Читать книгу Война миров. Чудесное посещение. - Герберт Уэллс - Страница 2

I

КАНУН ВОЙНЫ

В последние годы девятнадцатого столетия никто не поверил бы, что за делами земной цивилизации зорко и внимательно наблюдал разум, еще более могучий, чем человеческий, хотя и не менее подверженный смерти; что в то время как люди занимались своими проблемами, их исследовали и изучали, быть может, почти так же тщательно, как человек, обладающий микроскопом, изучает короткоживущие создания, что кишат и размножаются в капле воды. С бесконечным самодовольством сновали люди по всему земному шару, занимаясь своими делишками и пребывая в безмятежной уверенности, что они и есть владыки материи. Возможно, инфузория под микроскопом пребывает в той же уверенности. Никто не задумывался о том, что более старые планеты – источник опасности для человеческого рода, а если кто и задумывался, то сразу же отбрасывал эту мысль, ибо сама идея, будто на этих планетах есть жизнь, казалась ему невозможной и невероятной. Любопытно вспомнить некоторые представления, бытовавшие в те давно ушедшие дни. В лучшем случае земные люди могли вообразить лишь то, что если на Марсе и обитает какая-то другая раса, то, скорее всего, она стоит ниже по развитию, чем человеческая, и готова радушно встретить миссионерскую экспедицию. А тем временем чужой разум, относящийся к нашему примерно так же, как мы относимся к животным, которые погибают[1], разум сильный, хладнокровный и очень неприятный, смотрел из бездны пространства на нашу Землю завистливыми глазами и медленно, но верно вынашивал свои коварные планы. И в самом начале двадцатого века произошло великое крушение иллюзий.

Планета Марс – едва ли нужно напоминать об этом читателю – вращается вокруг Солнца в среднем на расстоянии ста сорока миллионов миль и получает от него чуть ли не вдвое меньше тепла и света, чем наш мир. Если небулярная гипотеза верна хоть в какой-то степени, то Марс явно старше Земли, и жизнь на его поверхности должна была зародиться задолго до того, как Земля стала переходить от расплавленного состояния к твердому. То обстоятельство, что его объем составляет менее одной седьмой объема Земли, лишь ускорило остывание Марса до температуры, при которой могла возникнуть жизнь. Там есть воздух, вода и все необходимое для поддержки существования живых организмов.

И тем не менее человек настолько тщеславен и настолько ослеплен своим тщеславием, что ни один писатель до самого конца девятнадцатого века не высказал даже мысли о том, что на этой планете может развиться разум и уж тем более что он далеко опередит земную цивилизацию. Равным образом ни один человек не задумался еще и вот над чем: раз уж Марс старше Земли и дальше отстоит от Солнца, причем его поверхность едва ли составляет четвертую часть земной, то из этого с необходимостью вытекает только одно – жизнь на нем не только гораздо дальше от точки зарождения, но и гораздо ближе к закату.

Наступление вечного льда, который когда-нибудь одолеет и нашу планету, зашло у нашего соседа, видимо, слишком далеко. Физические условия на Марсе по-прежнему остаются большой загадкой, однако теперь мы знаем, что даже в его экваториальном поясе средняя дневная температура вряд ли выше, чем у нас в самую холодную зиму. Его атмосфера гораздо более разрежена, чем земная, а площадь океанов сократилась, и теперь они покрывают всего лишь треть его поверхности; по мере того как времена года медленно сменяют друг друга, вокруг обоих полюсов нарастают, а затем тают огромные снежные шапки, периодически затопляя умеренные пояса. Последняя стадия истощения планеты, для нас еще бесконечно далекая, стала злободневной проблемой для обитателей Марса. Под давлением неотложной необходимости их ум отточился, мощь возросла, а сердца ожесточились. И вот, глядя в мировое пространство, вооруженные такими инструментами и таким интеллектом, о которых мы и мечтать не можем, они видят недалеко от себя, на кратчайшем расстоянии, в каких-нибудь тридцати пяти миллионах миль по направлению к Солнцу, утреннюю звезду надежды – нашу более теплую, чем их мир, планету, зеленую от растительности и серую от воды, с туманной атмосферой, красноречиво свидетельствующей о плодородии, с виднеющимися сквозь просветы в клочковатых облаках широкими пространствами населенной земли и узкими морями, где кишат военные суда.

А мы, люди, создания, населяющие Землю, должны казаться им, по меньшей мере, такими же чужедальними и ниже стоящими существами, как нам – обезьяны и лемуры. Разумом человек уже понимает, что жизнь – это беспрестанная борьба за существование, и, кажется, марсианский разум придерживается того же мнения. Их мир давно уже начал охлаждаться, а Земля все еще полна жизни, но это жизнь тех, кого марсиане считают низшими животными. Передвинуть театр военных действий поближе к Солнцу – вот, в сущности, их единственное спасение от гибели, которая неуклонно, поколение за поколением, подкрадывается к ним.

Прежде чем судить их слишком строго, мы должны припомнить, как беспощадно, до полного уничтожения, истребляли сами люди не только животных, таких, как исчезнувшие навсегда бизон или дронт, но и свои же низшие расы. Тасманийцы, несмотря на их принадлежность к роду человеческому, были полностью сметены с лица Земли за пятьдесят лет истребительной войны, затеянной иммигрантами из Европы. Разве мы такие уж поборники милосердия, что можем возмущаться марсианами, которые вели свою войну в том же самом духе?

Марсиане, как видно, рассчитали свой бросок через пространство удивительно точно – их математические познания, судя по всему, значительно превосходят наши – и подготовились к нему с чуть ли не идеальной слаженностью. Если бы наши приборы были способны на большее, мы заметили бы надвигающуюся угрозу задолго до конца девятнадцатого столетия. Такие ученые, как Скиапарелли, внимательно следили за красной планетой – любопытно, между прочим, что на протяжении множества столетий Марс считали звездой войны, – но им не удалось понять причину периодического появления на ней пятен, которые они умели так хорошо наносить на карты. И все эти годы марсиане, очевидно, вели свои приготовления.

Во время противостояния 1894 года на освещенной части планетного диска был виден сильный свет, замеченный сначала Ликской обсерваторией в Калифорнии, затем Перротеном в Ниццкой обсерватории, а потом и другими наблюдателями. Английские читатели впервые узнали об этом из журнала «Нейчер» от второго августа. Я склонен думать, что это явление означало отливку гигантской пушки, могучего ствола, утопленного в тело планеты, из которого марсиане потом обстреливали Землю. Странные пятна, до сих пор, впрочем, не объясненные, наблюдались вблизи места вспышки во время двух последующих противостояний.

Гроза разразилась над нами шесть лет назад. Когда Марс приблизился к очередному противостоянию, Лавель с Явы отправил в Королевское астрономическое общество послание, от которого затрепетали телеграфные провода, – поразительная информация гласила, что на Марсе произошел колоссальный выброс раскаленного газа. Это случилось двенадцатого числа ближе к полуночи; спектроскоп, к которому тут же прибег Лавель, показал, что к Земле с невероятной скоростью движется пылающее газообразное облако, состоящее главным образом из водорода. Этот поток огня перестал быть видимым около четверти первого. Лавель сравнил его с колоссальной струей пламени, внезапно и яростно вырвавшейся из планеты, «как раскаленные газы вылетают из ствола орудия».

Это была на редкость точная фраза. И все же на следующий день в газетах не появилось никаких сообщений об этом, за исключением маленькой заметки в «Дейли телеграф», поэтому мир остался в неведении относительно самой серьезной из всех опасностей, когда-либо угрожавших человеческой расе. Я тоже мог бы не услышать об этом выбросе, если бы не встретился в Оттершо с известным астрономом Оугилви. Он был до крайности взволнован сообщением и от избытка чувств пригласил меня провести ночь в обсерватории, чередуясь с ним в наблюдениях за красной планетой.

Несмотря на все, что последовало с той поры, я по сей день очень ясно помню то ночное бдение: черная, безмолвная обсерватория, затененная лампа в углу, бросающая слабый свет на пол, мерное тиканье часового механизма телескопа, узкая щель в куполе – продолговатое окно в бездну, запорошенное звездной пылью. В темноте невидимо, но явственно слышимо перемещался Оугилви. Посмотрев в телескоп, можно было увидеть кружок глубокой синевы и плававшую в нем маленькую круглую планету. Она казалась такой крохотной, такой яркой, маленькой и спокойной – ее пересекали едва заметные поперечные полосы, а сам диск был слегка приплюснут и потому не производил впечатления идеальной окружности. Планета была очень мала, и от нее исходило теплое серебряное сияние – ну просто булавочная головка света! Она словно бы немного дрожала, но на самом деле это вибрировал телескоп, потому что в нем работал часовой механизм, державший планету в поле видимости.

Пока я наблюдал, звездочка то уменьшалась, то увеличивалась, то приближалась, то удалялась, но это было просто потому, что мой глаз устал. Нас отделяли от нее сорок миллионов миль – больше сорока миллионов миль пустоты. Немногие могут представить себе всю необъятность той бездны, в которой плавают пылинки материальной Вселенной.

Вблизи планеты, я помню, были три маленькие светящиеся точки, три звезды, видимые только в телескоп, бесконечно удаленные, а вокруг – неизмеримый мрак пустого пространства. Вы хорошо знаете, как выглядит эта черная бездна в морозную звездную ночь. В телескоп она кажется куда более глубокой. И невидимо для меня – вследствие удаленности и малой величины, – с каждой минутой приближаясь на многие тысячи миль, через все это невероятное пространство быстро и неуклонно неслось Нечто, посланное нам марсианами, Нечто, которому суждено было принести на Землю столько мучений, бедствий и смертей. Тогда, наблюдая планету, я и не подозревал об этом; никто на Земле не подозревал об этом метко пущенном снаряде.

В эту же ночь, кстати, произошел еще один выброс газа с Марса. Я видел его. Красноватая искра на самом краешке диска и еле заметное вздутие на линии окружности. Хронометр как раз пробил полночь, я сообщил об увиденном Оугилви, и он занял мое место. Ночь была жаркая, мне хотелось пить. Неловко разминая затекшие ноги, я подошел к столику, на котором стоял сифон, как вдруг Оугилви вскрикнул, увидев несущийся к нам поток газа.

В ту ночь новый невидимый снаряд был выпущен с Марса на Землю – ровно через двадцать четыре часа после первого, с точностью до секунды. Помню, как я сидел на столе в темноте, а перед глазами у меня плавали красные и зеленые пятна. Я размышлял о том, где бы найти огонь, чтобы прикурить от него, и вовсе не подозревал, что означает эта мимолетная вспышка и к каким поворотам моей судьбы она приведет. Оугилви вел наблюдение до часу ночи, затем сдался, мы зажгли фонарь и отправились к нему домой. Внизу в темноте лежали Оттершо и Чертси, и все несколько сотен их жителей уже мирно спали.

Оугилви в ту ночь много распространялся на тему условий жизни на Марсе и высмеивал вульгарное мнение о том, что его обитатели подают нам сигналы. Его идея заключалась в том, что на планету обрушился целый град метеоритов или же что там началось мощное извержение какого-нибудь вулкана. Он объяснял мне, насколько мала вероятность того, что эволюция органического вещества происходила на двух соседних планетах в одном и том же направлении.

– Один шанс против миллиона за то, что на Марсе существует нечто вроде человеческого общества, – сказал он.

Сотни наблюдателей видели вспышку той ночью, и на следующую ночь тоже, около полуночи, и еще через сутки, и так десять раз подряд – каждую ночь по вспышке. Почему выстрелы прекратились после десятой ночи – этого на Земле так никто и не смог объяснить. Может быть, газы, выделяющиеся при стрельбе, причиняли марсианам какие-нибудь неудобства. Густые клубы дыма или пыли – увиденные в какой-нибудь мощный земной телескоп, они представляли собой маленькие серые колышущиеся пятнышки – расползались в прозрачной атмосфере планеты и затемняли знакомый рисунок ее поверхности.

Наконец даже газеты проснулись и заговорили об этих явлениях; сначала кое-где, потом повсюду стали появляться популярные заметки о вулканах на Марсе. Помню, журнал «Панч», известный своими комиксами, остроумно обыграл это в политических карикатурах. А между тем снаряды, выпущенные марсианами в сторону Земли, снаряды, о которых никто здесь не подозревал, летели в бездонной пустоте пространства со скоростью многих миль в секунду и с каждым часом, с каждым днем становились все ближе и ближе. Теперь мне кажется совершенно невероятным, как это люди могли заниматься своими мелкими делишками, когда неумолимый, скорый на расправу рок уже простер над нами свои крылья. Помню, как радовался Маркем, раздобыв новую фотографию планеты для иллюстрированного журнала, который он тогда редактировал. Люди нынешнего, более позднего времени с трудом представляют себе, как много было журналов в девятнадцатом веке и сколь они были предприимчивы. Я же в то время с большим рвением учился ездить на велосипеде и работал над серией статей, посвященных возможному развитию нравственных принципов по мере прогресса цивилизации.

Однажды вечером (первый снаряд находился тогда за десять миллионов миль от нас) я вышел с женой прогуляться. Небо было звездное, я объяснял ей знаки зодиака и показал на Марс, яркую точку света, ползущую по небосводу в сторону зенита, куда было направлено столько телескопов. Вечер был теплый. Группа экскурсантов из Чертси или Айлуэрта, возвращаясь домой, прошла мимо нас с пением и музыкой. В верхних окнах домов светились огни, люди ложились спать. Издалека, с железнодорожной станции, доносился шум поездов, которых переводили на запасные пути, лязг и громыхание вагонов, смягченные расстоянием, звучали почти как музыка. Жена обратила мое внимание на яркое свечение красных, зеленых и желтых сигнальных огней – они словно бы складывались в какую-то конструкцию на фоне ночного неба. Все казалось таким спокойным и безмятежным.

II

ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА

Затем наступила ночь первой падающей звезды. Ее заметили рано утром над Винчестером в восточной стороне – в небе, очень высоко в атмосфере, появилась огненная черта. Сотни людей наверняка видели ее и приняли за обыкновенную падающую звезду. По описанию Албина, она оставляла за собой зеленоватую полосу, которая светилась еще несколько секунд. Деннинг, наш крупнейший авторитет по метеоритам, утверждал, что она впервые появилась на высоте примерно девяноста или ста миль. Ему показалось, что небесное тело упало на землю приблизительно в ста милях к востоку от него.

В этот час я был дома и работал в своем кабинете, но, хотя створчатые окна этой комнаты выходили на Оттершо и жалюзи были подняты (в те дни я любил смотреть на ночное небо), я ничего не увидел. Тем не менее эта штука, самая странная из всех, что когда-либо прилетали на Землю из космоса, скорее всего, упала именно тогда, когда я сидел за столом, и я мог бы увидеть ее, если бы взглянул на небо в тот момент, когда она пролетала. Некоторые из тех, что видели ее во время полета, говорили, что она неслась, издавая шипение. Сам я ничего такого не слышал. Многие жители Беркшира, Суррея и Мидлсекса, должно быть, видели падение звезды, и самое большое, что они могли предположить, это вход в атмосферу еще одного метеорита. В ту ночь, кажется, никто не побеспокоился, чтобы взглянуть на упавшее небесное тело.

Однако бедняга Оугилви, который видел падавшую звезду и был убежден, что метеорит лежит где-нибудь на общинном поле между Хорселлом, Оттершо и Уокингом, поднялся очень рано и вышел из дома с намерением его отыскать. Когда рассвело, он и впрямь нашел его – рядышком с песчаным карьером. При падении снаряда образовалась огромная воронка, большие количества песка и гравия разметало во всех направлениях по вересковому полю, и кучи земли были видны за полторы мили. В восточной стороне вереск загорелся – на фоне рассветного неба поднималась тонкая струйка голубого дыма.

Небесное Нечто почти полностью зарылось в песок, среди разбросанных щепок, в которые превратилась сосна, оказавшаяся на месте падения. Выступавшая наружу часть имела вид громадного обгоревшего цилиндра; его очертания были несколько сглажены толстой чешуйчатой коркой тусклого, серовато-коричневого цвета. Цилиндр был около тридцати ярдов в диаметре. Оугилви приблизился к этой массе, пораженный ее объемом и особенно очертаниями, так как большинство метеоритов имеют более или менее округлую форму. Однако цилиндр был так раскален от полета сквозь атмосферу, что приблизиться к нему было совершенно невозможно. Какое-то шевеление внутри цилиндра Оугилви приписал неравномерному охлаждению его поверхности; до той поры ему еще не приходило в голову, что цилиндр может быть полым.

Оугилви стоял на краю ямы, которую вырыло себе Нечто, разглядывая его странные черты и изумляясь главным образом необычным цветом и удивительной формой небесного тела; лишь сейчас он начал смутно догадываться, что его появление на Земле было предначертано каким-то планом. Утро было замечательно тихое; солнце, только что осветившее сосновый лес между ямой и Уэйбриджем, уже пригревало. Оугилви не запомнил пения птиц в это утро, не было ни малейшего ветерка, и единственным звуком было какое-то шевеление внутри обуглившегося цилиндра. Оугилви был в полном одиночестве на этом поле.

Вдруг он с удивлением заметил, как серый шлак, та самая пепельная корка, что покрывала метеорит, начал кое-где отваливаться от верхнего края цилиндра. Чешуйки отрывались одна за другой и дождем сыпались на песок. Внезапно отвалился и с резким стуком упал большой кусок. Душа Оугилви ушла в пятки.

В эти минуты он по-прежнему не понимал, что происходит, и, хотя жар был слишком силен, спустился в яму поближе к цилиндру, чтобы получше его разглядеть. Даже сейчас Оугилви все еще был склонен объяснить странное явление охлаждением тела, однако это противоречило тому факту, что шлак осыпался только с края цилиндра.

Вдруг Оугилви осознал, что круглая верхушка цилиндра медленно, очень медленно вращается по отношению к основной части. Это движение было едва ощутимым, и Оугилви обнаружил его, только заметив, что черная отметина, находившаяся перед ним пять минут назад, была теперь в другом месте окружности. Однако же он и теперь не вполне понимал, что это означает, пока не услышал приглушенный скребущий звук и не увидел, как черная отметина рывком продвинулась еще примерно на дюйм. И тут его осенило. Цилиндр был искусственный – полый, – и его верхняя часть отвинчивалась! Кто-то внутри цилиндра отвинчивал верхушку!

– Великий Боже! – воскликнул Оугилви. – Там внутри человек! Там люди! Полузажаренные! Они пытаются выбраться!

Наконец-то в его мозгу что-то щелкнуло, и Оугилви связал Нечто со вспышкой на Марсе.

Мысль о заключенном в цилиндре существе так ужаснула Оугилви, что он, забыв про жар, направился к цилиндру, чтобы помочь отвернуть крышку. К счастью, слабый жар, распространяемый небесным телом, удержал его, и Оугилви не обжег руки о раскаленный металл. Он нерешительно постоял с минуту, затем повернулся, вылез из ямы и со всех ног побежал к Уокингу. Времени было что-то около шести часов. Оугилви встретил возчика и попытался объяснить ему происходящее, но история, которую он принялся рассказывать, да и сам его внешний вид – шляпу он обронил в яме – были настолько дики, что возчик просто проехал мимо. Не более удачным был и разговор с прислужником, который как раз в этот момент открывал дверь пивной у Хорселлского моста. Парень подумал, что перед ним сбежавший сумасшедший, и попытался было затащить его в бар и там закрыть. Это немного отрезвило Оугилви, поэтому, завидев Хендерсона, лондонского журналиста, копавшегося у себя в садике, он окликнул его через забор и постарался говорить как можно понятнее.

– Хендерсон, – позвал Оугилви, – вы видели падающую звезду прошлой ночью?

– Ну? – сказал Хендерсон.

– Она теперь на Хорселлском поле.

– Бог ты мой! – воскликнул Хендерсон. – Упавший метеорит! Очень хорошо!

– Это нечто большее, чем простой метеорит. Это цилиндр – искусственный цилиндр, дружище! И в нем что-то есть.

Хендерсон выпрямился с лопатой в руке.

– Что такое? – переспросил он. Он был туговат на одно ухо.

Оугилви рассказал все, что видел. Хендерсон с минуту соображал, затем бросил лопату, схватил пиджак и выскочил на дорогу. Оба поспешно направились к полю и обнаружили, что цилиндр лежит в прежнем положении. Однако звуки, доносившиеся ранее изнутри, прекратились, а между верхушкой и основной частью цилиндра виднелась тонкая полоска ярко блестевшего металла. Воздух с тонким шипением то ли вырывался наружу, то ли поступал внутрь.

Они прислушались, постучали палкой по чешуйчатому боку цилиндра и, не получив ответа, решили, что человек или люди, заключенные внутри, либо потеряли сознание, либо умерли.

Конечно, вдвоем они ничего не могли сделать. Они прокричали несколько ободряющих слов, пообещав вернуться, и поспешили в город за помощью. Легко вообразить, как они, возбужденные и растрепанные, запорошенные песком, бежали в ярком солнечном свете по маленькой улочке в тот утренний час, когда торговый люд снимает ставни витрин, а жильцы открывают окна своих спален. Хендерсон прежде всего направился на железнодорожную станцию, дабы сообщить новость по телеграфу в Лондон. Газетные статьи уже подготовили умы читателей к тому, чтобы она была воспринята должным образом.

К восьми часам толпа мальчишек и безработных уже направилась к полю, чтобы посмотреть на «мертвецов с Марса». Именно такой оборот приняла эта история. Я впервые услышал новость от разносчика газет без четверти девять, когда вышел купить номер «Дейли кроникл». Разумеется, я был крайне поражен; не теряя времени, я вышел из дома и направился через Оттершоский мост к песчаному карьеру.

III

НА ХОРСЕЛЛСКОМ ПОЛЕ

Я обнаружил, что вокруг огромной ямы, в которой лежал цилиндр, собралась небольшая толпа примерно из двадцати человек. Я уже описывал, как выглядел этот колоссальный корпус, зарывшийся в землю. Дерн и гравий вокруг казались обугленными, словно от внезапного взрыва. Вне всякого сомнения, при ударе цилиндра о землю вспыхнуло пламя. Хендерсона и Оугилви там не было. Думаю, они поняли, что пока ничего сделать нельзя, и ушли завтракать к Хендерсону.

На краю ямы, болтая ногами, сидело четверо или пятеро мальчишек; они забавлялись – пока я не остановил их – тем, что бросали камни в гигантский корпус. После того как я поговорил с ними, они стали играть в салочки, бегая вокруг взрослых.

Среди собравшихся были два велосипедиста, садовник-поденщик, которого я иногда нанимал, девушка с ребенком на руках, мясник Грегг с сынишкой, двое-трое бродяг и мальчишки, которые прислуживают при игре в гольф, таская сумки с клюшками, – обычно они слонялись около станции. Говорили очень мало. В то время в Англии немногие из простонародья имели хотя бы смутное представление об астрономии. Большинство зрителей спокойно смотрело на большую, плоскую, как стол, верхушку цилиндра, которая находилась в том же положении, в каком ее оставили Оугилви и Хендерсон. Думаю, все были разочарованы, найдя вместо кучи обугленных тел безжизненную громаду цилиндра. Пока я там был, некоторые ушли домой, зато пришли другие. Я спустился в яму, и мне показалось, что я ощущаю слабое колебание под ногами. Верхушка со всей определенностью прекратила вращение.

Только когда я подошел совсем близко к цилиндру, мне бросилась в глаза явная необычность этого объекта. На первый взгляд он возбуждал не больше любопытства, чем опрокинувшийся экипаж или дерево, поваленное ветром поперек дороги. Да, пожалуй, ничуть не больше. Сильнее всего он напоминал ржавый плавучий резервуар для газа, наполовину закопанный в землю. Нужно было обладать определенными научными познаниями, чтобы понять, что серые чешуйки на этой штуковине – не просто окись и что желтовато-белый металл, который блестел в щели между крышкой и цилиндром, имел необычный оттенок. Слово «внеземной» для большинства зрителей было лишено особого смысла.

В то время мне было уже совершенно ясно: это Нечто прилетело с Марса, но я считал невероятным, чтобы в нем могло содержаться какое-нибудь живое существо. Я полагал, что крышка откручивается автоматически. Вопреки мнению Оугилви, я по-прежнему верил в обитаемость Марса. Моя фантазия разыгралась – я размышлял о том, что внутри, возможно, находится манускрипт, о трудностях, которые могут возникнуть при его переводе, о том, не найдем ли мы там какие-нибудь монеты и образцы, и так далее. Впрочем, цилиндр был, пожалуй, слегка великоват, чтобы эта идея подтвердилась. Мне не терпелось посмотреть, как он откроется. Около одиннадцати, видя, что ничего особенного не происходит, я вернулся домой в Мейбери. Но я так и не смог сосредоточиться и продолжить работу над моими абстрактными теоретическими построениями.

После полудня поле изменилось до неузнаваемости. Ранний выпуск вечерних газет поразил весь Лондон огромными заголовками: «ПОСЛАНИЕ С МАРСА», «НЕБЫВАЛОЕ СОБЫТИЕ В УОКИНГЕ», – и так далее. Кроме того, телеграмма, посланная Оугилви в Королевское астрономическое общество, всполошила все до единой обсерватории трех королевств.

На дороге у песчаного карьера стояло около полдюжины экипажей со станции Уокинг, фаэтон из Чобема и чья-то довольно представительная карета. Помимо этого, здесь была свалена целая куча велосипедов. Вдобавок ко всему много народу, несмотря на жаркий день, пришло пешком из Уокинга и Чертси, так что собралась порядочная толпа, и в ней виднелись даже одна-две разряженные дамы.

Стояла палящая жара, на небе ни облачка, ни малейшего ветерка, тень можно было найти только под редкими соснами. Вереск уже перестал гореть, но, насколько хватало глаз, равнина, простиравшаяся в сторону Оттершо, почернела, кое-где поднимались вертикальные струйки дыма. Предприимчивый хозяин лавки сладостей, что на Чобемской дороге, прислал своего сына с ручной тележкой, нагруженной зелеными яблоками и бутылками с имбирным пивом.

Подойдя к краю воронки, я увидел внизу группу людей: Хендерсона, Оугилви, высокого белокурого джентльмена (позднее я узнал, что это был Стент, Королевский астроном) и нескольких рабочих, вооруженных лопатами и кирками. Стент отчетливо, высоким голосом давал указания. Он взобрался на цилиндр, который теперь, со всей очевидностью, был не столь горяч, как раньше. Стент раскраснелся, пот катился градом по его лицу, и он явно был чем-то раздражен.

Большая часть цилиндра была откопана, хотя нижний конец все еще находился в земле. Как только Оугилви увидел меня в толпе зевак на краю ямы, он предложил мне спуститься, а затем попросил сходить к лорду Хилтону, владельцу поместья.

Растущая толпа, сказал Оугилви, превратилась в серьезную помеху для землекопов, особенно это касается мальчишек. Нужно поставить вокруг ямы какое-нибудь легкое ограждение, а также необходимы люди, чтобы удерживать толпу на расстоянии. Оугилви сообщил, что из корпуса по-прежнему доносится невнятный шум, однако рабочим не удалось отвинтить крышку, так как не за что ухватиться. Стенки цилиндра, по-видимому, невероятно толстые, и очень может быть, что слабые звуки, которые мы слышим, на самом деле не что иное, как громкая возня внутри.

Я был очень рад выполнить просьбу Оугилви и таким образом стать одним из привилегированных зрителей, которые попадут внутрь запланированной ограды. Мне не удалось застать лорда Хилтона в поместье, но зато я узнал, что его ожидают из Лондона с шестичасовым поездом, который отправлялся со станции Ватерлоо; так как была только четверть шестого, я зашел домой, выпил чаю, а потом отправился на станцию, чтобы перехватить лорда Хилтона там.

IV

ЦИЛИНДР РАЗВИНЧИВАЕТСЯ

Когда я вернулся на поле, солнце уже садилось. Группки людей спешили к яме из Уокинга, двое или трое возвращались домой. Толпа вокруг ямы увеличилась – люди вырисовывались черными силуэтами на лимонно-желтом фоне неба; собралось около двухсот человек. Некоторые кричали громкими голосами; судя по всему, около ямы шла какая-то борьба. Странные видения пронеслись перед моим внутренним взором. Приблизившись, я услышал голос Стента:

– Отойдите! Отойдите!

Мимо пробежал какой-то мальчуган.

– Оно движется, – сообщил он мне на ходу, – все винтится да винтится. Мне это не нравится. Я бегу домой, вот.

Я подошел к толпе. На самом деле там было, как я теперь думаю, человек двести – триста; все энергично работали локтями, пихались; одна-две дамы, затесавшиеся в толпу, ни в чем не уступали остальным.

– Он упал в яму! – крикнул кто-то.

– Назад! – раздались голоса.

Толпа немного отхлынула, и я протолкался вперед. Все были невероятно взволнованы. Я услышал какое-то странное жужжание, доносившееся из ямы.

– Эй! – окликнул меня Оугилви. – Помогите отогнать этих идиотов. Вы же знаете, мы понятия не имеем, что может оказаться в этой проклятой штуке!

Я увидел молодого человека, кажется, продавца из Уокинга, который залез на цилиндр и пытался выбраться из ямы, куда его столкнула толпа.

Верхняя часть цилиндра отвинчивалась изнутри. Уже было видно около двух футов блестящей винтовой нарезки. Кто-то натолкнулся на меня, и я чуть было не упал на вращающуюся крышку. Я обернулся, как раз в этот момент винт, должно быть, вышел весь, и крышка цилиндра со звоном упала на гравий. Я двинул локтем человека позади себя и снова повернулся, чтобы созерцать Нечто. Какое-то время круглая полость казалась совершенно черной. Заходящее солнце било мне прямо в глаза.

Полагаю, все ожидали, что из отверстия покажется человек – может быть, немного непохожий на нас, земных людей, но все же по сути своей человек. Я твердо знаю, что ждал именно этого. Однако, вглядываясь в полость, я увидел, что там, в глубокой тени, происходит некое шевеление – что-то серое, волнистое поползло в сторону, чуть выше движение повторилось, а затем показались два светящихся диска, похожие на глаза. Что-то похожее на небольшую серую змею, толщиной в трость, стало разворачиваться кольцами из шевелящейся массы и выдвигаться, извиваясь в воздухе, в мою сторону; за ним потянулось еще одно.

Внезапно меня стала бить дрожь. Позади громко закричала женщина. Я сделал пол-оборота и, не спуская глаз с цилиндра, из которого выпрастывались все новые щупальца, начал проталкиваться подальше от края ямы. Я видел, как на лицах окружавших меня людей изумление сменилось ужасом. Со всех сторон послышались невнятные крики. Толпа разом попятилась. Продавец из Уокинга все еще пытался взобраться на край ямы. Скоро я остался один и увидел, как люди, находившиеся по другую сторону ямы, бегут прочь, и Стент вместе с ними. Я снова взглянул на цилиндр, и меня обуял неукротимый ужас. Окаменев, я стоял на краю ямы и смотрел во все глаза.

Большая сероватая округлая туша, величиной, пожалуй, с медведя, медленно, мучительно вылезала из цилиндра. Когда она высунулась довольно далеко, на нее упали лучи солнца, и туша заблестела, словно мокрая кожа. Два больших темных глаза пристально смотрели на меня. Туша была, как я сказал, округлая, и спереди у нее находилось, если так можно выразиться, что-то вроде лица. Под глазами располагался рот – безгубая щель, края которой мелко тряслись, ловя воздух, и роняли слюну. Тело тяжело дышало и судорожно пульсировало. Одно тонкое щупальце вцепилось в край цилиндра, другое извивалось в воздухе.

Тот, кто не видел живого марсианина, вряд ли может представить себе его странную, ужасающую внешность. Своеобразный треугольный рот с заостренной верхней губой, полное отсутствие надбровных дуг, полное отсутствие подбородка под клинообразной нижней губой, беспрестанное дрожание рта, пучки щупалец, как у Горгоны, шум, производимый легкими, которые вынуждены дышать в чужой атмосфере, явная тяжеловесность и мучительная неповоротливость – результат большей силы притяжения на Земле, – и главным образом невероятно пристальный взгляд огромных глаз, – все это было омерзительно до тошноты. Маслянистая бурая кожа напоминала склизкую поверхность гриба, неуклюжие, медленные, ленивые движения внушали невыразимый ужас. Даже при этой первой мимолетной встрече меня захлестнула волна отвращения и смертельного страха.

Вдруг чудовище исчезло. Оно перевалилось через край цилиндра и рухнуло в яму, издав звук, словно шлепнулся большой тюк кожи. Я услышал своеобразный глухой вскрик, и вслед за первым чудовищем в глубокой тени отверстия показалось второе.

Тут мое оцепенение прошло, я развернулся и со всех ног побежал к ближайшим деревьям, находившимся в каких-нибудь ста ярдах от цилиндра; правда, бежал я зигзагами и спотыкаясь, потому что не мог оторвать глаз от чудовищ.

Там, среди молодых сосен и кустов дрока, я остановился, задыхаясь, и стал ждать, что будет дальше. Поле вокруг песчаного карьера было усеяно людьми, которые, как и я, завороженно, с любопытством и страхом разглядывали чудовищ – вернее, кучу гравия на краю ямы, в которой чудовища лежали. И вдруг я с новым ужасом заметил, что на гребне кучи то появляется, то пропадает какой-то круглый черный объект. Это была голова свалившегося туда ранее продавца – на фоне раскаленного закатного неба она казалась черным пятнышком. Вот показались плечи и колено, но человек в очередной раз соскользнул вниз, и над краем ямы опять осталась одна голова. Потом скрылась и она, и мне показалось, что до меня донесся слабый крик. Первым моим импульсом было вернуться и помочь несчастному, но страх оказался сильнее.

То, что там произошло, увидеть было нельзя: яма сама по себе получилась глубокой, да еще ее окружали груды песка, взрытого упавшим цилиндром. Всякий, кто шел бы в тот час по дороге из Чобема или Уокинга, был бы удивлен необычайным зрелищем: постоянно уменьшавшаяся толпа, насчитывавшая около сотни, может, чуть больше человек, рассыпалась по полю, люди стояли огромным неровным кругом – кто в канаве, кто за кустом, кто за воротами, кто за зеленой изгородью – и, почти не говоря ни слова, лишь изредка обмениваясь короткими возбужденными восклицаниями, смотрели, смотрели, во все глаза смотрели на несколько куч песка. Брошенная тележка с имбирным пивом причудливым остовом чернела на фоне пламенеющего неба, а в песчаном карьере стояла вереница пустых экипажей, лошади ели овес из подвешенных перед их мордами торб и рыли копытами землю.

V

ТЕПЛОВОЙ ЛУЧ

После того как я мельком увидел марсиан, выползавших из цилиндра, в котором они явились на Землю со своей планеты, меня словно парализовало. Я, как заколдованный, стоял по колено в кустах вереска и смотрел на песчаный холмик, скрывавший пришельцев. Во мне боролись страх и любопытство.

Я не решался вернуться к яме и в то же время испытывал страстное желание заглянуть туда. Поэтому я пошел вокруг ямы по большой дуге, отыскивая более удобный наблюдательный пункт и не спуская глаз с куч песка, за которыми таились эти странные гости нашей планеты. Один раз на фоне заката взмыли три тонких черных кнута, наподобие щупалец осьминога, но они тут же втянулись обратно, а затем медленно, колено за коленом, выдвинулся тонкий суставчатый шест, на верхушке которого вращался какой-то круглый вихляющийся диск. Что же там такое происходит?

Зрители большей частью разбились на две группы: одна маленькая толпа стояла между ямой и Уокингом, другая – совсем уже крохотная кучка зевак – собралась в направлении Чобема. Очевидно, в их душах происходила та же борьба, что и во мне. Неподалеку от меня стояло несколько человек. Я подошел к одному из них – мы, кажется, были соседями, хотя я и не знал его имени, – и поприветствовал его. Однако сейчас был вряд ли подходящий момент для обмена дежурными фразами.

– Какие безобразные зверюги! – воскликнул он. – Великий Боже! Какие безобразные зверюги!

Он только эту фразу и твердил.

– Вы видели человека в яме? – спросил я, однако он не проронил ни слова в ответ.

Мы оба замолчали – просто стояли бок о бок и пристально смотрели, испытывая, как мне казалось, некое успокоение от того, что оказались рядом. Затем я сменил позицию и поднялся на маленький холмик, который давал некоторое преимущество для обзора – в нем было чуть больше ярда высоты, – а когда через несколько секунд оглянулся, то увидел, что мой сосед уже направляется к Уокингу.

Солнце село, вечерние тени сгустились, наступали сумерки, а ничего нового пока не происходило. Толпа, которая собралась в левой от меня стороне, ближе к Уокингу, казалось, увеличилась, и я слышал теперь невнятный гул, доносившийся оттуда. Кучка людей между мной и Чобемом рассеялась. Из ямы не исходило никаких намеков на движение.

Должно быть, именно это придало людям смелости (впрочем, причина могла быть какой угодно). Полагаю, что прибытие новых людей из Уокинга также помогло толпе обрести былую уверенность. Во всяком случае, когда упали сумерки, в песчаном карьере началось медленное прерывистое движение – оттого что вокруг цилиндра царили тишина и покой, оно, казалось, только набирало силу. Вертикальные черные фигуры группками по двое, по трое делали несколько шагов в направлении цилиндра, останавливались, выжидали, затем снова продвигались вперед, растягиваясь по мере движения тонким неровным полумесяцем, вытянутые рога которого должны были скоро замкнуться, взяв яму с цилиндром в кольцо. Я, со своей стороны, тоже стал придвигаться к яме.

Вскоре я увидел, как несколько извозчиков и еще каких-то людей смело вошли в песчаный карьер, а затем услышал стук копыт и скрип колес. Парень из лавки сладостей покатил тележку с яблоками. И тут ярдах в тридцати от ямы я заметил еще одну маленькую черную кучку людей, приближающихся со стороны Хорселла; человек, шедший впереди, размахивал белым флагом.

Это была Делегация. В городке на скорую руку провели совещание, и, поскольку марсиане, несмотря на отвратительный внешний вид, со всей очевидностью производили впечатление разумных существ, было решено продемонстрировать им с помощью сигналов, что и мы тоже достаточно разумны.

Реял, реял белый флаг, вился справа, вился слева… Я стоял слишком далеко, чтобы распознать кого-либо, но позже узнал, что Оугилви, Стент и Хендерсон тоже принимали участие в этой попытке установить связь с марсианами. Продвигаясь вперед, эта маленькая группка как бы сломала почти сомкнувшееся кольцо людей, втянула часть окружности внутрь, и уже довольно много неясных черных фигур следовало за ней, благоразумно держась подальше.

Вдруг сверкнула вспышка, и сияющий зеленоватый дым вышел из кладезя тремя отчетливыми клубами – в неподвижном воздухе они поднялись строго вертикально, один за другим.

Этот дым (пожалуй, лучше называть его пламенем) был так ярок, что глубокое синее небо над головой и коричневое, подернутое туманом поле с торчащими кое-где черными соснами, простиравшееся до Чертси, вдруг резко потемнели, и даже когда высоко поднявшиеся клубы растаяли окончательно, темени не убавилось. В этот же миг послышался какой-то слабый шипящий звук.

По ту сторону ямы клином стояли люди, причем на самом острие клина реял белый флаг; вся эта маленькая группа – вертикальные черные черточки на черной земле – словно бы оцепенела от изумления при виде небывалого феномена. Пока зеленый дым поднимался, на их лицах лежал отблеск бледно-зеленого света, но стоило клубам рассеяться, как он погас.

Шипение постепенно перешло сначала в глухое жужжание, потом в громкий, очень громкий гул. Над ямой медленно поднялась какая-то горбатая тень, а затем из нее вырвался призрачный луч мерцающего света.

Тут же последовали вспышки самого настоящего огня, яркое пламя взвилось над поредевшей группкой людей, перескакивая с одного человека на другого. Казалось, будто невидимая струя ударила по ним и вспыхнула белым сиянием. Казалось, будто каждый человек внезапно и мгновенно превратился в огненный столб.

При свете пожиравшего их пламени я видел, как они зашатались и попадали, а их сторонники обратились в бегство.

Я стоял и смотрел, еще не вполне сознавая, что в той маленькой отдаленной толпе сама смерть перескакивает от одного человека к другому. Единственное, что я ощущал в тот момент, – это какую-то поразительную странность происходящего. Почти бесшумная ослепительная вспышка – и человек падает ничком и лежит неподвижно, а невидимый тепловой стержень, пройдя над поверженными, устремляется дальше, и тут же сосны начинают взрываться, превращаясь в пылающие факелы, а на месте каждого сухого куста дрока с каким-то глухим стуком возникает огненный шар. Даже вдали, в стороне Напхилла, я увидел вспышки – там разом занялись деревья, живые изгороди и деревянные постройки.

Этот невидимый, неотвратимый тепловой меч быстро и равномерно описывал круг над долиной. По вспыхнувшему кустарнику я понял, что он приближается ко мне, но был слишком поражен и ошеломлен, чтобы пошевелиться. Я слышал треск огня в песчаном карьере и пронзительное ржание лошади, которое тут же оборвалось. Как будто невидимый и в то же время невероятно раскаленный перст, поворачиваясь, тянулся ко мне над вереском со стороны марсиан, и по всей широкой дуге его движения, начиная от песчаного карьера, дымилась и трескалась темная земля. Вдалеке, слева от меня, там, где на поле выходит дорога от станции Уокинг, что-то с грохотом обрушилось. Тут же шипение и гул прекратились, и черный куполообразный объект медленно опустился в яму.

Это произошло так быстро, что я все еще стоял непо-движно, совершенно ошарашенный и ослепленный огнем. Если бы эта смерть описала полный круг, она неизбежно скосила бы и мое бренное тело, и тогда ночь вокруг меня мгновенно стала бы непроглядно черной и чужой.

Холмистое поле казалось теперь совсем мрачным, только дороги бледно серели под глубоким синим небом позднего вечера. Стало темно, все вокруг как-то разом обезлюдело. Над моей головой наливались блеском звезды, а на западе все еще светилась бледная полоска голубого, отдающего даже зеленью цвета. Вершины сосен и крыши Хорселла четко выступали на фоне гаснущей вечерней зари. Марсиан и их приспособлений совсем не было видно, если только не считать той самой мачты, на которой вихлялось беспокойное зеркало. Тут и там дымились и алели купы кустов и отдельно стоящие деревья, а над домами близ станции Уокинг в неподвижный вечерний воздух ввинчивались спирали огня.

Если не считать этих деталей и поселившегося во мне страшного изумления, в остальном мир совсем не изменился. Маленькая горстка черных крупинок с белым флажком была сметена с лица земли, однако спокойствие тихого вечера, как мне тогда показалось, от этого нисколько не нарушилось.

Вдруг я осознал, что стою на темном поле совершенно один, беспомощный и беззащитный. И, как тяжелый груз, обрушившийся на меня откуда-то извне, пришел – Страх!

С усилием я повернулся и побежал, спотыкаясь, по вереску.

Страх, который я тогда ощутил, был не просто страхом, а паническим ужасом, и боялся я не только марсиан, но также сумрака и тишины, царивших вокруг. Самым поразительным образом лишившись остатков мужества, я бежал и безмолвно рыдал, как ребенок. Раз повернувшись спиной к марсианам, я больше не осмеливался оглядываться назад.

Помню, у меня было совершенно невероятное ощущение, что мною кто-то играет, что вот именно теперь, когда я уже почти в безопасности, эта таинственная смерть – быстрая, как зарница, – вдруг выпрыгнет на меня из темной ямы с цилиндром и сразит наповал.

VI

ТЕПЛОВОЙ ЛУЧ НА ЧОБЕМСКОЙ ДОРОГЕ

До сих пор еще не объяснено, каким образом марсиане могут косить людей так быстро и так бесшумно. Многие полагают, что они каким-то образом научились развивать невероятную температуру в замкнутых камерах, стенки которых абсолютно лишены теплопроводности. Эту конденсированную энергию они направляют на избранный объект, отбрасывая ее в виде пучка параллельных лучей при помощи параболического зеркала из неизвестного вещества, подобно тому, как параболическое зеркало маяка отбрасывает луч света. Впрочем, в деталях никто так и не разобрался. Но, как бы это ни делалось, совершенно очевидно одно: в основе лежит тепловой луч. Именно тепловой невидимый луч, а не луч видимого света. Все, что только может гореть, при его прикосновении моментально вспыхивает; свинец течет ручьями; железо тает; стекло трескается и плавится, а когда луч падает на воду, она мгновенно взрывается облаком пара.

В тот вечер около сорока человек пали под звездами близ ямы, их трупы были обуглены и обезображены до неузнаваемости, и потом всю ночь поле между Хорселлом и Мейбери оставалось безлюдным, его озарял свет пожаров.

В Чобеме, Уокинге и Оттершо о кровавой бойне узнали, вероятно, в одно и то же время. Когда произошла трагедия, лавки в Уокинге уже были закрыты, и множество людей, заинтересованных услышанными рассказами – торговый люд и прочие, – шло по Хорселлскому мосту и по дороге, окаймленной изгородями, которая выводила как раз на поле. Вы легко можете представить толпу молодых людей, которые, окончив дневные труды и приведя себя в порядок, воспользовались этой новостью, как они воспользовались бы, впрочем, любой новостью, чтобы пойти погулять в компании и невинно пофлиртовать. Вы легко можете представить, какой гул голосов раздавался на дороге в наступивших сумерках…

Разумеется, к этому времени лишь немногие в Уокинге знали, что цилиндр открылся, хотя бедняга Хендерсон уже отправил посыльного на велосипеде в почтовую контору со специальной телеграммой для вечерней газеты.

Когда гуляющие по двое-трое выходили на поле, то видели небольшие группки людей, которые что-то возбужденно обсуждали, посматривая на вращающееся над песчаным карьером зеркало, и это волнение, без сомнения, передалось вновь прибывшим.

К моменту гибели Делегации, то есть в половине девятого, в этом месте собралось человек триста, если не больше, не считая тех, которые свернули с дороги, чтобы подойти к марсианам поближе. Там было также три полисмена, причем один конный; следуя инструкциям Стента, они делали все возможное, чтобы сдержать толпу и не подпустить ее к цилиндру. Не обошлось, конечно, без ропота и свиста со стороны тех безрассудных и легко возбудимых личностей, для которых любое скопление людей – повод для шума и лошадиного ржания.

Как только марсиане показались из своего цилиндра, Стент и Оугилви, предвидя возможность столкновений, телеграфировали из Хорселла в казармы с просьбой прислать роту солдат для того, чтобы оградить этих странных существ от насилия со стороны людей. После этого они вернулись во главе злополучной Делегации. Люди, находившиеся в толпе, впоследствии описывали их смерть почти в точности так же, как она запомнилась и мне: три клуба зеленого дыма, низкая жужжащая нота и вспышки пламени.

Однако эта толпа зрителей была куда ближе к гибели, чем я. Их спасло только то обстоятельство, что нижняя часть Теплового Луча пришлась на песчаный пригорок, поросший вереском. Если бы параболическое зеркало было поднято на несколько ярдов выше, не осталось бы ни одной живой души, которая впоследствии могла бы рассказать о происшедшем. Они видели вспышки пламени, видели, как падали люди, видели, как незримая рука, если только можно видеть незримое, быстро приближалась к ним, поджигая кустарники в наступивших сумерках. Потом со свистящим звуком, который на время даже заглушил гудение, доносившееся из ямы, луч пронесся над их головами, при этом вершины буков, окаймлявших дорогу, вспыхнули, а в крайнем доме полопались кирпичи, вылетели стекла, занялись оконные рамы, и с треском обрушилась часть крыши.

В этом гуле, шипении, зареве пылающих деревьев охваченная паникой толпа какое-то время переминалась на месте, оставаясь в полной нерешительности.

На дорогу начали падать искры и горящие сучья, клубочками пламени носились сорванные с деревьев листья. Загорелись шляпы и платья. Затем со стороны поля донеслись рыдания.

В толпе раздались крики и вопли. Внезапно конный полисмен промчался сквозь ополоумевший народ, схватившись обеими руками за голову и пронзительно визжа.

– Они идут! – заверещала какая-то женщина, и тут уж все стали поворачиваться и, наступая на стоявших сзади, прокладывать себе дорогу к Уокингу. Толпа разбегалась вслепую, как стадо овец. Там, где дорога сужалась, в темноте, между высокими насыпями, толпа сгрудилась и произошла отчаянная потасовка. Бегством спаслись не все: по крайней мере, три человека – две женщины и маленький мальчик – были раздавлены и затоптаны; их оставили умирать среди ужаса и мрака.

VII

КАК Я ДОБРАЛСЯ ДО ДОМУ

Со своей стороны, я почти не помню, как бежал, помню лишь, что меня трясло, когда я натыкался на деревья и продирался сквозь кустарник. Вокруг меня словно сконцентрировалась невидимая марсианская жуть; безжалостный тепловой меч, казалось, скачет из стороны в сторону над головой, вот-вот он опишет последнюю кривую в воздухе, а затем опустится и вычеркнет меня из жизни. Я выбрался на участок дороги между перекрестком и Хорселлом, поколебался немного и побежал что было сил к перекрестку.

В конце концов я выбился из сил – я просто изнемог от бешеного волнения и быстрого бега и, споткнувшись, повалился на обочину. Это произошло около моста, что пересекает канал возле газового завода. Я упал и застыл в полной неподвижности.

Я пролежал так, судя по всему, довольно долго.

Затем приподнялся и недоуменно огляделся. Какое-то время я вовсе не мог понять, как здесь оказался. Пелена ужаса спала с меня, точно сброшенная одежда. Моя шляпа исчезла, а воротничок распахнулся, соскочив с застежки. Несколько минут назад передо мной были только три реальные вещи – необъятность ночи, пространства и природы, моя собственная мучительная ничтожность и близость смерти. И вдруг словно бы что-то во мне перевернулось – угол зрения резко изменился, причем переход от одного душевного состояния к другому произошел совершенно неощутимо. Я мгновенно опять стал самим собой – таким, каким был всегда, обыкновенным примерным горожанином. Безмолвное поле, порыв к бегству, разгорающееся пламя – все казалось сном. Я спрашивал себя: неужели это было на самом деле? Я просто не мог поверить в происходящее.

Я встал и неверной походкой стал взбираться по крутому подъему моста. В голове, кроме изумления, не было ничего. Казалось, из мускулов и нервов вытекла вся жизненная сила. Должен признаться, я шатался, как пьяный. По ту сторону изогнутого аркой моста показалась чья-то голова, а затем в полный рост появился рабочий с корзиной. Рядом с ним семенил маленький мальчик. Рабочий прошел мимо, пожелав мне доброй ночи. Я хотел было заговорить с ним, но не смог. Я только нечленораздельно ответил на приветствие и пошел по мосту дальше.

Через мост у Мейбери к югу пронесся поезд – волнистые клубы белого, расцвеченного искрами дыма, длинная гусеница освещенных окон: чу-фу, чу-фу, дзень, дзень – и тут же исчез. Еле различимая в темноте группа людей беседовала у ворот одного из строений в ряду маленьких опрятных домиков под двускатными крышами, именовавшемся Восточной террасой. Все это было так реально, так знакомо. А там, за моей спиной!.. Безумие, фантастика! Нет, сказал я самому себе, этого просто не могло быть.

Наверно, я человек особого эмоционального склада. Я не знаю, насколько мой жизненный опыт может быть распространен на остальных людей. Иногда я мучаюсь, испытывая странную отчужденность от самого себя и от окружающего мира; я как бы наблюдаю за происходящим со стороны, из какого-то непостижимого далека, где нет ни времени, ни пространства, ни тревог и трагедий жизни. Это ощущение было особенно сильно в ту ночь. Мои сны как бы повернулись ко мне еще одной стороной.

Однако беда заключалась в том, что эти две вещи – безмятежность, царящая здесь, и стремительная смерть, которая летала там, меньше чем в двух милях отсюда, были совершенно несовместимы. Со стороны газового завода доносился шум работающих машин, там ярко горели электрические фонари. Я остановился возле группы людей.

– Какие новости с поля? – спросил я.

У ворот стояли двое мужчин и женщина.

– Чево? – переспросил один из них, оборачиваясь.

– Какие новости с поля? – повторил я.

– Да разве ты сам не оттуда? – удивился мужчина.

– Люди, кажись, прям одурели с этим полем, – заметила женщина уже из-за ворот. – И чтой там только такое?

– Разве вы не слышали о людях с Марса? – спросил я. – О чудовищах с Марса?

– Хоть отбавляй, – ответила женщина из-за ворот. – Спасибочки. – И все трое засмеялись.

Я почувствовал, что меня держат за дурака, и страшно рассердился. Я попытался рассказать этим людям о происшедшем, но понял, что у меня ничего не получится. Они только смеялись над моим сбивчивым рассказом.

– Вы еще услышите об этом! – крикнул я и пошел домой.

Увидев меня на пороге, моя жена испугалась – настолько измученный был у меня вид. Я прошел в столовую, сел, выпил немного вина и, как только смог в достаточной мере собраться с мыслями, рассказал жене о том, что видел. Обед – уже остывший – давно был на столе, но все время, пока я рассказывал свою историю, он оставался нетронутым.

– Успокаивает только одно, – сказал я, чтобы убавить страх, который сам же и нагнал. – Это самые медлительные из всех ползающих тварей, каких мне только доводилось видеть. Они могут удерживать яму сколь угодно долго и убивать всех людей, которые осмелятся подойти поближе, но они не сумеют оттуда вылезти… И все же – как они ужасны!..

– Не говори об этом, дорогой! – воскликнула жена, хмуря брови и кладя свою руку на мою.

– Бедный Оугилви! – воскликнул я. – Подумать только, быть может, он лежит там уже мертвый!

По крайней мере, жена не сочла мой рассказ совершенно невероятным. Увидев, что лицо ее смертельно побледнело, я резко оборвал себя.

– Они могут прийти сюда, – повторяла она снова и снова.

Я настоял, чтобы она выпила вина, и попробовал приободрить ее.

– Они еле-еле могут двигаться, – сказал я.

Я принялся успокаивать ее и себя, повторяя все, что говорил мне Оугилви о невозможности марсиан приспосабливаться к земным условиям. В особенности я подчеркивал затруднения, вызываемые гравитацией. На поверхности Земли сила тяготения в три раза больше, чем на поверхности Марса. Поэтому марсианин будет весить на Земле втрое больше, чем на Марсе, однако сила его мускулов останется прежней, и, следовательно, собственное тело пришельца станет для него словно бы свинцовой оболочкой. И действительно, общее мнение было именно таковым. К примеру, и «Таймс», и «Дейли телеграф» писали об этом уже на следующее утро, однако обе газеты, как и я, не учитывали два очевидных и сильно меняющих дело обстоятельства.

Во-первых, атмосфера Земли, как мы знаем теперь, содержит гораздо больше кислорода или гораздо меньше аргона (сказать можно и так, и эдак, как кому нравится), чем атмосфера Марса. Бодрящее действие такого избытка кислорода для марсиан, бесспорно, в большой степени компенсирует неудобства, вызванные возросшим весом их тел. Во-вторых, мы все упустили из виду, что при том высокоразвитом в техническом отношении интеллекте, которым обладали марсиане, они вполне способны в случае крайней нужды и вовсе обойтись без физических усилий.

Однако в тот вечер я еще не взвешивал эти обстоятельства, потому мои доводы насчет ничтожных шансов пришельцев на выживание казались несокрушимыми. Вино, еда, чувство уверенности, когда сидишь за собственным столом, необходимость ободрить жену – все это привело к тому, что во мне самом в ощутимой степени прибавилось смелости и спокойствия.

– Они сделали большую глупость, – сказал я, водя пальцем по ободку стакана с вином. – Они опасны, потому что несомненно обезумели от страха. Может быть, они вовсе не ожидали встретить здесь живых существ, тем более разумных живых существ. И уж если дело примет совсем плохой оборот, – добавил я, – один хороший артиллерийский выстрел по яме уничтожит их всех.

Сильное возбуждение в результате пережитых волнений, вне всякого сомнения, до крайности обострило мое восприятие, в медицине это состояние носит название эретизма. Даже теперь я с необыкновенной живостью помню тот ужин за обеденным столом. Милое, встревоженное лицо моей дорогой жены, смотрящей на меня из-под розового абажура, стеклянная посуда и серебряные приборы на белой скатерти (в те дни даже писатели-философы могли позволить себе маленькую роскошь), темно-красное вино в стакане – все это я запомнил с фотографической четкостью. В конце ужина я сидел за столом, покуривал сигарету для того, чтобы привести в чувство мозги, сожалел о безрассудности Оугилви и осуждал тех, кто близоруко трусит перед марсианами.

Точно так же какой-нибудь респектабельный дронт на Маврикии мог восседать себе в гнезде и обсуждать прибытие корабля, полного матросов, жадных до животной пищи.

– Завтра мы их заклюем насмерть, дорогая!

Тогда я еще не знал этого, но то был мой последний ужин в цивилизованной обстановке, после которого начались очень странные и ужасные времена.

VIII

В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ

На мой взгляд, самым необычайным из всего странного и поразительного, что произошло в ту пятницу, было редкостное соответствие повсеместно распространенных норм нашего общественного уклада тому обороту, который приняли в самом начале описываемые события. А ведь как раз этим событиям и суждено было перевернуть весь существующий уклад вверх ногами. Если бы в пятницу вечером кто-нибудь взял в руки циркуль и очертил круг радиусом в пять миль с центром в уокингском песчаном карьере, то сомневаюсь, что за его пределами оказался бы хоть один человек (кроме разве каких-нибудь людей, состоявших в родстве либо со Стентом, либо с тремя-четырьмя велосипедистами, либо с лондонцами, что лежали мертвыми на поле), настроение и привычки которого были бы нарушены пришельцами. Разумеется, многие слышали о цилиндре и рассуждали о нем на досуге, но он отнюдь не произвел такой сенсации, какую произвел бы, например, ультиматум, предъявленный Германии.

Когда лондонская вечерняя газета, с которой сотрудничал бедняга Хендерсон, получила его телеграмму, сообщавшую о медленном развинчивании снаряда, то ее сочли за утку, и газета, послав встречную телеграмму с просьбой подтвердить информацию и не получив ответа – отправитель уже был убит, – решила не печатать экстренного выпуска.

Впрочем, даже внутри пятимильного круга подавляющая часть населения ничего не предпринимала. Я уже описал поведение мужчин и женщины, с которыми я заговорил. По всей округе люди мирно обедали и ужинали, рабочие возились в своих садиках после трудового дня, малых детей укладывали спать, молодежь гуляла по аллеям, предаваясь ухаживаниям, школьники сидели за учебниками.

Возможно, о происшествии судачили на улицах; возможно, оно стало новейшим и даже главенствующим предметом обсуждений в пивных; возможно, в иных местах какой-нибудь посыльный, а то и очевидец недавних событий взбудораживал слушателей своим рассказом, и те начинали бегать с криками взад-вперед, но у большинства людей ежедневная будничная жизнь – работа, еда, питье, сон – шла точно так же, как это было заведено исстари, словно в небесах вовсе не существовало никакой планеты Марс. Даже в таких местах, как станция Уокинг, Хорселл и Чобем, рутинный ход вещей ничуть не изменился.

На станции Уокинг до поздней ночи одни составы останавливались и отправлялись дальше, другие переводились на запасные пути; какие-то пассажиры сходили на перрон, какие-то – ждали своего поезда, все шло своим, самым обыкновенным порядком. Мальчишка из города, нарушая монополию «Смитс»[2], продавал газеты с вечерними новостями. Лязг и громыхание грузовых вагонов, резкие свистки паровозов смешивались с его звонким голосом. «Люди с Марса!» – выкрикивал мальчишка. Начиная с девяти часов, на станции стали появляться взволнованные очевидцы с невероятными новостями, но они производили не больше впечатления, чем заурядные пьяницы. Пассажиры, проносившиеся в грохочущих составах по направлению к Лондону, вглядывались в темноту из окон вагонов, замечали пляску мерцающих, быстро гаснущих искр в стороне Хорселла, красноватое зарево и тонкую пелену дыма, ползущую по звездному небу, и полагали, что ничего особо серьезного не происходит, разве что горит вереск. Только по краям Хорселлского поля наблюдалась некоторая сумятица. На окраине Уокинга полыхало с полдюжины вилл. В трех селениях – в тех домах, окна которых выходили на поле, – светились огни, и жители не ложились спать до рассвета.