Читать книгу Вьюн над водой - Георгий Панкратов, Панкратов - Страница 1

1/128

В квартиру едва пробивался луч света, но было четыре часа дня или около того – время, когда школьники возвращаются домой. Напротив дивана стоял пыльный телевизор: когда родители уходили, они всегда напоминали маленькому Ване, что на задней, обращенной в углубление, стенке телевизора, есть специальная красная лампочка, которая загорается, если телевизор работает больше двадцати минут. Маленький Ваня боялся включать телевизор, но однажды – ведь заняться было все равно нечем – он как-то исхитрился развернуть массивный черный ящик и просунуть голову в проем. В темноте он не мог рассмотреть, что там – на задней панели ящика, а фонарика под рукой не было. В углу выделялся специальный разъем, в который был воткнут тяжелый кабель, по которому и текли все его любимые передачи – «Звездный час», дог-шоу «Я и моя собака», мультсериал «Охотники за привидениями», «Подводная одиссея команды Кусто». За дыркой для кабеля панель становилась гладкой – никаких углублений, рычагов, кнопок. Лампочки не было, думал Ваня, затаив дыхание, пытаясь сдвинуть тяжелый ящик и поставить его так, как он стоял до ухода родителей. Нужно было не забыть поправить видеомагнитофон – чтобы стоял ровно, прямо на телевизоре: если он чуть выдвинется справа или слева, это могло привести к таким последствиям, о которых Ване не хотелось даже думать. «Нет никакой там лампочки», – полыхала на его щеках обида.

Теперь он пялился на телевизор и вспоминал ту лампочку, чтобы хоть как-то отвлечься, думать хотя бы о чем-то. О чем-то другом, не о том, что происходило сейчас. Слева звонил телефон – красный аппарат с круглым диском на журнальном столике, накрытом цветастой клеенкой. Ваня вглядывался в каждый сантиметр клеенки, пытаясь найти в ней что-то, что выручит его – да не когда-то, а прямо сейчас. Спасет. Но клеенка не спасала, а телефон все звонил и звонил: дзыннннннь, – звонил телефон, дзыннннннь. Ване казалось, что трубка слегка подпрыгивала. Он вслушивался в каждый звук, надеясь найти в этом звуке доказательство жизни – доказательство того, что в мире есть что-то другое, кроме того, что происходит сейчас. Вот сейчас он снимет трубку, завяжется разговор, он передаст трубку и побежит в свою комнату, где хоть ненадолго отдохнет – там его ждет югославский конструктор, из которого он делает троллейбусы, у него уже целый троллейбусный парк. А может, прочтет фантастику, а может, повезет, и незаметно выскользнет во двор. Тогда все то, что произойдет неизбежно, случится хотя бы позже. Позже на какие-то часы.

– Подними трубку, – сказала Мать. Ваня всем телом рванулся к аппарату, но не успел его достигнуть, как его словно оглушили: – Меня нет.

Ваня решил выиграть время и сделал вид, что не понимает.

– То есть нет?

Мать сидела на стуле напротив, между телевизором и дверью в его комнату, преграждая путь.

– Скажи, что меня нет дома. Я перезвоню позже.

Мальчик снял трубку и осторожно поднес к уху, сдавленно сказал:

– Алло.

На другом конце раздался оживленный громкий голос. Мальчик снова посмотрел на Мать. Она недовольно пыхтела.

– Марина Михайловна, здравствуйте, – чеканя каждое слово, произнес Ваня.

Он вдруг подумал, что вот же он – вернейший способ спастись: просто прокричать в трубку соседке «Вот же она, здесь! Спасите меня! Спасите меня, пожалуйста!» Но ни одно слово не получалось, напротив, от одной лишь мысли его сковало ужасом: он представил, как Мать взлетит со стула, взовьется над ним коршуном, выхватит трубку и расколошматит о стену. Сколько там будет идти Марина Михайловна, и будет ли идти вообще, а ему уже настанет труба.

– Марина Михайловна, ее нет дома, – как можно спокойнее сказал мальчик. – Что-нибудь передать?

Ване хотелось, чтобы соседка говорила как можно дольше, говорила все, что угодно – и ее голос казался в тот момент самым прекрасным звуком на земле. Но Марина Михайловна лишь пробурчала что-то, и в трубке раздались гудки. Мальчик какое-то время делал вид, что продолжает слушать, но потом стало ясно, что и эта возможность исчерпала себя: он аккуратно положил трубку и повернулся к Матери.

– Продолжим, – сказала Мать. – Зачем ты соврал?

– Я не хотел, – отозвался мальчик. – Честно, я не специально.

– Но по факту ведь ты соврал. Какая разница, хотел ты или не хотел? – ее голос повышался с каждым словом, и вот он уже гремел, рокотал по квартире. – Ты можешь это понять? Ты это понимаешь?

Ваня сглотнул слюну. Мать смотрела на него, качала головой.

– Не зря тебя Ваней назвали, ты Ваня и есть! Стоишь тут, мямлишь что-то! Выпрямись, когда с тобой мать разговаривает! Как Ванечка-дурачок!

– Вы и назвали, – тихо сказал мальчик.

– Вы и называли, – передразнила Мать, сморщив губы. – Не мы, а отец твой бесхребетный, неизвестно где все время пропадает. Он и назвал. А я мучаюсь. Всю жизнь так – он что-то делает, я страдаю. И этот такой же растет. Да, этот?

– Да, – повторил Ваня.

Мать резко схватила стул и придвинулась к нему.

– Почему ты сказал матери, что получил пятерку, а на самом деле получил четверку?

Мальчик закрыл глаза. Он вспомнил солнечное утро. Вот их собрали у городского фонтана – так же, как он, нарядно одетых детишек: мальчики в толстых синих брюках, пиджаках, девочки – в коричневых платьицах. Перед ними учительница: ослепительная улыбка, блестящие солнцезащитные очки.

– Ребята, сегодня первое сентября, а это праздник, день знаний, поэтому мы будем больше играть, чем учиться… Давайте знакомиться друг с другом.

Вот они бегут среди каштанов, вот дурачатся, кидаясь осенними листьями друг в друга, вот хохочут, услышав чью-то смешную фамилию. А вот – стоят возле забора, за которым высится здание – корпус их будущей школы.

– Сегодня не будет уроков, – щебечет молодая учительница. – В привычном понимании, когда все такие серьезные, сидят за партой, выходят к доске. Но я проведу вас по школе и покажу, где тут у нас что находится, ну а потом мы поиграем в урок. Лады?

Все захлопали в ладоши, кто-то закричал «Ура». Дети ринулись в парадные двери школы. Ване запомнились большие фонари на стенах коридора, просторный актовый зал, где кто-то играл на пианино, столовка с пюрешным запахом и румяная толстая повариха. Потом учительница собрала их во дворе, где дети расселись кто на чем – на лавочках, спортивных турниках, автомобильных шинах, пнях.

– А еще в школах ставят оценки, – таинственно сказала она. – Пятерка и четверка – хорошие оценки, это значит, что вы молодцы, а тройка и двойка – плохие. Значит, надо учиться лучше. Оценки ставят в журнал, это такая большая специальная книжка учителя, а потом, вычислив среднее из ваших оценок за четверть, учитель ставит оценку за четверть…

– А поставьте нам оценку, – крикнул кто-то из детей. – Интересно же!

– Да, да, – загалдели вокруг. – Ну поставьте.

– Оценки ставят за работы, – сказала учительница, сняв очки, и Ваня вдруг заметил, какие у нее усталые глаза. Они были совсем не так радостны, как ее голос. И оттого учительница понравилась ему еще больше. – За классные. Или за домашние. А сегодня мы просто знакомились. Ну, ничего! Поставлю я вам оценки. Только они будут шуточные и никуда не пойдут. Договорились?

– Да, – зашумели дети.

– Петя, – обратилась она к какому-то мальчику. – Скажи мне, а сколько часов в сутках?

– Двенадцать, – уверенно сказал Петя, но тут же поправился – нет, двадцать четыре.

– Правильно, Петя, двадцать четыре, – похвалила учительница. – Поставлю тебе пятерку. Даша! А угадай загадку! Течет-течет-не вытечет, бежит-бежит, не выбежит – что это, а?

– Река, – смущенно ответила девочка. – Я знала.

– Правильно, Маша! Тебе твердая пятерка.

Вперед вышел толстый мальчик.

– А знаете самый короткий анекдот?

– Нет, и какой же?

– Коммунизм, – выпалил мальчик.

– Так, а тебе, Егорка, ставлю двойку! За хулиганство, – сказала учительница, но все равно посмеялась. – Ну а тебя как зовут, мальчик?

– Ваня.

– Ваня, Ваня… Ванечка ты мой. Что же для тебя придумать? А, вот что. Корабли лавировали-лавировали-да-не-вылавировали. Повтори-ка, а? Скороговорка.

– Корабли лавировали-равило, – запнулся Ваня и почувствовал раздражение: ну такое простое задание, а не получается! – Лавировали-валировали… Сейчас, сейчас соберусь, секунду.

Но учительница отчего-то не стала ждать.

– Ладно, ставлю тебе, Ваня, четверку за старание. И вправду, скороговорка сложная. Дети! Наступила пора прощаться. Буду вас ждать завтра…

Ваня шел домой довольный: он получил первую в своей жизни оценку. И эта оценка была – хорошая.

Едва придя домой, он стал взахлеб рассказывать о том, как прошел день, как познакомили их со школой, и как давали разные задания.

– Я получил пятерку, – сказал Ваня.

– Ах ты ж молодец, – Мать гладила его по затылку, угощала компотом. Воспоминания школьного дня не давали покоя мальчику, и он возвращался к ним снова и снова, прокручивал в памяти. Так прошло несколько часов, пока он вдруг не вспомнил, что ему поставили четыре. Вспомнил он это случайно, продолжая хвастаться ярким днем:

– И тогда она мне говорит: ну да, скороговорка сложная. Но ты все-таки старался, и неплохо. Поставлю тебе четыре.

– Подожди, как четыре? – голос Матери похолодел. – Ты же сказал мне пять.

– Ну да, или пять. Может, пять, – Ваня задумался. – Но, по-моему, четыре. В общем, хорошая оценка. Мне поставили хорошую оценку.

Мать нагнулась над ним, скрутила тряпку в руке.

– Так какую? – спросила она.

– Четыре, – твердо сказал мальчик. – Да, я помню, она сказала четыре.

– Ты первую оценку в школе получил четыре? – ледяным голосом сказала Мать.

Когда его били ремнем, Ваня смотрел на тот же телевизор. Пустой экран, который так радовал командой Кусто и «Охотниками», в этот раз лишь предательски отражал то, что происходило в комнате. Полная, крупная Мать зажала его между мощных ног, словно в тисках, наклонив и согнув так, что голая попа мальчика нависала над старым диваном, зажав заодно и руки, так чтобы торчала только голова. Ремень из новеньких брюк Ваня должен был вытащить сам, аккуратно сложить их, повесить на спинку стула и лишь затем подойти к дивану.

– Нельзя обманывать мать, – громыхал, перемежая удары, голос. – Я должна знать всю правду и только правду. Я тебя родила, я твоя мать, ясно?! И обманывать меня нельзя. Всегда и везде, при любых обстоятельствах, я должна знать только правду. Ты должен быть честным, сын!

Ване было очень больно, и все же он думал, что Мария Михайловна, которая жила в квартире снизу, наверняка все слышит, и знает, что Мать обманула ее – никуда она не ушла. Да еще и заставила врать мальчика.

1/64

Учительниц сменилось много. Мать, как справедливо она отмечала, действительно оставалась одна. Из всех школьных предметов Ваня сперва невзлюбил физкультуру, но к третьему классу его отношение изменилось.

Несколько месяцев в огромном спортивном зале вместе со всем классом он тренировал кувырки на мате. Это упражнение никак не давалось мальчику. Сделав кувырок, он должен был увидеть потолок спортзала, который казался бесконечно высоким и внушал непреодолимый страх.

– Давай, ну давай! – раззадоривал его физрук, сухой мужчина в возрасте. – Ничего там страшного нет, вот увидишь!

Физрук помогал со всеми упражнениями классу, поддерживал детей, так что в конечном счете не оставалось никого, кто не справлялся бы с любыми упражнениями. Когда даже девочки несколько раз кувыркнулись и получили оценки, по классу поползли смешки. Ваня понял: ситуация накалялась, но, как он ни старался, не мог преодолеть страх. Физрук призадумался:

– Ладно. После уроков можешь прийти?

Мальчик кивнул. Отзанимавшись, он взял сменку – футболку и спортивные штаны – и отправился в спортзал. Там почти никого не было, только занимались старшие мальчишки. Ваня посмотрел на них косо.

– Им до тебя никакого дела, – сказал физрук. – Никто на тебя не смотрит. Здесь только ты и я, идеальное время. Давай, преодолей свой страх!

Мальчик смотрел на потолок спортзала и вдруг твердо решил: не буду. Не буду смотреть туда. Зажмурюсь. Я должен, должен это сделать сегодня. Сегодня или никогда.

– Молодец! Молодец! – физрук чуть ли не танцевал над ним. – У тебя получилось! А ты говорил! А ну давай еще попробуй.

Теперь кувырок шел за кувырком – Ваня не просто делал упражнение, а наслаждался им, наслаждался тем, как легко давалось то, что вызывало страх так долго, наслаждался своей победой, собой.

С тем же чувством он шел домой – не шел, а бежал вприпрыжку, парил над привычной дорогой, за три года въевшейся в память до самого мелкого камешка. Он не вошел – впорхнул в квартиру. Но сказать ничего не успел.

– Надо поговорить, – сказала Мать. В груди мальчика вспыхнул холод – он знал, что с этих слов никогда не начиналось ничего хорошего. Он молча прошел в комнату.

– Что это?

В руке у матери была газета, Ваня сразу узнал ее – в отличие от обычных газет, которые клали в почтовый ящик, в этой было много рисунков и разнообразных шрифтов. Этим она и привлекла его на полке Союзпечати. Газета адресовалась молодежи.

– Я тебя спрашиваю, что это. Отвечай, когда тебя спрашивает мать.

– Газета, – сдавленно ответил Ваня.

– Это не газета, – Мать изобразила, будто плюет на страницы. – Это дерьмо собачье. Плюнуть и растереть.

– Я не знаю, – ответил мальчик. – Я не читал еще.

– И не будешь, – она раскрыла газету, листая страницы и делая вид, что останавливается на статьях. – «Фенечка» – так может называться нормальная газета? Одни придурки сюда пишут, другие продают. Это ж для дебилов! Ты что, хочешь быть дебилом, а?

– Нет.

– Так а зачем ты это покупаешь? Это для даунов, для умственно отсталых. Я для того горбачусь на рынке, продаю все эти шмотки, чтобы ты покупал такие газеты? Я тебя спрашиваю, не молчи.

– Мы собрали бутылки, – тихо сказал мальчик. – На турбазе, их много там.

– Не перечь матери! Чтобы больше никогда не покупал такие газеты, ясно?

– Я не знал, что там. Мне просто интересно, какие бывают газеты. Я хотел посмотреть. Это не значит…

Мать свернула газету в трубку и хлопнула по дивану.

– Просто скажи: я так больше не буду, и все! Все! Все! Ясно? Я. Так. Больше. Не. Буду.

– Я так больше не буду, – выпалил мальчик.

– Сменная одежда твоя где? Стирать пора.

Ваня остолбенел. Если до этого ему было просто некомфортно, то услышав этот вопрос Матери, он пришел в настоящий ужас. Только сейчас он понял, что вернулся домой без сменки – оставил ее в спортзале.

– Где, я тебя спрашиваю? Ну что ты молчишь? Что смотришь как баран на новые ворота?

Но мальчик уже не чувствовал, что может сказать хоть что-то. Ему хотелось провалиться сквозь землю, испариться, исчезнуть, не жить. Впрочем, что такое не жить? Этого он не знал. Словно сквозь дрему он слушал ругательства Матери, метавшейся по коридору в поисках пакета со спортивной одеждой, пока ее разъяренное лицо не возникло перед ним. Ваня инстинктивно отпрянул.

– Собирайся, – коротко сказала Мать.

В школе почти никого не было. Вопреки ожиданиям, в спортзале сменки не оказалось. Физрук уже ушел, и спросить было некого. Сердце мальчика сжалось от ужаса.

– Отвечай! Отвечай! – ревела над ним Мать в школьном коридоре. – Где она может быть? Где?

Ваня отчетливо помнил, что кроме спортзала, оставить сменку нигде не мог. Он больше никуда не заходил – переодевшись, прямо отсюда пошел домой. Но под натиском матери мальчик стал сомневаться во всем – в голове вдруг родилась картина, как он счастливый несется домой и закидывает сменку в мусорный бачок. Который уже хватает ковш, закидывает в специальную машину и увозит в неизвестном направлении. Наверное, стоит сказать так.

– Ой, здравствуйте, Анна Яковлевна, – Мать неожиданно расплылась в улыбке. Ваня увидел классную руководительницу и обрадовался: при чужих людях Мать никогда не будет орать. От сердца отлегло, и он заулыбался.

– Как ваши дела?

– Да нормально, вот уже собралась уходить. Уроки-то все кончились. А вы, наверное, пришли за сменкой, да?

Ваня почувствовал, как бешено колотится сердце.

– Вообще да, – улыбнулась Мать. – А вы откуда знаете?

– Так она в классе. Пойдемте отдам. Мне мальчишки старшие занесли. Ваш, говорят? В спортзале оставил.

– Такой он рассеянный у меня стал, непутевый, – Мать развела руками. – Все забывает, теряет.

– Ну, вы не ругайте его, – примирительно сказала учительница. – Мальчик учится хорошо. С физкультурой вот были проблемы, но…

– Да, физкультура – это ж разве предмет? – улыбнулась Мать.

Учительница предложила чаю, и они долго беседовали о том, что происходит в школе, в городе, стране. Между Ваней и Матерью лежал мешок со сменкой, и мальчик периодически с ужасом поглядывал на него. Он уже знал, что ничего хорошего его не ждет, и чем милее Мать с учительницей, тем больший ужас ожидает его после их прощания. Оставалось только надеяться, что они проговорят как можно дольше. Когда учительница рассказала, что мальчик хорошо пишет сочинения, Мать даже пару раз погладила его по голове.

– А у вас в классе много ругаются? – вдруг спросила она учительницу.

– Ну бывает по-всякому. Дети из разных семей, понимаете. Есть хулиганы, есть которые без родителей.

Ваня поймал себя на мысли, что часто завидовал последним. Без родителей – как же это здорово! Можно жить и делать что хочешь, думать как хочешь, никого и ничего не боясь. Впрочем, отца он не боялся, да и вообще видел его редко. Сегодня отец должен был зайти, и мальчик молился, чтобы это случилось раньше, чем они с Матерью вернутся домой.

– А то он такой, услышал слово и ну его повторять! Сел с отцом в шашки играть, и как скажет ему: Я твою дамку сейчас… Ну, вы понимаете. Слово такое, оно не матерное…

– Да, понимаю, – смутилась учительница.

Мальчик отлично помнил тот вечер. Он никогда не ругался, хотя и знал некоторые слова. А Витька, главный заводила в классе, научил его слову «трахать». Он и сам часто употреблял его – подходил и к мальчикам, и к девочкам на переменах и говорил им: «Щас я тебя как трахну». Звучало угрожающе, но как-то безопасно, что ли. Не то, что другие слова, которые даже Витька употреблял крайне редко.

Играя с отцом в шашки, он уже почти проигрывал – как вдруг заметил отличный ход: отец проморгал его, видимо, спеша поставить дамку.

– Сейчас я твою дамку и трахну! – торжествующе произнес мальчик, но больше ничего сделать не успел. Мать подошла и, схватив шашечную доску, ударила Ваню по голове.

– За что? – опешил мальчик.

– Трахнул? Ты сказал трахнул? Ты хоть знаешь, что это значит?

Ваня задумался: а вправду – и что это за слово такое, трахнул? Ну, победил, выиграл. Так за что же на него теперь орут?

– Посмотри, посмотри, бестолочь, – обращалась она к отцу. – Посмотри, кого ты воспитал. Третий класс! Теперь он у нас трахает!

Остаток дня мальчик провел в углу, стоя на коленях на гречневой крупе. Было неудобно, больно, стыдно – но главное непонятно. «Наказание должно быть справедливым, – думал Ваня. – Наказание должно быть справедливым».

– Вот я сейчас задушу тебя, и это будет справедливо! Как же вы мне надоели – и ты, и отец твой. Недоумки! – Мать толкнула Ваню на диван. Ее лицо было красным, рассвирепевшим, и мальчик быстро понял, что совет учительницы сильно не ругать его так и не помог. Испуганная кошка подскочила, проснувшись, спрыгнула с дивана и убежала в дальнюю комнату.

– Тварь! – орала Мать. – Кошку еще поранишь! Осторожно, это же животное! Ты, олух царя небесного!

Она достала штаны из пакета, несколько раз ударила ими мальчика.

– Ты до каких пор будешь над матерью издеваться! А, до каких пор, до каких пор! Кровопийца, всю кровь у меня выпил.

Внезапно Ваня ощутил, как что-то стягивается вокруг его шеи, ему становится больно и тяжело дышать. Он слышал слово смерть раньше, но не понимал, что оно означает. Не думал о ней и сейчас, но ему стало очень страшно. Он уже не слышал, что орет Мать над ним, да и вообще все звуки словно исчезли. В какой-то момент он просто начал хрипеть.

– Что ты делаешь? Ты же убьешь его!

Ваня упал на пол и сквозь слезы увидел, как отец, обхватив Мать, оттаскивает ее.

– И поделом! И поделом ему, сволочи! Слышишь ты, сволочь!!!

1/32

Когда Ваня думал впоследствии, что же произошло, он так и не смог найти объяснения. Как будто помутился разум. Но когда он ходил в туалет, всегда было скучно – занятия отвратительнее он и придумать не мог, а брать с собой книжку или газету было категорически нельзя – Мать запрещала: «В нашем доме так не принято». Обычно он рассматривал трещины на потолке паутину в углу, но в доме недавно убрались, и паутины не было. Зато появилась банка с коричневой краской прямо возле унитаза – банка была открыта, и из нее торчала кисточка. Ваня присмотрелся: плинтус был ярче обычного, а значит, вот она зачем, банка: отец подкрашивал плинтус. Над свеженьким плинтусом начинался скучный кафель с серыми прослойками между прямоугольными кусками.

Мать говорила с подругой по телефону, до Вани доносились обрывки фраз.

– Ты слышала, что дочь Хуана Карлоса все-таки вышла замуж за этого спортсмена?

Пока обсуждали Хуана Карлоса, можно было расслабиться – обычно это длилось долго. Вначале мальчик думал, что это герой какого-то латиноамериканского сериала, которые он и сам иногда посматривал вместе с Матерью, но потом узнал, что это король Испании. Мать переживала за Хуана Карлоса и его королевскую семью и регулярно следила за новостями.

Ваня впился взглядом в промежутки между кафелем и вдруг, повинуясь непонятному инстинкту, достал кисточку и несколько раз провел по линии. Та окрасилась в светло-коричневый цвет. Испугавшись, мальчик отбросил кисточку в банку. Казалось, что прошла какая-то секунда, но голос матери в комнате изменился, стал грубее, жестче.

– Еще он стихотворение написал, я нашла недавно, – Ваня понял, что речь уже не о Хуане Карлосе. – Он там пишет, что мы отщепенцы, отбросы общества, да, представляешь? Кто? Мы с отцом, кто еще, мы, которые для него все делаем.

Ваня ощутил знакомый холодок – впрочем, не слишком сильный, потому что Мать говорила по телефону. Свернутую в несколько раз бумажку со стихотворением он хранил на самой верхней полке, в книжке Гектора Мало «Без семьи». Вдохновившись этой книжкой, он и написал тот стих, представив, будто он мальчик, вынужденный скитаться и замерзающий на жутком морозе – совсем как персонаж той книжки. Зачем он написал тот стих? Да просто захотелось, было настроение. Ему отчего-то нравилось это занятие – писать стихи.

«Но это же не про вас, это фантазия, – подумал мальчик и едва ли не впервые понял, что ощущает злость – на стих, на себя и главное – на Мать, – Ведь можно ж было догадаться».

Он и не заметил, как Мать появилась в туалете. Ваня уже встал и теперь долго мыл руки, умывался. Он стал срочно думать, чем бы отвлечь Мать, какой завести разговор, и вспомнил, что недавно родители ставили мышеловку под ванной.

– Так вы мышь поймали? – невпопад выпалил Ваня.

И тотчас понял, что поздно.

– А это что? – Мать нагнулась над кафелем, разглядывая коричневую полоску. – Что это такое, я тебя спрашиваю? Это ты сделал?

Мальчик почувствовал, как внутри у него все рухнуло – кажется, про такое говорят «душа уходит в пятки». «Господи, какой же я дурак. Зачем я это сделал? Чем я думал?» – мысленно спрашивал он себя и не понимал. Сам навлек на себя гнев, сам создал катастрофу – из ничего, на пустом месте. Разве же так было можно? И как объяснить – не Матери, а самому себе: зачем он действительно это сделал? А ведь предстояло еще и Матери.

– Это что, – Мать уже была близка к крику. Оставалось совсем чуть-чуть. – Какашки? Ты измазал какашками стену? Ты что, совсем идиот?

Ваня опустил глаза в пол и молчал. Он представлял, будто сидит в тихом сквере, на лавочке. Он один, вокруг него никого нет. И тишина, только дует ветер. Щебечут птицы. Мать черной тучей нависала над ним, он закрыл глаза и зажмурился. Нет, он не ждал удара – Мать если и била его, то только ремнем. Но как часто он думал, что лучше бы била, лучше бы случилось что угодно, хоть бы он провалился в ад на сковородку с кипящим маслом, только бы не этот надрывный, дикий, истошный крик. Только не он, Господи! «Иже еси на небеси, да святится имя твое», – вспоминал он слова молитвы. – «Как и прощаем мы должником нашим». Должником? Почему должником? Почему не должникам, как было бы просто и понятно? Ваня знал слова молитвы наизусть – Мать водила его в церковь, на длинные и изнурительные службы, а самой страшной была ночная – но как Ваня мечтал теперь оказаться даже на ней. Только бы не крик! Не крик!

Лицо Матери сжалось в страшную гримасу.

– А ну отвечай! Какашки? Какашки, да?

За всю свою маленькую жизнь Ваня запомнил: нет ничего страшнее, чем говорить правду матери. Ври, придумывай, выкручивайся, юли – только не говори правду. Никогда! Мальчик не знал, как это поможет ему сейчас, но, набрав воздуха, твердо сказал:

– Да. Я измазал стену какашками.

Ему стало противно. Мать торжествующе распрямилась.

– То есть ты хочешь сказать, что в здравом уме, будучи нормальным человеком, ты взял и измазал какашками стену?

Мальчик потупил взгляд. «Хочешь сказать». Что это значило – хочешь сказать? Он ничего не хотел говорить, это было понятно, он был вынужден говорить.

– Я уже ответил.

– Ответишь еще раз, – взревела Мать. – Сколько надо, столько и ответишь! Родила идиота! Боже мой! Родила на этот свет идиота! Господи!

Она несколько раз ударила себя в грудь и разрыдалась.

– Отмывай, – приказала она. – Вон там в углу тряпка, бери и отмывай. Чтобы я пришла, и ничего этого не было.

Мать направилась в комнату, причитая и охая, а Ваня смочил тряпку и молча стоял, смотря на нее. Тряпка казалась ему спасительницей, он цеплялся за нее не только взглядом, а всей своей маленькой напуганной душой. Он мечтал о чуде и мысленно просил тряпку совершить это чудо.

– Пожалуйста, – сказал он тихо.

Но Ваня, конечно, знал, что не ототрется. Краска плотно въелась, и даже чуть-чуть оттереть было невозможно. Мальчик раз за разом мочил тряпку, подносил ее к стене и тер – просто чтобы проходило время. Быть может, время, если не тряпка, поможет ему. А если не время, то, наверное, и ничего.

Помнил Ваня и о том, что это не последнее испытание, которое ему предстояло за день. Сегодня в школе ему поставили за сочинение необычную оценку – пять с четырьмя плюсами. Сочинение было простым, на вольную тему: написать о своей жизни, о том, как проводишь время, чем интересуешься, что любишь. Что-то вроде знакомства с учениками – ведь у него снова появились новые учителя. Роковая ошибка была в том, что, вернувшись из школы, он уже успел похвастаться. Теперь, в новых обстоятельствах, это было совсем зря. Он не любил в себе хвастовство – но, с другой стороны, кому как не родителям рассказывать об успехах. Тем более отец был дома. Правда, сейчас это не очень помогало – отец читал газету и пил чай. Отозвавшись на стенания матери, он вяло зашел в туалет, сразу понял, в чем дело, и вышел.

– Вот не будет матери, будешь вспоминать и плакать, – доносилось до Вани из комнаты. – Будешь проклинать себя, что не любил ее, не жалел, что делал все для того, чтоб она сдохла раньше времени. Только уже будет поздно! Локти будешь кусать.

Через час пустых попыток оттереть краску в туалет снова зашел отец.

– Пойдем, – сказал он. – Мама что-то спросить хочет.

Ужас новой волной подступил к горлу, но Ваня старался не выдать паники.

– Сейчас руки помою.

– Пойдем, – настойчиво повторил отец. – Мама ждет.

Ваня почувствовал, как задрожали ноги и руки. Не помня себя, он вошел в комнату. С надеждой взглянул на отца, но отец отвернулся. Ваня знал: убить его отец не даст, но все остальное – пожалуйста. Рассчитывать было не на что.

– Ничего не хочешь объяснить? – спросила Мать.

– Я оттираю, – потупив взгляд, сказал мальчик.

– Мы к этому еще вернемся. Отец сказал, что там на самом деле. Ну?

Ваня смотрел на нее и не понимал, что «ну?». И только потом заметил, что на журнальном столике разложено несколько карточек. Они были цветными, в центре каждой карточки была цифра, а периметр – обведен в толстую рамку. Цифры были отпечатаны на карточках – они предназначались для какой-то игры, которую Ваня не помнил, а вот раскрасил карточки он сам – цветными текстовыделителями. Рамки нарисовал тоже – толстым черным маркером.

– Зачем? – Мать поймала его взгляд. – Что все это значит?

– Это… Это…, – залепетал Ваня.

– Слушай, не придуривайся уже, ответь на вопрос нормально, – оторвался от газеты отец.

– Да я…

Ваня оторопел. Для него было настолько неожиданно, что Мать найдет карточки – это было так давно, что он уже и забыл про них, а тем более что станет спрашивать про них. Мальчик решил зацепиться за этот аргумент как за спасительный.

– Это было давно, – сказал он. Но Мать только всплеснула руками и заорала:

– Давно? Какая разница, когда это было? Я тебя спрашиваю зачем, не когда? Ты понимаешь разницу? А если бы ты человека убил, и это было давно, ты бы тоже сказал, да? Давно – не имеет значения, так что ли?

Ваня подумал, в каком возрасте он мог бы убить человека, чтобы это было давно, и неожиданно улыбнулся. Это привело Мать в ярость.

– Ты что, смеешься, когда Мать с тобой разговаривает? Я что-то говорю смешное? Или ты над матерью смеешься, а, гаденыш? Отец! Оторвись ты от своей газеты! Посмотри, какого гаденыша мы с тобой воспитали. Не гаденыша – гадину!

– Мне было просто скучно, – сказал Ваня. – Я не знал, чем заняться, и вот…

– Что вот? – победно заорала Мать. – Что вот? Что ты сделал, а? Я слушаю!

– Раскрасил эти карточки.

– Что это значит? Девятка у тебя красным, пятерка желтым. Почему это, зачем? Отец, я не могу с ним.

– Это ничего не значит, – тихо сказал мальчик. – Это просто так.

– Не дури мне голову, ничего не может быть просто так. У всего есть смысл. Какой смысл здесь, зачем это? Господи, за что, кого мы воспитали! Когда человеку скучно, он читает книжку, телевизор смотрит, радио. Ты понимаешь, это а?

– Да, понимаю, – Ваня знал, что лучше не перечить.

– Нормальный человек не раскрашивает карточки просто так. Если ты так будешь делать, нормальный человек из тебя не вырастет.

– Я больше не буду, честно, – сказал Ваня.

– Еще бы, – бросила Мать. – Конечно, не будешь. Эти карточки я у тебя заберу, и ты их больше не увидишь.

Мальчик пожал плечами.

– Это еще не все, – довольно сказала Мать и повернулась к отцу. – Ну чего ты сидишь, может быть, ты скажешь?

– Так ведь у тебя был какой-то вопрос, ты и спрашивай, – удивленно отозвался отец. – У меня вопросов не было.

– Ну понятно, – вздохнула Мать. – Вечно мне все одной надо. Как будто это мой сын.

– Вообще-то твой.

– Не паясничай, – презрительно ответила Мать. – Паяц нашелся. Мы прочитали твое сочинение.

Мать резко обернулась к Ване.

– Кричу я значит много, да? А когда мать много кричит, кошка потом приходит и тебя успокаивает, лечит. Так же ты писал, да?

– Там не только это, – глухо сказал мальчик.

– Что там еще, меня не интересует. Зачем ты это вообще пишешь? Зачем учительнице знать, что я кричу? А? Ты же не пишешь, почему я кричу, кто меня доводит. Какой хитренький, а! Посмотрите!

– Прости, пожалуйста, – сказал мальчик.

– Так если бы! – продолжила Мать. – А зачем писать, сколько вы ждете электричку? Когда ты с бабушкой ездил на дачу. У тебя вот целый абзац – про электричку. Как вы ее ждете, какие рельсы, платформа. Красная строка – и снова, пожалуйста, про электричку! У тебя полсочинения про электричку. У тебя вообще все дома, я хочу спросить?

– Не знаю, – промямлил мальчик. – Так получилось.

– Так получилось у него. Электрички, потом троллейбусы! Ты и рисуешь троллейбусы. Тебе в школе задали нарисовать муравья, а ты взял и нарисовал троллейбус!

– Мне поставили пятерку, мам.

– Да плевать, что тебе поставили! – взвилась Мать. – Что ты мне талдычишь как болванчик, поставили, поставили! Рисование не предмет. И литература твоя не предмет! Человека из тебя это не сделает. При чем тут муравей, и при чем троллейбус? Ты мне можешь ответить! Я же вижу, что ты делаешь из конструктора? Троллейбусы. Я говорила с тетей Ирой, она считает, что ты у нас странный мальчик. Да кого ни спроси, все вокруг говорят, что ты странный. Все нормальные люди.

Ваня молчал, пристыженный.

– А зачем цифры раскрасил-то? Цифры? Пятый класс, скоро шестой! Мы в этом возрасте в походы уже ходили, а ты цифры раскрашиваешь! Ну ответь мне, я мать, я люблю тебя. Я должна знать. Что с тобой не так?

Мальчик собрался с мыслями, через силу сказал:

– Только не кричи, пожалуйста!

Мать развела руками.

– Ты мне, сопля зеленая, еще указывать будешь, как тебя воспитывать! Вот когда свои дети будут, им и будешь указывать, что им делать. Не мне, ясно? Если кричу, значит, жизнь такая, довели значит, ясно! Один вон сидит, газеты читает, другой рисует троллейбусы. За что меня бог наказал-то? Подойди поближе, ну же, подойди.

– Зачем? – спросил мальчик.

– Мать говорит подойди, значит подойди, ясно?

Ваня сделал два тяжелых шага.

– Запомни, – Мать приблизилась к нему, подняла палец. – Я хочу все знать, что ты делаешь, чем ты дышишь, куда ходишь, чем живешь! Все, понимаешь, все, ясно?

– Ясно, – сдавленно ответил Ваня и зажмурился.

– Твоя жизнь – это моя жизнь! Я тебя ррродила! – гремел голос матери. – Ррррродила! Я твоя мать, кровная! Ближе тебя у меня никого нет, и ближе меня – у тебя. Нет и никогда не будет. Заруби на носу у себя это, чтоб от зубов отскакивало! Я – твоя мать, ясно?

– Ты моя мать, – повторил Ваня.

1/16

Четвертая сигарета подряд. Ваню уже тошнило, но он подносил зажигалку и раз за разом прикуривал. Хуже, чем ему было, казалось, просто не может быть. Еще недавно он, второкурсник, встречал после пар свою девушку, которая училась на год младше – и они безззаботно и весело проводили время: гуляли, ходили на выставки и концерты, пили дешевое, но такое вкусное вино и пиво. Он видел в ней себя, всю жизнь, весь ее смысл.

– Тебе всего-то и надо для счастья, чтобы тебя любили, – сказал однажды приятель, и Ваня подумал: а что, пожалуй, это действительно так. Мир влюбленности открылся ему позже, чем сверстникам, которые уже с девятого класса школы мутили, гуляли, ходили вместе, как это смешно называли некоторые из них. Тогда Ваня чувствовал острое одиночество, теперь же ему казалось, что он всех их обошел – его любовь и глубже, и острее, и серьезнее, а главное – надежнее. Он был уверен, что уж если такое случилось, оно не может быть не навсегда. Ослепленный собственным чувством, он и не заметил, как менялись их отношения, как тонул, стремительно вбирая в себя воды, корабль их чувства, а он все стоял на палубе и любовался закатом, который был так невыносимо красив.

Он понял все только теперь, словно вода залила весь трюм моментально, словно и не было капель на потолке, струй, бежавших по стенам, набиравшего силы течения, сбивающего с ног. Нет, для него все было безоблачно, и вдруг, совершенно внезапно, без всяких на то причин, во всем его мире воцарилась черная ночь.

Вчера Ваня услышал, что больше они не вместе.

– Снежана, – говорил он, пытаясь остановить подступающее к горлу отчаяние, но так и не сумев это сделать. – Но этого же просто не может быть.

Он выглядел жалко. Но мир рушился, а он стоял посреди этого мира, обратив взгляд в грозовое небо и только кричал:

– Почему? Зачем? За что все это со мной?

Ничего не имело значения, ничего не было наделено смыслом. Жить было незачем, да и можно ли было назвать жизнью тот ад, который поглотил его вчера и вряд ли когда-то отступит. Впереди ничего не ждало, было только прошлое, которое болело, и настоящее, которое опустошало. Будущее могло быть, но он упустил его – и даже не понял как.

Ваня не мог ни есть, ни спать, только вливать в себя литры дешевого вермута, на который хватало денег – трезветь было просто нельзя. Он бродил по району, нигде не находя себе места, он орал, он резал руки, он бил кулаками бетонные стены, он – что скрывать – даже плакал. Он отправлял Снежане эсэмэски, но она не отвечала. Ей больше нечего было сказать.

Домой пришел поздно, под утро, надеясь, что Мать уже спит – только бы не говорить, только бы не говорить с нею! – переночевать. Ему повезло дважды: Мать спала, а утром, когда он проснулся, то обнаружил, что ее нет дома. Ваня собирался с мыслями – нужно было поехать к Снежане, караулить ее возле дома, что-то придумать, сказать. Но что? Он отчаянно затянулся. После утренней сигареты к горлу подступала отчаянная тревога, но Ваня уже знал, чем можно ее притупить: возле кровати стояла бутылка вермута; еще где-то треть была недопита. Парень с жадностью влил в себя вермут, сморщился, согнулся пополам – его едва не вырвало. Постоял, пришел в себя.

– Допью и пойду, к черту это, – сказал он пустоте. Быстро натянул джинсы, пересчитал деньги – еще оставалось несколько сотен. Напялил футболку. Можно было выходить.

Внезапно накатило такое отчаяние, такое безумное и непередаваемое словами ощущение одиночества, что Ваня схватился за голову, сжал виски. Застонал. Нужно было отвлечься на что-то, не думать о том, что случилось, хотя как об этом не думать, черт возьми, как это вообще возможно!

– Ааааааааааааааааааа, – заорал он в бессилии.

Сел перед монитором, включил плейлист, выбрал песню. Закурил, уставился в потолок. Дым обволакивал комнату, становилось чуть легче. Он словно забывался, растворялся в музыке. Снова потянулся за вермутом, сделал жадный глоток. На секунды показалось, что боль отступала, что есть какая-то надежда, что, может быть, он еще все исправит. Но вдруг сменилась песня, и он вспомнил, как слушал ее со Снежаной, и хрупкая иллюзия разрушилась, разлетелась на миллиарды осколков, и все они словно единовременно впились в его сердце. Он вспомнил лицо Снежаны, такое серьезное, отстраненное.

– Нет, – говорила она твердо. – Я это решила точно и не передумаю. Пожалуйста, оставь меня в покое.

«Ты-то теперь в покое. А как обрести его мне?»

Шансов не было. Шансов ни на что не было. Повинуясь отчаянному порыву, он швырнул в коридор бутылку и вдруг увидел, словно в замедленной съемке, как она пролетает через открытую дверь, как впечатывается в стену, как разлетаются стеклянные осколки. И в тот же момент услышал, как поворачивается ключ во входной двери. Потом дверь открывается и входит Мать. На какое-то время во всем мире становится тихо, и даже Снежана перестает существовать в нем, и сам он, Ваня, тоже, и все, что за окном, на улице, и все, что где-то далеко. Весь мир заполняется Матерью, теперь только она и есть – мир.

Он бросился выключать песню, затем вжался в стул и просто молча сидел. Мать возникла в дверном проеме, перекрывая путь к отступлению.

– Это что сейчас было? Это что сейчас такое было! А ну отвечай! Быстро!

– Я, я… – Ваня судорожно искал слова и наконец нашел. – Снежана.

– Что Снежана? При чем здесь твоя Снежана? Это я, твоя Мать, тебя спрашиваю.

– Это, – Ваня вперил глаза в пол и больше не поднимал их. – Это вышло случайно. Я все уберу сейчас.

– Уберешь, разумеется. И полы помоешь везде. Скот такой, – Мать подошла к нему. Она была в верхней одежде и обуви; «так торопилась, видимо», – только и успел подумать Ваня. Мать замахнулась, но не ударила. Парень сжался. – Что, страшно да? А мне не страшно, что ты такой вырос? Ты как себя ведешь? Что это вообще такое?

– Мы со Снежаной расстались, – тихо сказал Ваня.

– Да мне плевать, что вы расстались. Я твою блядь Снежану не любила с первого дня…

– Это моя первая девушка.

– У тебя этих девиц будут еще тысячи, а мать одна! Ты не понимаешь, что ли?

– Понимаю, – поспешно согласился Ваня.

– Ну вот и все. Надо же, сука такая. Ты с ней когда познакомился, отказался обои клеить. Потому что шатался все с этой шалавой. День и ночь напролет тебя не было. И теперь нет!

– Но в итоге поклеили.

– Конечно, поклеили. Тебя пока не заставишь, ты пальцем не шевельнешь, чтобы помочь матери. Хватит! – она села на диван и зачем-то несколько раз хлопнула по нему рукой. Ваня понял, что сейчас будет орать. Так и случилось. – В общем так. Твоя Снежана с тобой рассталась, значит, у тебя теперь будет время. Будешь дома сидеть, хватит шастать уже по ночам. Будешь учиться, будешь уборку делать дома. Будешь шкаф вон старый чинить, понял?! Снежана рассталась с ним, тварь ты такая неблагодарная, вот ты кто! Сволочь! Тебя мать воспитывала, все силы в тебя вкладывала не для того, чтобы ты с девицами шлялся, понял. Ты не о девицах думать должен, а о матери! О матери, которая тебя родила. Тебе ясно?

Ваня знал, что когда-то она закончит, что и он закончит с уборкой, выбросит все стекла и отдраит полы. А после он спрячется и затихнет, как делал уже не раз. Он будет прислушиваться к каждому шороху из соседней комнаты, к каждому действию Матери, трясясь и снова надеясь. Потом ей кто-нибудь позвонит, и Мать отвлечется. Или пойдет мыться – этот вариант тоже неплох. Ему понадобится несколько секунд, чтобы схватить ботинки, резко вогнать в замочную скважину ключ – только бы не дрожали руки – и пару раз провернуть. Вытащить и выскочить на лестничную клетку. Преодолеть несколько пролетов, отдышаться, прислушаться к звукам, натянуть ботинки и выбежать на улицу. Прокрасться вдоль самой стены дома, фактически прижавшись к ней, чтобы Мать не увидела из окна сверху и не принялась орать во двор. Повернуть за угол – и свобода!

Вот только эта свобода фальшивая, все равно помнил Ваня. Когда наступала ночь, идти ему было некуда. И даже если переночует у кого-то из друзей, или в чьем-то теплом подъезде, то все равно так долго не продлится. Ему непреодолимо нужно будет возвращаться. Возвращаться в родной дом – и хуже этих слов для Вани, кажется, не существовало.

«Это же первая любовь! Как можно было так растоптать ее, бесцеремонно вторгнуться и задавить все грязными тяжелыми тогами! Как можно так не понимать, так не чувствовать жизнь, не видеть, что в ней ценно?!» Ваня чувствовал, как что-то меняется в его отношении к Матери. Нет, оно не менялось трагически, к нему лишь добавилось несколько новых красок. Красок, которые не стереть.

В том же самом подъезде, где он так спешно обуется, чтобы скорее бежать, Ваня найдет себе девушку – спустя какой-то месяц после Снежаны. Тогда он откроет для себя другой мир, темный и не слишком радостный, но все-таки не беспросветный – мир, в котором люди встречаются без любви. У Нади можно будет ночевать, с ней можно будет пить и даже иногда о чем-то разговаривать. Она будет немного старше и совсем не такой красивой, как любимая Снежана, которую он будет помнить еще много лет. Но Снежаны не будет, а Надя будет – в этом и окажется ее главное достоинство. С Надей будет хоть немного отпускать, в ее объятьях будет не так больно.

Закончится это быстро. Как Мать будет душить Надю, прижав к кровати в ее квартире, а он – метаться по комнате, не зная, что предпринять, и только шептал «Не надо», «Не надо» – Ваня тоже запомнит надолго. Матери не потребуется много времени, чтобы вычислить, где он проводит время.

– Я его мать, поняла?! А ты – сопля малолетняя!

После того события Ваня и вправду станет проводить больше времени дома. Мать не узнает, что в мыслях, вспоминая о ней и разговаривая с ней, он будет называть ее «грузное тело». Он не сможет вспомнить, как впервые пришло к нему это сравнение и почему оно так прицепилось – оно выплыло откуда-то из детства, из давних времен, которые хотелось забыть.

«Грузное тело ушло», – будет думать он с облегчением после хлопка входной двери. «Грузное тело пришло» – с тревогой, услышав, как зазвенела связка ключей в подъезде.

Ване долго не будет стыдно.

1/8

– Ага, – ответил Ваня, глянув в дверной глазок, – щас.

И тотчас, осознав двусмысленность фразы, поправился:

– Ну, в смысле сейчас открою.

За дверью стояла женщина – подруга Матери. Мать почему-то всегда говорила, что она и его, Вани, подруга. Женщина была моложе Матери, стройнее, преподавала в школе – вот, собственно, все, что Ваня о ней знал. А главное – хотел знать. Но подруга Матери была доброжелательная, и Ваня искренне радовался, что пришла она, а не Мать.

Парень повернул ключ в замочной скважине, толкнул дверь. Подруга Матери странно, словно бы неловко улыбнулась, и тут он увидел, как справа, с лестницы, скрытой из поля обзора дверного глазка, спускалась Мать. В ее движении было что-то фундаментальное, монолитное, словно бы памятник сошел с постамента и зашагал тяжелыми, грузными шагами – Ваня видел такое в мультике; и он тотчас же понял, что движения Матери не просто таят в себе, а источают угрозу, сочатся ею. К своим двадцати двум он безошибочно определял эту угрозу.

– Ну здравствуй, – сказала Мать, заходя на порог. Ваня попятился. Конечно, он догадывался: то, что сейчас будет происходить, когда-нибудь должно было случиться, но ведь не прямо сейчас! Прямо сейчас он понимал, что не готов, но и бежать было уже поздно. Словно читая его мысли, Мать бросила с порога торжественно-печальным голосом:

– Ты бы иначе сбежал, сын. У меня не было другого выхода.

Сбежал бы, это точно, думал Ваня. В последнее время он месяцами жил у друзей, перебиваясь с квартиры на квартиру – не сказать, что из-за Матери, конечно, но если бы не вопли и истерики, когда он возвращался, то оставался дома куда чаще.

– Чай? – глупо спросил Ваня.

– Нет, спасибо, я ненадолго, – ответила подруга Матери. Мать смолчала, прошагав в комнату. Тяжело села на диван, продышалась.

– Иван, – начала она. – Ты ничего не хочешь нам сказать?

– Ничего, – как можно спокойнее ответил Ваня и отошел к окну. Присел на стул.

– И не догадываешься, по какому поводу мы собрались, нет?

Мать испытующе смотрела на него.

Ваня стал думать, что, возможно, действительно есть варианты – какие-нибудь более простые, в которых он тоже, разумеется, был виноват, но не настолько. Впрочем, присутствие подруги Матери не оставляло просторов для интерпретаций. Он посмотрел на нее с обреченной надеждой.

– Ладно, чего далеко ходить, – сказала она. – Мама была в институте.

Все стало окончательно ясно.

– Ты провалил экзамены, – начала Мать. – Зачем ты меня обманывал?

– Я не обманывал, – ответил Ваня. – Я ничего не говорил.

Мать и без того еле держалась, а услышав эти слова, рассвирепела.

– Что это значит – ничего не говорил? Сокрытие фактов – это тоже обман. Ты чего, не знаешь?

Эту фразу Ваня помнил с детства. Он решил, что ничего не будет отвечать. Ему предстояло прожить ужасное время, и на сколько дней оно затянется, Ваня не знал. Самое страшное предстояло сегодня, сейчас.

– Мы с отцом тратим деньги – чтобы ты учился, все эти взятки деканам, завкафедрой, всем этим гребаным профессорам. И что? Чем ты нам отвечаешь? Где твоя благодарность? Ты как будто не хочешь учиться.

Ваня не выдержал:

– Я тебе говорил, что не хочу там учиться. Еще с третьего курса. Мне не нравится там, мне это не нужно.

И тут же пожалел.

– Да как может нравиться-не нравиться! Это надо просто и все. Надо! Кто будет матери на старости лет помогать, если ты не будешь учиться. Тебе осталось полтора года. Получи уже этот диплом.

– И чего? И чего с ним? – отчаянно ответил Ваня. – Мне не нравится эта специальность. Как я буду по ней работать? И кому я там буду нужен?

– Ну, это, конечно, правда, – неуверенно сказала подруга Матери.

– Да какая к черту разница! Нравится, не нравится. Это работа. Все работают. Кому-то может нравиться работа? А? Но все работают.

– Ты не работаешь, – возразил Ваня.

– У меня здоровье. У меня по дому дела, у меня бабушка. Как ты смеешь мать попрекать?

– Но не все же работают, получается, так?

– Нет, ты посмотри на него.

– Ваня, ты лучше скажи, как ты будешь решать проблему, – встряла подруга Матери. – Экзамены-то надо как-то сдать.

– Сдам, – сглотнул Ваня.

– Ну вот и хорошо.

– Да что хорошо-то? – взревела Мать. – Что хорошо? Ты вообще в институт ходишь? Ну?

Ваня молчал.

– Ну скажи, а? Я же была в институте, я все равно знаю.

– Так зачем тогда, – начал Ваня.

– Ну правда, понятно же, – сказала подруга Матери.

– Нет, непонятно, – Мать встала и ударила кулаком по столу. – Непонятно, – заорала она. – Пусть он скажет. Ты. В. Институт. Ходишь???

Ваня сжал зубы.

– Ну что ты молчишь, тварь такая!

– Ну тихо, успокойся, успокойся, – почти шептала подруга Матери.

– Я хочу, чтобы он сказал!

– Хожу, – тихо ответил Ваня.

– Что он там сказал? Не слышу! Ты нормально можешь говорить? Или ты дебил?

– Хожу, – повторил Ваня.

– Ааааааааааа!!! – заорала Мать. – Аааааааааааааааа!!!!

Она бросилась к двери и бешено заколотила по ней кулаками.

– Ну что за сволочь!!! Я убью его, убью сейчас! Слышишь, тварь! Я убью тебя, сволочь!

Подруга Матери поднялась, неуверенно встала между ними.

– Тихо, ну тихо, – так мы ничего не решим.

– Нет, ну я только что была в институте, мне сказали, что месяц не видят его там, что нигде он не был, а он в глаза матери врет, гнида! Почему ты врешь, а? Почему врешь матери?

– А как тебе скажешь правду, – в отчаянии бросил Ваня.

– А вот так, – ревела Мать. – Вот так и скажешь. Раньше надо было говорить. Ты сам в семнадцать лет поступал туда. Сам выбрал!

– Но я ошибся!

– Нет, ты слышишь, что он говорит. Ошибся. Это твой святой долг – доучиться, гаденыш. Мы с отцом его кормили, поили, а он – ошибся.

– Ну бывает, бывает, бывает, – повторяла подруга Матери. – А ты, Вань, лучше бы сейчас ничего не говорил.

– Да он убить хочет мать, сука! Убить хочет родную мать, в гроб загнать, в могилу! И это за все, что мы для тебя сделали! Подонок ты, просто подонок!

Мать тяжело задышала, села на диван и разрыдалась. Она всхлипывала, тяжело дыша, и что-то бессвязно говорила. Ване было все равно. Он выбрал точку на полу и смотрел на нее, не обращая внимания ни на мать, ни на ее подругу. Жизнь просто текла, шли секунды, минуты. Потом в его поля зрения попала кошка – Ваня протянул руку, чтобы погладить, и кошка потерлась носом его руку, но мать крикнула, и кошка испуганно отскочила.

– Не того жалеешь, – приговаривала Мать кошке. – Он нас не жалеет, никого, а ты его жалеешь.

Ваня вспомнил, как однажды, захотев погладить кошку, он присел и случайно наступил на хвост – и она немедленно отреагировала – со всего маху заехала лапой по лицу. Ваня крикнул от боли – лицо стало заливаться теплой кровью: кажется, кошка попала в сосуд на лбу. «Еще немного, и в глаз», – с ужасом думал Ваня. Мать, узнав, что случилось, долго ругала Ваню:

– Нет, это кем надо быть, чтоб не заметить! Ей же больно, ты чего, не можешь быть внимательнее?

Но кошку Ваня любил – любил больше, чем Мать. Может быть, меньше, чем Снежану, но Снежаны давно след простыл, а кошка оставалась. И в отличие от Снежаны, даже спала с ним в обнимку, когда Ваня бывал дома.

В памяти всплыли и другие воспоминания – как Ваня наелся димедрола, желая покончить с собой, но ничего не вышло – зато вставили мощные глюки: ему чудилось, как он идет домой по живым жабам и как выползают огненные тараканы из мусоропровода в подъезде его друга, где Ваня пережил первый в жизни приход. Когда казалось, что немного отпустило, друзья проводили до дома, где Мать, решив, что он пьяный, долго что-то высказывала, а он точно так же, как сейчас, ее не слушал: он смотрел, как тужится кошка, справляя большую нужду, а вокруг нее, словно в мультфильме про островных туземцев, кружатся маленькие человечки с пиками – водят хоровод.

– Я сейчас подожгу здесь все, – донеслись до него вопли Матери. – Спалю к чертовой матери эту квартиру. Мне не нужен такой сын! Мне не нужна такая жизнь!

Повинуясь инстинкту, Ваня бросился на колени, застонал – насколько умел:

– Прости меня, пожалуйста. Я больше так не буду. Я все исправлю, все сделаю. Я тебя очень люблю, правда.

Подруга Матери сидела рядом – и, может, что-то даже говорила, но Ваня этого не знал. Он ничего не слышал, а меньше всего хотел слышать собственный голос: ведь если он просил прощения – это никогда не было искренне. Ему было нужно остаться живым – и, по возможности, вырваться из квартиры. Если это получится, его теперь долго не будет дома.

Только бы получилось.

1/4

Но не получилось. Мать кинулась к двери, стремясь вырвать ключ. Не вышло: Иван сумел опередить ее, но, чтобы открыть сначала один замок, потом другой, требовалось время. Да и на то, чтобы вставить ключ в замочную скважину – тоже. Мать перекрыла дверь и вопила:

– Никуда не уйдешь! Никуда не уйдешь!

Теперь ему было слегка за тридцать. Он обзавелся женой и переехал жить в другой город. Приезд к Матери не предвещал ничего дурного. Иван сидел за столом, ел первое, второе, даже выпил пиво, слушал разговоры о еде и бытовых заботах. Монотонный голос Матери усыплял. Он поглядывал на часы – времени до поезда оставалось много. Решил зайти в комнату, в которой когда-то жил – сидел за столом, спал, стоял на балконе. Все изменилось: диван был сломан, от пола до потолка комната была забита старым тряпьем, через которое приходилось продираться. На балконе лежали завалы из старых банок, досок, газет.

Иван присел на стул, вспомнил, как сидел за этим столом, когда учился, как много провел здесь времени. Ему совсем не хотелось, чтобы это когда-нибудь повторилось, но ощущал легкую ностальгию. Открыл ящик стола, увидел несколько фотоальбомов. В них был он – от старших школьных времен, с менявшимися друзьями, в разных компаниях, с подругами, со Снежаной и наконец один, до того времени, пока окончательно отсюда не уехал. Когда-то давно он заботливо составлял эти альбомы, придумывал порядок фотографий, композицию. Один альбом не успел доделать, оставив почти пустым: кипа фото была просто вложена внутрь. К нему пришла внезапная догадка: в новом городе они с женой купили сканер. Наконец-то можно перевести все фото в электронный формат; когда-то он просил об этом друзей – по штучке, ну максимум двадцать. Теперь жизнь наладилась – и он мог все оцифровать. Не раздумывая, схватил пакет, бросил туда три альбома.

Пакет не ускользнул от взгляда Матери. Каких-то полминуты потребовалось Ивану, чтобы понять: он совершил не просто оплошность, а фатальную непоправимую ошибку.

– Да как ты смеешь? Какое у тебя есть право? – заревела, как раскаты грома, Мать.

Все произошло так быстро, что не было никакой возможности повернуть ситуацию вспять. Иван вяло шептал что-то вроде:

– Ну, если так надо – я положу их обратно.

Но было уже поздно. Рев Матери настигал его, окутывал со всех сторон, она надвигалась серой огромной тучей, и Иван сделал шаг к двери – один, второй, но как-то слишком неуверенно.

– Все наши фото! Мы всю жизнь с отцом их делали, а ты смеешь вот так взять и увезти.

– Да это мои, мои фото! Там вас вообще нет. И ничего вы не делали, – возражал Иван, раздумывая, что бы предпринять, как бы уйти быстро: одним движением схватить куртку, другой ботинки, резко повернуть замок и – выскочить в подъезд. А там уже проще: сбежать по лестнице – дело нехитрое, Мать не догонит, разве только будет орать, отец не станет.

– И я же просто отсканировать, – Ваня почти отвлек Мать и схватил куртку, но она все поняла и резко, оттолкнув его, метнулась к двери. Туда же рванул и он, в последний момент сумев вырвать ключи из замка. Вот только что теперь с ними делать?

Он почувствовал, как вскипает.

– Ну смотри, смотри, там нету ни хера!!! – и стал вытаскивать альбомы из пакета, швырять их на пол. – Нету, нету, блять!

Последний альбом упал пустыми страницами вниз, словно подбитая птица, и фотографии разлетелись по коридору, приводя в бешенство Мать.

К ногам Ивана упало фото, где он, еще девятиклассник, сидит в форме футбольного клуба – футболке с номером и логотипом команды, брендированных шортах. В голове молнией вспыхнул тот день. Он начинался как торжественный: они с отцом поехали в центр города, в фирменный магазин клуба и провели там почти полдня, восхищаясь ассортиментом и рассматривая вещи – чего только не придумали с символикой команды, за которую Ваня болел с детства! Но остановились на шарфе, футболке с шортами и маленьком значке. Счастливый, Ваня вернулся домой, но там ему с отцом устроили такую взбучку, что Ваня пожалел обо всем.

– Какого черты накупили всякой дряни? – ругалась Мать. – Будет ходить как дурак. Это же не вещи, а какие-то бессмысленные тряпки. Понятно, этот идиот, головой не соображает, но ты-то куда смотрел, а? А шарф этот так вообще. Разве это шарф? Это половая тряпка…

Вообще, футбольных воспоминаний хватало. Не в смысле походов на стадионы или тем более игр – футбол способствовал еще одному эпизоду, который невозможно было стереть из памяти. Тогда Ваня был совсем еще школьник и читал журнал о футболе; в то время журнал был самым простым и надежным способом узнать результаты матчей, прочитать что-то о командах, интервью с футболистами. Однажды он увидел объявление внизу журнальной полосы – там было что-то вроде «проверь себя в роли футбольного прогнозиста», в общем было написано интересно и интригующе. Чтобы узнать подробности, нужно было отправить бумажное письмо на указанный адрес и вложить туда пустой конверт – через какое-то время тебе присылали ответ. Ваня так и сделал. И действительно – прошло две недели, и он увидел в почтовом ящике толстый конверт с сургучом. Изучать было некогда – они с Матерью уезжали в санаторий; недолго думая, Ваня прихватил конверт с собой.

Приехав на место, мальчик увидел, что в конверте оказалась довольно скучная книжка о том, как делать ставки на матчи. Ему предлагали внести какую-то сумму денег, чтобы начать игру, сумму, надо сказать, небольшую, но Ване это не было интересно. Он забросил конверт в дальний угол санаторного номера и больше не вспоминал о нем. До тех пор, пока не нашла Мать.

– Что это ты задумал? – она ходила по маленькому номеру словно загнанная. – Ты последние деньги хочешь у нас отнять?

– Мне просто было интересно, – пытался объяснить Ваня. – Теперь не интересно.

– Не интересно ему. Зато мне интересно, почему ты так ведешь себя с матерью. Почему нельзя было сказать?

– Зачем? Я все равно не собирался этим заниматься. О чем говорить?

– Не ври, – орала Мать. – Я чувствую ложь нутром, вот, сердцем, – она била себя по груди. – Мать не обманешь, помни, что я тебя родила.

В тот день вместо парков и вечерних санаторных развлечений Ваня стоял в углу и проклинал себя за то, что не успел выбросить подлый конверт. Целый день был испорчен, просто вычеркнут из жизни. «Грузное тело», – с ненавистью думал он.

– Хоть раз в сто лет домой приехал, и так себя ведешь!

Ваня понял, что так и стоит, уставившись на фотки на полу. Ну, с меня хватит, подумал он. Теперь Мать кричала с кухни; он резко направился к двери.

– Домой я уезжаю. Дом мой там, понятно, а не здесь!

– Ха, дом, – Мать скривилась. – Съемная квартирка? Не смеши меня. У нас в твоем возрасте уже была своя квартира.

– Вы в вашем возрасте ее не покупали!