Здесь пересадка. Пришли в буфет, заняли столик вместе с одним украинским офицером, с которым разговорились по дороге, и начали закусывать. Я вспомнил о том, как мы проезжали через Екатеринослав эшелоном в 1916 г. из Царицына <в наст. время Волгоград> в Одессу. В ожидании поезда на Ростов решили подремать, сидя на стульях в буфете. На этом решении и остановились.

26.08.1918. Часов около 5 утра я проснулся и обратил внимание на компанию из 2 дам и 3 офицеров, которые, сидя недалеко от нас, занимались решением математических и физических задач. Мне показалось довольно странным, что один из них, имевший на правой стороне груди значок об окончании, по-видимому, одного из высших специальных учебных заведений, довольно нетвердо решал задачу на 3-й закон Ньютона. Я присоединился к ним, решил несколько предложенных мне задач, в свою очередь предложил им задачи посолиднее. Таким образом завязался общий разговор, из которого потом я узнал, что этот молодой человек со значком держал к нам в Институт в 1913 г., но провалился по арифметике, а значок этот он получил после окончания Офицерской железнодорожной школы. Теперь я понял, почему он слабо решал довольно простые задачи. Тем не менее компания оказалась очень симпатичной, и мы решили продолжать путь вместе.

В 9 часов утра мы в товарном вагоне выехали дальше. Молодой человек со значком, по фамилии Феттинг9, слез вскоре со своей женой, а остальные трое поехали дальше. В 7 часов вечера приехали на станцию Харцызск. Закусили там. Любопытнее всего было то, что все чайные ложки имели отверстия диаметром с винтовочную пулю, так что пить ими нельзя было совершенно. На наш удивленный вопрос: «зачем это?» буфетчик ответил, что «ложки самые демократические и чтобы их не брали с собой любители, то они сделаны негодными для домашнего употребления. Тот же, кто хочет быстро выпить чай, может пить его с блюдечка». Около 12 часов ночи сели опять в товарный вагон и устроились всей компанией так, что все могли лежать. Причем для того, чтобы публика не набиралась, закрыли двери, а если кто старался попасть в этот вагон, то тому говорили, что здесь едут арестованные или что этот вагон в Таганроге попадает в карантин. Теперь уж до Ростова нет пересадок. Посмеялись, поговорили и завалились спать.

27.08.1918. Утром около 8 часов приехали в Таганрог. Андрей отправился на вокзал, а я остался лежать в вагоне. Стояли на станции довольно долго. Наконец двинулись дальше на Ростов; теперь уже у нас создалась уверенность, что мы доберемся до Ростова беспрепятственно. По дороге всё время решали и предлагали друг другу с этой компанией разные задачи и загадки. Наши бумаги и пропуска так и не пригодились, так как у нас их ни разу и не спросили до Ростова, куда мы прибыли около 12 часов дня. Раньше мы думали ехать в Новочеркасск, и Андрей купил уже билеты, так как поезд отходил через полчаса. Но наш попутчик сказал нам: «Я офицер Корниловского полка. Вам незачем ехать в Новочеркасск. Поезжайте в Екатеринодар и там запишитесь». На этом мы распрощались с ним и его женой Ниной Николаевной. Фамилии их я не спрашивал. В Ростове мы побрились, помылись, я постригся, переменил белье в уборной.

Тут, на вокзале, мы познакомились с двумя корнетами, которых я видел на вокзале в Киеве и в Екатеринославе. Плотно пообедали с ними и решили поехать в гостиницу «Петроград» к одному полковнику Добровольческой армии. Корнеты эти – братья Степановы, едут из Москвы; там они были арестованы и просидели 5 дней вместе с 18 тысячами других офицеров, задержанных в Алексеевском училище10.

Полковник Падейский11 записал нас в 3-ю дивизию12 к полковнику Дроздовскому13 и дал предписание отправиться на станцию Кавказскую в хутор Романовский в штаб 3-й дивизии. Интересно отметить то, что на Ростовском вокзале развевается национальный русский Флаг, а на вокзале дежурят жандармы. У полковника к нам присоединился прапорщик Архангелов14, с виду чрезвычайно простой деревенский парень. Говорит, что он студент Московского университета. Я сначала ему не поверил, но потом, задав ему довольно много вопросов относительно Университета и математики (он говорил, что он математик), убедился в том, что он не врет. На вокзале мы познакомились с поручиком Миролюбовым15 и прапорщиком Чижовым16, офицерами 1‐го Офицерского имени генерала Маркова полка. Оба очень симпатичные парни; много говорили относительно Добровольческой армии, в которой они находятся уже около 7 месяцев.

Часов в 9 офицер принес нам от полковника литеру, и в 9 часов 10 минут вечера мы выехали из Ростова. Ехали в офицерском вагоне 3‐го класса. На вокзале перед поездкой в поезде порядок; в вагонах чисто и есть освещение. Все офицеры в погонах, и нам полковник рекомендовал одеть, чтобы на нас косо не смотрели. Во время хода поезда русский офицер с тремя казаками, вооруженными винтовками, проверяли у офицеров документы. Чувствуется, что здесь распоряжаются и управляют русские, и как-то приятно делается: едешь всё равно как по своей дороге и в своих родных местах. Здесь нет ни большевиков, ни немцев, ни австрийцев, а есть русские, и это приятно. Нужно заметить, что немцы значительно вежливее и корректнее австрийцев, которые достаточно нахальны и грубы в своем обращении с русскими людьми.

28.08.1918. Приблизительно в 10 утра прибыли на станцию Тихорецкая. Здесь опять пересадка, уже шестая по счету. Тут мы довольно тепло распрощались с нашими знакомыми 1‐го Офицерского полка. Так как поезд на Кавказскую приходится ждать довольно долго, то мы решили привести себя в порядок и закусить. Не лишним будет заметить, что почти в каждом городе встречаешься с новыми деньгами, которые в одних местах принимают, а в других нет. Это создает большое неудобство. Мы уже несколько раз меняли свои деньги на всевозможные другие. После основательной закуски пошли и расположились недалеко от вокзала прямо на траве, чтобы «отхватить кусочек сна». После сна Андрей почувствовал себя не особенно важно: у него появились уже признаки лихорадки.

В 7 часов 20 минут выехали дальше на ст. Кавказскую, куда и прибыли около 11 часов ночи. Здесь, за рекой Кубанью, стоят уже большевики, а наши занимают позиции по эту сторону. Такое положение продолжается уже месяца полтора. Большевики всё время обстреливают ст. Кавказскую и хутор Романовский <в наст. время г. Кропоткин>, расположенный около самой станции. За 2–3 дня до нашего приезда 6-дюймовый снаряд попал в здание вокзала и разрушил часть крыши и потолка. Некоторые здания в хуторе Романовском повреждены и разрушены.

Выпив чаю на вокзале, пошли в гостиницу ночевать. В той половине гостиницы, которая выходит в сторону Кубани, разбиты все стекла, треснула стена, во всей гостинице разбиты почти все зеркала. Мы с Андреем устроились на одной постели, а прапорщику Архангелову предоставили диван. Корнеты Степановы заняли отдельный номер. У младшего Степанова расстройство желудка. Мы ему дали холерных капель, которые у нас были, но он довольно комично лечится от этого расстройства: примет капель, затем некоторое время не ест ничего, потом съест арбуза или дыни и сейчас же бежит в уборную, потом опять примет капель и через некоторое время ест опять арбуз и опять бежит в уборную, и так всё время в такой последовательности. Должно быть дешевизна фруктов сильно смущает его и он не может отказать себе в удовольствии поесть их. Нужно принять во внимание, что они едут из Москвы, где фрукты по своей цене недоступны. Но все-таки я бы ему порекомендовал поберечь свой живот, а то это не только комично, но может и печально окончиться.

29.08.1918. Утром была слышна довольно сильная артиллерийская стрельба, но мы были здорово уставши и продолжали спать, по крайней мере, я. Андрей же не спал уже, кажется, с 5 часов утра. Наша дивизия, кажется, со вчерашнего дня перешла в наступление. Большевики, как многие говорят, сражаются теперь значительно лучше, а некоторые части их ведут даже очень упорные бои. Должно быть, и они за это время привыкли воевать. Но как бы там ни было, а их песенка уже спета. В этой местности работает армия Сорокина17, в которой, как говорят, насчитывается больше 60 тысяч. Теперь ее окружают Добровольцы, и нужно думать, что скоро совсем ликвидируют эту банду.

Выпив чаю с булками, мы отправились в штаб 3-й дивизии. Андрей просил заведующего укомплектованием 3-й дивизии, чтобы он назначил его вместе со мной. Нас направили к командиру 3‐го отдельного легкого арт. дивизиона18, от которого мы получили приказание отправиться в станицу Кавказскую, в батарею полковника Соколова19.

Когда мы пришли в гостиницу, корнеты были уже там, мы сели уписывать дыню и персики; с младшим Степановым повторилась опять та же история. Через четверть часа пришел прапорщик Архангелов уже с винтовкой и подсумками и сказал, что его рота сейчас уже выступает за Кубань. Мы пожелали ему успеха и распрощались. Старший Степанов сказал, когда ушел Архангелов: «Вот уж действительно многострадальная пехота, даже оправиться не дадут человеку и уже посылают». Около 5 часов вечера мы получили подводу от станичного атамана и выехали в станицу Кавказскую. Весь тот день шел бой, по дороге мы наблюдали разрывы снарядов; большевики отходили, удерживались только в некоторых пунктах. Так они удержались в этот день на сахарном заводе за Кубанью, верстах в 2 от станицы Кавказской. Явившись к полковнику Соколову и шт.-кап. Дзиковицкому20, к которому нас назначили, мы заняли комнату в опрятном домике, попросили хозяйку нас накормить и, устроившись на полу на одеяле, завалились спать.

30.08.1918. Утром была сильная артиллерийская стрельба. Хозяйка хотела нас будить. Я сквозь сон слышал орудийные выстрелы, но продолжал спать, чувствовалась какая-то усталость, еще, очевидно, с дороги. Хозяева наши очень боятся военных действий и этой перестрелки – всё это время до нашего приезда ночевали в погребе.

Здесь Добровольческая армия называется почему-то «кадетами». Недели две тому назад большевики ворвались было в станицу и вырезали несколько семей, и поэтому такая близость большевиков довольно сильно смущает мирных жителей. Теперь большевиков выбивают с того берега Кубани, и они отходят к станции Гулькевичи.

Хочу сказать несколько слов относительно станицы. Дома и постройки здесь очень чистенькие и опрятные. Крыты большей частью железом, а некоторые крыты черепицей и соломой. Лесу тут мало, поэтому дома строятся без досок, обмазываются глиной и белятся снаружи, некоторые же плетутся из хвороста, потом обмазываются и белятся. Внутри домов чисто и опрятно. Стены и потолок обклеены обоями, полы крашеные, двери филенчатые и тоже крашеные, на окнах, правда не везде, есть занавески тюлевые и другие. На дворе устроены летние печи с плитой. Топят их соломой. В нашем доме зимняя кухня устроена внизу, в подвальном помещении. Очень интересно то, что на дворе имеются цементные бассейны, куда во время дождей собирается вода из водосточных труб при помощи лотков. Двор от двора отделяется жидким дощатым забором около 1 аршина высотой. Едят все жители станицы очень хорошо, черного хлеба совсем не употребляют, а всё только белый. Одеваются просто, почти также как и у нас. Все очень гостеприимны и потчуют решительно всем. Так например, утром наша хозяйка сварила нам по 3 яйца и дала целую булку белого хлеба, днем угощала нас в изобилии черносливом, к обеду предложила вареной курицы, а вечером принесла кувшинчик топленого хорошего молока, целый арбуз и дыню и опять 3 яйца. Если принять во внимание, что мы кроме этого еще получаем казенный обед, состоящий из борща с мясом, и кашу на ужин, то мы не только сыты, но есть уже дальше некуда. Из разговоров выяснилось, что большевики, во время своего пребывания в станице, мобилизовали 3 или 4 года здешних жителей и взяли их с собой. Несчастные эти люди; их положение действительно ужасно. Андрей чувствует себя совсем слабым и больным; у него, по всем признакам, лихорадка.

31.08.1918. Почти весь день я провел за едой разных вкусных вещей. Когда Андрей слабым голосом спрашивает меня, что я делаю, я отвечаю, что я ем, и смеюсь в это время. Я вообще не отличаюсь особым чревоугодием, но иногда все-таки очень приятно достаточно много и вкусно поесть. Это доставляет даже некоторое удовольствие. В общем, здесь хорошо: и ешь сытно, и большевики не схватят тебя голыми руками. Меня беспокоит положение наших, если немцы уйдут из Могилева, а также и то, как живут сейчас в Москве Оля и Генрих; я каждый день думаю об этом и сильно тревожусь за них.

Здесь в станице живут казаки и «иногородние», как их тут называют. Казаки теперь неважно относятся к иногородним, обвиняют их во всем и говорят, что выселят всех их отсюда. Наш хозяин иногородний, и поэтому естественно, что вопрос о дальнейшей судьбе его волнует.

Наши части продвинулись сегодня за Гулькевичи и продолжают наступать. Андрей всё еще продолжает болеть.

1.09.1918. Спать ложимся мы здесь очень рано, часов около 8. Спим, как я уже говорил, на полу. Хозяйка дала нам одеяло, мы его разостлали, положили поверх шинели, а накрываемся своими одеялами. Андрей по утрам обыкновенно жалуется, что ему твердо и у него болят бока. Я этого не замечаю. Днем я опять много ел всякой всячины и выругал Андрея за то, что он забыл взять у младшего Степанова холерные капли. При таком количестве разных фруктов они могут очень даже пригодиться. Вечером хозяйка предложила нам полную миску сырников с маслом и сметаной. В этот день мы поужинали особенно плотно.

За вечерним чаем разговорились с Андреем относительно любви к женщинам. Говорили серьезно, без примеси пошлости и цинизма. Под конец нашего разговора он сказал мне: «Судя по твоим словам, я могу назвать тебе твой идеал женщины – это человек в высшей степени интеллигентный, чуткий, с хорошими стремлениями и вполне резвившийся, т. е. не девчонка, а уже женщина в полном смысле этого слова». Я бы со своей стороны мог еще кое-что добавить к этому определению, но, пожалуй, лучше будет, если я больше ничего не скажу. Конечно, женщина в жизни каждого из нас имеет первенствующее значение, но из этого совсем не следует того, чтобы говорить много об отношении к ней. По-моему, чем меньше говоришь, разбираешь и критикуешь с другими свое отношение к женщине, тем непосредственнее, чище и искреннее останется оно – это весьма важно. Со всякими хорошими чувствами нужно бережно обращаться: и отнюдь не следует выставлять их напоказ для того, чтобы другой, не понимающий или не знающий их, не мог бы лишними и неуместными словами задеть или оскорбить их.

2.09.1918. Сегодня хозяйка совсем закормила нас. Сверх всего обычного испекла сдобную булку, пирог с яйцом и сладкий пирог с черносливом. Одним словом, едим так, как в мирное время.

Днем здесь очень жарко и душно. На улицах несколько спасает от жары тень акаций, которых тут много на каждом дворе. Акации тут растут не кустами, как у нас, а деревьями. Днем во всех домах закрыты ставни и окна; таким путем жители защищают свои дома и от излишней температуры, и от мух, которых здесь особенно много. В станице очень много пыли, причем, будучи поднятой, она особенно долго по вечерам держится в воздухе. Вечера здесь довольно сырые, и темнота наступает рано, вскоре после 6 часов. Стрельбы уже совсем не слышно, фронт отодвинулся довольно далеко от станицы. Мирные жители приободрились и вздохнули свободнее. Вечером по улице ходили девушки и распевали местные песни. За чаем сидели с Андреем и вспоминали своих.

3.09.1918. Из-за жары почти весь день лежу и хожу по двору без верхней рубашки. Днем захотелось мне почитать и просмотреть что-либо из математики и я пожалел о том, что не взял с собой «Элементы дифференциального и интегрального исчислений» Гренвиля – книга, с которой я с момента призыва на военную службу не расставался. Газеты сюда почти не попадают, и мы знаем только о том, что делается на нашем участке фронта, и то не достаточно подробно. Вечером заходили к нам поболтать офицеры нашей батареи – подпоручик Никольский21 и прапорщик Лепарский22, посидели часов до 9 вечера и разошлись спать. По вечерам тут больше делать совершенно нечего.

4.09.1918. Андрей сегодня почувствовал себя много лучше, хотя жалуется еще на довольно большую слабость; уже ровно неделя, как он хворает. Почти весь день сидели и лежали на дворе без верхней рубахи. Наблюдал за тем, как на нашем и на соседнем дворе молотили цепами подсолнечники и стручковую фасоль. Подсолнечников сеют здесь много: из семечек делают подсолнечное масло. Разговорился с хозяевами относительно обуви. Летом здесь ходят босиком или одевают на босую ногу нечто вроде кожаных галош; лаптей здесь не носят. Зимой одевают и шерстяные чулки, и сапоги, и галоши. Зима здесь не суровая; ночью бывает мороз, а очень часто, как выглянет солнце, снег тает, и на улице стоит сплошная грязь.

Вечером зашли за нами целой компанией офицеры, и мы пошли погулять по станице при луне. Рассказывали разные анекдоты и, главным образом, сальные и пошлые. Мне такое развлечение не особенно нравится, потому что среди этих анекдотов довольно мало остроумных и пикантных, и наоборот большинство из них грубые. По пути остановились около дома командира взвода, там сидела другая компания, и теперь мы все вместе попробовали пропеть несколько песен. Затем попрыгали в чехарду и около 10 часов разошлись все по домам. В этот день мы впервые за последние недели раздобыли газету «Вечернее Время», но ничего особенно интересного в ней не оказалось. Говорят, что здесь вместе с большевиками работает Маруся Никифорова. Но насколько это верно, не могу сказать.

5.09.1918. Утром зашел к нам командир взвода и сказал, что мы можем получить аванс по 60 рублей, и приписал нас к подводе вместе с поручиком Ивановым Сергеем Сергеевичем23 и подпоручиком Яшке Николаем Николаевичем24, с которыми мы и познакомились в этот день. Один из них, Иванов, приехал из Петрограда, а Яшке – из Москвы. Довольно интересен, главным образом своим разговором, Николай Николаевич; он сам присяжный поверенный и около 5 лет до военной службы занимался адвокатурой. Говорит, что он магистрант уголовного права. Между прочим, среди разговора, сообщил нам, что ему удалось выехать из Москвы, воспользовавшись услугами фальшивомонетчиков, которых он раньше защищал перед судом: они ему сфабриковали фальшивый паспорт, по которому и удалось ему ускользнуть из-под надзора советской власти. Сам он убежденный монархист, никаких социалистов и кадетов не признает; говорит, что после переворота 1 марта не присягал Временному правительству. Относительно Сергея Сергеевича Иванова хочу сказать, что хотя он и говорит, что он окончил реальное училище, держал экзамен по латыни и в настоящее время состоит студентом Военно-медицинской академии, но я думаю, что здесь что-то не так, потому что из разговора я вывел заключение, что он не только ничего определенного не знает про академию, но и о латыни не имеет никакого понятия. Он больше молчит и очень много ругается. С Николаем Николаевичем, с которым он познакомился только тут, день тому назад, и поместился в одной комнате, он уже почти на «ты».

Вечером Андрей принес два десятка яиц, мы закатили яичницу с салом, и пили кофе с молоком, и ели оладьи, которые нам любезно предложила хозяйка. Перед сном опять гуляли всей компанией до 10 часов.

6.09.1918. В 5 часов утра разбудил нас подпоручик Тимченко и сказал, что получено приказание в 7 часов утра выехать в Армавир, который был занят нашими войсками около 1 часа дня сегодня. Хозяйка сварила нам на дорогу 15 яиц, дала арбуз и дыню. Она довольно долго отказывалась взять с нас что-нибудь и только под конец сказала: сколько мы дадим, столько и хорошо. Мы заплатили ей за эти 8 дней 40 рублей, и она благодарила и осталась вполне довольна. Если всё то, что мы съели здесь, перевести на петроградские цены, то это составит, наверное, сумму в 800–1000 рублей. Перед отъездом я спросил ее фамилию. Она назвалась Рудичевой и в свою очередь сказала: «Запишите и вы мне ваши фамилии, а то, бывает, привезут кого-либо из ваших сюда раненного и будут хоронить здесь, так чтобы я знала, не из вас ли который». В общем, нужно сказать, что наша хозяйка, хотя и была совершенно простая женщина, но очень добродушная и гостеприимная и даже с небольшой склонностью к кокетству, хотя одевалась по-деревенски и ходила босиком.

Около 7 с половиной утра мы разместились на подводе вместе с Ивановым и Яшке и двинулись в путь. Всего ехало нас около 15 подвод. Жара стояла очень солидная, и от сплошной пыли не было абсолютно никакого спасения. Когда мы проезжали по мосту через Кубань, то обратили внимание на сторожевую будку и железные столбы по обеим сторонам шоссе, на которых почти не было ни одного живого места, всё было изрешечено пулями. По дороге то там, то здесь валялись трупы лошадей и других животных, которые распространяли отвратительный запах.

Около 1 часа дня приехали в ст. Отрадо-Кубанскую. Лицо каждого из нас представляло из себя сплошную грязно-темную маску, из которой сверкали только белки глаз. Здесь постояли часа 2, получили обед из походной кухни, состоящий из борща, есть который нельзя было, так как он был пересолен, и двинулись дальше. Когда мы проезжали мимо одной железнодорожной будки (нужно заметить, что мы всё время ехали вдоль железной дороги), то я обратил внимание всех на то, что домашние голуби сидели на дереве. Николай Николаевич посмотрел на них и сказал: «Да, от хорошей жизни на дерево не сядешь».

Около 6 часов вечера приехали в имение <З.Ф.> Щербака, с целью переночевать там. Имение довольно богатое; все постройки каменные, кругом идет каменная ограда, много сельскохозяйственных машин, паровая мельница, своя электрическая станция, телефон и водопровод. Дом двухэтажный, при нем фруктовый сад и виноградник, несколько беседок, бассейн для купанья, в саду также водопровод. Мы вчетвером пошли осмотреть сад. В конце сада на одной из скамеек сидел средних лет мужчина; он спросил нас, откуда мы едем. Андрей ответил и, в свою очередь, спросил, не служащий ли он этого имения. Тогда он поднялся и прерывающимся голосом произнес: «Я бывший хозяин этого имения; я узнал, что наша станица взята вашими войсками и решил приехать сюда и посмотреть». Как оказалось, он приехал сюда только часа за 2 до нас. Поговорили с ним и пошли в дом. В доме такая же грязь и запустение, как и в саду. В настоящее время здесь размещается «детский приют». Детей человек 150, и как выяснилось из разговора, это дети местных большевиков.

Хотя в доме всё указывало на богатую обстановку (тут была стеклянная веранда, зимний сад в одной из комнат, открытая и закрытая веранды, вставленные в стену стеклянные буфеты и шкафы, ванная, хороший клозет, большие окна, жалюзи и пр.), но все-таки всё поражало полным отсутствием тонкого вкуса, в особенности раскраска стен и потолков. И сам хозяин произвел на меня не совсем интеллигентное впечатление и напоминал собой скорее разбогатевшего купца, чем человека из общества. Несмотря на то, что имения в этой области значительно богаче, чем в нашей губернии, и приносят много больше дохода, который измеряется десятками и сотнями тысяч в год, я не согласился бы переехать сюда, потому что как хорошо не устраивай усадьбу, кругом все-таки останется та же однообразная степь и нет той ласкающей глаз природы, к которой я привык, живя у себя.

Лицо во время дороги настолько запылилось и обгорело на солнце, что я во время умыванья буквально не мог провести по лицу ни рукой, ни полотенцем, всякое прикосновение доставляло какую-то особую режущую боль. Часов около 8 выпили чай и съели жареную на сале картошку, на которую нужно было «словчиться». После чая часть офицеров ушла в соседнюю комнату, где было пианино и устроила маленький концерт, а я остался в столовой и разговорился с бывшим нашим студентом Кавериным25, который в 1914 г. держал вместе со мной вторично конкурсный экзамен и в следующем году опять вылетел. Здесь я встретился с ним впервые после 1915 г. В Добровольческой армии он служил уже около 2 месяцев.

Около 11 часов вечера мы с Андреем устроились на голом полу в гостиной и задремали.

7.09.1918. В 8 часов утра, случайно попав в компанию капитанов и закусив поросенком, мы выехали из этого имения дальше. Опять та же пыль, та же жара. Едем опять по линии жел. дороги. Хочу обратить внимание на то, что тут редко можно встретить хороший, ровный телеграфный столб; все какие-то кривые и жалкие. Телеграфная проволока почти везде изрублена отступавшими большевиками. Интересно то, что они сняли и взяли с собой все карты со станции железной дороги. Отъехав верст 8 от станции Кубанской, которая находится в одной версте от имения Щербака, мы встретили казака, который сообщил, что на заводе барона <В.Р.> Штейнгеля можно получить спирт. Завод этот находился по другую сторону названной станции. Капитаны наши вызвали желающих и отправили подводу за спиртом и вином для нашей батареи. Хочу мимоходом сказать несколько слов об имении барона Штейнгеля. Его имение «Хуторок» считается самым образцовым в России и получило приз на сельскохозяйственной выставке. Говорят, что в усадьбе у него есть гостиница для приезжающих и туда может приехать всякий и осмотреть его имение. У него была большая скаковая конюшня. Около ст. Кубанской у него галетная фабрика, винокуренный завод, винный погреб. Там целое поместье с домами для рабочих. В этом имении больше 10 000 десятин. Несмотря на такое богатство, барон Штейнгель, как говорят, в последнее время находился в весьма бедственном положении.

Около полудня мы выехали в Армавир. Особых следов разрушения и боя не было заметно. По дороге только попадались подводы с гробами, которые скорее были похожи на длинные, наскоро сколоченные ящики, чем на гробы. Мы остановились прямо на улице и простояли часа 3, в течение которых успели сходить на вокзал и пообедать.

Вскоре выяснилось, что нас отправляют в ст. Прочноокопскую, где мы и будем пока что стоять. Станица эта расположена на Кубани, верстах в 6 ниже Армавира. Во время последних боев она очень сильно пострадала. Часть станицы, расположенная по левую сторону, буквально снесена с земли. Здесь большевики довольно упорно задерживались. Сначала наши гвоздили их артиллерией с горы Форштадт, а потом, перебравшись на левый берег, подожгли станицу. Все дома без исключения выгорели. Эта часть станицы называется «Сибильда». Прилегающие к Кубани дома правого берега тоже очень сильно пострадали и почти все разбиты. В церковь тоже попало несколько большевистских снарядов. Остальная же часть станицы разграблена. Почти все жители ее покинули во время хозяйничанья «товарищей». Имущество и вещи обыкновенно зарывали и прятали, а дома запирали. Большевики выламывали двери, выбивали окна, проникали в дом и грабили всё наиболее ценное. Взрывали полы, распарывали мягкую мебель, перины, подушки, били лампы, посуду и очень часто находили закопанные вещи. В этот день жители только начали возвращаться в Прочноокопскую и находили в своих домах полный разгром. Мы с Андреем довольно долго искали себе дом, в котором можно было бы устроиться получше, но ничего хорошего не нашли. Все хозяева жаловались на полное отсутствие посуды и заявляли, что им самим себе не в чем варить. О хорошей еде в этой станице нечего и думать, так как у самих жителей почти ничего нет. Мы все-таки попросили нашу новую хозяйку сделать нам хотя бы постный борщ, так как есть хотелось основательно.

8.09.1918. С утра пошли посмотреть на войсковую больницу, которая была вблизи нас. Там товарищи уничтожили и перебили всё, что было. Даже портреты писателей на стенах в коридоре не были пощажены: какой-то прохвост перебил стекла в рамах и исколол лица штыком. Вчера вечером вернулась подвода со спиртом, и нам сегодня перед обедом выдали по две бутылки чистого спирта на каждого. Во время обеда мы выпили в компании Николая Николаевича и Сергея Сергеевича. После обеда мы втроем пошли осматривать «Сибильду», а Николай Николаевич остался дома, заявив, что он пьян «как собака». Здесь, как я уже говорил, ничего не осталось. Что уцелело от обстрела, то было уничтожено огнем. По сплошному пепелищу расхаживали свиньи и куры, которые очень часто с криком подпрыгивали, попадая в горячий пепел. Везде по улицам валялись человеческие трупы, одни совсем почти сгоревшие, другие только несколько обгоревшие и почерневшие. Сгоревшие трупы хотя и были ужасны, но все-таки они выглядели значительно лучше, чем не подгоревшие, распухшие от жары, голые и уже пахнущие трупы, которых тут много больше. У порогов бывших сгоревших домов кое-где еще сидят сторожевые собаки и пробуют тихо лаять на прохожих.

9.09.1918. Когда нам привезли обед, мы угостили водкой кашевара, и он нам принес за это полпуда хорошей говядины. По этому случаю мы решили устроить вечером маленький выпивон. Хозяйка нам сделала жаркое и к 6 часам вечера у нас собралась небольшая компания, к которой мы присоединили нашего хозяина. Кроме Николая Николаевича и Сергея Сергеевича у нас были Петр Петрович – подпоручик Зиновьев26, Александр Александрович – поручик Люш27, Михаил Петрович Пользинский28 и Александр Иванович – подпоручик Тимченко. В общем, компания пила вяло. После 6-й рюмки продолжали пить только хозяин, Александр Александрович и я. Разводили спирт довольно основательно, так что наша водка вспыхивала и загоралась от зажженной спички. Мы втроем выпили изрядное количество, много больше, чем по бутылке на каждого; в этот день водка как-то особенно легко и гладко проходила у меня, Андрей же заявил, что такой крепости водку он пить не может. Выпивка затянулась часов до 12, в результате чего хозяин наш совсем свалился с ног, а мы с Александром Александровичем чувствовали себя совсем прилично.

10.09.1918. Чувствовали себя достаточно вяло после вчерашней пирушки. Сегодня первый раз за всё это время был слегка пасмурный день. Жара и пыль уже достаточно надоели, так что такой погоде можно несказанно обрадоваться, а в особенности после хмельного вечера. Почти весь этот день я провел в доме у Николая Николаевича. Говорили о многом, и в частности он рассказывал случаи из своей практики. Среди разговора я спросил у него, как он чувствует себя, защищая людей, в виновности которых он сам не сомневается. Он на это ответил мне так: «То-то и плохо, что здесь задето профессиональное чувство. Не шутка выиграть дело, если нет улик и нужно только доказать невиновность, а вот попробуй-ка выиграть такой процесс, когда все улики против твоего клиента». Затем перешли на дело Бейлиса. Он между прочим говорил о том, что сами евреи создали из этого дела громкий процесс тем, что они подняли суд над Бейлисом, как суд над всем еврейством, и начали всех подкупать. От этого разговор перешел к рассуждениям о движении мысли в пространстве. Тут он меня познакомил с теорией французского ученого Габриеля Тарда, который посвятил много времени изучению причинности преступлений. По теории Тарда, однажды высказанная мысль не пропадает, а продолжает оставаться или двигаться в пространстве. Доказывал он это тем, что преступления, совершенные в глубокой древности и уже совсем забытые, иногда повторяются в теперешние времена. Кроме этого Тард приводит еще много примеров в роде таких, что жизнерадостный солдат, поставленный часовым на пост, на котором раньше застрелилось трое часовых, сам застрелился.

У хозяина Николая Николаевича есть две забавные дочери-лилипуты; одной 32, а другой 28 лет, обе не выше аршина ростом. Родились они совсем нормальными, как говорит их отец, а потом перестали вдруг расти. Головы и лица у них чрезвычайно маленькие, но выражение лиц и морщины, как у глубоких старух.

Живется нам здесь значительно хуже, чем в станице Кавказской. Кроме того, что здесь почти ничего не достать, так как станица разграблена, плохо еще и то, что хозяева попались нам какие-то нелюбезные. Я даже рассердился на Андрея за его излишнюю вежливость с нашими хозяевами. По-моему, то обращение какое необходимо в интеллигентной семье, подчас даже вредит, если имеешь дело с совсем простыми людьми, как мы имеем в данном случае. Здесь обычная вежливая форма какой-либо просьбы не всегда достигает своей цели.

11.09.1918. После обеда Андрей уехал с компанией прогуляться в Армавир. Приблизительно около 5–6 часов вечера появились в Прочноокопской первые подводы с беженцами из станиц Урупской и Бесскорбной, которые сообщили, что эти станицы заняты большевиками, которые нажимают на Армавир. Лично я не придал их сообщению особого значения. Вечер я провел у Николая Николаевича и около 10 с половиной часов ушел к себе спать. К этому времени волна беженцев значительно усилилась. После 11 приехал Андрей и сообщил, что в Армавире настроение очень тревожное и что беженцы двигаются от самого Армавира и до Прочноокопской непрерывным обозом. В Армавире Андрей слышал, что дивизия Боровского29 теснит их от Невинномысской, а они собираются пробиться здесь у Армавира через нашу дивизию. Он мне советовал эту ночь, в виду такого положения, спать на всякий случай одетым. Я последовал этому совету, встал и оделся, тут он еще, между прочим, сообщил, что в Армавире Михаил Петровича встретил одного своего знакомого офицера из мортирного дивизиона, который просил его взять с собой на время, пока положение Армавира не выяснится окончательно, дочь одного полковника30 – Людмилу Васильевну Вавилову. Андрей говорил, что он с Сергеем Сергеевичем были против этого, но Пользинский и Тимченко настояли на том, чтобы ее взять. Тогда они познакомились с ней и ее отцом, который сказал, что сам он вынужден оставаться в Армавире, так как его жена серьезно больна и лежит, а дочь он не хочет подвергать излишней опасности и потому просит на время увезти ее из города. Таким образом к нам, в наш взвод попала барышня.

Эту ночь спать было довольно плохо, так как всё время по улице с большим шумом мимо нашего дома двигались беженцы, стучались к нам в ворота, ища ночлега на ночь, ходили у нас в доме и поминутно попадали по ошибке в нашу комнату. Но в конце концов, и к такому шуму и гаму можно привыкнуть и перестать обращать на него внимания, и наконец, поворочавшись часа два на постели, я довольно крепко заснул.

12.09.1918. Рано утром, на самом рассвете, Андрей разбудил меня и сказал, что совсем близко за Кубанью слышна очень отчетливо ружейная и пулеметная перестрелка. Я встал и вышел на улицу послушать. Действительно, очень ясно слышались даже отдельные ружейные выстрелы. По улице тянулись нескончаемые обозы беженцев. Нужно согласиться, что вид всех этих беженцев – довольно тяжелая и удручающая картина. Идут нагруженные телеги, гонят скот, причем многие коровы нагружены, как мулы, вещами, люди в бесконечном количестве плетутся вдоль по улице тоже с вещами и на плечах, и в руках. Все измученные, со страдающими лицами. Хорошо еще тем, у кого есть лошади и телега, а каково тем, у кого этого нет? Всё время слышны возгласы: «Ох, я больше не могу идти» или «Помогите мне, возьмите к себе на подводу, я больше не могу этого нести». Это говорят главным образом старики, больные и женщины с детьми и узлами на руках. Они идут, и многие не знают даже – куда и как, и единственное их желание – это уйти подальше и не быть застигнутыми большевиками.

Мы с Андреем постояли немного на улице, а потом пошли к командиру взвода справиться о положении. Он сразу с места в карьер налил нам по стакану водки, предложил выпить и потом сказал, что никаких распоряжений не получил и сам ничего не знает. Некоторые ходили к командиру батареи справиться о том, что мы будем делать, но оказалось, что он после вчерашней внушительной выпивки еще не пришел в себя и находится в таком состоянии, что «лежит и даже не мычит, когда его о чем-нибудь спрашивают», как сказал подпоручик Сапежко31, которого за его физическую силу прозвали «восемь лошадиных сил».

Положение наше нельзя назвать особенно красивым. Почти все, за исключением 2–3 офицеров, у которых были револьверы, абсолютно без всякого оружия. Что делается кругом на фронте, мы почти не знаем, почему-то сидим и чего-то ждем. На всякий случай мы с Андреем решили пойти к себе на квартиру и сложить вещи. Хозяева наши к этому времени почти успели уложиться и убрать решительно всё. В это утро вернулся домой сын хозяина, который был добровольцем в армии. От него я узнал, что он больше не собирается возвращаться в армию. Я воспользовался этим обстоятельством и взял у него винтовку и патронташ с 50 патронами.

Около 7–8 утра в этот день произошла довольно любопытная встреча. Среди беженцев, идущих пешком, я увидел одного пожилого господина, с которым мы познакомились в пути из Могилева в Киев. Он тогда ехал из Петрограда и говорил, что по делам фирмы Нобель собирается проехать на Кавказ. Он тогда рассказывал нам о том, как его ловили красногвардейцы при проезде через границу в Орше и, проехав эту границу, думал, что он уже почти избавлен от дальнейших злоключений в дороге. Теперь он обрадовался, увидев нас, и сообщил, что все свои вещи ему пришлось оставить в Армавире и что он заплатил бы сколько угодно за подводу, если бы ее можно было достать. В данный момент он собирается пройти на станцию Кавказскую, до которой больше 70 верст, и спрашивал нас, не могут ли большевики перерезать ему дороги. Мы посидели с ним четверть часа на скамейке, поговорили, и он пошел дальше со своим маленьким ручным чемоданчиком и вместе со своей дамой.

Часов около 10 утра поднялся я на гору около церкви, откуда очень хорошо было видно место боя, можно было в некоторых случаях различить движение отдельных людей. Большевики напирали на Армавир с трех сторон. Против Прочноокопской они нажимали на Владикавказскую железную дорогу. Наш броневик работал по этой дороге, а большевистский – по Туапсинской.

В этот день к нам в батарею приехали прапорщик32 и юнкер Отченашевы. Из Армавира в Прочноокопскую перебралось и их семейство: родители, жена юнкера, сестра жены его с мужем прапорщиком Мяснянкиным. Говорят, что этот Мяснянкин страшно богатый человек, у него здесь больше 3 с половиной тысяч десятин и кожевенный завод в Армавире. Посмотрев на него, этого сказать никак нельзя, так как вид у него самый захудалый.

К полудню собрались и выехали наши хозяева, дом остался совсем пустой. Так как кухня по-видимому не собиралась готовить нам сегодня, то я сказал сыну хозяина, чтобы он зарезал и сварил нам двух куриц. Андрей словчил себе в обозе еще одну винтовку, таким путем мы с ним слегка вооружились. Обозы с беженцами тянулись весь день и только к вечеру этот непрерывный поток наконец прекратился. С наступлением темноты стрельба начала затихать и совсем прекратилась. Наши части удерживались по ту сторону железной дороги.

13.09.1918. С утра опять началась оживленная перестрелка, и красные снова повели наступление. Станица в этот день совсем опустела. Почти все жители успели уже выехать, за очень немногими исключениями. На улицах никого не видно, и только куры, свиньи и собаки иной раз переходят через дорогу. Семейство Отченашевых наконец нашло себе подводу и уехало в Ставрополь. Весь вчерашний день они сидели на улице около дома, в котором жил Михаил Петрович, и тщетно старались найти себе подводу. Остались здесь только прапорщик Мяснянкин и его жена Елена Ивановна.

В этот день мы своим взводом решили устроить общий ужин, для которого каждый из нас должен был что-нибудь достать. Я опять заказал сыну своего хозяина двух кур. Целый день Людмила Васильевна и Елена Ивановна что-то варили, жарили и пекли. Так как у нас в доме не осталось ничего, кроме голых досок на постелях, и кроме того мы жили несколько далеко от всех остальных, то мы с Андреем решили переехать поближе к нашим и заняли пустую комнату в другом доме, в котором жили вольноопределяющиеся и занимали там одну комнату. Хозяев и там тоже не было, и дом совершенно пустовал.

Про одного из этих вольноопределяющихся, Богурского, рассказывали любопытный случай. Он страшно любит спать и скоро засыпает, там, где можно и где нельзя. Однажды, стоя на ответственном посту, он уснул. Ему приснилось, что его сменили, тогда он встал и совершенно спокойно ушел с поста.

Вечером весь наш взвод вместе с командиром собрался к Михаилу Петровичу, и устроили выпивку с приготовленной закуской. Выпили в общем изрядное количество. Некоторые совсем были невменяемы. Николай Николаевич всё время пытался рассказать про старика Овидия, но это ему не удавалось. Конечно, пробовали петь всем хором и прокричали кому-то «ура», которое было настолько внушительно, что наши обозчики не на шутку перепугались, думая, что красногвардейцы ворвались в станицу. Устроились мы с Андреем на голом полу на ночь, подложив под себя шинели и под голову наши мешки с вещами. Довольно неудобно и жестко, но разворачивать все вещи и доставать одеяла в виду тревожного времени не хотелось.

14.09.1918. Утром я проснулся очень рано и пошел посмотреть, что делается в доме у Михаила Петровича. Там творилось что-то невероятное. Всюду на постелях, на полу и под столом спали, всюду валялись огрызки, корки и разные кости. Одним словом, делалось черт знает что, если добавить, что некоторые вернули весь выпитый спирт обратно. Отсюда я отправился к Александру Александровичу. На балконе у него валялась отрубленная куриная голова и куча перьев, а в доме почти сырые объеденные части курицы. Оказывается, что им этого показалось мало, и, придя домой вчера ночью, они решили еще выпить. Когда они разводили спирт, Алекс. Алекс., желая испытать крепость водки, пробовал зажечь ее спичкой. В это время спирт вспыхнул и опалил Петру Петровичу руки, шею и губы, так что везде у него вскочили волдыри.

Красногвардейцы продолжали наступать, и опять слышна была сильная пальба. Когда я вернулся домой, то застал одного из вольноперов <вольноопределяющихся. – Ред.> за ловлей поросенка. После некоторых усилий он поймал его и заколол штыком. Поросенок попался не маленький, а так пуда на полтора. Кухня нас в эти дни почти не кормила, так что каждому приходилось добывать себе пищу, кто как умеет. Даже хлеб перестали выдавать. Один день выдали сухари, а потом и это прекратилось.

С утра на наш участок фронта начали подходить подкрепления, но большевики нажимали все-таки настолько сильно, что пришлось сдать им половину Армавира, укрепившись и забаррикадировавшись на улицах другой половины. Бой продолжался на улицах города.

Вечером сидели на скамейке небольшой компанией и обсуждали создавшееся положение. Когда разговор переменился, Андрей между прочим сказал Николаю Николаевичу, что у него штатский вид. Он сильно на это обиделся. Я не понимаю такой обиды, так как сам считаю себя временным лицом на военной службе и следовательно штатским человеком.

15.09.1918. В половине четвертого утра нас всех разбудили и велели спешно погрузиться на подводы. Прошло часа 1,5–2, в течение которых мы все продолжали оставаться в неизвестности, почему нас двигают отсюда и куда; а потом обнаружилось, что это, должно быть, ложная тревога. Утром Николай Николаевич своеобразно утешил Сергея Сергеевича: когда последний встал, то он ему сказал такую штуку: «А знаешь, Сергей Сергеевич, у тебя сегодня ночью нос заострился, это брат нехорошо, ты скоро умрешь». Пустяки, предсказание.

С едой стало здесь довольно скверно. Мало того, что нужно отыскивать, что бы съесть, так еще нужно самому сварить кофе, чистить и приготовлять кур или еще что-либо другое. Молока нет, утром пьешь черный кофе без него и даже без хлеба. Куры здесь, в станице, и без того раньше были напуганы, а теперь, после того как наша братия попробовала их раза два половить, так они совсем дикими стали. Войдешь в какой-либо двор даже безо всякого злого против них умысла, а они, лишь завидя тебя, бросаются с ужасным криком по всем сторонам, перелетают через заборы и улепетывают изо всех сил, куда ни попало. Настало такое время, что даже птицы и животные не могут жить спокойно.

16.09.1918. В тех немногих домах, которые были заняты офицерами, скопилось такое невероятное количество мух, что жизнь из-за них стала невозможной. Волей-неволей приходится просыпаться и вставать с рассветом. Мало того, что спишь одетым, на одной только шинели, что не только не удобно и достаточно твердо для того, чтобы не спать особенно крепко, так тут еще целые стаи мух с самого раннего утра не дают ни минуты покоя, хотя и выгоняешь их и днем, и вечером из комнаты в несколько полотенец, и несколько раз, но они все-таки так настойчивы, что к утру успевают набраться в таком количестве, которое вполне достаточно, чтобы разбудить и не дать дальше спать человеку. Один из вольноопределяющихся сегодня сообщил мне, что на этих днях расстреляли какого-то большевистского комиссара, которого поймали в этой станице в форме гусарского офицера вместе с сестрой милосердия. Между прочим, в компании других офицеров 11 числа я поймал какого-то фрукта в форме ротмистра гусарского полка, который вместе с сестрой милосердия и каким-то чиновником разъезжал по станице, останавливался около некоторых домов, входил к хозяевам, грозил им револьвером и, должно быть с провокационной целью, забирал у них разные вещи. Мы его накрыли, обезоружили и доставили к начальнику гарнизона, а дальнейшей его судьбой в связи с положением на фронте не интересовались.

17.09.1918. Хочу отметить, что дождевая вода, которой мы всё время пользуемся и для питья, и для умывания, нам уже достаточно-таки надоела. Она имеет какой-то особый, не могу сказать чтобы приятный вкус, и кроме того мыло от нее очень скверно мылится. Днем мы заложили пульку в преферанс, которая около 3 часов ночи перешла в небольшое «очко». Кончили мы играть около 8 часов утра. В результате всей этой операции я выиграл несколько больше 40 рублей.

18.09.1918. Утром подпоручик Шульман33 разыскал где-то и заказал для всей нашей компании баню. Нужно сказать, что он вообще всюду поспевает. Как он сам говорит, ему еда за всё время с середины августа ничего не стоит. Он всюду ходит, всюду его угощают, и таким путем он ловчится. После всей этой грязи, пыли чрезвычайно приятно помыться, и я почувствовал себя прямо обновленным. Интересно, что Шульман и тут начал заговаривать зубы хозяйке бань и устроился у нее на чай с черносливом, так что она не выдержала и смеясь сказала: «Ну, и прощелыга же, прости Господи».

Сегодня мы почти не слышали никакой перестрелки. Против нас большевики перестали напирать, а главные действия теперь сосредоточились в самом городе Армавире. В результате боев им все-таки удалось занять весь город, наши же части отошли и окопались, не доходя до Кубани, таким путем препятствуя большевикам прорваться через речку в направлении на Ставрополь. Вся беда в том, что сил у нас, и особенно технических средств, не так много, чтобы сжать то полукольцо, в котором они находятся. Нажмут наши на них с одной стороны, они тогда бросаются в другое место; толкнут их оттуда, тогда они бросаются почти всей массой еще куда-нибудь. Такая картина получается и сейчас: выбили их из Армавира, они бросились на Невинномысскую или, как сокращенно называют эту станицу, – на Невинку; нажали на них оттуда – и они опять лезут на Армавир. В этих двух пунктах они тщетно пытаются пробиться, но все-таки удержать их натиск подчас бывает довольно трудно. Главная наша беда в том, что вооружены они значительно лучше, чем мы: у нас мало орудий и, самое главное, снарядов не всегда бывает в необходимом и достаточном количестве для удачного выполнения операции.

19.09.1918. Сегодня говорили о том, что генерал Деникин приезжал на наш участок фронта. По всем признакам, здесь затевается довольно серьезная операция. На прикрытие переправ осталось только 7 эскадронов 2‐го конного офицерского полка и 2 орудия на <горе> Форштадте, а все остальные части передвинули куда-то. Говорят, что на большевиков будут нажимать с другой стороны с целью припереть их к реке. Деревянный мост через Кубань наши сожгли, чтобы уменьшить число переправ. Около мостов остался конный полк, а по немногим бродам расположились казачьи заставы.

С едой стало совсем неважно. Поневоле вспоминаешь о том, как хорошо жилось и как кормили нас на Кавказской. Хорошо еще, что Андрей где-то на краю станицы нашел дом, в котором рано утром за 1,5–2 рубля можно получить горшок молока, а то черный кофе по утрам пить довольно грустно.

Вечером около кухни я встретил полковника, который последнее время был воинским начальником в Могилеве. Он теперь командует батальоном в Самурском полку34. К 7 часам нас с Андреем пригласил поужинать к себе наш прежний хозяин. Было довольно приятно покушать жирной свинины, после чего мы по обыкновению пошли пить чай к Александру Александровичу, где всегда необыкновенно долго разжигали и раздували сами самовар, пока наконец он не начинал кипеть.

20.09.1918. Никаких особых боевых действий не было, должно быть наши неправильно сообщили о намерении прижать большевиков к реке, или они сами не поддались на этот маневр. Под вечер я встретил младшего Степанова, он ехал на заставу и потому кроме обычных приветствий я не успел с ним ни о чем поговорить. Вечером заложили небольшую «железку» в доме у Владимира Владимировича Булгакова35. Через несколько часов игра должна была прекратиться, так как офицеров 1‐го орудия потребовали на ночь на заставу. Говорят, что с этого дня офицеры нашей батареи будут нести ночное дежурство на заставе около орудия. Игра прекратилась как раз в самый невыгодный для меня момент, т. е. тогда, когда я проиграл более 200 рублей. Когда я вернулся к себе домой, Андрей уже спал. Я его разбудил и сообщил о том, что проиграл все свои деньги. Он встрепенулся и жалобным со сна голосом спросил меня: «Значит уже не на что утром купить молока?»

21.09.1918. Пребывание в Прочноокопской всем уже достаточно надоело. Есть совсем уже нечего и, кроме того, живешь в отвратительных условиях. Мы, например, с Андреем уже столько времени спим на голом полу, подложив под себя только шинели. Прямо уже кости начинают болеть от такой постели; дело в том, что наиболее важная точка соприкосновения тела с полом получается в самом тонком месте шинели, тогда как ватная подкладка идет под голову. Газет здесь тоже совсем нет никаких, и после 11 числа неоткуда их получить, так что совершенно не представляешь себе не только того, что делается в России, но даже не знаешь, как обстоят дела на наших фронтах. Прямо-таки непонятно, почему всё еще продолжаем оставаться здесь. Все воинские части и обозы уже ушли из этой станицы. Нас хотели передвинуть на другой конец станицы, там все-таки кое-кто из жителей остался и можно хоть немного чего-нибудь доставать себе для более сносного питания. Но посланные туда офицеры выяснили, что там нет помещений, где мы все могли бы разместиться. Приходится оставаться здесь.

22.09.1918. Утром от скуки и от нечего делать заложили пульку в преферанс, но ее не пришлось окончить, так как около 1 часу дня было получено приказание перейти нам в станицу Григорополисскую, и меня назначили квартирьером от 4‐го взвода. Так что пришлось в два счета сложить вещи и отправиться вместе с другими квартирьерами на отдельной подводе.

Прибыли в Григорополисскую уже в сумерках. Я с большим трудом разыскал пять свободных комнат для своего взвода. Дело в том, что здесь скопилось очень много беженцев из Армавира, так что в какой дом не войдешь, везде их полно. Благодаря этому на первый взгляд мне показалось, что и с едой здесь дела обстоят не особенно густо, но все-таки значительно лучше, чем в Прочноокопской. На ночь мы устроились вместе с Люшем и Зиновьевым, и опять-таки на полу. Нужно заметить, что всю ночь, не переставая, нас всех грызли и ели блохи, которых здесь насчитывается поражающее количество. Спать, конечно, почти не пришлось, всё время было посвящено вытряхиванию, ловле и охоте за этими насекомыми.

23.09.1918. Рано утром нас разбудил техник Остапов и сообщил, что в 10 часов двигается дальше в станицу Кавказскую, а квартирьеры должны отправляться сейчас. На этот раз назначили квартирьером Андрея, и ему пришлось выехать, почти ничего не евши. Мы же целой компанией устроились с едой у хозяйки Михаила Петровича.

Она нам всё время рассказывала про своего сына, сотника, и во время разговора несколько раз приговаривала, обращаясь к нам в то время, когда мы довольно усердно уплетали борщ со сметаной: «Мне всех вас жалко, всех вас мне жалко». В ее словах слышалась неподдельная искренность и материнское чувство. Славная старушка, но что собственно случилось с ее сыном я так-таки хорошенько и не понял, а из ее разговоров уловил только, что в настоящий момент он находится в рядах Добровольческой армии в районе Ставрополя.

Еще утром на дворе у хозяина, у которого мы ночевали, Андрей заметил пулеметную двуколку. Я доложил об этом командиру батареи, и ее решено было взять с собой и пристроить к повозке с волами. Около 10 часов все с подводами собрались на сборный пункт и оттуда двинулись из Григорополисской. Жара стояла солидная, и по-прежнему было до невозможно пыльно.

На этот раз на пяти или шести из 15 подвод ехало по одной или две дамы в компании офицеров; Людмила Васильевна ехала тоже с нами. Не могу сказать, чтобы такое путешествие с дамами было особенно приятно уже по одному тому, что у многих из нас было расстройство желудка, а соскакивать и прятаться было почти некуда, так как мы ехали почти голой степью. В станице Темижбекской был устроен привал часа на полтора, за которые мы небольшой компанией успели зайти к одному из казаков и поесть там вареников, простокваши и завершить всё это двумя арбузами. Стало уже совсем темно, когда мы прибыли в Кавказскую. Так как расквартировали нас в прежнем районе и Андрей был в числе квартирьеров, то мы с ним устроились у прежних хозяев. Людмила Васильевна устроилась с Михаилом Петровичем на его старом месте у хозяйки Тимченко, который в момент отъезда из Прочноокопской получил бумагу о переводе в конно‐горную батарею. В этот день я с большим удовольствием разделся и растянулся на относительно мягкой постели в знакомой комнате; ведь мы с Андреем не раздевались как следует с 11 числа.

24.09.1918. Около полудня обоз 1-й батареи, который в это время нас довольствовал, двинулся обратно в Григорополисскую, и мы должны были следовать за ним туда же. Но командир батареи после переговоров с командиром дивизиона устроил так, что мы перешли на собственное довольствие и перестали зависеть от передвижения этого обоза. Результатом этого нового положения было то, что мы на более продолжительное время остались в Кавказской и на несколько дней вперед могли быть гарантированы от получения казенного обеда и ужина, пока наладится наше хозяйство. Но, несмотря на это, мы после голодухи, в некотором роде, сейчас начали питаться хорошо. Самое приятное – это то, что самому не надо заботиться о еде. Утром встаешь, а кофе уже готов и на столе разные вареники, булки, молоко и арбуз.

25.09.1918. В этот день умер Верховный руководитель нашей армии генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев36. Болел он не особенно долго, но тяжело и скончался от «испанской болезни», осложнившейся и перешедшей в крупозное воспаление легких. Нужно сказать, что нашей армии в этом отношении не везет, так как смерть уносит от нас лучших боевых генералов. За сравнительно короткий промежуток времени ушли в могилу генералы Корнилов, Марков37, а теперь – Алексеев. Это всё лица, имена которых пользовались громадной популярностью и на которых, как на избавителей, смотрела и смотрит вся интеллигентная Россия. Умер он как раз в то время, когда созданная им Добровольческая армия после невероятных трудов и лишений, ценою крови лучших людей завоевала себе настолько прочное положение, что можно уже смело рассчитывать на то, что она будет тем здоровым началом, вокруг которого объединится будущая Россия. Тяжела эта утрата не только для армии, но и для всего русского народа. Таких людей у нас не так уж много.

26.09.1918. С этого дня начали получать газеты, т. е. покупать. В развитии международной борьбы произошло много перемен. Союзники разгромили Болгарию и вынудили ее на сепаратный мир. На Западном фронте немцы терпят большие поражения. Обстановка сложилась такая, что Германия просит мира, соглашаясь на все 14 пунктов условий Вильсона. Всё это, конечно, весьма приятные известия, тем более что в скором времени можно будет ожидать помощи со стороны союзников, которые предъявили Турции ультиматум: пропустить их флот через Дарданеллы. Немцы вследствие своих поражений и потерь начинают эвакуировать оккупированные области и перебрасывать свои войска на Западный фронт. Естественным следствием этого будет то, что большевики снова займут освободившиеся от немцев губернии. Судя по газетным сведениям, население начинает оттуда в панике бежать. Меня прямо охватывает ужас, когда я подумаю, что немцы уже очистили Могилев и туда вошли эти мерзавцы. Отсюда не только нельзя помочь нашим хоть чем-нибудь, но даже нельзя написать. Положение Могилева, по-моему, весьма скверное. Хуже всего то, что по отрывкам из газет нельзя вывести никаких определенных заключений и совершенно не знаешь, что, собственно, там делается.

27.09.1918. В газете появились сведения, что большевики в связи с поражением Германии начали действовать: аннулировали Брестский договор, объявили войну Турции и прервали мирные переговоры с Украиной. Какая все-таки наглость и какое безграничное нахальство. Прямо-таки приходится удивляться, откуда что берется. Не стесняются и не брезгуют решительно ни чем и открыто перед всем миром показывают свою подлость. Прямо-таки приходится удивляться, что другие государства до сих пор терпят эту шайку и стесняются с ней. Они смеются и играют со всеми международными положениями и законами, а с ними еще разговаривают как с представителями Великороссии. Относительно положения Могилева нет ничего определенного и утешительного. Думаешь, думаешь и не знаешь как там. Этот вопрос меня сильно удручает. В Москве продолжается красный террор и таким образом оба близких мне дома находятся в постоянной опасности. Если бы можно было еще переписываться отсюда, то было бы как-то легче, а то уж очень погано и тяжело на душе. Абсолютное неведение и неопределенность – это самое скверное положение.

28.09.1918. Так как только вчера были получены относительные сведения о смерти ген. Алексеева, то сегодня мы всей батареей решили отслужить панихиду. Из господ офицеров был составлен небольшой хор, который после коротенькой спевки под управлением поручика Выдренко38 решился пропеть в церкви. Хотя у меня самого слух и не особенно развит, но все-таки, стоя на панихиде, я мог заметить, что что-то уж слишком мало всё это походило на довольно стройное обычно заупокойное пение. Но что же делать, лучшего не было и это было достаточно, если говорить относительно. Вечером у шт.-кап. Дзиковицкого всем взводом устроили маленькую выпивку. Так как спирта у большинства уже не было, то собрали у всех остатки. Мы тоже отдали последнее – ¹/₄ бутылки. Кто-то из разводивших этот спирт, вероятно смутившись его небольшими количествами, решил добавить туда «денатурату». После первой рюмки я почувствовал, что это что-то не то, а после второй потерял всякую охоту пить дальше.

29.09.1918. Судя по сообщению газет, большевики за последнее время начинают довольно неосторожно шутить. У нас два каких-то фрукта, недалеко от Прочноокопской переправившись через Кубань, явились на Форштадте в качестве парламентеров и тут же заявили, что Екатеринодар взят ими, что все «кадеты» в кольце у них и что если им сейчас наши части в том районе не сдадутся, то они всех перестреляют из пулеметов. Довольно-таки веселый народ. Приходится удивляться тому, что им в их положении приходят такие шутки в голову. С ними наши тоже слегка пошутили, т. е. короче говоря, их расстреляли.

30.09.1918. От нечего делать по утрам сочиняем пульки в преферанс, которые в большинстве случаев не оканчиваем. Так как денег уже почти ни у кого нет, то играем на запись до получения жалования. Приблизительно выяснилось, что мы здесь будем стоять теперь довольно продолжительное время. Поэтому мы решили устроить маленькое собрание для офицеров нашего взвода и, как это обыкновенно бывает, взялись как будто довольно рьяно за организацию этого собрания.

В приказе по батарее вольноопределяющихся пробрали за распущенность. Я хотя далек от всякого цука, но все-таки нахожу, что излишняя фамильярность и распущенность в обращении тоже не годится, а потому не повредит их слегка подтянуть. С этого дня начинаются дежурства офицеров на батарее, а вольноопределяющихся, юнкеров и добровольцев начали назначать посыльными.

1.10.1918. Сергей Сергеевич ездил в хутор Романовский и выкопал там откуда-то двух сестер милосердия, которых решил привлечь к организации нашего собрания. Женщин у нас в батарее набралось видимо-невидимо. Две официальные сестры, Людмила Васильевна и еще несколько человек временно гостящих. Интересно, что когда соберется небольшая компания и кто-нибудь начнет что-либо рассказывать, то нередко забывают, что тут присутствует кто-либо из женского общества и загнет такое крепкое слово, что хоть святых выноси. Нужно сознаться, что офицеры вообще мастера ругаться и нередко какое-либо твердое слово неизбежно сопровождается какой-нибудь рассказ, особенно из военной жизни. Это получается как-то непроизвольно, потому что, находясь постоянно в мужском обществе, многие привыкают не стесняться.

2.10.1918. Вновь приехавшие сестры весь день что-то готовили на дворе у Сергея Сергеевича и вечером наш взвод, целиком, собрался в доме, отведенном под собрание, для вечерней беседы и пустых разговоров. Сергей Сергеевич объявил, что с завтрашнего дня желающие могут получать обеды в собрании, и решил угостить всех пирожками и бутербродами домашнего приготовления. Мысль, конечно, хорошая, но едва ли выполнимая. Между прочим, сахару у нас нет уже почти неделю, так что пьешь кофе с молоком так просто. Не безынтересно будет отметить, что здесь как-то совершенно не считаешься с состоянием желудка. Так, например, у меня было несколько раз довольно основательное расстройство, а я не обращал на это никакого решительно внимания: ел вовсю арбузы, дыни, черносливы и всё это в довольно внушительном количестве, причем иногда с раннего утра прямо начинал с арбуза.

3.10.1918. К 2 часам нас пригласили на обед в собрание. Хотя вчера вечером на обед записались все без исключения, но сегодня к назначенному времени собрались далеко не все и ровно ничего из этого не потеряли, так как этот обед убедил всех собравшихся, что мысль об общем питании нужно оставить надолго, если не навсегда. На первое был постный суп, а на второе что-то такое со специфическим запахом, что никак нельзя было разобрать. Оказалось, что это протертая и особым способом приготовленная тыква. Запах и особый вкус ее объясняли не совсем хорошим салом, которое туда входило. Одним словом, есть эту комбинацию было довольно трудно. Такой обед и нужно было ожидать, потому что денег нет ни у кого уже решительно, поваров также не имеется, а получить провизию отдельно для нашего взвода нельзя, так как обед варится общий для всей батареи. Кстати, хочу упомянуть, что мы после некоторого перерыва начали получать снова, хотя и не совсем хороший и вкусный, казенный обед.

4.10.1918. Под Ставрополем сильно пострадал наш Сводно-Гвардейский полк39, и Корниловский40 также понес крупные потери. Говорят, что в этих полках существуют традиции не залегать, когда идут в наступление. Я не могу оправдать такой традиции, тем более в такое время и при нашем положении. Слишком мало пользы от того, что люди красиво умирают. Такие потери очень чувствительны уже по одному тому, что гибнут не простые солдаты, а интеллигентные люди, временно исполняющие обязанности солдат. Важно не только разбивать большевиков, но бить их с наименьшими для нас потерями, все эти люди еще много раз понадобятся и после окончания Гражданской войны при мирной обстановке. Наши дела на Ставропольском направлении идут не совсем хорошо. Большевики получили там солидные подкрепления, и их становится там довольно трудно сдерживать. У нас большой недостаток артиллерии и главным образом нет достаточного количества снарядов, а тут говорят, что мы за последние бои потеряли одно или два орудия. Особенно удивительного в этом ничего нет, потому что наша артиллерия в большинстве случаев находится сейчас же за пехотной цепью, а в некоторых случаях даже и выскакивает впереди нее. Был даже такой случай, что артиллеристы с винтовками в руках бросились в атаку и захватили пленных.

5.10.1918. Хозяйка варила сегодня из арбуза мед и дала нам попробовать: нужно сказать, что это довольно вкусная штука, если есть ее с булкой. Мед этот приготовляется очень просто: вырезают из арбуза середину, наполняют кусками котел, а потом кипятят его на огне до тех пор, пока останется темная густая масса. Из такого цельного котла получится едва 0,1 часть меда.

Попутно хочу указать еще несколько подробностей, касающихся устройства здешних станиц. Здесь много таких хозяйственных построек, которые сильно напоминают какие-то переносные здания. Дело всё в том, что у многих служб, небольших размеров в особенности, основанием или фундаментом служат 4 или 6 камней. Свиней тут откармливают в особых, очень маленьких помещениях, которые представляют собою особые постройки и называются «сажем». Эти «сажи» по-своему наружному объему, может быть, только несколько превышают 1 кубическую сажень. В доме обычно два входа: один с улицы, которым никогда не пользуются, а другой со двора. Ступеньки на крыльце в большинстве случаев каменные. Крыльцо почти всегда от дождя защищено железной крышей. Коридор всегда холодный, снаружи он деревянный дощатый, в то время как весь дом обмазан глиной и побелен. По своей форме коридор, или передняя, представляет собой несколько продолговатую комнату, которая у всех служит столовой; в ней обыкновенно широкое окно, вроде венецианского. Печей в этой передней-столовой нет. Обе входные двери выходят в эту комнату.

6.10.1918. Последнее время начали сильно дохнуть куры и утки во всех станицах. У нашей хозяйки было раньше больше 100 штук, а теперь осталось не больше 30. Ежедневно околевают сразу по 2–4 штуки. В чем заключается эта болезнь, я не знаю, но несомненно, что она носит эпидемический характер.

Испанская болезнь41 добралась и досюда, и теперь во многих домах лежат почти все члены семьи. Офицеры тоже довольно основательно болеют, мы с Андреем пока что держимся, хотя он говорит, что чувствует, что каждый день у него уходят силы. Дело в том, что хотя и хорошо питаемся, но едим очень мало мяса, а всё больше растительное и мучное и довольно часто куриное белое мясо. Что же касается до обычного мясного питания, то в этом отношении дело обстоит хуже, так как казенный суп с вареным мясом мы берем сравнительно редко, так как он обычно бывает невкусен, а хозяева наши не покупают и не едят мясо. Денег у нас абсолютно нет, и Андрей всё время мечтает о том, чтобы съесть целого гуся, когда мы получим наше жалованье.

7.10.1918. Несколько дней тому назад прибыл в батарею один прапорщик, настолько нудный и надоедливый, что прямо не знаешь, куда от него деваться. Человек он уже пожилой, ходит с бородой, но это очевидно нисколько не мешает ему приставать ко всем с самыми ничтожными пустяками. Фамилия его Добровольский и зовут его Андрей Андреевич. Здесь интересно будет указать, что в нашей батарее очень много офицеров с такими «квадратными» именами. Так, у нас есть Владимир Владимирович Булгаков, Николай Николаевич Петров42, Николай Николаевич Яшке, Петр Петрович Зиновьев, Сергей Сергеевич Иванов, Александр Александрович Люш, Андрей Андреевич Добровольский, был еще переведен в конно‐горную батарею Михаил Михайлович, фамилию его не помню сейчас.

Все наши дамы и сестры надоели решительно всем. Мы с Андреем чересчур мало ими интересовались и очень мало были в их компании, но и то с большой радостью выпроводили бы их отсюда. Михаил Петрович, взявши на свое попечение Людмилу Васильевну, устроил ее у себя на квартире, а сам ходил ночевать к Люшу и Иванову до тех пор пока к ним не приехали эти две сестры. Теперь он ночует у нас, а Люш, Иванов и Зиновьев ходят куда-то в другой дом на ночлег. Такая возня, по-моему, – лишняя затея, тем более, что хозяева, в чей дом офицеры привозят эту публику, естественно морщатся, так как им приходится кормить больше народу.

8.10.1918. Ночью была довольно основательная гроза, сопровождавшаяся сильным ливнем. Для нас гроза в октябре месяце довольно редкое явление. На улицах сразу стало грязно и настолько холодно, что я не мог согреться, одел свою верхнюю фуфайку. В доме тоже моментально стало сыро и холодно и немудрено, потому что все здешние постройки носят определенно только летний характер. Днем дождя не было, но пронзительный холодный ветер дул всё время. Единственное утешение было в том, что всю пыль прибило к дороге, а то до этого времени было и жарко и, что хуже всего, пыльно. К вечеру в доме стало настолько холодно, что я спал в свитере, покрылся одеялом и шинелью и то никак не мог согреться. Во всех домах абсолютно такой же холод, так что в течение дня не к кому было даже пойти, чтобы хотя бы немного отогреться.

9.10.1918. Этот день до некоторой степени богат приключениями не особенно приятного для нашей батареи свойства. Вольноопределяющийся Богурский, который имеет обыкновение засыпать на посту и о котором я уже говорил, всё время хлопотал о том, чтобы его отпустили домой, так как он прослужил в армии уже больше четырех месяцев. Ему только 16 лет, и он говорил, что собирается продолжать дальше учиться, а если ему это не удастся, то он снова вернется в армию. Он получил уже увольнительный билет и собирался уезжать, но в эту ночь ему почему-то пришла мысль о самоубийстве, как говорят, – на почве отсутствия денег и венерической болезни. Он взял лезвие безопасной бритвы и пытался вскрыть себе на руках вены. Но этот способ, очевидно, его не удовлетворил и он, потеряв довольно много крови, встал с постели и тем же лезвием перерезал себе горло. Но, к счастью, обе раны оказались не смертельными. Его отправили в больницу, сделали перевязку и привели в чувство. Всё время он сохранял поразительное хладнокровие и после перевязки заявил, что теперь у него раз и навсегда пропала всякая мысль о самоубийстве.

Другой случай, произошедший вчера вечером, тоже довольно интересен. Сергей Сергеевич в компании с двумя сестрами милосердия поздно вечером поехал в хутор Романовский. Лошади не могли удержать с горы и побежали рысью. Нужно заметить, что здесь в упряжи почти никогда не бывает шлей, а на одном хомуте довольно трудно тихо спуститься с горы. Так как было совсем темно, то линейка одним колесом попала в глубокую канаву и на момент остановилась. Сергей Сергеевич и подводчик сидели впереди и от толчка упали под повозку, остальные соскочили в сторону. Их обоих протащило под повозкой некоторое расстояние. В результате этой комбинации Сергей Сергеевич пробил себе голову, разорвал брюки и выхватил совершенно из шинели целый кусок размером в полтора квадратных аршина. Подводчик же разбил себе ногу и руку и потерял свою шинель, а лошади спокойно прибежали обратно в Кавказскую. Линейка тоже пострадала: половина левого крыла совершенно отломалась и где-то потерялась. Несколько некрасиво получилось то, что ехавшие офицеры заставили подводчика заплатить 330 руб. хозяину линейки за починку крыла, обвинив в этом падении исключительно его. На мой взгляд, это неправильно, так как эту линейку брал у ее владельца офицер, а не подводчик и, по-моему, они и должны были отвечать за случившееся.

Попутно с этими приключениями расскажу еще один случай, имевший место в Прочноокопской, но о котором раньше я забыл упомянуть. Произошло это в 15-х числах сентября. Сидел я как-то на скамейке около дома на улице и обратил внимание на довольно странную группу в 5 человек, приперевшихся к забору у больницы. Один из них, в солдатской форме, размахивал винтовкой, собираясь ударить кого-нибудь прикладом. Мы взяли с собой винтовки и пошли узнать, в чем дело. Оказалось, что пьяный казак из местного гарнизона задержал на улице ни в чем не повинных четырех армян и вел их к обрыву расстреливать, заподозрив их почему-то в шпионстве. Они, поняв в чем дело, подошли к забору и в смертельном ужасе упирались, не желая идти к обрыву. Мы расспросили у местных жителей-казаков про этих армян, оказалось, что это известные жители станицы. Мы их отпустили, а у конвойного отняли винтовку и наложили ему по шее.

10.10.1918. Уже третий день держится довольно серьезный холод. Ночью вода даже замерзает. Весь день ходишь в шинели и даже в комнате, не снимаешь ни шапки, ни шинели, и все-таки холодно. Какая-то странная сырость сразу проникла в дома после этой грозы и ливня и держится всё время. Домов еще никто не топит, так что, к кому бы ни зашел, – у всех такая же точно картина. Иной раз невольно является желание попасть в теплый дом, одеться приличнее и хотя бы на время почувствовать себя в своей знакомой обстановке. Тут же ходишь страшно грязный, рваный, сапоги мазью чистишь только раз в 1,5–2 недели, а то только смахиваешь с них щеткой пыль; белье тоже меняешь через 2 недели, пока оно совсем не станет окончательно грязным. С момента отъезда из дому спим без простыней и с минимальным комфортом. Я нисколько не жалуюсь на обстановку, но говорю, что очень приятно было бы на день, на два попасть в приличные, хорошие условия.

11.10.1918. Погода резко изменилась, и опять стало значительно теплее, хотя конечно, не так как было раньше, до грозы. Ветер по-прежнему сильный, но так можно хотя немного прийти в себя от этих холодов. Мы уже было совсем отчаялись в том, что хорошая теплая погода может вернуться. С этого дня начались занятия в нашей батарее. Юнкер, вольно определяющийся и добровольцы по утрам занимаются пешим строем, затем теорией. Пешим строем командует шт.-кап. Дзиковицкий, и ему в помощники даются поочередно младшие офицеры. Для офицеров тоже с этого дня установлены занятия по теории. С нами занимается капитан Слесаревский43. Занятия продолжаются с 11–12 через день, и особой пользы от них я не жду. Мы с Андреем несколько дней тому назад сами начали почитывать артиллерию, но здесь беда с руководством; почти никаких нет ни у кого книг. О регулярных занятиях, кажется, и думать не приходится.

Дни здесь удивительно короткие, в 4 часа уже темно, а керосина у жителей станицы почти нет. У наших хозяев хотя и есть и лампа и керосин, но все-таки вследствие общего недостатка этих предметов приходится лампой пользоваться по возможности меньшее количество часов. Днем же постоянно заходит то один, то другой, так что, с одной стороны, делать совершенно нечего, а с другой, для чего-либо серьезного нельзя найти в течение всего дня даже пары часов, в которые можно было бы спокойно позаниматься.

12.10.1918. После продолжительных боев на Армавирском направлении наши части сегодня в третий раз заняли город Армавир. В этом направлении нам определенно не везет. Армавир и Невинномысская – это два таких пункта, которые всё время берут и отдают. На этот раз большевики обошлись довольно мягко с оставшимися в городе жителями. Говорят, что за всё время их последнего пребывания в Армавире не было особых расстрелов и безобразий. Пострадали только дома и имущества тех армавирцев, которые ушли вместе с Добровольческой армией перед сдачей города. В таких домах они разграбили и переломали решительно всю обстановку.

Поговаривают о том, что союзники в качестве представителя от России на мирных переговорах решили признать представителя от Добровольческой армии. Если это действительно так, то нужно считать, что с этого момента наша армия получает общегосударственное значение; отсюда понятно, почему Украина уже начинает заигрывать с нами. Всё время ждем появления союзников в Черном море, но пока определенного ничего не слышно.

Относительно Могилева я узнал, что там пока что находятся немцы. Это до некоторой степени меня немного успокаивает, хотя все-таки положение Могилева остается неопределенным. Очень жаль, что ни оттуда, ни из Москвы нет никаких известий.

13.10.1918. Здесь у жителей станицы какая-то особая страсть снимать покойников в гробу. В редком доме не встретишь фотографию с покойником, висящую на стене. Сегодня в первый раз как хоронили молодого молоканина. Впереди несли крышку от гроба, затем в толпе гроб на высоте пояса, без священника, конечно, и пели что-то такое протяжное и заунывное, но что – разобрать было совершенно невозможно. Это пение великолепно воспроизводил Василий Сергеевич Неручев44, делопроизводитель нашей батареи. Он говорил, что если бы это были не похороны, то он обязательно присоединился к этой компании и подтягивал бы им. Вообще, нужно сказать, что он очень веселый и остроумный комик, и вообще очень симпатичный человек, хотя сначала совсем и не кажется таким. Все в станице его знают под именем «Васенька», и он тоже успел во время своих вечерних похождений, со всеми перезнакомиться, и как он сам выражается, «со всеми тут любовь крутил».

14.10.1918. Появились слухи, что большевики совершенно разгромили Астраханскую армию. По некоторым сведениям, отряд Жлобы, который оперировал против нас на Ставропольском направлении, зашел им в тыл, сбил их к какому-то болоту, окружил и чуть ли не всех перебил. Передают, что Астраханцы мужественно защищались и умирали c криком: «Да здравствует император». Не знаю, насколько это всё верно, но все-таки то, что Астраханцев, если не совcем разбили, то во всяком случае очень сильно потрепали, кажется, придется принять за достоверный факт. Таким образом, армия, которая формировалась с согласия немцев и на немецкие средства, потерпела, тоже по расчету тех же немцев и с их помощью, крупное поражение. В этом и состоит их политика в русских делах: бей друг друга и истекай своею кровью. Я понимаю, что можно помогать формироваться армии, поставившей себе целью борьбу с большевиками. Но помогать этой армии и одновременно с этим помогать большевикам разбивать эту армию – это уж совсем гнусно. Даже в международной политике нельзя преследовать только свою личную выгоду, не сообразуясь ни с чем.

15.10.1918. Несколько дней тому назад начались довольно серьезные бои под Ставрополем. Большевики очевидно получили подкрепление из России и начали довольно сильно нажимать на нас. Здесь они впервые провели ночную атаку. Говорят, что ракет у них появилось громадное количество, и они пускали их всё время. Сначала они было близко подошли к Ставрополю, потом наши отогнали их сразу на 18 верст, но потом все-таки должны были отойти и очистить Ставрополь. Там остались склады обмундирования: 25 тысяч полушубков, 20 тысяч пар сапог, сукно и многое другое. Волей-неволей будешь возмущаться. Все сидят без теплой одежды, ходят черт знает в чем, сапоги у большинства совсем без подметки, а тут держат в Ставрополе для чего-то такие склады, да еще не успевают ничего вывезти – и всё остается большевикам. Денег тоже ни у кого из нас нет. За всё это время ни разу не получали, если не считать аванса в 60 руб. в начале сентября, и когда получишь, еще ничего не известно. По всем признакам, эти интендантства, как и чиновники, работают точно также, как и в германскую войну, не считаясь ни с чем.

Опять потянулись беженцы из Ставрополя, а беженцы из Армавира начали возвращаться туда. Несчастный народ эти мирные жители, всё время им приходится уезжать, когда напирают большевики. Мало того, что им приходится испытывать волнения и лишения во время таких переездов, так они в большинстве случаев при возвращении находят всё свое покинутое имущество совершенно разграбленным. Но, спасая свою жизнь, волей-неволей приходится бросать все свои вещи.

16.10.1918. От нечего делать играли небольшую пульку в преферанс. Многие офицеры – от скуки или от чего другого – довольно часто ездят в хутор Романовский. Я же всё время сижу довольно плотно на месте. Не знаю, почему-то совсем не хочется никуда ездить: с одной стороны, совершенно нет денег, а с другой, не вижу в этих поездках ровно никакого удовольствия. Интересно то, что для поездок в Романовский большею частью пользуются случайными посторонними подводами, которые направляются туда. Днем таких подвод туда и обратно довольно много, и они получили у нас название «трамвай», которое стало почти официальным термином в нашей батарее.

Михаил Петрович Пользинский всё время скулил, надоел уже порядком, теперь получил отпуск домой и пристает ко всем за деньгами. В таком положении он мне кажется смешон, потому что у него нет никаких важных причин, заставляющих его ехать. Но вообразите себе человека, которому необходимо спешно съездить хотя бы домой и он не может выехать и поехать из-за отсутствия каких-то 50–100 рублей. Такое положение действительно ужасно, и в нашей батарее его нельзя никак поправить, потому что ни у кого нет денег. Михаил Петрович достал у прапорщика 25 рублей, и больше нигде не смог, и так как ему, чтобы доехать до Геническа, нужно было бы, по меньшей мере 50–60, то он принужден пока не ехать.

17.10.1918. Сегодня наконец получил жалованье за сентябрь. Все и мы с Андреем прямо воспрянули духом. Просидеть столько времени совершенно без гроша не совсем приятно. Андрей лечил себе зубы в хуторе Романовском, но так как ему нечем было платить, то перед концом он должен был временно прекратить это занятие и, пока не получили жалованья, не показываться зубодерше. Заболела в этот день испанкой наша хозяйка, и нам предстоит не очень интересное время, так как кроме нее никто в доме готовить не умеет, и вся стряпня и варка моментально остановились. Андрей с большим стараньем и вниманием начал ее лечить с целью скорее поставить на ноги.

18.10.1918. Уехал наконец в отпуск Михаил Петрович и, судя по его последним разговорам, можно ожидать, что он больше не вернется. Он жил у той же хозяйки, у которой раньше помещался Тимченко, и сам больше всех возмущался, что тот ничего не заплатил ей за 6 дней, а теперь сам почти за месяц предложил ей 12 рублей 50 копеек (купон) и говорил еще, что она осталась довольна. Нет ничего удивительного, что в некоторых местах жители остаются недовольными Добровольческой армией. Что можно ожидать от солдат, когда сами офицеры выкидывают такие штуки. Кроме этого номера поручик Пользинский вывернул еще другой, не менее некрасивый. Несмотря на то, что он получил деньги, он, располагая целыми 24 часами времени, не мог отдать те 25 рублей, которые за 2 дня перед этим одолжил на поездку у поручика Щелкунова. Забыть об этом он не мог, потому что об этом обстоятельстве ему несколько раз напоминали. В общем, народ пошел аховый, так что даже в компании своих офицеров волей-неволей приходится держать ухо востро. Ну и времена… Буквально все распустились и разболтались.

19.10.1918. Несколько дней тому назад нам пришла в голову мысль воспользоваться временно теми охотничьими ружьями, которые отобрали у иногороднего населения и хранятся здесь на складе в крепости, и немного поохотиться. Мы в этом отношении сразу же предприняли шаги и после целого ряда хождений по разным управлениям из-за обычной российской канцелярщины получили наконец сегодня разрешение взять на время для охоты по ружью. Но после того как мы явились в крепость с соответствующей бумажкой и осмотрели все эти ружья, то оказалось, что буквально ни одного из них нельзя выбрать, так как все они были лишь сплошной хлам. При всём желании нельзя было найти даже ни одной целой шомпольной одностволки.

На дворе в крепости стояли две довольно новые походные кухни; соответствующей заменой частей и винтов Андрей из этих двух кухонь составил одну, вполне исправную, и обменял ее на нашу старую. Таким путем наша батарея стала обладать вполне приличной кухней.

20.10.1918. Еще в то время, когда у нас не было денег, Андрей всё время говорил о том, что хорошо было бы хотя бы раз как следует поесть чего-либо мясного и сытного. Мучная пища его, как и меня, не совсем и не всегда удовлетворяла. Он в выборе блюда почему-то остановился на гусе и всё время мечтал о нем. Теперь, получивши деньги, мы могли превратить эту мечту в действительность. Хозяин наш поехал в хутор Романовский, и мы просили его купить гуся, а если гуси будут на базаре неважные и дороги, то поросенка. Он привез нам поросенка, довольно жирного и плотного, за 15 рублей. Зарезать этого поросенка мы просили хозяина, но он эту операцию проделал очень неудачно: во-первых, несколько раз дорезал его, а во-вторых, когда он его принес в кухню, по-видимому, уже совсем мертвого и положил в лоханку, чтобы обдать его кипятком, то поросенок выскочил из лоханки. Пришлось еще раз дорезать. Тем не менее, мы в этот день очень плотно пообедали и поужинали этим самым поросенком, причем оба раза ели его в кухне, а не в своей комнате, чтобы кто-нибудь из случайных посетителей во время обеда не мог бы к нам присоединиться.

21.10.1918. От нечего делать и от других непонятных причин почти все офицеры начали грызть эти несносные семечки. Здесь кроме наших обычных и белых тыквенных, очень сильно распространены сушеные арбузные семечки. Буквально все ходят и сидят и щелкают эту дрянь, от которой довольно-таки трудно отвязаться. Гуляя сегодня, я невольно обратил внимание на то, что несмотря на глубокую осень, холод и очень сильные ветры, здесь до сих пор на всех деревьях еще очень много листьев. Удивительнее же всего то, что эти листья сохраняют еще до сих пор вполне зеленую окраску и только кое-где слегка начинают светлеть. Кстати скажу, что здесь растут исключительно только одна акация и фруктовые деревья, других же пород в станицах мне пока еще не приходилось видеть. Мы с Андреем и прапорщиком Лукиным ходили сегодня в крепость пострелять в тире и испробовать наши винтовки. Результаты этой пробы были не особенно важные, так как теперь почти все винтовки запущены и расстреляны. У меня в винтовке во время стрельбы разорвался патрон, и прорвавшимися газами мне обожгло лоб, причем довольно много порошинок застряло в коже на лбу. Одно счастье, что глаза не пострадали.

22.10.1918. Утром Андрей раздобыл карабин австрийской работы. Его нашел какой-то мальчишка в канаве во дворе против нас и собирался уже нести его в станичное управление, а тут Андрей и перехватил этот карабин, который в настоящее время достать довольно затруднительно. Карабин совсем новый, только слегка заржавлен, и он принялся его сейчас же чистить.

У меня собралась небольшая компания, и мы сочинили пульку в преферанс. Вечером зашел к нам полковник Шеин45, и мы устроили с ним вторую пульку. Вообще нужно сказать, что у нас в доме, почти каждый день, собирается компания; иногда играем в преферанс, а то так сидим и разговариваем, и нужно сказать, что в большинстве случаев, всегда ведется собеседование на научные и серьезные темы. Сами же мы редко к кому ходим.

23.10.1918. Газеты принесли известия о перемирии между Турцией и союзниками. Участь Болгарии постигла и Оттоманскую империю. Условия, которые предложили ей союзники, отнюдь не являются для нее почетными и говорят о полной ее капитуляции. Дарданеллы открываются для прохода союзнической эскадры, и наша армия в недалеком будущем получит самую действенную поддержку от наших союзников. Только одна Добровольческая армия имеет право называть Державы Согласия своими союзниками, потому что за всё это время грозных и переменчивых мировых событий оставалась верна им и не переменила своей ориентации. Теперь, когда Германия стоит на пороге своего разгрома и находится накануне своего собственного «Бреста», не мудрено всем другим начать говорить о союзнической ориентации. Но вправе ли все они будут назвать Державы Согласия своими союзниками, если они во время успехов Германии устремили на нее свой взор. Этого нельзя сказать только про Добровольческую армию, и поэтому естественно, что она ждет от своих союзников самой широкой и действительной помощи.

В Австрии и Болгарии развивается революция, и эти государства начинают идти по знакомой нам дороге советов и прочих революционных комитетов.

24.10.1918. Наконец уехала Людмила Васильевна в Армавир; она почему-то боялась ехать, ей его положение казалось непрочным. Два дня тому назад она пришла к нам со слезами на глазах и жаловалась, что ее выгоняет хозяйка. С одной стороны, было ее жалко, как беззащитное существо, а с другой стороны, если подумать, то ей здесь совсем-таки незачем сидеть. Андрей прикрикнул на ее хозяйку и порекомендовал ей во избежание неприятностей несколько осторожнее обращаться с барышней. Тем не менее, Людмила Васильевна решила, к нашему общему удовольствию, уехать, потому что никому нет особого интереса брать на себя заботу об этой барышне. За это время, как мы услышали, умерла ее мать. Сестры, привезенные Ивановым, тоже уехали несколько раньше, и таким путем наш взвод освободился от не совсем желательного постоянного дамского общества, которое всех стесняло.

25.10.1918. Прочел сегодня в «Приазовском Крае», что 17 октября состоялась передача г. Могилева-губернского советской власти по какому-то дополнительному договору. В газете «Россия» было даже сказано, что большевики вошли в Могилев церемониальным маршем с музыкой. Таким образом, мое волнение хоть и было преждевременным, но оказалось не напрасным.

Как тяжело и печально знать, что судьба и жизнь твоих близких, как в Могилеве, так и в Москве, находятся в руках этих извергов, которых я при всем желании не могу назвать даже людьми. Положение их, безусловно, отчаянное, но помочь ничем и никак нельзя, остается только желать, верить и надеяться, что всё может обойтись благополучно – конечно, до известной степени. Когда же больше вдумаешься в это положение, то прямо страшно становится.

26.10.1918. Среди германских солдат, расквартированных на Украине, происходят довольно сильные волнения, начинает пахнуть от всех этих сообщений чем-то революционным. Последние сообщения с французского фронта говорят о полном разгроме австро-германских армий, и это обстоятельство еще более усиливает волнения и беспорядки внутри Германии. Близится и для нее час расплаты за русский большевизм и страдания сотен тысяч русских интеллигентных людей. Они производили у нас на Украине запись в красную гвардию и церемонились всё время с большевиками, теперь это можно порекомендовать им самим. С одной стороны, мне бы самому хотелось, чтобы они немного поближе и поосновательнее познакомились с этой прелестью, которую они без всякой совести разводили и поддерживали у нас, а с другой, – все-таки неприятно видеть власть темной массы где бы то ни было. С некоторых пор у меня каждый день сильно увеличивается и растет против большевиков такого сорта озлобление, которого я раньше не замечал. Раньше я готов был бороться и просто уничтожать их, так как людям такого сорта нет места на земле, теперь же по отношению к ним я замечаю в себе некоторые признаки кровожадности, под влиянием чего я способен на самое дикое обращение с ними.

27.10.1918. У большевиков появилась целая серия новых комиссаров, так например, они додумались до «комиссара паники» и «комиссара дезертиров». Прапорщик Отченашев ездил в имение Мяснянкина, расположенное недалеко от станции Овечка. Отец его служил там управляющим. Он рассказывал, что там везде – в доме, на огороде и в разных сараях и на стройках – валяются трупы большевиков, умерших от ран. В нашей армии санитарная и медицинская помощь налажена очень слабо, так как почти нет перевязочного материала и медикаментов, а у большевиков совсем абсолютно ничего нет, и раненые довольно редко выживают, в особенности теперь, когда благодаря холодам они застуживают свои раны; таким образом самые легкие раны влекут у них за собой в большинстве случаев смертельный исход. Страшно много гибнет их, но еще много больше их остается, и по своей численности они превышают нас в этом районе. Но, несмотря на это успех в военных операциях всё время склоняется на нашу сторону, хотя и у нас бывают временные неудачи. За последнее время их усиленно выпирает Добровольческая армия из пределов Кубанской области; это очищение идет довольно успешно; жаль только, что нам не повезло под Ставрополем в боях 15–16 числа. Но что же делать, если у нас не хватает сил; если мы сильно нажимаем в одном месте, то волей-неволей приходится ослаблять фронт в другом. Говорят, на этих днях, когда генерал Деникин объезжал фронт на Ставропольском и Армавирском направлениях, то он сказал: «Я вам натяну кожу, а то она больно коротка стала; натяните в одном месте, так она рвется в другом, натяните во втором, тогда она порвется в первом».

28.10.1918. Сегодня уехала компания из 7 офицеров из нашей батареи. Они перевелись на бронированный поезд к полковнику Гонорскому46. Среди них уехали Влад. Влад. Булгаков, Сапежко, «прощелыга» Шульман, пор. Выдренко, капитан Головач47; с остальными же двумя, подпор. Шпаковым и пор. Гросбергом48, я был довольно мало знаком. Некоторые из них были очень симпатичные, и жаль было, что они уехали, и они сами жалели, когда расставались с нами.

В «Приазовском Крае» прочел сообщение о том, что всё большевистское посольство во главе с Иоффе выперли из Берлина за распространение прокламаций на немецком языке и воззваний, призывающих население к волнениям, беспорядкам и массовому террору. Можно сказать, что они доигрались, хотя на них такое обращение мало действует. Немецкое посольство тоже отозвано из Москвы. Не будет ли этот разрыв Германии с Совдепией уже чересчур запоздавшим шагом со стороны Германского правительства.

29.10.1918. Андрей уехал в Новороссийск погостить к своему приятелю и устроиться как-нибудь с деньгами, которые лежат на его имя в Тифлисе в штабе пограничного округа. Холода в последнее время стоят довольно основательные. Мерзнешь днем и ночью. Почти весь день я провожу в кухне и ем вместе с хозяевами. В кухне все-таки немного обогреваешься, а когда ложишься вечером спать, то ежишься и жмешься, кутаешься и спишь в такой атмосфере, которая бывает только в погребе. Это обстоятельство до некоторой степени отравляет спокойное существование в этом краю, где тебя лично не трогают никакие дикие декреты и распоряжения неистовствующих комиссаров.

30.10.1918. Последнее время хозяева нас кормят очень хорошо. В двадцатых числах мы заплатили хозяевам 100 руб. за месяц. Сумма, конечно, по теперешним временам очень скромная, но мы в течение того месяца обедали у них довольно редко, получали только по утрам и вечерам закуску к чаю или кофе. Кроме того, хозяйка несколько дней болела, и тогда мы ничего не получали. Должно быть, эта плата показалась им достаточной, и они с большой охотой продолжают нас кормить и даже в усиленном размере. На днях они зарезали двухлетнего бычка и теперь ежедневно кормят нас мясом, даже 2–3 раза в день. Так что завтрак, обед и ужин состоят у нас из трех блюд, причем на третье подается хороший арбуз.

31.10.1918. Германия согласилась на все предложенные союзниками условия перемирия и подписала их. Нужно сказать, что условия крайне тяжелые для нее. Кроме очищения территории, в руки союзников попадает громадная военная добыча, после передачи которой Германия уже не в состоянии будет воевать. Кроме того, союзники получат 5 тысяч паровозов и 180 тысяч вагонов, весь флот Германии разоружается и вводится в союзнические или нейтральные гавани. Блокада же остается в силе. Хотя перемирие заключено на 30 дней, но из условий его определенно видно, что уже в дальнейшем война для Германии невозможна. Так что Мировую войну для Германии можно считать оконченной.

Прошло 52 месяца со времени начала этой кровопролитнейшей войны народов, из которых около 50 месяцев военное счастье, успех и победы сопутствовали германскому оружию, и только за последнее время успех резко склонился на сторону Держав Согласия, и, таким образом, эти 4 с лишним года войны закончились разгромом сначала союзников Германии, а затем полным поражением ее самой. Император Вильгельм отрекся от престола. Незадолго до этого было широкое изменение конституции, но и это не помогло. В здешних газетах промелькнуло сообщение, что император Вильгельм заявил, что он не считает возможным стоять во главе той армии, которая принимает такие позорные условия и поэтому слагает с себя верховную власть. Так это или не так, но факт в том, что теперь Германия в своем историческом пути стала на наклонную плоскость, идя по которой можно, повинуясь законам инерции и ускорения, докатиться до русской катастрофы. Итак, великая европейская война закончена – и в итоге 9 разгромленных государств: Болгария, Сербия, Черногория, Румыния, Россия, Бельгия, Австро-Венгрия, Турция и Германия. Нужно думать, что в будущем государства придумают более остроумный, чем война, способ разрешать между собою споры.

1.11.1918. Четверг. Наконец, 30‐го закончилось полное очищение от большевистских банд всей Кубанской области. Дон тоже весь уже очищен, и, кроме того, Донцы занимают уже целых три уезда в Воронежской губернии. В ночь на сегодня не повезло нашим частям, оперирующим в районе Ставрополя. Город был окружен со всех сторон, и предполагалось запереть там 40-тысячную большевистскую армию. Но сил у наших не хватило, и большевики прорвались оттуда в направлении на Торговую. Хотя наши заняли Ставрополь, тем не менее, говорят, нас сильно потрепали, так что в некоторых ротах Самурского и 2‐го офицерского49 полков осталось по 5–7 человек.

Люди гибнут массами, борясь с самыми ничтожными средствами против более сильного и по численности, и по техническим средствам врага всего цивилизованного мира. Но зато последнее время всех воодушевляет самая скорая и действительная помощь, главным образом вооружением, со стороны наших союзников, которых со дня на день ожидают в Новороссийске, так как, по сведениям, их эскадра частью уже вошла в Черное море.

В Германии развивается революция, появляются совдепы и прочие «симпатичные учреждения». В Болгарии и Австрии тоже идет «углубление». Таким образом, расчет большевиков на мировую революцию до некоторой степени оказался правильным. Нужно думать и надеяться, что все эти новоявленные революции не пойдут по большевистскому руслу. В Петрограде большевики устроили грандиозную манифестацию, процессия подошла к Германскому консульству, консул вышел и высказался за «интернационал». Нечего сказать, хороших товарищей приобрела себе Германия в лице русских большевиков. Желал бы ей на своей шее испытать всю эту прелесть. Но, как бы там ни было, пока сильны союзники, дни правительства Ленина и Троцкого сочтены.

Мы скоро получаем в большом количестве артиллерию, которой нам всё это время не хватало, и поведем беспощадную войну, находясь уже в совершенно других условиях, чем до этого времени. Дон, Южная армия и другие организации объединяются с нами, а с такой силой да еще с оружием союзников разговоры и шутки довольно плохи. Поговаривают о том, что наша дивизия перейдет на Украину. Ходят слухи о том, что генерал Деникин уже издает некоторые приказы на Украине и туда выехала целая комиссия от Добровольческой армии с целью взять на учет и выяснить количество военного имущества, амуниции, орудий и лошадей. Будет формироваться, думают, около 50 артил. дивизионов для Добровольческой армии, которая в скором времени, по особому приказу будет уже именоваться «Русской армией».

2.11.1918. Ночью пошел дождь; погода сразу смягчилась, и ветер стих почти совсем. Утром, когда я вышел на двор, состояние погоды было такое, какое у нас бывает только весной и даже не особенно ранней весной, а тогда, когда снег уже почти совсем сошел. Даже пахло в воздухе чем-то особенным, как будто весенним, как мне казалось. Деревья за это время сильно обнажились, и листья очень заметно пожелтели, хотя некоторые сохраняют еще почти зеленую окраску. Несмотря на присутствие в атмосфере чего-то весеннего, дыхание осени уже очень сильно стало заметно за последние дни. До сего времени только холода и сильные ветры напоминали о том, что лето уже кончилось. Интересная все-таки здесь осень, мало похожая на ту, которая бывает у нас. Теперь уже начинается дождливая пора.

Союзническое верховное командование опубликовало последний боевой приказ, в котором содержится обращение к армии. Приказ заканчивается словами: «Вы выполнили задачу, возложенную на вас родиной, враг побежден, он просит мира. Война закончена». Какое приятное чувство должно быть у этих людей, к которым в этом приказе обращаются. Нужно думать, что и для России скоро наступит такое время, когда Командующий Добровольческой армией издаст для этой армии в Москве приблизительно такой же боевой приказ, возвещающий о полной победе над большевиками. Только вместо слов «враг побежден» будет и должно стоять «враг разбит и уничтожен», потому что ни о каком мире с большевиками не может быть и речи. Здесь война идет на уничтожение, борьба ведется между совершенно разными началами, и никакое согласие недопустимо и невозможно.

3.11.1918. Почти весь день шел дождь. Последние вечера я проводил у полковника Шеина, где играл с ним и Василием Сергеевичем в преферанс. Замечательно милый, простой и симпатичный полковник, одним словом, славный человек, только немного медлительный и нерешительный.

Сегодня я почему-то не пошел играть к ним, остался дома и читал «Вестник иностранной литературы». Часов в 7 неожиданно явился Андрей, усталый, мокрый, полуголодный и полубольной. По его словам, условия передвижения здесь в настоящее время не особенно привлекательны. Англичан в Новороссийске всё еще нет, их поджидают и деятельно готовятся к встрече. Мы на днях переходим под Екатеринодар, в станицу Пашковскую, которая соединена с ним электрическим трамваем. Командира батареи в Екатеринодаре, по словам Андрея, капитан Владимиров ловил целый день, он по обыкновению был пьян «в лоск». Особых новостей он мне, в общем, не сообщил. Рассказывал только, что видел расстрел четырех матросов, причем одному из них стало дурно и он упал в обморок, но на него вылили ведро холодной воды для приведения его в чувство и после этого расстреляли.

В Новороссийске страшный шторм, ветром вырывает телеграфные столбы и сбрасывает железные крыши. Это, должно быть, и задерживает временно союзников. Выяснилось, что мы 6 числа переезжаем в Пашковскую, сегодня туда едут квартирьеры. Меня чуть было не упекли в эту поездку. А мне как раз почему-то сильно захотелось поесть завтра баранины, я попросил купить фунта 3. Но потом выяснилось, что я не поеду, а то я уже начинал жалеть, что мне не придется ее поесть.

Между прочим, хочу сказать, что в этих краях петуха называют «кочет», щенка – «кутенок», а скотину разного рода – «худоба». Не знаю, почему это ни с того, ни с сего пришло мне в голову, и я решил записать это. Бывают иногда довольно странные скачки в обычном, спокойном течении мысли. В газете сегодня нельзя было прочесть ничего нового, потому что по ошибке 2-я, 3-я и 4-я страницы представляли из себя буквально содержание вчерашнего номера, и только первая страница была с новым содержанием. Очень жаль, так как каждый день приносит много новых известий о событиях, которые имеют колоссальное значение для ближайшего будущего. Нужно согласиться, что мы переживаем теперь хотя и тяжелое, страшное, но крайне интересное время.

5.11.1918. Умер работник у хозяина, у которого живет шт.-кап. Дзиковицкий, пленный турок. Человек он был очень симпатичный и работящий. Андрей давал ему порезать табак, который мы получали из батареи. Заболел несчастный «испанкой», перешедшей в воспаление легких. Во время болезни всё боялся умереть здесь, в чужой стране, вдали от дома, от семьи. Немного не дожил до того времени, когда можно было бы вернуться на родину. Такая смерть очень тяжела и невольно наводит на грустные размышления. На днях во Львове погибло много русских военнопленных, ожидавших отправки на родину, во время столкновения, происшедшего между поляками и украинцами. Ничего не поделаешь: «лес рубят щепки летят», но все-таки очень печальный факт.

Получили жалованье за октябрь и всё донскими деньгами. Говорят, теперь Дон будет печатать для нашей армии деньги; нужно предполагать, что теперь такой задержки в получении монеты не будет.

Хозяева наши с утра ушли на свадьбу, и благодаря этому мы с Андреем просидели весь день голодными. Тоже «в чужом пиру похмелье» – нечего сказать. Завтра в 8 часов утра выступаем отсюда в Пашковскую, а мне нужно уже в 6 утра быть у канцелярии для наблюдения за погрузкой имущества батареи.

6.11.1918. Проснулся в 5 с половиной утра. Ночь спал крайне скверно: то по всему телу ползала неугомонная блоха, то замерзал и никак не мог отойти. Около 7 с половиной утра получили из Екатеринодара телеграмму от командира батареи, в которой указывалось, что впредь, до особого распоряжения, остаемся здесь. Со слов приехавших позже квартирьеров узнали, что в Пашковской абсолютно нет помещений. Недели полторы тому назад мы тоже собирались переехать и тоже были высланы квартирьеры, но их вернули ни с чем. Вообще у нашей батареи с переездом получаются всё какие-то неудачные истории. Теперь хотят всех нас перевести в центр станицы Кавказской, на Красную улицу. Андрей пошел уже с другими офицерами подыскивать там помещение для батареи.

На Украине начинают появляться дружины, признающие командование Добровольческой армии50. В «Голосе Киева» появился следующий приказ генерала Деникина, не знаю только, насколько это положение соответствует действительности: «Сего числа я вступил в командование всеми военными силами. Все офицеры, находящиеся на территории бывшей России, объявляются мобилизованными».

В германской и австрийской армиях происходят номера, похожие на то, что делалось у нас, причем матросы на этом пути у них также стоят впереди всех. В Киев прибывают бежавшие из своих частей австрийские офицеры со своими денщиками. Срывание погон и другие мерзости у них тоже практикуются. Каким бы культурным народ ни был, но темная, разнузданная толпа всегда будет бандой, способной черт знает на что, если ее во время не сумеют остановить. Будет печально, если в Германии разложение дойдет до нашего положения дел, хотя отчасти ей это полезно. «Победит тот, у кого окажутся крепче нервы» – это сказал в начале войны один из германских полководцев. Он надеялся на выдержку и дисциплину Германии, но, как видно, и у них не хватило нервов, а какая предстоит еще трепка всей нервной системы в связи с этой революцией…

7.11.1918. Переехали на новую квартиру на Красную улицу, к одним старикам. Комната хорошая, люди тоже очень симпатичные. Хорошо то, что комната всё время отапливается, и температура в доме очень приятная. Скорее можно сказать, что жарко, чем нормально. Плохо будет обстоять вопрос с питанием. Наши старые хозяева очень трогательно с нами распрощались, причем Андрей заметил даже на глазах хозяина признаки слез.

На Украине правительство Скоропадского окончило свое существование, и сам Павло Скоропадский ушел от власти. Власть перешла к генералу графу Келлеру51 и офицерским организациям. В газетах уже начинают называть Украину Малороссией. Насчет прихода союзников ничего определенного не слышно. Здесь поговаривают о том, что они направились в Одессу и Севастополь, а в одесских газетах помещают слухи о том, что они уже высадились в Новороссийске.

8.11.1918. После занятия нашими частями Ставрополя выяснилось, что большевики расстреляли там своего бывшего главнокомандующего Сорокина, сегодня это появилось в газетах. Сначала он расстрелял членов какого-то комитета, а затем его объявили контрреволюционером и вне закона. После этого он отправился в Ставрополь, где его поймали и посадили. Один из красноармейцев пришел к нему в тюрьму и без всяких лишних слов убил его из револьвера, объясняя этот поступок тем, что Сорокин объявлен вне закона и поэтому всякий имеет право сделать с ним всё что угодно52. Веселый народ эти большевички, только зря они не стреляют сами в себя и во всех своих на том основании, что их самих союзники объявили тоже вне покровительства законов.

В Пятигорске во время празднования годовщины октябрьской революции были расстреляны генерал Рузский53, бывший министр путей сообщения С.В. Рухлов54 и много других видных лиц. Нечего сказать, хорошая амнистия, о которой перед этим днем они всё время писали.

Шаляпин, судя по газетам, тоже оказался порядочным шутником в дни большевизма: сочиняет какие-то большевицкие гимны, за что не забывает получить 100 000 руб. и предлагает беспощадно расправляться с врагами советского правительства. А в прежнее время пел перед государем «Боже, царя храни» на коленях. Публика всё такая, что любит шутить не только с убеждениями, но и со своей собственной персоной. Когда-нибудь с ними в их духе пошутит кто-нибудь другой, но уже несколько более серьезно. Такие штуки начинают уже приедаться и надоедать другим, смотрящим на вещи несколько иначе, чем эти господа. Достал в библиотеке очень популярную книжонку о беспроволочном телеграфе и просидел над ней вечер.

9.11.1918. Утром Андрея вызвали в канцелярию и сообщили ему, что он посылается в командировку в Новороссийск с целью походить там по складам и привезти всё, что можно, для нашей батареи. Около 4 часов он получил все нужные бумаги, пришел домой и сказал, что меня тоже командируют вместе с ним. Я наскоро собрался, и в 6 часов мы выехали из Кавказской вместе с юнкером Кононовым и добровольцем Мусиенко, гимназистом 7 класса.

Всё это время, начиная с момента прибытия в Добровольческую армию, я никуда и ни за чем не ездил и передвигался только вместе с батареей. На станции Кавказской народу тьма, места все заняты, кругом лежат и сидят на всем, на чем только можно. За последнее время, живя в Кавказской, я отвык от таких картин. Там живешь всё равно как в мирной обстановке, а приезжаешь на станцию и видишь знакомую картину войны. Выехали из станции Кавказской в 11 часов ночи. Ездить теперь здесь отвратительно: тесно, никаких удобств, все ругаются, в офицерском вагоне 3‐го класса холодно и неуютно. Всю ночь до самого Екатеринодара мы с Андреем сидели и разговаривали. Говорили главным образом о семейной жизни, о хороших отношениях и о прочем.

10.11.1918. Около 7 утра приехали в Екатеринодар. Здесь на вокзале точно такая же давка. Люди спят везде в самых разнообразных позах, даже шкаф (вроде прилавка в буфете) использовали для этой цели. Офицеры спят не только сверху, но и внутри этого прилавка, на нижней полке. С большим трудом удалось нам достать местечко у стола и успеть закусить. В 8 с лишним выехали дальше. На этот раз забрались в отапливаемый вагон 2‐го класса, где я и завалился спать на верхней полке. Проснулся я уже под Новороссийском, когда мы проезжали туннель. Тут 2 туннеля: через один поезд идет минут 6, а через другой минуты 2 с половиной.

С вокзала мы поехали на извозчике в город, к коменданту. Ехали мы всё время по набережной бухты. Сюда в это время как раз подходили суда союзников: два истребителя, английский крейсер «Ливерпуль» и французский 6-трубный крейсер-броненосец «Эрнест Ренан». Говорят, что их сегодня еще не ожидали в Новороссийске, и потому к встрече ничего не было подготовлено.

Между прочим, с их приходом получилась довольно интересная история. Так как никто не выехал их встречать, то они подошли к бухте с белым флагом и в полной боевой готовности. Всё было сделано чисто по-русски: всё время ожидали и писали о приходе союзников, а когда они пришли, то ничего не оказалось готовым, и те, не видя никого, выбирали сами себе места для стоянки и, кроме того, подходя к Новороссийску, не могли решить, кто в нем находится. Уже на наших глазах начали в городе прибивать флажки и устраивать арки для встречи.

Устроились мы в офицерском общежитии, большом, холодном, совершенно не отапливаемом помещении (признаков печей там не было), абсолютно без всяких удобств. Отсюда сейчас же пошли к одному знакомому Андрея, его товарищу по выпуску из Ташкентской школы, прапорщику Долганову55. Он рассказал нам интересный случай из времени взятия Новороссийска Добровольческой армией: в то время, когда Добровольцы обстреливали находящихся в Новороссийске большевиков, немецкие и турецкие суда, стоящие здесь же в бухте, подняли белые флаги. Около 11 часов вечера мы отправились к себе в общежитие ночевать.

Здесь в эти дни свирепствовал норд-ост. Таких ветров я еще ни разу не видел: на ходу буквально останавливало и сносило в сторону. От вокзала к городу там ходит небольшой паровозик с несколькими вагонами, вроде трамвая. В Новороссийске эта комбинация называется «кукушка». Так вот, эту самую «кукушку» останавливал встречный ветер. Город окружен горами версты в 2–2,5 высотой. Из какой-то щели в этих горах и дует такой ветер. В общежитии, до которого нам пришлось идти версты три из города, мы легли, конечно, не раздеваясь, закутались в одеяла и шинели, а я оставил для теплоты на голове фуражку.

11.11.1918. Утром в этом самом общежитии дали нам теплой воды и предоставили возможность послать человека за хлебом, который тот и принес часа через 1,5. В России, как посмотришь, живут все комики и шутники. Из того, что офицеры добровольно взяли в руки винтовки и делают всё сами, публика, очевидно, вывела заключение, что они могут теперь ездить черт знает как, жить где угодно, спать как угодно, абсолютно без всяких удобств и питаться также, чем придется. Такое обращение вошло в моду не только со здоровыми, но и с больными и ранеными офицерами, которые находятся поистине в ужасных условиях.

Около 1 часу дня произошла официальная встреча союзников. Около 2-й пристани, куда они подъехали, был выстроен караул из офицеров Сводно-гвардейского полка. Комичное впечатление произвели французские матросы. Шли они в своих шапочках с красными кисточками довольно свободно, причем один из них, находясь в строю, вел на цепочке фокстерьера. В гостинице «Европа» в честь приезжих гостей был устроен обед, а матросов потчевали в Народном доме. К вечеру появилась на улицах уже несколько подвыпившая «союзная» публика. Говорят, что союзники пришли в восторг от нашей водки и довольно сильно навалились на нее. Рабочее население Новороссийска, среди которого много большевиков (по окраинам там вечером, как говорят, опасно появляться в военной форме), по-видимому, не с особой радостью встретило союзников. Говорят, что как только показалась союзная эскадра, то среди толпы, наблюдавшей ее подход, слышались такие слова: «Это наш флот идет кадетов бить, а не союзники» или «Чего они идут, когда их никто не просит». Многим гуляющим теперь пока еще на свободе не мешало бы повисеть на прочной веревке, хотя бы минут 15, этого было бы достаточно.

Ветер немного утих, хотя оставался еще довольно сильным. Один лейтенант при разговоре с нами сказал, что эти дни норд-ост дует еще очень милостиво. «Настоящий норд-ост, – сказал он, – кладет вас, когда вы выходите из-за угла, на обе лопатки и катит вдоль улицы, вот это норд-ост». Не мудрено, что так часто срывает железные крыши и выворачивает телеграфные столбы.

Вечером мы были в кафе «Чашка чая». Я давно не был в кафе, не слыхал музыки. Было очень приятно посидеть и помечтать о Москве, где я так хорошо и замечательно симпатично проводил время в кругу своих. Теперь же остается только погрустить о том времени да пожелать, чтобы со всеми моими всё обошлось как можно более благополучно. О себе и о своем настроении не приходится особенно много говорить в теперешнее время; еще много времени пройдет до восстановления более или менее нормальной жизни и до того момента, когда я буду в состоянии вернуться к своим мирным занятиям.

12.11.1918. С утра начали ходить по разным складам и учреждениям, разыскивая подходящее имущество для батареи. Когда мы были у военного губернатора, то там один полковник Генерального штаба приказал спросить в нашем присутствии дежурному телефонисту о том, находится ли англичанин Керн сейчас в гостинице «Европа» или нет, а затем, обращаясь к нам и показывая серебряный портсигар, сказал: «Не представляю себе, каким образом этот портсигар англичанина оказался у меня в кармане. Ну и нализался же вчера этот англичанин». Как видно, их солидно угостили.

В этот день нам пришлось походить довольно много; концы все-таки порядочные, а на извозчике за свой счет нет смысла ездить. Мимоходом я заходил во все книжные магазины, которых здесь совсем не много. Хороших книг здесь совсем не достать. Нашел я только Ницше и один томик Сен-Симона. По дороге из Екатеринодара в Новороссийск и здесь каждый день на улицах и в кафе я встречаю одного подпоручика-летчика, с которым я не был знаком, но с которым мы встречались в Гатчине, в клубе за игрой. Это выяснилось после того, как мы с ним разговорились. Вечером мы были в довольно приличном кинематографе.

13.11.1918. Утром получили ордер из Военно-промышленного комитета и затем начали получать и упаковывать те предметы, которые были отпущены для нашей батареи. Пока мы упаковали всё это, перевезли на вокзал и сдали на литер в багаж все эти 37 мест весом в 55 с половиной пудов, наступил уже 7-й час вечера.

В город не хотелось возвращаться, и мы решили как следует поесть на вокзале, тем более что утром только выпили теплой водицы и съели небольшой кусочек хлеба. Андрею продуло в этом общежитии шею, и он всё время держит голову на бок. Чай на вокзале подают без всего, и поэтому, когда мы заказали себе его после обеда, то официант сделал какую-то зловещую физиономию и сказал: «Я вам удружу по кусочку своего собственного сахару». При расчете пришлось заплатить около 35 рублей за всю эту музыку. Одним словом «удружил», посчитав за эти 2 куска больше 3 рублей. Тут целая возня с деньгами: одни берут, другие не принимают. Всё время слышим такие разговорчики: «Вы обязаны принять эти деньги, да кроме того у меня других нет». «А я их не принимаю» или «Хорошо, я их возьму, но сдачи вам не дам».

Около 11 вечера выехали из Новороссийска, забравшись в вагон 2‐го класса. Ночью в наш вагон залезла группа пьяных казаков и начала рассаживаться чуть ли не на ноги спящим офицерам. Им заявили, что здесь офицерский вагон, но это на них мало подействовало, и один из них даже буркнул в ответ: «Ну, так что же, еще неизвестно, кто кем держится, мы вами или вы нами». После таких слов всю эту веселую компанию моментально выпроводили из нашего вагона. Эта публика имеет не совсем правильное представление о своих собственных заслугах и воинской доблести, которые, вообще говоря, не очень-то далеко и простираются. Сколько раз я слышал, как наши офицеры останавливали их во время «тиканья» нагайками и вновь гнали в наступление.

14.11.1918. Утром прибыли в Екатеринодар. После легкой закуски, не в зале, а внутри буфетной перегородки, отправились походить по городу. На одной из улиц совершенно случайно встретили m-me Кавернинскую, жену бывшего директора Могилевской городской электрической станции. Выехала она из Могилева в середине октября. Относительно наших она ничего подробно не знает, но думает, что они тоже должны были выехать. Большевики вошли в город 25 октября нов. ст.; немецкая же комендатура оставалась там до 30 числа, причем немцы всячески содействовали выезду интеллигенции. В распоряжение Союза земельных собственников немцы предоставили для выезда 1 или 2 поездных состава. Бюргер и Фибих56 еще раньше исчезли из Могилева, а затем все, кто только мог, тот и выезжал. Так как она куда-то торопилась, то направила нас к своему мужу полковнику57 (я раньше не знал, что он военный). Он нам несколько подробнее рассказал то же самое. Положение наших очень неважное, и я ломаю голову и не знаю, выехали они из Могилева или остались там. Оставаться там немыслимо при существующих условиях, а с другой стороны, как они могли выехать с такой семьей и без денег и куда? В общем, очень печально; не знаю, что и думать.

Перед отъездом в Екатеринодаре встретились с командиром батареи. Он благодарил Андрея за службу. До Кавказской мы доехали вместе с полковником Голубятниковым58. Он рассказывал нам про последние бои под Ставрополем. Между прочим сообщил про интересный случай с одной группой пленных большевиков. С ними занимался военным строем какой-то унтер-офицер, который во время занятий пользовался общепринятыми ругательствами. Когда он дал «оправиться», то из строя вышли 2 человека и заявили, что они не позволят себя ругать, так как они русские офицеры. За такое признание их через весьма малое время расстреляли по приговору военно-полевого суда. Если среди пленных большевиков попадаются офицеры, то им, конечно, уж нет пощады. Рассказывал он еще, как прапорщик Горохов из Ростова во время боя удрал в тыл. Его тоже моментально расстреляли по приговору военно-полевого суда.

Приехали мы в Кавказскую уже в 10-м часу вечера; так как подвод в станичном правлении нельзя было достать для перевозки имущества, то остались там ночевать. Мы за эту командировку достаточно устали, и хотелось уже один день поспать как следует. Андрей нанял на хуторе Романовском номер в гостинице и предложил там устроиться, а не сидеть до утра на вокзале. Номер был довольно ужасный и грязный и кроме того стоил 15 руб., что никакого успокоения не мог нам дать во время нашего в нем пребывания. Я сильно возмущался такой ценой за такой отвратительный номер и чуть не выгнал хозяина, когда он что-то хотел возразить мне на то, что я назвал цену большевицкой.

15.11.1918. Утром вернулись, наконец, в свою квартиру в станице Кавказской. Здесь за это время не произошло почти никаких изменений. Довольно серьезно заболел только Николай Николаевич Яшке. Для батареи за это время тоже ничего не получили. Привезли только откуда-то несколько шинелей и полушубков довольно слабого качества. Нужно думать, что только через некоторое время мы обзаведемся всем необходимым. Пока в Новороссийск прибыл только один транспорт союзников, другие пока ожидаются. Когда мы были в Новороссийске, то один офицер рассказывал нам, что будто бы англичане говорили, что они доставят нам полное обмундирование и снаряжение на армию в 150 тысяч человек, начиная от носового платка и кончая орудиями. Хорошо, если бы это было действительно так.

На Украине, или Малороссии, как ее теперь называют, в газетах прямо не разберешься, что делается. С одной стороны, там уже нет как будто гетмана, а с другой, получается, что власть его еще существует. Крестьянское восстание там разгорается. Петлюра то почти было соединился с большевиками, как здесь писали, то он разбил где-то большевицкий отряд на голову. Несколько отраднее то, что немецкое революционное правительство, по всем признакам, начинает понемногу отстраняться от русских большевиков. Послов Советской республики начинают изгонять почти из всех государств, и пребывание Иоффе в Берлине признано немцами нежелательным. Одним словом, все они в довольно некрасивом положении, а все-таки не унывают. Втемяшили себе в голову, что революция это то же самое, что уголовные преступления, и удивляются, если таких «передовых людей», как наши «товарищи» не везде соглашаются переваривать. Везде люди, не связывающие двух слов, читают публичные лекции на тему: «Перспективы мировой революции», а тут вдруг их представителей с треском гонят вон; но в некоторых местах с ними еще считаются.

До сих пор не могу понять, почему в Киеве в течение всего лета терпели пребывание представителя советской мирной делегации. Всё лето на Бибиковском бульваре провисел этот отталкивающий флаг узаконенного беззакония, эта красная тряпка – символ легализации бандитизма, при одном виде которой в памяти болезненно оживляется всё то безобразие, весь тот ужас, в котором тонут несчастные Москва и Петроград. Совершенно случайно вспомнил один случай с этим самым Раковским, про который рассказывал мне Томилов, когда я еще был в Киеве. Во время ранения Ленина 3 офицера Астраханской армии в погонах и со своими шевронами пришли к Раковскому и начали выражать соболезнование по случаю этого ранения. Тот возмутился и почти крикнул: «Что это за издевательство». Они ему ответили: «Обождите, мы еще не всё сказали. Когда будет убит Троцкий, мы тоже придем выразить свое сочувствие», – и с этими словами удалились.

16.11.1918. Ездили в хутор Романовский на хозяйской лошади за керосином. Со вчерашнего дня опять стало тепло и даже, можно сказать, жарко. Такая погода очень сильно, как я уже раньше говорил, напоминает весну. Солнце очень ярко светит, по дороге ходят и перелетают грачи, распевают какие-то птички, которые похожи на наших жаворонков, и даже в атмосфере чувствуется какая-то весенняя влажность и мягкость. Прямо удивительно, какие дни бывают здесь уже глубокой осенью; до сих пор еще без настоящих дождей и невольно сопровождающей их грязи, так что пока здешнюю осень можно назвать приятной и не такой надоедливой как у нас. Несмотря на то, что мы во время командировки проели, кроме казенных суточных 3 руб. 24 коп., больше 350 руб. своих денег, мы питались в общем не так уж хорошо и в разных местах ели разную дрянь. Результаты этого теперь сказываются, и мы с Андреем получили солидное расстройство желудка. Я от этого нездоровья избавляюсь очень быстро тем, что ем всё что попало, не обращая на желудок никакого внимания. Такое лечение, вообще говоря, нельзя назвать правильным, но в применении ко мне оно пока что оказывается действенным. Андрей же, несмотря на некоторую диету и лекарства, собирается проболеть подольше.

17.11.1918. Полученное для нашей батареи имущество складывают теперь в крепости в сарай, у которого поставлен караул. В караул ходят пока только одни офицеры. Сегодня мы попали на это дежурство, но Андрей подал рапорт о болезни, так что я ушел с другим в этот караул, а он остался дома дежурить по ватер-клозету. Публика в карауле вся своя, так что чувствуешь себя довольно свободно, хотя стоять на посту весьма надоедливая штука. Невольно вспоминаешь, как стоял в школе на посту, и чувствуешь неизгладимую разницу между тем и этим. У подпоручика Яшке всё еще держится высокая температура, и он начал чувствовать себя настолько неважно, что его отвезли сегодня в войсковую больницу. Хотя говорят, что у него нет ничего опасного и что это только испанка в довольно сильной форме, но у меня такое чувство почему-то, что он больше не выздоровеет. Хотя я считаю себя свободным от всяких примет и предчувствий, но тут я почему-то вспомнил умершего пленного турка, которого дня за 2 до смерти, тоже отвезли в эту самую больницу, и здесь мне тоже безо всяких по-видимому оснований показалось, что бедного Яшке постигнет та же участь.

18.11.1918. 16 числа был год со времени разгрома нашего имения и имения Андрея. Нечего сказать, приятная годовщина этого гнусного и чисто разбойничьего темного события. В прошлом году я, как и многие другие в это время, думал, что это позорное большевицкое правительство продержится очень недолго и вместе с ним наступит конец разным «углублениям революции» и тому подобным безобразиям. Я вспоминаю теперь, как Оля год тому назад говорила, что она предчувствует, что так легко всё это не окончится и что настанет страшное гонение и резня интеллигенции. Тогда я почему-то не думал, что положение в России дойдет до такого кошмара, и пробовал успокоить ее в этом отношении, соглашаясь отчасти с мнением большинства, которые говорили про создавшуюся обстановку так: «Чем хуже – тем лучше». Но делалось хуже и не становилось лучше, и это постоянное «хуже» не влекло за собою конца. Теперь невольно соглашаешься с ее предчувствиями, которые довольно редко ее обманывали, в чем я уже имел случай не раз убеждаться за это время. Мне вспоминаются следующие слова А.К. Шеллера: «В жизни, как в море, нередко случаются внезапные бури, смущающие ее будничный покой. Мы приходим в замешательство, спешим отстоять себя, бросаемся из угла в угол, сталкиваемся с близкими, воюем за свое существование, теряем рассудок… Но вот, мало-помалу буря стихает, ее следы исчезают, мы успокаиваемся и хладнокровно осматриваемся кругом. Кое-что из нашей прежней обстановки погибло, кое-что надорвалось и в нас самих; но наступившая тишина все-таки дает нам возможность плыть дальше и с обломанными мачтами и с попорченным рулем и с ослабевшими силами, – и мы пускаемся в путь».

19.11.1918. В 5 часов утра умер в больнице Николай Николаевич Яшке. От чего он умер, так и неизвестно: одни говорят, сыпной тиф, другие – испанка в сложной форме. Человек он был совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни. Постоянно нуждался в посторонней помощи, ничего не умел сам для себя сделать. Умер он 37 лет от роду, и до самой своей смерти не знал за всю свою жизнь ни одной женщины, о чем он сам несколько раз говорил в минуты откровения. Он был уроженец Москвы, и мы не раз мечтали с ним о том, как мы попадем туда с Добровольческой армией. Он всё время говорил о том, как мы в ресторане «Прага» будем есть белорыбицу. И тут глупая простуда и слепой случай унесли его в могилу. Смерть его вообще как-то неприятно подействовала на меня, и, кроме того, жаль его как человека. Но «живя на кладбище, всех покойников не оплачешь», и потому такому настроению поддаваться не приходится.

20.11.1918. Около 12 часов состоялись похороны Николая Николаевича. Все офицеры нашего полка и часть солдат шли за гробом в строю с винтовками под звуки похоронного марша, и я, конечно, в том числе. Хоронили его с соответствующими почестями за счет офицерства нашей батареи. На кладбище, при опускании гроба в могилу, был дан троекратный ружейный залп. С кладбища мы возвращались тоже строем, причем с места пошли под шумный и веселый марш. Довольно странный обычай возвращаться с кладбища с веселым маршем. Несмотря на то, что похоронный марш оркестр исполнил довольно плохо и идти под него, не сбиваясь с ноги, было очень трудно, тем не менее, как говорили полковники, мы шли очень прилично, причем видна была известная сколоченность.

21.11.1918. На этих днях вернулся из Анапы поручик Пиленко59, командированный туда к себе домой за вином. Получили мы с Андреем по 3 бутылки белого и красного вина. Вино это очень молодое, нельзя назвать его очень хорошим, но все-таки немножко выпить было довольно приятно. Довольно печальный случай получился из-за этого вина с прапорщиком Добровольским. Он довольно основательно подвыпил и в таком состоянии появился на вечере в хуторе Романовском. Номеров он там никаких не выкидывал, так как его довольно быстро оттуда отправил кто-то из офицеров домой. Тем не менее, это дошло до командира, который арестовал его на 7 суток и отправил в Екатеринодар на гауптвахту. Дело это может принять еще более серьезный оборот, так как не особенно давно был приказ генерала Деникина о том, чтобы офицеры, замеченные в нетрезвом состоянии в общественных местах, подвергались строгим взысканиям, вплоть до разжалования в рядовые. Если этот случай окончится только 7 днями ареста, то можно сказать, что Добровольскому не мешает немного посидеть, потому что он, как человек и как офицер, вполне заслуживает такого с ним обращения, не за этот именно случай, а во всех других отношениях. Печален только тот факт, что кто-то из младших офицеров донес официально командиру об этом случае на вечере.

22.11.1918. По газетным сообщениям, большевики в данное время направляют главные свои усилия на борьбу с Донской и нашей армиями. В этих районах они сосредотачивают довольно крупные силы. Но изо всех этих усилий у них ничего не получается. Донцы за последнее время одерживают довольно крупные победы: забирают в плен много красных и захватывают много технических средств и снаряжения. Кроме того, некоторые части красных на этом фронте целиком уничтожаются. Наша армия на Ставропольском направлении тоже ведет с ними очень успешную борьбу и наносит им очень чувствительные удары. Дела в общем обстоят хорошо. Было бы значительно веселее, если бы помощь от союзников подходила бы быстрее, а то пока что это всё идет медленно.

23.11.1918. Прямо-таки приходится удивляться русским людям. Казалось бы, что теперь все борющиеся с большевизмом должны были сплотиться как можно теснее, а не преследовать ни собственных выгод, ни каких-нибудь других идей. Но на деле выходит наоборот. Рада в последнее время начинает артачиться, и между армией и ею назревает конфликт. Донской атаман генерал Краснов, несмотря на то, что союзники признали главенство только Добровольческой армии, не хочет предоставить все свои силы в распоряжение генерала Деникина. В газете сегодня сообщается, что союзники оставляют в распоряжение Добровольческой армии те танки, которые предназначены для Донской армии до тех пор, пока генерал Краснов не признает единое командование в лице генерала Деникина. Всякие такие несогласия отдаляют окончательный разгром большевизма, а между тем каждый лишний день владычества компании Ленина и Троцкого приносит неизгладимый вред. Вечером мы с Андреем у одного казака-кожевника, к которому мы зашли посмотреть товар, разговорились с его сыном, который служит в «волчьей сотне» полковника Шкуро. Он нам говорил, что во время их набега на Кисловодск они освободили оттуда больше 500 офицеров и, кроме того, бывшую великую княжну Ольгу Николаевну, которая теперь ездит с их отрядом вместе с женой полковника Шкуро60. Он уверял даже, что Ольга Николаевна принимала парад их отряда, а в Кисловодске она жила под чужим именем61.

В газете «Россия» не так давно были сообщены ужасные подробности расстрела всей царской семьи, описанные со слов приехавшего из Сибири генерала Гришина-Алмазова62. Чему теперь верить, прямо-таки не знаешь.

24.11.1918. В первый раз в жизни ел сегодня соленый арбуз. Здесь приготовляют еще зеленые маринованные помидоры и, как их здесь казаки называют, «бадражаны» вместо баклажаны. Это довольно вкусная и очень острая вещь; арбуз же мне соленый совсем не понравился. Весьма возможно потому, что я совсем не привык к такого рода комбинациям. Вечером устроили довольно веселую игру в «железку». Выиграл я около 300 руб., но так как игра была достаточно крупная, то эту сумму нельзя было бы назвать даже нормальным выигрышем. Андрей всегда возмущается, когда я играю в карты, но теперь он ничего не говорит.

25.11.1918. Сегодня я опять почему-то попал в дежурные, на этот раз только по батарее. В караул начали назначать теперь солдат, а в качестве караульных начальников – прапорщиков. За последнее время в батарею начало прибывать довольно много солдат из мобилизуемых. Компания всё не совсем надежная. Последняя группа в 92 человека перед отправлением сюда из Ставрополя устроила митинг и даже, как говорят, начала срывать с офицеров погоны. За это дело 8 человек из них расстреляли там же на месте, и только 84 прибыли к нам. Наиболее ненадежный элемент представляют собою мобилизованные из станицы Песчанокопской, они попали как раз в наш и 3-й взвод. Их, по всей вероятности, будут держать построже.

Вообще нужно сказать, что в армии нет той дисциплины, которая была до революции; распущенности среди солдат довольно много. При прежних условиях можно было бы в кратчайшее время привести всю эту митингующую компанию в надлежащий и приличный вид. При теперешних условиях на это нужно несравненно больше времени. Андрея командир батареи назначил артиллерийским каптенармусом, подметив в нем известную хозяйственность и любовь к разного рода оружию и инструментам. Он же всё еще до настоящего времени возится с лечением желудка. Вечером пошел легкий снег, на улицах забелели дорога и крыши. Чем-то приятным и родным повеяло от этого случайно и ненадолго запорошившего крыши домов и землю мокрого снега.

26.11.1918. Снег шел всю ночь, и к утру открылась уже санная дорога, так как толщина снежного покрова доходила уже до 3–4 вершков. Стало довольно холодно, и ноги начинают уже подмерзать на улице. Я вообразил, как мерзли бы мы, если бы до этих пор оставались жить у Рудичевых. Здесь все-таки в комнате всё время держится нормальная температура. Никак только не можем устроиться со столом, с нашей кухней одно безобразие. Считается, что мы состоим на казенном довольствии, а между тем там варят такие обеды и ужины, к которым редко бывает можно притронуться. Несколько раз возбуждали вопрос о том, чтобы нам выдавали вместо казенной еды деньгами или те продукты, которые на каждого из нас отпускаются натурой, но из этого ничего не вышло. Пришлось махнуть на кухню рукой и питаться, пока можно, на стороне за свои деньги. В этом, конечно, мало интересного.

Вечером собралась опять компания поиграть в «железку». Я принял в этом деле участие, но на этот раз не совсем удачно, так как эта комбинация обошлась мне свыше 600 рублей. Андрей страшно возмущался, узнав про этот номер, и всё время брюзжал и ворчал. Я же ему доказывал, что всякая неудача, в том числе и проигрыш, оказывают на человека некоторое хорошее влияние и имеют отчасти воспитательное значение, так как приучают человека к известной выдержке, спокойствию и заставляют его спокойнее относиться ко всему, конечно, в том только случае, если этот проигрыш не настолько велик, что заставляет себя чувствовать в течение очень долгого времени. На меня лично иногда проигрыши действуют очень хорошо; получается невредная встряска, которая отнюдь не мешает среди общего равновесия. Как бы там ни было, я успокоил Андрея тем, что сделанного не поправишь, а поэтому говорить об этом много не приходится. На жизнь деньги у нас еще остались, а покупку каких-либо вещей придется отложить до более благоприятных финансовых обстоятельств.

27.11.1918. Сегодня по случаю девятого дня со смерти Яшке устраивали общую панихиду в главной церкви станицы. Андрей всё еще не может прийти в себя после моего проигрыша и продолжает на меня дуться. В общем, живем мы с ним очень хорошо, несмотря на то, что характеры и привычки у нас совершенно различные. Он ведет всё хозяйство нашей общей и несложной жизни, моет после чая посуду и следит за порядком и чистотой. В этом отношении я ему вполне доверился и почти всегда соглашаюсь со всеми его проектами. Деньги у нас тоже общие и тратятся они также на общие потребности. Когда я выигрывал, то деньги тоже поступали в общее распоряжение. На себя лично каждый в месяц тратил очень немного и приблизительно одинаково. Жаль только то, что за последнее время он стал очень раздражителен, волнуется и возмущается из-за всякой мелочи и усвоил себе привычку немилосердно ругаться и выражаться не совсем литературными сравнениями. Я нередко его останавливаю и сам никогда не ругался еще в жизни, но это на него не действует.

28.11.1918. Нескольких офицеров нашей батареи отправили в Керчь. Поговаривают о том, что скоро части Добровольческой армии будут выдвинуты на Украину. Если судить по газетам, то там такое положение, что спасти его может только скорый приход союзников и нашей армии. Как оказывается, борьба с большевизмом и анархией даже для организованной армии совсем не такое легкое дело. Нужны очень большие силы для того, чтобы не только восстановить, но и поддерживать порядок. Когда я ехал сюда в армию, то мне казалось, что восстановление порядка пойдет значительно более скорыми шагами, чем всё это получается на самом деле. Чересчур уж сильно распустился народ, и, кроме того, среди всех сил, борющихся с Совдепией, нет того единения, которого можно было бы ожидать. Кроме того, советские войска представляют собой теперь нечто уже значительно лучше организованное, чем раньше. Иногда они выдерживают очень упорные бои и дерутся с большим ожесточением. Рассказывают, что недавно большевики атаковали в пешем строю наш бронированный автомобиль и, подбежав к нему вплотную, с редкой яростью набрасывались на него, били по бронированным щитам прикладами и в бессилии кололи их штыками.

29.11.1918. У нашей хозяйки есть несколько интересных кур и петушки совсем небольшой величины. Куры эти относятся к породе «корольков». Один из этих петушков всё время взлетает на бочку и почти беспрерывно кричит своим тоненьким голоском, а другой важно расхаживает по двору и очень часто даже задирается с людьми. Догонит кого-нибудь, подскочит и ударит крыльями по ноге. Довольно забавна вся его манера задираться, в особенности, если принять во внимание, что сам он по величине только немного превосходит голубя. Хозяйка говорит, что он в драке побивает и больших петухов, и даже индюков.

По вечерам мы с Андреем обыкновенно читаем. Он по-прежнему изумляет меня своим быстрым чтением: в очень короткое время он проглатывает что-то очень много страниц и успевает прочесть раза в три больше, чем я. В последнее время я занялся чтением Шеллера-Михайлова; и нахожу, что он совсем не так скучен, как мне казалось раньше. За этот год я сильно пристрастился к чтению и с большим удовольствием просиживал в Могилеве целыми днями и вечерами за книгой. Сколько раз невольно вспоминаешь свои гимназические годы и до глубины души возмущаешься тем времяпрепровождением, которое в то время казалось более интересным, и занимательным. За те свободные часы и дни, которые тогда тратились на пустую игру в карты и на выпивку, которая нередко принимала не совсем красивые и интересные формы, можно было очень многое прочесть и вообще значительно больше сделать для своего развития и образования, чем это было сделано на самом деле. Скверно то, что сознаешь это всё значительно позже, чем бы это нужно было. В этом виноваты и мы сами, и общая постановка дела, и общая всем русским черта, благодаря которой «у нас всё делается своевременно или даже несколько позднее», вследствие которой мы всегда бываем умны только задним умом. В этом всё наше несчастье.

30.11.1918. Сегодня день Ангела Андрея. Совершенно случайно этот день ознаменовался приятным и радостным событием. За всё это время мы получили сегодня первую весть относительно положения нашего дома. Андрей получил из Киева от Нади Сазоновой письмо, в котором она сообщает, что наши перед вступлением большевиков в Могилев переехали в Гомель и живут теперь где-то за городом на даче. Им дали целый вагон и они перевезли почти все свои вещи. Из Могилева, по ее словам, бежали решительно все. Сазонов же остался в Могилеве. Свирелин тоже куда-то уехал. Этих сведений о доме, конечно, недостаточно, но лучше что-либо, чем ничего. Кроме того, теперь можно быть несколько спокойным в том отношении, что непосредственная опасность их жизни пока не угрожает. Я раньше ломал голову и не знал, переехали они или остались.

Конечно, остаться они там не должны были, несмотря на то, что переезд стоит весьма солидную сумму. Положение их весьма неважное, и как подумаешь об этом, то голова прямо-таки кругом идет, так как вследствие отсутствия средств я не вижу никакого выхода из создавшейся для них обстановки. Теперь можно было бы списаться с нашими через Надю, но тут опять появилось новое препятствие: из-за восстания Петлюры всякая связь с Киевом отсюда прекратилась и письма, адресованные туда, идут только до Ростова или просто отсюда совсем не отправляются.

1.12.1918. Суббота. С некоторого времени я стал очень плохо засыпать по вечерам. Ложимся мы по-прежнему очень рано, часов около 9–10; раньше такой бессонницы я не замечал за собою. С другой стороны, ложиться позже не предоставляется никакой возможности, потому что из-за ограниченного количества керосина, остается или сидеть в темноте, если спать не хочется, или идти искать какую-либо компанию, которая играла бы в этот вечер в карты. Как то, так и другое не представляет особого интереса. Волей-неволей ложишься и ворочаешься часов до 2 ночи пока не уснешь.

Несколько дней тому назад хозяйка согласилась взять нас на полный пансион. Едим теперь вполне сытно и прилично, жаль только, что она всё готовит несколько жирновато. Каждый день в довершение обеда съедаем целую миску компота.

2.12.1918. Часу в 10-м вечера вдруг ни с того ни с сего поднялась в станице ружейная и револьверная стрельба. Мы с Андреем вышли на двор и ничего не могли сообразить. Стреляли, как казалось, со всех сторон; кроме того, слышались какие-то дикие крики и непрерывный собачий лай. Мы взяли винтовки, зашли к Люшу и Зиновьеву и хотели пойти узнать, в чем дело, тем более что стрельба происходила совсем вблизи нас. Оказалось, что это ради шутки и пущей важности стреляют напившиеся ради воскресенья казаки. Через полчаса стрельба прекратилась, причем за это время было сделано более 60–70 выстрелов.

Какие-то неуместные забавы и пьянство практикуются здесь в такое серьезное время. Начальника местного казачьего гарнизона есаула Гливенко редко можно застать в трезвом виде. По крайней мере, я видел его только пьяным и вследствие этого в сонном состоянии. Говоришь с ним по делам службы – сегодня он обещает одно, а на следующий день от него слышишь совсем иное.

3.12.1918. По приказанию командира батареи ездил на станцию Кавказскую, для того чтобы переправить вагон, который пришел для нашей батареи из Новороссийска с грузом, на полустанок Гетмановский. Для того, чтобы в настоящее время раскачать и растолкать публику на что-либо, нужно потратить немало времени. Так и я потратил на это дело целый день, начиная с 6 утра.

Грязь везде от растаявшего снега стала прямо непролазной, так что с трудом ходишь и вытаскиваешь ноги. Вечером еще пришлось прогуляться на Гетмановский пешком, чтобы справиться относительно этого вагона, и так как его еще не оказалось там, то пришлось напомнить о нем телеграммой в Романовский. С некоторых пор я стал замечать, что у меня появилась привычка очень часто пользоваться словом «так что», которое несомненно вошло у меня в такое широкое употребление под влиянием пребывания на военной службе.

Дело в том, что солдаты в большинстве случаев начинают свои доклады с этого именно слова. Отсюда и получилась эта привычка, так как прочие офицеры и я сам очень часто вставляли это «так что» для комизма, в каком-либо рассказе или даже в обычном разговоре. Кроме этого недостатка в этих заметках у меня появился еще другой: я стал писать как-то очень неразборчиво, буквы в большинстве случаев сливаются и очень похожи одна на другую. От каких причин получается это последнее я, право, сам не могу сказать; тем более что стараюсь писать аккуратно и не спешу.

4.12.1918. Закрыли газету «Россия» за то, что в статье «В поисках нашей наилучшей республики» там было написано что-то против Рады. С этой Радой постоянные недоразумения. Почему происходит такая церемония прямо-таки непонятно. До сих пор всё еще не научились объединяться и хотя бы на некоторое время забывать партийную рознь; всё идет по-старому; ни сколько не задумываясь, люди вносят разлад и разложение во всё что ни попало, а между тем до полного поражения большевиков еще далеко. Теперь, с закрытием «России», не будешь даже знать, что делается на всех участках нашего фронта, потому что в других газетах оперативная сводка нашего штаба появляется довольно редко. Говорят, что типография «России» опечатана, вследствие чего пока нет надежды на то, что она скоро начнет выходить под другим названием.

Андрей всё это время возится с табаком. Так как денег у нас почти нет, то нам приходится курить казенный табак, который несколько крепковат. Для того чтобы эту крепость несколько смягчить, он по чьему-то совету мочит его, потом сушит, затем еще что-то делает и в результате выбрасывает его вон, так как получается что-то черное, что курить совсем нельзя. Все эти манипуляции он производит уже второй раз по двум различным методам и оба раза одинаково неудачно. Больше всего меня занимает то, что последние дни он вследствие насморка смазывает свой нос внутри моим французским кремом, который имеет специальное назначение и по-моему для носа не совсем подходит.

5.12.1918. Сколько раз раньше и теперь я задумывался над строением нашего общества и условиями службы и, чем старше я становился, тем более безотрадное заключение я выводил из этих размышлений. Чем больше встречаешь людей и знакомишься с ними, тем больше убеждаешься, что «люди – не братья», между ними нет ничего общего, а у каждого из них в отдельности в большинстве случаев нет ничего твердого, основательного и устойчивого настолько, чтобы никакие внешние причины не могли его поколебать, если действительно его убеждения не ошибочны.

На примере этой революции можно было убедиться, каковы отношения людей друг к другу и насколько люди вообще тверды в своих убеждениях. Каждый почему-то счел для себя более выгодным остаться пассивным зрителем всей этой мерзкой картины и очень немного делал для того, чтобы избавить других и себя от всех этих насилий, несмотря на то, что он сам был безусловно против этого. При каждом известии, что кого-то из знакомых или такого-то из людей одного круга и положения расстреляли или обобрали, каждый вздыхает только, охает и думает про себя, что хорошо, что это случилось не с ним, и дальше продолжает только возмущаться и ничего не делать в этом отношении. Я говорю здесь только про тех людей, которые не имеют ничего общего с большевизмом, так как про последних и говорить не приходится, их нельзя считать не только членами общества, но даже вообще людьми. Так люди относятся друг к другу, когда всех постигает общее страшное несчастье и разорение. Не лучше условия людей при обычных мирных условиях жизни. Каждый строит свое счастье на несчастии других и, преследуя свою выгоду, не думает о том, что получается из такого образа действий для других. При таких условиях, когда подумаешь о будущей службе, то не особенно как-то тянет к ней и хочется занимать какое-либо независимое и более обособленное положение в жизни, тем более что в высшие чины обычно пролезают более ловкие и не всегда более достойные люди. Я говорю здесь не про военную службу, а вообще, так как на военной службе я считаю себя временным человеком, до окончания операций и установления более или менее твердого порядка. Здесь мне хочется привести несколько слов из сочинений Сен-Симона, с которыми в некоторых отношениях я соглашаюсь и который в одном месте говорит так: «Ибо невежество, суеверие, лень и пристрастие к дорогим удовольствиям составляют удел высших руководителей общества, а способные, экономные и трудолюбивые люди служат им лишь орудием и подчинены им. Ибо, одним словом, во всех родах занятий неспособные люди руководят способными, самые безнравственные люди призваны блюсти добродетель, а самые большие преступники поставлены карать провинности мелких». Такими словами он доказывает, что «человеческий род с политической точки зрения еще погружен в безнравственность» (Парабола из «Организатора»).

6.12.1918. Получили на батарею 3 ящика ружейных патронов немецкого изготовления. Патроны прибыли, судя по надписям на ящиках, из Софии. Изготовлены эти патроны специально для русских винтовок в Карлсруэ, и нужно заметить, что работа их значительно превосходит нашу собственную. Не только патроны, но и упаковка их и сами ящики прямо замечательны. Всё сделано очень прочно, красиво, просто и чрезвычайно удобно и для переноски, и для того, чтобы вынимать их из ящика. Даже ручки на ящиках прибиты так, чтобы тесемка как можно меньше резала руки при носке. Пули заключены в медную оболочку. Одним словом, видно, что там каждый был на своем месте и работал не за страх, а за совесть. Жаль, что такая совершенная техника теперь может сильно пострадать в связи с теперешним революционным состоянием Германии. Хотя нужно думать, что там таких бессмысленных уничтожений, как у нас, не должно быть, там простой народ будет поумнее нашего, и, кроме того, революция там не принимает нашего «российского» широкого направления с углублением.

Вечером Александр Александрович предложил нам по случаю праздника составить небольшую компанию с целью выпивки, но мы с Андреем отказались и из-за отсутствия денег и из-за того, что не особенно уже хотелось пить «самогонку», а другой водки тут не достать. Вместо выпивки мы провели вечер за мирным чтением.

7.12.1918. Андрей все-таки решил сшить здесь полушубки. Купил сегодня 14 свежих овчин и отдал их для выделки. Обещали приготовить их числу к 17-му. Всё будет хорошо, если мы до этого времени не уйдем отсюда, а то что-то последнее время начали очень часто поговаривать о нашем скором уходе из пределов Кубанской области. Днем приехала сюда Людмила Васильевна и решила навестить всех своих знакомых. Михаил Петрович сообщил мне, что она вместе с ним собирается вечером сегодня зайти к нам. Дом наш стоит во дворе и от всяких таких случайных визитов нас предохраняет высокий забор, калитка которого около 6 часов запирается на замок. Те офицеры, которые у нас часто бывают, знают это и прямо перелезают через забор, а прочие не догадываются, очевидно, этого делать. Людмила Васильевна тоже не зашла к нам сегодня, несмотря на свое обещание, и я не интересовался узнать, что ее задержало: забор или какая другая причина. После чая сыграли небольшую пульку в преферанс с братом Дзиковицкого, Люшем и Ивановым. Выиграл всего только 12 копеек.

8.12.1918. Начались офицерские занятия под руководством бывшего преподавателя Михайловского артиллерийского училища полковника Высоцкого.

Газет теперь не читаешь, а между тем в настоящее время происходят довольно важные события. В составе здешнего Краевого Правительства произошли перемены, происходят выборы нового войскового атамана. Ходят слухи и подтверждается известие о падении Уфимской Директории63 и исчезновении генерала Болдырева64, после которого власть перешла к адмиралу Колчаку. С Украинской Директорией тоже не понять, что делается: то говорят, что союзники признали ее, то что они идут против нее.

Тут происходят какие-то недоразумения с украинским послом бароном Боржинским, который был временно арестован, в посольстве был произведен обыск, и со здания посольства снят украинский флаг. Барон Боржинский жалуется на это Раде, во время разбора этого инцидента члены Рады выступили как горячие защитники не столько обиженного барона Боржинского, сколько украинизма и петлюровщины. В Раде объявляется перерыв до 1 февраля 1919 г.

В 3 часа дня в Екатеринодаре на Соборной площади напротив собора была совершена церемония вручения булавы вновь избранному войсковому атаману генералу А.П. Филимонову65 и приведения его к присяге. После молебствия к атаману подошел старый седой казак с булавой в руках. Нагнувшись, он взял горсть земли и, по древнему обычаю, посыпал ее на голову атаману. Затем, вручая булаву, сказал: «О це тоби, батьку, казачья булава, символ твоей власти. Держи ее крепко и защищай казачество».

9.12.1918. Дежурил по батарее. Начал грузиться для отправки наш дивизион. Выяснилось, что мы отправимся отсюда с 21 эшелоном, что произойдет около 13 числа. Благодаря этому у нас с Андреем не выгорает дело с нашими овчинами, которые к этому времени, безусловно, не будут готовы. Мне, как дежурному офицеру, было поручено командиром батареи справиться относительно погрузки управления дивизиона. Звонил я по телефону отсюда на станцию что-то около часу и за это время узнал только то, что провод идет от центральной станции, а железнодорожный вокзал снят приблизительно неделю тому назад и, очевидно, чинится.

Вечером прочел в газете «Новое утро Юга» не совсем приятное сообщение относительно соглашения между германским совдепом и большевиками насчет Гомеля, где большевики собираются в силу этого соглашения начать открытую организацию советской власти. Если это так, то нашим не особенно хорошо будет оставаться там, а с другой стороны, куда и как переезжать им оттуда? Петлюра и Винниченко, судя по сообщениям, находятся в Киеве, а около Харькова основательно нажимают большевики. Союзники насчет помощи, кажется, не торопятся.

10.12.1918. Отправка эшелонов задерживается: говорят, что вагоны нам даются только до Батайска, где вследствие этого происходит перегрузка. Не совсем интересный номер получается с вагонами, в особенности, если принять во внимание, что все эти вагоны отбиты у большевиков исключительно нашей армией. На фронте сейчас, по всей видимости, не делается ничего особенного. Большинство наших частей снято с фронта, и там остаются почти исключительно казаки. Наши части, за исключением немногих, которые пока останутся на этом фронте, все уходят на Украину. Мы, говорят, пойдем теперь в Мариуполь. Вышла новая газета «Единая Русь». В оперативной сводке нашей армии появился еще Одесский район. По сообщению штаба, Одесса занята нашими частями 5 декабря после упорного боя на улицах, причем союзники поддерживали наши части десантом и огнем судовой артиллерии.

Союзники высадились в Ревеле. В Балтийском море союзники после боя затопили советский заградитель, «Петропавловск» затонул от неизвестной причины, а «Олег» сдался. Очень похоже на то, что Кронштадт пал, хотя официальных сведений об этом нет.

Правительство Л.Л. Быча66 подало в отставку. Формирование нового кабинета поручено В.С. Сушкову. Между Германией и Польшей дипломатические сношения прерваны; было даже столкновение между польскими и немецкими войсками. Против Польши произошло соглашение между Украиной и Галицией. Выясняется, что все сведения о соглашении между большевиками и Петлюрой ложны, и советские газеты повели усиленную компанию против петлюровцев, как против «предателей революции» и «контрреволюционеров».

11.12.1918. В «Приазовском Крае» прочел любопытное сообщение относительно обороны Петрограда. «Обороны Петрограда, – говорят большевицкие комиссары, – не будет. Будет только демонстрация. Наше оружие – пропаганда и вера, что тот пролетариат, который отливал пушки империалистам, направит их на них же». Интересная оборона столицы «Северной коммуны»67, нечего сказать. Пока что-то совсем не похоже, чтобы их оружие оказывалось действенным против союзников. Французский генерал Бертело, стоящий во главе всех союзных войск, предназначенных для действий в России, в своем воззвании приравнял повстанцев Петлюры и Винниченко к большевикам. Разрешат, конечно, снова выходить газете «Россия». Тогда будешь все-таки больше в курсе событий, а то без осведомленных газет очень трудно разбираться в том, что сейчас везде делается, в особенности, если несколько дней не видел совсем ни одной газеты.

Последние дни я увлекся решением разных интересных и курьезных задач. Больше всего по поводу задач я вел беседы с прапорщиком Паносянцем, окончившим математическое отделение Физико-математического факультета. Интересно то, что всякую задачу он старался решить, пользуясь общими методами, я же ему в большинстве случаев предлагаю такие, которые требуют некоторого ухищрения и особых приемов, так как под общее правило подведены быть не могут. Благодаря такой комбинации те задачи, которые он мне дает, я решаю значительно быстрее, чем он мои. Чтобы не забыть условий всех этих задач, я решил записывать их в тетрадку.

12.12.1918. Солдаты нашей батареи, среди которых подавляющее большинство составляют мобилизованные, ведут себя здесь, в станице, довольно странно. Распространяют какие-то ложные слухи, что Ростов взят большевиками или дела кадетов очень плохи и сюда скоро придут большевики. Среди местного небольшевицкого населения, как я замечал и как мне говорили, в связи с нашим уходом отсюда не совсем уверенное настроение, так как они, очевидно, не совсем надеются на казаков как на защитников «родной Кубани». А тут еще солдаты подливают масло в огонь. Вообще, солдатский состав батареи совсем не надежный, и среди них не так уж мало большевицки настроенных элементов, а их у нас держат не особенно строго. Мне кажется, что в два счета нужно выбить весь этот дух из их голов и особенно няньчиться с ними в этом отношении не следует. На простого русского человека, если он не находится в руках, надеяться нельзя, как показал опыт этой революции. Довольно уже церемонились с этой публикой, давно пора уже ее стеснить для общей пользы, а то чувство меры и предела у них окончательно может потеряться. Таково уж свойство русского народа.

Сегодня выяснилось, что наши овчины могут быть готовы, самое крайнее 15 числа вечером, а относительно отъезда пока ничего не слышно, хотя эшелоны пошли уже дальше. Было бы недурно остаться здесь числа до 20, а то уж больно коряво ехать в такую длинную дорогу без копейки денег, да еще бросить здесь невыработанные овчины, что могло бы получиться, если бы нас двинули еще на этой неделе.

13.12.1918. Андрей с утра на всякий случай начал упаковывать в цейхгаузе всё казенное имущество, которое находилось в его ведении, как артиллерийского каптенармуса, и которого за всё время слегка подкопилось. У него почему-то последнее время нервы дают себя чувствовать, что сильно влияет на его общее равновесие, благодаря чему он стал очень раздражительным и довольно часто подпадает под влияние плохого настроения и заявляет мне, что у него на душе что-то «погано». Сегодня он совершенно случайно выпил хорошего чистого спирта, которым его угостил аптекарь, к которому он пошел за покупкой чернил. Но и это не повлияло особенно хорошо на его общее состояние, хотя на несколько часов он слегка повеселел. С отъездом пока ничего более определенного не выяснилось, хотя то, что мы очень скоро отсюда двинемся, стало уже достоверным фактом, относительно же дня и часа отбытия нам сказали, что известят за несколько часов до того времени, когда эшелон будет подан на разъезд Гетмановский, где мы будем грузиться. Больше ничего не слышно.

Вечером вольноопределяющийся Юкельсон достал где-то шахматы, и мы с ним срезали у нас несколько партий. После такого большого перерыва было приятно сразиться в эту игру, за которой я с удовольствием могу провести несколько часов подряд, как это часто случалось летом.

14.12.1918. Время по-прежнему проходит в неопределенном и томительном ожидании. Утром сыграл несколько партий в шахматы, а вечером играли в преферанс. Интересно, что в эту игру за очень редким исключением я выигрываю иногда даже довольно крупные суммы, так что если бы не азартная игра, то наши с Андреем денежные дела обстояли бы довольно прилично, но вследствие неудачной азартной игры частые и мелкие выигрыши в преферанс не могут покрыть крупных, хотя и редких проигрышей в железку.

15.12.1918. Что-то уж очень стало похоже на то, что мы не сегодня-завтра тронемся отсюда. Мы с Андреем начали на всякий случай готовиться к отъезду. Вечером мы устроили с ним целую мастерскую, так как самостоятельно взялись за починку брюк и пришивание пуговиц, которые мы обычно пришиваем настолько крепко, что они держатся минимум 6 месяцев.

16.12.1918. В 3 с половиной часа нас разбудили и сообщили, что в 8 часов наш эшелон должен уже отправиться с разъезда Гетмановского. Сложиться нам было, конечно, пара пустяков.

Овчины наши не успели быть в надлежащем состоянии к этому времени. Пришлось войти относительно них в соглашение с нашим хозяином. Он согласился взять их себе, а нам предложил вместо них или деньги, которые мы за них уплатили, или тулуп уже разорванный, который всё равно пришлось бы переделывать. Мы решили взять все-таки тулуп, так как на Украине овчины нам будут стоить значительно дороже. Хозяева очень мило простились с нами, наотрез отказались взять деньги за стол и угостили нас еще на дорогу довольно плотно. Наш старик просил обязательно написать ему о себе и даже слегка прослезился, когда мы с ним расставались.

Вместо 8 утра мы выехали с Гетмановского в 11 с лишним, а с Кавказской только около 4 часов дня. Солдат разместили в теплушках, а для офицеров было дано 2 классных вагона: один 3‐го, а другой 4‐го. Мы с Андреем разместились в 4-м классе среди своей компании, подальше от наших батарейных дам и начальства, которые заняли вместе с некоторыми офицерами вагон 3‐го класса. Когда мы шли из станицы за подводами к разъезду Гетмановскому, то я, шутя, сказал нашим офицерам, что «с движением на Украину начинается новая эра нашей истории и мы, можем быть, счастливы, что присутствовали при ее зарождении». Интересно, что каждому из нас сулит это движение?

17.12.1918. Вчера вечером на станции Тихорецкой встретил прапорщика Бекаревича, с которым учился вместе в гимназии. Служил он на броневом поезде. Говорил, что из наших могилевцев он встречал здесь Завишо, который в данное время лежит здесь раненый в госпитале, и Яковенко, который пристроился в Екатеринодаре в каком-то учреждении, ничего общего с фронтом не имеющем. Днем мы приехали в Ростов, там общество «Белого Креста» предложило всем нам бесплатный обед. Я с небольшой компанией пошел прогуляться по городу, так как наш эшелон должен был двинуться дальше только часа через три. На улице встретил Сашу Воронца, уже в чине капитана; он, как оказывается, всё время служит здесь при каком-то управлении и с фронтом тоже ничего общего не имеет. Он сообщил мне, что Е.А. Шацилло68 служит здесь в команде Икаева69 и занимается полицейскими обязанностями. Кроме него я видел здесь еще Христофора Геннэ70, с которым был вместе в Одессе в школе. Он состоит теперь студентом местного университета и тоже далек от военных действий. При прощании преподнес мне сотню папирос и жалел, что до нашего отъезда осталось мало времени, так как он мог бы дать мне с собой пару тысяч папирос, если бы мы могли успеть зайти к нему домой. Он имеет какое-то отношение к дирекции фабрики Осмолова. От него я узнал, что бывший наш помощник курсового в школе прапорщик Крапивкин71 убит большевиками, а бывший фельдфебель младшего курса Восканьянц72 потерял в настоящей войне глаз и сейчас находится в одном из офицерских полков.

На какой-то станции машинист, требуя себе смены, отказался везти нас дальше, но, после того как к нему на паровоз были поставлены 2 офицера с винтовками, мы без особых разговоров поехали дальше. Интересно то, что большевиков они возили без всяких разговоров, сколько угодно времени, а теперь, если им на какой-нибудь час-другой приходится везти поезд дальше обычного, то уже начинают отказываться и рассуждают. Такие фортели они выкидывают нам не в первый раз.

18.12.1918. Год тому назад я выехал в этот день из Москвы. Тогда мне казалось, что я уезжаю оттуда ненадолго, но обстоятельства сложились совсем не так, как тогда можно было предполагать. Страшно хотелось бы побывать там хотя бы несколько часов или, в крайнем случае, получить оттуда письмо, но ни то, ни другое в данном случае немыслимо. За последние 5 лет я настолько привязался и привык к Оле и Генриху, что буквально не могу назвать дня, в который я бы не думал и не беспокоился о них точно так же, как за судьбу своего родного дома. Печально сложились дела, но зато как приятна и радостна будет встреча, если со мной и с ними всё будет благополучно.

Утром приехали на станцию Иловайскую, где, по всем признакам, мы пока остановимся. Остались мы все жить в вагонах, наш эшелон поставили на запасной путь, где мы и начали обосновываться. Большое неудобство заключается в том, что для того, чтобы попасть на вокзал, нужно пролезать под несколькими составами, которые отделяют нас от станции. Под вечер распространился слух, что на 21-м пути стоит вагон с конфетами какого-то спекулянта, который предназначен для растаскивания. Все устремились туда, причем в этом деле принимали участие, кроме солдат, почти все обер-офицеры и даже некоторые штаб-офицеры. Из этого примера видно, что даже нас, ведущих борьбу с большевиками, тоже отчасти коснулся большевизм, потому что раньше ни один офицер не позволил бы себе заниматься такими номерами, а теперь все смотрят на это, как на обычное явление. Общая распущенность коснулась абсолютно всех. Мне кажется, что для многих из нас этот случай должен иметь воспитательное значение, так как на будущее время не все будут так сразу поддаваться такому дикому непонятному чувству.

19.12.1918. Человек удивительно быстро ко всему привыкает. Так и мы уже привыкли и приспособились к неудобной жизни в вагоне 4‐го класса. Сначала эта жизнь казалась очень корявой; народу много, тесно, грязно, холодно, нельзя хорошо расположиться. Все полки всё время подняты, так что даже нельзя сидеть, выпрямившись, но всё это вошло в нормальное состояние, и целый день в вагоне идет игра в преферанс и слышатся веселые песни. Очень трудно только привыкнуть к отсутствию освещения. Вечером Андрея вызвал к себе командир и поручил ему съездить в Екатеринодар за выпивкой к праздникам. Его в батарее считают за дельного и расторопного малого. По всем признакам, командир к нему очень хорошо относится. За какие-нибудь 10 минут он сложился и уехал с Юкельсоном в командировку.

20.12.1918. Днем получили жалованье, а часов с 6 вечера наш вагон уже представлял из себя сплошной клуб азартной игры. Игра почти во всех отделениях небольшими группами, причем на это время много офицеров из низшего штабного вагона 3‐го класса перешли к нам. Вместо стола служил чей-либо чемодан, который играющие держали у себя на коленях, а освещалась вся эта музыка простой, коптящей масляной лампой с гарным маслом <нефтяное осветительное масло>. Я довольно долго не принимал участия в этой импровизированной игре, а затем присоединился к самой крупной компании и проиграл по обыкновению мелочь.

21.12.1918. Вечером поймали какого-то провокатора, который явился в солдатский вагон под предлогом купить у них конфет и начал распространяться в нежелательную для нас сторону на политические темы. Его водили к коменданту, затем опять обратно, о чем-то его расспрашивали и опять куда-то повели. Тут он, очевидно, решил, что довольно шутить таким образом, юркнул под вагон и бросился убегать. Прапорщик Диденко и два юнкера выстрелили ему вслед, но из-за темноты промахнулись, и он вышел из всей этой истории безнаказанным. Часов с 7 опять началась в вагоне игра. Я снова принял в ней участие и потерял остаток моих денег. Нужно будет или совсем бросить играть в железку или изменить систему игры, а то это начинает уже слегка надоедать. Немного крупно и чересчур свободно играю, имея на руках сравнительно небольшую сумму в 250 рублей.

22.12.1918. Вагон с конфетами, очевидно, настолько понравился солдатам, что они сегодня без всяких видимых причин решили растащить вагон с эмалированной посудой. Это расхищение было скоро замечено и быстро остановлено. Безусловно, на такой шаг толкает их необходимость, так как котелков в батарее очень мало, и в среднем один котелок приходится на 15 человек солдат, что при получении обеда и ужина весьма заметно сказывается, поэтому им волей-неволей приходится ловчить себе где-нибудь какую-либо посуду, так как надежды на то, что они со временем получат ее законным путем, чересчур ничтожна. Во многих отношениях Добровольческая армия настолько бедна, что если бы солдаты для добывания необходимых предметов не проявляли бы собственной инициативы, то им туго бы приходилось. Оправдывать такие приемы, безусловно, нельзя, но с ними приходится до некоторой степени мириться, в силу необходимости.

Большая часть наших офицеров уехала в город Юзовку на вечер, который устраивает наш дивизион с благотворительной целью. Я из-за отсутствия монеты остался с несколькими офицерами здесь в вагоне; да кроме того, меня нисколько не тянет всё это время к разного рода развлечениям и увеселениям; совсем не на этот лад я настроен в это тяжелое для всех моих родных и для меня самого время.

23.12.1918. Нам прибавили с 1 декабря жалованье; прибавку эту мы получим только в январе месяце вместе с добавочными за декабрь. Благодаря переезду на Украину эта прибавка в 30% сводится совершенно на нет, так как здесь всё значительно дороже: уже со станции Батайск, где я покупал баранки, можно было почувствовать, что цены здесь совсем не те, которые были на Кубани. Там великолепный белый хлеб стоил 42–45 коп. фунт, а тут за сравнительно небольшую франзоль <длинный батон> приходится платить 1 руб. 75 коп. Всё остальное тоже значительно выше в цене, приблизительно 2,5–3 раза. Главное хуже всего то, что чем дальше будем двигаться на север и на запад, тем всё будет становиться еще дороже. Что касается сахара, то он за последнее время здесь так вздорожал, что по цене своей приблизился к кубанской стоимости и кроме того ни в одном буфете нельзя получить чаю с сахаром.