Читать книгу Начала человеческой природы - Георгий Шевяков - Страница 3

Мы живём в эпоху, когда неизвестное стало известным, и бо́льшая часть земных и небесных тайн разгадана. Мы взобрались на Джомолунгму, посетили Луну, разбили атом на части, познали сложность вселенской пустоты и нанесли на карты дно океанов и твердь под нашими ногами, и свет галактик над нашей головой.

Мы завершили кровавую поступь истории и пусть под страхом обоюдной смерти, ибо такова сила нашего оружия, что способно оно в одночасье погубить нас всех, но живем мирной жизнью. Мы покорили родную планету, достигли беспредельного благоденствия, так что даже самый нищий из нас – богач в сравнении с царями прошлого. И продолжительность жизни нашей несравнима с возрастом наших предков.

Осталась последняя тайна и последний рубеж нашего неумолимого наступления – мы сами.

Прежде нам было не до себя. Сначала надо было выжить среди диких зверей, алчущих твоей крови, потом – в борьбе с соплеменниками, алчущими твоего труда. Стихии истории и природы не оставляли времени для раздумий, и проще и понятней было одухотворить окружающий мир, перенести на него свою душу и жить в отраженном свете своего собственного «я», ибо так было легче.

Но силы, разбуженные нами, как лавина, несущаяся с гор, грозят поглотить наше тело, и в последнем пароксизме воли, перед тем как пасть в бездну биологической революции и стать неведомо чем, мы спрашиваем себя, что же это было – сам человек и его история.

Перед нами грандиозная задача. Нам придётся иметь дело с самым непостижимым творением природы. Впереди много дел. Мы должны подвергнуть сомнению мудрость веков, заново прочесть страницы прошлого и отринуть собственную гордость. Нам придётся найти и распознать свою вещественную суть и, исходя из нее, понять, что нас ждет, к чему следует быть готовым, от каких надежд надо избавиться и что в себе боготворить и холить.

Сложности огромны. Но мы начинаем этот путь подготовленными, со знаниями, которые более чем адекватны этим сложностям, технологиями, которые в силах нам помочь и которые при необходимости мы обязательно достроим, и уверенностью, что правда, в конце концов, откроется нам. Человек – не враг самому себе. С помощью тех, кто готов начать этот путь и раскрыть свою душу и тело, чтобы познать себя, мы поймем, что мы такое.

* * *

Наше вечное одиночество и неспособность сравнить себя с чем-либо подобным или равным себе на Земле, вызвало в жизнь все те религиозные и философские учения, которыми мы поверяем свой путь во времени, и все те печальные и яркие события, которыми этот путь устлан. Рождаются и умирают государства и цивилизации, покорена родная планета, и очередь, как полагают, за другими, мы становимся все старше и все сильнее, но мы по-прежнему не знаем что мы такое и зачем мы на этом свете. Религии, замешанные на потусторонних силах, пугают нас ответом перед вечностью, из которой мы выходим и в которую погружаемся, откровения наук приносят не меньше бед, чем невежество, мистика и эзотерика скорее забавляют нас своей «проницательностью», чем дают полнокровные ответы. В окружающем нас мире мы можем объяснить все, физически соизмеримое с нами, кроме самих себя.

Наше недоумение перед человеческой природой, проистекающее прежде из собственных поступков и тысячелетней истории, многократно усилено той грандиозной картиной эволюции Вселенной и Жизни на Земле, что открылась нашему взору в последние века, где наше место – в конце событий, и мы вынуждены искать ответ не просто тому, что мы есть, но и свое место в этой бесконечной цепи перемен.

Не в силах дать однозначный ответ, бережно перебираем мы мнения о себе, что сохранила людская память и которые до сих пор полны смысла многим из нас.

Вечный и бесконечный «Брахман» или «Атман», который есть всё и во всём выражается, царит в индуистских воззрениях. «Ничто никогда не тождественно», все меняется, и человек лишь одна из форм этого «Атмана» – и мира, и процесса. В неизменном колесе «сансары» – перерождения – вращается жизненный круг, где человеческая жизнь – лишь один из эпизодов в длинном ряду смертей и возрождений всех существ. Смерти и возрождения для обычных людей. Посвященные, достигшие высшего знания, вырываются из этого порочного круга и устремляются к миру Атмана, из которого нет возврата. Покориться судьбе и презреть человеческое, отречься от себя – смысл этого древнего учения. Унылый материализм и круговорот веществ в природе находим мы в нем; сведя человека к кузнечику и плесени, лишает оно своих поборников страстей и воли к борьбе и жизни.

Всесильное Небо и беспощадная Судьба нависли над далеким Китаем со времен Конфуция. Не властен человек над собой в этом мире по древнему мудрецу, и предоставленный самому себе не в силах справиться со стяжательством и искушениями. Чтобы достойно пройти свой жизненный путь – свое «Дао» – должен следовать он заветам предков, чтить семейные ценности и пуще собственной воли почитать старших в роду и в стране.

Высокий нравственный смысл этого учения позволил китайской цивилизации пережить всех своих сверстников – цивилизации древних Рима, Греции, Индии, Египта. Хотя оборотной стороной заложенного в нем смирения явились неспособность и невосприимчивость перемен, что не раз тяжко отражалось на доле этого народа, и не менее тяжко может отразиться при изменении его духовного уклада.

Божественные религии, из которых наше внимание привлекают лишь мировые – ислам и христианство, как завершившие религиозное мироощущение людей, – дают единую картину мироздания: Господь единый и всемогущий создал этот мир и всех живых тварей, и человека вместе с ними. За непослушание Господу люди были низвергнуты из рая на Землю, и отныне лишь в трудах и молитвах могут заслужить прощение себе. Посредники между людьми и Богом, доносящие слово Божье до людей, появляются в этих религиях, что определило их доходчивость и распространенность – сын божий Иисус Христос в христианстве и сын человеческий – Магомед в исламе. Странным образом характеры и житие пророков воплотились в характере и результатах верований.

Надеждой на чудо пропитано христианство. «Христос воскрес – воистину воскрес», убеждают себя и друг друга христиане. Самая жизнь Христа исполнена чудес, творимых им или с ним происшедших. И воображение его последователей, разбуженное сказочностью веры, в полной мере проявило себя в зрелую пору народов, когда благодаря этой способности расцвела человеческая цивилизация. Так качества, внесенные в ребенка суровым родительским воспитанием, приносят благотворные плоды в расцвете лет.

Верой в собственные силы исполнен ислам. «Нет бога, кроме Аллаха и Магомет – пророк его» – железное знамя этой религии. Не ждать чудес, но самим строить жизнь свою, как строил ее в борьбе живой и настоящий Магомет, устроиться в существующем порядке вещей и людей, – вот квинтэссенция этой религии, отличная от христианства, которого существующий порядок вещей не устраивал.

Нетрудно заметить, что все перечисленные религиозные верования, к каковым без особого ущерба можно причислить и давно пережитые, что сохранились в виде мифов и сказаний, предлагают обоюдную, совместную трактовку мироздания и человека: каково мироздание, таков и человек в нем, как, впрочем, каков человек, таково и мироздание. Все эти системы замкнуты, содержат в себе ответы на все вопросы, и, так уж повелось, что если эти ответы не устраивали спрашивающего, тем хуже последнему. Нетрудно также заметить, что до сих пор живы учения наших прадедов и, войдя в нашу плоть и кровь, оказывают незримое воздействие на нас.

Наука, которая пришла на смену вере в нашем взаимодействии с действительностью и которой мы обязаны оглушительными переменами последних веков, не могла, разумеется, обойти своих творцов своим вниманием. Однако в отличие от воззрений наших предков научное понимание человека аморфно, не имеет ни начала, ни конца, а также строгой и по своему возвышенной ясности и пленительной страстности, столь присущей религиозным вероучениям. С каждым новым открытием в области космических ли пространств, ископаемых останков гоминид, исторического прошлого или фактов настоящего наше представление о себе меняется.

Мы то говорим, что занесены из звездного мира, то отодвигаем черту, отделившую нас от животных на миллионы лет назад, то сравниваем себя с вычислительной машиной, то превозносим до небес свою способность любить и ненавидеть. В нашем научном мировоззрении сегодня, разумеется, настолько же «полном», каким «полным» оно было и два, и три века назад, тем не менее вырисовывается все более яркая, приобретающая все более четкие черты картина. Картина, которую, сколь долго бы мы ее ни писали, никогда не будет закончена.

Мы видим, как непонятно откуда и каким образом появилась первичная материя, давшая начало Вселенной, ибо сам вопрос о появлении предполагает предшествующее время, материю, пространство. Как в облаках туманностей и газа, или появляясь из вакуума, рождались звезды и планеты. Как на одной из таких планет в силу невыясненных до конца причин возникла Жизнь, и триллионы метаморфоз живых существ на протяжении миллиардов лет привели, в конце концов, к нам с вами.

Столь легкомысленное описание становления мира не должно, разумеется, внушать нам, что столь же легким и ясным был сам процесс. Это была и до сих пор есть битва. За каждым из сказанных слов стоит жесточайшая борьба за существование, схватки стихий и существ, отчаяние и покорность уходящих и неистовство победителей. И неважно, идет ли речь о живых созданиях или бездушных творениях земли и неба.

Мы безусловно соглашаемся ныне с тем, что человек произошел от обезьяны, ибо не находим никакого другого следа в прошлом Земли, который ведет к нам, кроме медленного, беспримерного по своей трудности обезьяньего восхождения. Но в самих этих животных мы не находим достаточно убедительных истоков тех качеств, которые мы приписываем себе и которые по нашему мнению не просто отделяют нас от них, но и являются нашим основанием. И если кто-то обратит здесь внимание на способность обезьян манипулировать предметами, усматривая в ней зачатки присущего нам труда, или на их сообразительность в тех или иных житейских ситуациях, приравнивая ее к нашему разуму, то манипулирование и сообразительность присущи обезьянам в такой же степени, как и другим животным – собакам, воронам, прочим. Не будем же мы говорить, что человек унаследовал от обезьян внешность, от собак преданность, от лебедей верность. Не слишком ли много родителей тогда появляется у нас. Как животные мы, безусловно, содержим в себе те или иные животные качества, но возведены они у нас в такую степень, в какой степени отличается, например, горящая электрическая лампочка от тусклого живого светлячка. И именно это обстоятельство вынуждает нас говорить о человеческой природе, о том нечто особенном в нас, что есть причина всего происходящего с нами и воплощается в нечто особенном вовне.

К тому же в отличие от религиозных воззрений научное мировоззрение не может совместить человека и мироздание. Любая вера показывает место человека в этом мире, наука это показать не может. Жалкие попытки на этот счет в виде антропного принципа или космического будущего лишь отражают достигнутый ею уровень понимания человека и действительности. Вечная незавершенность научного мировоззрения есть его достоинство и в то же время причина нашего вечного недовольства им.

Впервые вопрос о человеческой природе без ссылок на божественную суть прозвучал, насколько сохранили летописи, в Древней Греции. Именно тогда началось изучение людского феномена. Платон с его визуальным определением человека, как живого существа, и Аристотель, приписавший этому животному общественный характер, по-прежнему главенствуют в нашем понимании себя. Главенствуют не в силу авторитета, не потому, что первые открытия, как первая любовь, и в зрелые годы держат в узде наши сердца, но в силу провозглашения очевидного. Нам никуда не уйти от того, что по Платону человек есть «… животное на двух ногах, лишённое перьев»[1], пусть современное описание биологического вида Гомо сапиенс отличается от предложенного им. Нам также никуда не уйти от общественности и разумности человека, впервые высказанной Аристотелем[2], потому что мы действительно таковы. И если с тех пор к последнему присовокуплено «… способное трудится»[3], то добавление это пусть и позволило уточнить наше происхождение, но отнюдь не добавило ясности.

За прошедшие с тех пор две с половиной тысячи лет мы не так уж далеко продвинулись вперед в понимании себя. Эти годы, по крайней мере, для наиболее действенной – западной – философской мысли прошли в диспутах по поводу сложных сочетаний в человеке души и тела. Юм, Спиноза, Кант, Гегель и многие другие обращались к предмету «человек», но свет их мыслей постепенно гаснет, как гаснет свет покинутого путником костра. Мы еще помним эти имена, но крайне редко кто может вспомнить название их трудов, не говоря уже о сути их учений. Взращенные на христианских молитвах, на боговдохновенной человеческой душе – детище Платона – они искали в человеке бога и не находили его. Пришедшие им на смену Фрейд, Сартр, другие апеллировали к тем или иным человеческим качествам, абсолютизируя их, но человек наяву всегда оказывался и глубже, и сложнее. И нарастающая в современной философии словесная эквилибристика и религиозная ностальгия в полной мере отражают беспомощность царицы наук.

Стоит упомянуть, что, как и религии, философия подспудно и негласно исходит из наличия в человеке некоего темного начала[4] – источника всех наших бед, ибо только люди вносят горе в мир; последнее обстоятельство, если задуматься, и лежит в основе всех учений и верований. Но в отличие от религий, предлагающих спасение в виде отречения от всего человеческого (индуизм), служения заветам отцов и послушания старшим (конфуцианство), постов и молитв (божественные религии), учения западных философов последних столетий взывают к разуму в человеке, к воспитанию и просветительству.

Апофеозом практической философии, призванной избавить людской мир от бед, явилось марксистское учение – быть может, наиболее цельное из всех научных теорий на наш счет. Общественное было поставлено во главу угла Марксом, для которого человеческая суть была вторичным фактором, следствием общественных, прежде всего экономических условий жизни. Кометой, несущей свет и смерть, ворвалось оно в свое время в земную атмосферу и на долгие годы погрузило человечество в испытание и этой идеи, и самих людей. Триумф и трагедия этого учения за неимением места не могут стать предметом нашего рассмотрения, но главный его итог, имеющий непосредственное отношение к предмету разговора, стоит упомянуть.

В падении коммунистического общественного строя, которым буквально еще вчера жила добрая треть народов планеты, мы должны видеть не просто неудачу одной из научных гипотез, но крушение величайшей мечты человечества о справедливости. О том, что стоит людям труда и доброй воли установить свою власть на Земле, как зло уйдет из этого мира и наступит новая счастливая жизнь. Эта мечта окрыляла умы и жгла сердца Кампанеллы, Томаса Мора и миллионы, и миллиарды забитых, замордованных человеческих существ на протяжении всей нашей истории. Под эту мечту подвел строгую «научную» базу Карл Маркс, стальную убежденность которого не могли поколебать его оппоненты. Великий Ленин железом и кровью воплотил ее на одной шестой части земной тверди. И эта мечта не состоялась. Потому что, осуществив ее и установив царство добра и справедливости, люди утратили еще более важные человеческие качества, которые делают их людьми, – живость ума и ярость сердца. Оказалось, что в борении человеческих страстей, в столкновении человеческих групп, подверженных тем или иным интересам, только и возможно олицетворение людей и наше движение вперед. Люди перестают быть людьми, когда становятся добрыми и равными, и Природа, и диалектика отворачиваются тогда от них. Карл Маркс и Владимир Ульянов-Ленин осуществили величайшую мечту человечества, но мечта эта оказалась безжизненной.

Этот яркий пассаж приведен не в качестве примера цены философских ошибок, намного более губительных, чем ошибки политиков и полководцев. Но в качестве примера наших всеобщих и глубоко ошибочных представлений о человеке, духовную суть которого мы идеализируем, а поступки осуждаем. Наше восприятие самих себя неверно. Если до сих пор на протяжении тысяч лет, несмотря на все божественные и научные рецепты и добрые или кровавые методы, зло не ушло из этого мира, и зверь то на индивидуальном уровне, то на уровне общественных движений[5] время от времени вырывается из клетки, значит дело не в слабости лекарств, но в природном, независимом от эпох, общественных устройств и божественных призывов нашем естестве, которому тесно в человеческом теле и в человеческом мире. И которое, зачастую ценой собственной или чужой жизни, вырывается из них, губя нравы, нарушая законы и проливая свою или чужую кровь.

Когда наше мнение о себе не совпадает с нашими знаниями, мы должны усомниться либо во мнении, либо в знаниях. Учитывая, что до сих пор наше развитие обязано более последнему, чем мнениям, что всякий наш новый шаг вперед есть шаг в развенчании себя от божьего создания до потомка обезьян, вполне уместно усомнится именно во мнении. Что в применении к данному повествованию означает, разумеется, не порочность или явную недостоверность философии и религий, ибо нет оснований сомневаться в мудрости учителей, но их недостаточность. И те факторы, к описанию которых мы рано или поздно перейдем, если они чего-нибудь и стоят, органично должны вобрать в себя известное – и в знаниях и в вере, – как вобрала в себя геометрию Евклида геометрия Лобачевского.

На своем пути мы будем использовать знания, добытые науками, но не сможем в полной мере использовать ее методы. Те победы, что мы одержали с ее помощью над окружающей нас природой, не должны нас прельщать, ибо они лишь многократно оттенили ее немощность в познании людей. И причина здесь намного глубже, чем может показаться на первый взгляд. Есть порог, который в отношении людей наука переступить не может. Этот порог не нравственный, который не позволяет нам наносить себе ущерб в познании себя, не технологический, продиктованный слабостью и недостаточностью технологий, но диалектический. Наука основана на опыте. На изучении повторяющихся процессов. Ее методам подвластны минувшие этапы в развитии материи, устоявшиеся, повторяющиеся процессы – физические, химические, биологические, где можно измерить и взвесить исток и результат, и на их повторении говорить о закономерности. И здесь ее победы, в том числе в отношении биологического в нас, несомненны. Но процессы развития, которые происходят впервые, которые на острие диалектики, к каковым, несомненно, относится человек, пробивающий себе путь в завтрашний день методом проб и ошибок, эти процессы неуловимы и не могут быть взвешены и измерены. Можно угадать лишь общее направление и строить аналогии на основании известных, минувших этапов, предполагая их похожесть, чем мы, собственно, и займемся; можно и нужно проверять действительностью плоды нашего воображения, продиктованные аллегориями, ассоциациями, инстинктом, но чертежи становящихся процессов неуместны. И потому наука, строгая наука, беспомощна в отношении людей, точнее того в людях, что относится к диалектике и что накладывает неизгладимую печать на все, происходящее с ним. И это мы должны помнить.

Приступая к поставленной задаче, мы встаем перед некоторым затруднением. Во всякой более или менее замкнутой или связанной системе на первый взгляд не имеет особого значения, с чего мы начнем изложение – с внутренних человеческих качеств, с нашей истории или других факторов действительности. Вполне пристойно уподобиться в этом плане бравому солдату Швейку[6], для которого все дороги вели в Будейовицы, так что откуда бы мы ни начали рассказ, мы все равно своего итога достигнем. Однако стиль повествования должен отвечать логике событий, и потому обращение к внутренним человеческим качествам, а от них к следствиям, отраженным в истории и современности, представляется в данном случае более целесообразным. Но в то же время даже эти внутренние качества не могут быть поняты без определенных аналогий, обращение к которым требует предварительного разъяснения.

Необходимость этого разъяснения обусловлена тем, что суть человека, поиску которого посвятила себя философия, по большей части рассматривалась безотносительно к человеческому устройству. Те редкие попытки увязать качества человека с его строением, что имели место в естествознании, так называемые «биологизаторские» версии[7] не то чтобы подвергались остракизму со стороны подавляющего большинства мыслителей, но встречали критический отпор. Отпор, безусловно, заслуженный, так как на самом деле те схожести между человеком и высшими животными, на которые в таких мнениях обращалось внимание, не обуславливали безусловную качественную разницу между нами.

Ибо по глубочайшему и массовому убеждению наше коренное отличие от всех других живых существ в образе жизни, истории и ее результатах, а также мире, который мы строим на планете, должно иметь не менее коренное отличие в строении[8]. Но именно этого отличия мы не наблюдаем. Мы состоим из тех же костей, внутренних и наружных органов, что и другие млекопитающие и тем более приматы, и та разница, что между нами есть, в том числе и на уровне генов – этого решающего в последнее время критерия идентичности биологических существ, – не дает оснований полагать, что в этой разнице причина нашего возвышения. Мы не находим в себе вещественного воплощения своей сущности – вот корень нашего непонимания себя.

Но и попытки иного рода, попытки возвышенные и блестящие, оставившие наиболее глубокий след в философии – описание человеческого духа, души и разума, – эти попытки не приносили желанный результат. Бесконечное погружение в людское «я» различными видами философии, простое перечисление которых навсегда сбило бы нить нашего повествования, безусловно, открывало те или иные наши действительные стороны, однако единой картины, как если бы сотни слепых художников писали одно полотно, не получалось. Отданное на откуп религий целостное восприятие нами себя пусть и получало логически оправданный ответ, но ответ такой не устраивал естествознание. Там же, где философия предлагала свою версию причин и событий, внушая новые правила общежития, революции, воплощая их мнения в действительность, быстро ставили точку на прекраснодушных порывах.

Сущность человека блуждала в таких попытках, как в горних высях мироздания, и, не находя себе вещественной опоры, способной быть измеренной и взвешенной, неизбежно завершалась внешней, вне – и надчеловеческой силой, которой оказывался подвластен человек – Господом единым и всемогущим, историческим материализмом или иными законами истории и экономики. Отвечая сиюминутным и преходящим мотивам в жизни людей, силы эти рано или поздно обнаруживали свою несостоятельность, и все возвращалось на круги своя.

И потому при всей своей блистательности и достижениях – это второе направление априори, именно в силу положенных в его основу надвещественных принципов, обречено, а первое – униженное и низменное, ищущее конкретику и копающееся в грязи, при всех его жалких неудачах способно дать действенный результат, о предпосылках которого мы и поговорим. Потому что при всей верности основного положения – искать суть человека в нем самом, оно ошибалось в уровне рассмотрения, сравнивая человека с животными, в то время как аналогии в более глубокой плоскости – сравнение основ жизни и разума – до сих пор не изучены.

Необходимость такого рассмотрения обусловлена двумя обстоятельствами. Основным является огромная и качественная не просто на общепринятый взгляд, но и существующая на самом деле разница между мирами физическим, биологическим и миром человека на планете. Описывать эту разницу нет никакой необходимости. Ее действительное наличие отражено в таких категориях естествознания, как основные формы движения материи, под которыми понимается наличие трех миров в окружающем нас мире – неорганическая природа, живая природа и человеческий мир. А на бытовом уровне эта разница – в нашем господстве над любыми живыми созданиями на планете, не говоря о камне и водах, и их покорности нашей воле.

И во-вторых, та наша суть, которой мы, безусловно, гордимся и которая качественно отлична от биологического, не может и не должна быть выражением биологических свойств материи, но нечто иного и большего, пусть и порожденного живым и находящегося при этом в человеке, а не вне его или в его сообществах, ибо последнее уже отринуто историей. И потому наши сравнения с теми или иными высшими животными, включая внутренние и общественные параметры, представляются изначально неверными.

Другими словами, повторим, аналогия, к которой мы постепенно приводим тебя, читатель, состоит в сравнении вещественных оснований жизни и разума. И сравнение это начнем, естественно, с основ жизни.

Но прежде, автор считает своим долгом предупредить тебя, читатель, что дальше речь пойдет о вещах и скучных, и страшных. Скучных потому, что беспристрастность диктует свой стиль изложения, который, как ни старайся его украсить, обречен изначально, хотя бы в силу того, что заставляет задуматься. А страшных? – мир, в который мы вторгаемся и который станет предметом нашего рассмотрения, не знает добра и зла, любви и ненависти, радости и горя. Бездушная и равнодушная природа вне и внутри нас станет нам поводырем. И тщетно будем мы взывать к милосердию, потому что не будет нам спасения от самих себя. На этом пути нам станет ясна цель нашего пребывания на свете, но, может быть, и легче, и спокойнее блуждать и впредь впотьмах.