Читать книгу Побег в леса. История мальчика, который выжил - Гэри Паулсен - Страница 4

Дом Эди и Сига был прямо как из сказки: маленький, белый с красным в окружении высоких дубов. Остальные постройки – курятник, мастерская, сарай и небольшой хлев – были раскрашены в те же цвета, из-за чего походили на домики из книжек с картинками.

За день до его приезда, видимо, прошёл дождь, потому что сейчас курицы деловито бегали за водяными клопами и выкапывали червей на краях луж. Гладко прилизанная кошка-мать наблюдала за тремя котятами, которые гонялись за курицами и летающими насекомыми. Рекс – пёс, который напал на гусей, – нашёл место, где пробивались лучи солнца, и прилёг там на свежую траву. Едва он успел это сделать, как двое котят увидели, как шевелится хвост Рекса, и напрыгнули на него. Псу, похоже, было всё равно. Он продолжал двигать мохнатым кончиком своего хвоста туда-сюда, давая котятам с ним поиграть. Когда мальчик прошёл мимо, пёс зарычал низким, глубоким рыком, исходившим откуда-то из живота.

Мальчик замер на месте.

– Я не нравлюсь псу, – сказал он Эди. – Почему?

Эди шла впереди и несла его чемоданчик. Она обернулась, поставила чемоданчик на землю и покачала головой.

– Он не на тебя рычит, а на гусей. Он их не любит.

Она ткнула пальцем куда-то за спину мальчику. Он обернулся и увидел целую гусиную стаю, которая шла за ними ярдах в тридцати. Когда он повернулся, двое гусей опустили головы, расправили крылья и зашипели.

– Они хотят напасть на меня?

– Не нападут, пока я с тобой, – Эди рассмеялась. – Мы несколько раз пытались выяснить, кто тут главный, и оказалось, что я.

Она подняла чемоданчик и пошла дальше.

– Пойдём, я покажу тебе твою комнату.

– У меня будет своя комната?

У него никогда не было своей комнаты. Сколько себя помнил, он спал на диванах в маленьких, очень маленьких однокомнатных квартирках. Иногда спал на полу. В его памяти все места, где он жил, всегда были тёмными и серыми, даже днём. Места для мыслей о собственной комнате там никогда не было. Зато всегда находилось место запахам виски, пивной рвоты и табачного дыма, бледному свету, проникавшему через грязные солнечные очки, и шуму машин и надземного метро[8].

– Совсем моя? Настоящая комната?

Эди не ответила, только жестом показала, чтобы мальчик шёл за ней, в дом. Они вошли на узкое застеклённое крыльцо, с него прошли на кухню, и там мальчик почувствовал такие прекрасные запахи, что снова остановился. Пекущийся хлеб, жареный бекон, свежее молоко, ещё хранящее тепло коровы, тушёное мясо в большом чёрном чугунке. Запах этого мяса был незнакомым, но от него у мальчика потекли слюнки. Он огляделся, осматривая грубые деревянные полки, на которых лежали две буханки только что испечённого хлеба цвета свежего мёда, и металлическую полку для подогрева – на ней стояла сковорода с дымящимся беконом.

Запах и вид еды заставили мальчика осознать, что он умирает от голода. Но Эди прошла через кухню, мимо плиты, и за угол, к ведущей на второй этаж лестнице в два фута[9] шириной. Эди всё ещё шла впереди с его чемоданчиком, а ступени были такими узкими и высокими, что он ничего не видел, пока не достиг верха лестницы.

Это не была полноценная комната, скорее чердак с мансардным окном, выходящим, как оказалось, на восток – каждое утро в него светило солнце. За окном был виден небольшой холм, засеянный кукурузой, доходившей мальчику до плеча. Холм плавно вздымался к сплошной стене леса, которая поднималась к самому небу. Мальчику казалось, что всё это – картина, написанная прямо на окне.

Рядом с окном стояла медная односпальная кровать со здоровенной подушкой и толстым лоскутным одеялом, которые, как мальчик выяснил позже, были набиты гусиным пухом.

Рядом с кроватью – тумбочка, на которой стоял небольшой графин, а рядом с ним – стакан. Для мальчика.

Для него.

Он сел на край кровати и заплакал. Не как тогда, когда испугался гусей, или из-за того, как на него смотрел Орвис, когда он дал слишком много зажигания. Нет – это были слёзы счастья, едва заметные. Эди увидела это и села рядом с ним. Она обняла его, и ему это понравилось.

– Тут не о чем грустить, – сказала она.

– Я не грущу, – пробормотал он, зарывшись лицом в её комбинезон.

Он вдыхал запах, который до конца жизни называл «запах Эди»: она пахла тёплым солнечным светом, свежеиспечённым хлебом и мылом.

– У меня никогда не было своего собственного…

«Чего, – подумал он, – собственного чего?» Дома? Комнаты? Места? Вот, вот оно. У него никогда не было собственного места, не считая места под кухонным столом, куда он залезал, когда его мать… когда его мать превращалась в то, во что её превращали выпивка и мужчины с завода, приходившие повеселиться. Место. Точно. Для него никогда не было места.

– …графина. У меня никогда не было своего собственного графина с водой на моей собственной тумбочке у моей собственной кровати в моей собственной комнате в моём собственном доме, – он сделал глубокий вдох. – Я не грущу, я счастлив, просто счастлив…

Какое-то время они сидели в тишине. Вдруг его живот заурчал, и это услышала Эди.

– Ты голоден?

– Я бы поел, – ответил он.

– Тогда как насчёт толстого куска свежего хлеба с мёдом и стакана молока?

Но ему дали не просто хлеб с мёдом и молоко. Хлеб был тёплый, порезанный кусками шириной… шириной с его сложенные ладони. Он был щедро намазан солоноватым маслом и полит только-только начавшим засахариваться мёдом из банки с полки рядом с плитой. Молоко было со сливками, настолько густыми, что их можно было жевать. И чтобы сделать молоко совсем идеальным, Эди размешала в нём полную ложку того же мёда.

Он откусил большой кусок хлеба и подумал о Боге. Он никогда особо о нём не думал, хотя частенько слышал, как в барах, где он пел, поминали его, когда ругались. Но всего один кусок тёплого хлеба с маслом и мёдом заставил мальчика думать о нём. Вкус был таким потрясающим, что мальчик подумал, будто бог явно имеет отношение к этому хлебу, к этому мёду, к маслу, к этому вкусу, и вообще к тому, как всё складывалось.

Тут точно не обошлось без Бога.

Он хотел как-то сказать об этом Эди, но не мог подобрать нужных слов, поэтому повернулся к ней и улыбнулся.

– Спасибо, – сказал он с полным ртом.

– Пожалуйста, – ответила она, одновременно трепля его по волосам и кладя нож для хлеба обратно в шкаф. – Когда доешь, нам надо будет сделать кое-какую работу по дому.

Эди налила себе немного кофе из большого серого металлического чайника, стоявшего на плите, и сделала глоток.

– Почему бы сразу не подключить тебя к работе.

Затем она улыбнулась, залпом допила кофе, и они вместе вышли из кухни. Она вроде бы не торопилась, но мальчику приходилось почти бежать, чтобы не отстать от неё.

– Сиг бегает по склонам, ищет грибы. Он вряд ли вернётся до темноты, так что нам придётся справляться самим. Я уже подоила коров, но ещё надо собрать яйца и покормить кур и свиней.

– Он бегает в темноте?

Эди рассмеялась.

– Не совсем. Это такой способ сказать, что он работает на склонах. Сейчас поздняя весна, грибы растут на северных склонах, но их приходится искать, потому что они не всегда растут в одном и том же месте. И сейчас полнолуние, так что он спокойно сможет вернуться после заката, а значит, будет работать, пока есть свет. И значит, придёт домой ночью.

– А что вы делаете с грибами? – у мальчика в голове крутились грибы с картинок в книгах со сказками и маленькие народцы, жившие под ними.

– Едим, – ответила Эди. – Сушим под солнцем на крыльце, так они долго хранятся и отлично идут к тушёной оленине посреди зимы. Это как добавить в мясо лето, которого очень не хватает.

– Что такое оленина?

– Боже, сколько вопросов ты задаёшь, – Эди снова засмеялась, и мальчик внезапно осознал, что она всегда была готова посмеяться. – Сиг это оценит – вопросы, то есть. Он молчаливый, может сутками не говорить ни слова, так что успевать за твоими вопросами для него будет испытанием, – Эди набрала воздуха. – Оленина – это мясо оленя.

Мальчику было интересно, откуда Сиг и Эди берут мясо оленей – он ещё ничего не знал об охоте, – но не хотел задавать слишком много вопросов за раз, так что просто вошёл за Эди в курятник.

От нового запаха – куриного помёта и пыльной соломы – его глаза заслезились. Эди залезла в шкафчик у стены и вытащила мешок и старое жестяное ведро. Она указала на дальнюю стену, вдоль которой стояли деревянные коробки. В некоторых сидели куры. Они не обратили на людей никакого внимания. Эди протянула мальчику ведро.

– Положи внутрь немного соломы и поищи яйца в гнёздах. Какие найдёшь – аккуратно клади в ведро. Я буду снаружи, подкину им корма.

Мальчику было всего пять лет, и он никогда не жил на ферме. Разве что, может быть, в младенчестве, но он об этом не помнил. А теперь впервые оказался среди свободно гуляющих кур, злых гусей, больших коричневых собак и кошек с котятами. Всё это было для него ново, совсем незнакомо, прямо как запахи, от которых слезились глаза и сам собой морщился нос. Но Эди, похоже, решила, что он знает, что делать. И вот он подошёл к коробкам-гнёздам, заглянул в первую и нашёл там два яйца. Он почувствовал себя так, будто нашёл клад. А ведь раньше он толком не знал, откуда берутся яйца. В следующей коробке сидела курица, и когда он потянулся к гнезду, она его клюнула. Он пошёл дальше. В следующем гнезде три яйца. Так он двигался вдоль коробок-гнёзд. В четырёх сидели куры, но ещё восемь были свободны, и в каждом гнезде лежали яйца.

Всего четырнадцать яиц. Настоящий клад, точно. Он вышел наружу, где Эди нараспев подзывала куриц: «Сюда, цып-цып-цып». Она черпала горстями зерно из мешка и раскидывала его по широкой дуге. Курицы сбегались со всех сторон.

– Я нашёл четырнадцать яиц, – гордо сказал он.

Эди кивнула.

– Должно быть немного больше.

– В некоторых гнёздах были курицы, я не хотел им мешать. Одна меня клюнула.

Эди снова кивнула.

– Это Ивонна. Она вредничает, когда несёт яйца.

Он просто обязан был спросить.

– Зачем они несут яйца?

Эди долго смотрела на мальчика, пытаясь понять, не шутит ли он.

– Если яйца оплодотворены, то курицы какое-то время на них сидят и греют, а потом из яиц вылупляются куриные дети – цыплята.

У него возникло ещё много вопросов. Новую курицу можно высидеть из любого яйца? Как курицы сделали так, чтобы это получалось? Почему не из всех яиц вылупляются цыплята? Но он понял, что получится слишком много вопросов. К тому же Эди говорила на ходу: она положила мешок с зерном обратно в курятник и направилась к хлеву и загону для свиней. И снова ему пришлось бежать, чтобы не отстать.

В загоне было две свиньи. Эди сняла с гвоздя ведро и протянула мальчику.

– Принеси воды из корыта у курятника.

Он никогда не носил воду из корыта, но Эди, похоже, думала, что он и в этот раз поймёт, что делать. Так что он взял ведро и пошёл. Он нашёл здоровое деревянное корыто, но вода оказалась тяжёлой, а ведро было большим. Пока он шёл к загону, треть ведра разлил, в основном на себя. Поэтому Эди послала его принести ещё. Воду она вылила через ограду свиньям в корыто. Туда же засыпала густую зерновую смесь. Свиньи, казалось, хотели занырнуть в корыто с головой. Они задерживали дыхание и окунали носы в корыто, жадно глотая еду, хрюкали, булькали и выглядели настолько довольными, что случившаяся потом неожиданность мальчика не огорчила. Почти.

Какашки у свиней пахли хуже куриных.

Но прежде, чем он успел задать какой-нибудь вопрос – например, почему свинячьи какашки хуже, или вообще что-нибудь сказать, – Эди зашагала к дому.

– А теперь покормим себя.

Он пошёл – почти побежал – за ней, мокрый насквозь, хлюпая мокрой одеждой. Когда они дошли до дома, Эди протянула ему грубое полотенце и указала на умывальник, висевший у двери. Рядом стояло ведро с чистой колодезной водой. Она вылила часть ведра в умывальник и показала мальчику кусок мыла, похожего на ощупь на песок.

– Умойся. Тебя ждёт тушёное мясо.

Он слышал, как Эди гремит чем-то на кухне, закидывает дрова в плиту[10], поджигает их, ставит чугунный горшок. Отмыв лицо и руки, он прямо в мокрых штанах уселся за стол. Устроившись наконец на стуле, он медленно осознал две вещи.

Весь день – путешествие, прибытие, помощь на ферме – казался ему каким-то размытым, будто всё это происходило с кем-то другим, а он только смотрел расплывчатые картинки. К тому же он был так вымотан, что буквально засыпал на ходу. Мальчик держался из последних сил, но, поставив локти на стол и положив подбородок на руки, в ту же секунду уснул.

Что было потом, он помнил урывками. Кто-то – сначала он решил, что Эди, но она не пахла тёмным деревом и потом – поднял его и отнёс наверх, снял с него мокрую одежду, уложил в удивительно мягкую постель, накрыл одеялом и погладил шершавой рукой. А потом он видел сон про Чикаго и про мать, этот сон всё бледнел, бледнел, бледнел – и исчез.

Он не был до конца уверен, что именно его разбудило. Это мог быть солнечный луч, падавший через окно прямо ему на лицо, острейшая необходимость сходить в туалет или тяжёлый звук мужского голоса, доносившийся с кухни.

Ему отвечал голос Эди:

– Мне пойти наверх и разбудить его?

– Подумай, что он делал, через что прошёл, – сказал мужской голос. – Пусть пока поспит.

– Он не ел мясо. Он наверняка голоден.

– Не помрёт.

– Маленьким мальчикам надо много есть.

– Не такой уж он и маленький.

– Ну, ты…

– Ну, я…

К этому моменту мальчик уже еле терпел, так что вылез из кровати, надел штаны – пока он спал, те высохли – и футболку. Обуви он не нашёл, но решил, что не велика беда, и спустился босиком. В туалет надо было срочно.

Кухню заливало солнце, прямо как его комнату (и он думал о ней именно так: его комната, будто он всегда в ней жил). Солнечный луч падал на стол, как сценический прожектор.

За столом в этом круге света сидел мужчина, которого мальчик ещё не видел. Как потом выяснилось, его полное имя было Сигурд, но Эди, а потом и мальчик, всегда звали его Сиг. Изредка Эди навещала свою сестру в Чикаго, но всегда одна, без Сига, поэтому мальчик никогда не видел его до этого дня. Он выглядел… тогда Гэри не мог понять, как выглядел этот мужчина.

Он видел множество мужчин с военного завода в барах, где пел, но те будто были не на своём месте. Всегда пьяны или стремительно напивались, говорили громко, преимущественно о своём героизме, шёпотом и по мелочи лгали, пытались подобраться поближе к его матери – и всегда почему-то выглядели так, будто они не на своём месте.

Но когда мальчик увидел Сига, он подумал, что Сиг, где бы он ни оказался, всегда будет выглядеть так, будто здесь он и должен быть. Он сидел на деревянном стуле за кухонным столом так, будто стул сделан специально, чтобы Сиг в нём сидел. Он держал чашку с горячим кофе в своих покрытых порезами и шрамами руках с загрубевшей кожей так, точно эта чашка всегда там была. Он всегда её держал.

Седые волосы подстрижены ёжиком, глаза голубые, как будто светятся от электричества.

– Нужно пописать? – улыбнулся он мальчику, который еле держался и старался не приплясывать от напряжения.

– Очень, – ответил мальчик.

– Выйди во двор и пописай в большой сиреневый куст, – сказала Эди.

– Серьёзно? – он никогда не писал в кусты во дворе и решил, что это шутка. Сиг и Эди улыбались. – Серьёзно? Не в туалет?

– Сейчас да, – кивнула Эди. – Единственный туалет на задах, но я не думаю, что ты добежишь.

«Много разговоров», – подумал он. Нужду разговоры не волнуют. Когда приспичит, разговоры не помогут. Ничто не имеет значения, когда всерьёз приспичит.

Он выбежал наружу, уже держа себя руками, и пошлёпал по чему-то липкому, чавкающему между пальцами ног, он решил, что это грязь, потому что ночью шёл дождь, но его это не волновало, его ничего не волновало, кроме заветного куста, и пусть тёплая грязь забивалась между пальцами, и вот наконец, наконец он нашёл большой куст сирени, который был лучше любого туалета, был как убежище, как друг, и наконец ощутил долгожданное облегчение.

Когда он закончил, то обернулся и увидел Эди, которая ждала его у двери дома, держа ведро воды и тряпку.

– Для твоих ног, – тихо пояснила она. – Я не успела тебя предупредить. Наши гуси ночуют перед домом, потому что так безопаснее. Говорят, никто на свете не гадит больше гусей…

Голос Эди плавно затих, и мальчик посмотрел на свои ноги.

На пальцы своих ног.

Между пальцами его ног была не грязь.

Гусиный помёт.

Пальцы обеих его ног, обе ступни были покрыты серо-зелёно-белым склизким вонючим гусиным помётом. Мальчик пробежал прямо по нему, спеша к кусту сирени, и теперь должен был пройти по нему обратно туда, где его ждала Эди с ведром. Помёт буквально застилал землю, и хотя мальчик пытался наступать не полной ступнёй, почти ходить по воздуху, это не помогло, и на его ноги налипло ещё больше.

Эди протянула ему ведро и тряпку.

– Вытри хорошенько, особенно между пальцами, и приходи завтракать.

Казалось, это заняло вечность, но наконец он отодвинул ведро и вернулся в кухню. Сиг всё так же сидел, попивая свой кофе. Он не сказал ни слова, но выглядел так, как будто вот-вот начнёт улыбаться. Не ехидно или с издёвкой, а дружелюбно. Мальчик осознал, что Сиг и Эди всё время улыбались. Или были готовы начать улыбаться.

– Садись за стол, – Эди махнула рукой в сторону тарелки, рядом с которой лежали вилка, ложка и нож. Она вилкой сняла со сковороды на плите три небольших панкейка[11] и положила на тарелку мальчику.

– В банке малиново-медовый сироп, зачерпни ложкой и полей панкейки.

Той же вилкой Эди выловила с другой сковороды три кусочка мяса и положила рядом с панкейками.

Гэри не думал, что сможет съесть столько за раз, но ошибался. Он не мог остановиться и в скором времени прикончил не только панкейки, но и мясо, и стакан густого молока с ложкой малинового сиропа.

– Когда закончишь, помой посуду и приборы в раковине, – Эди подбородком указала на двойную раковину в дальнем конце кухонной стойки.

Он не был уверен, можно ли, но решил задать вопрос.

– А за водой для мытья мне нужно идти к корыту?

Мальчик представил себе ужасную картину: он идёт, разливая воду, через гусиный помёт, падает в гусиный помёт, пачкается в гусином помёте и корытной воде.

– Используй ручной насос у раковины. У нас есть водопровод. Ты думаешь, мы живём в хлеву?

Только теперь он заметил маленький красный ручной насос на правом краю раковины. Он никогда в жизни не мыл посуду, и ему потребовалось время, чтобы, качая ручку насоса, отскрести сироп от тарелки и молочное пятно от стакана, а когда он закончил и вернулся за стол, встал Сиг. Он отнёс свою посуду в раковину и, пока мыл её, не оборачиваясь, сказал мальчику:

– Надевай обувь и рубашку с длинным рукавом.

Он понял в этот момент, что случилось нечто важное. Сиг обращался к нему как к другому мужчине. Не ребёнку. Взрослому мужчине. Он не сказал, как это сделать, как надевать обувь и рубашку, просто сказал сделать это. И Эди обращалась к нему так же. Как будто мальчик был взрослым или даже частью чего-то большего. Частью семьи.

С ним никогда раньше не разговаривали так, точно он уже взрослый. Точно настоящий человек, а не просто ребёнок, за которым нужно присматривать, чтобы он ничего не испортил. Ребёнок, который может сделать что-то неправильно. Ребёнок, который должен прятаться под кухонным столом, пока дела не наладятся.

Вот так Эди и Сиг стали его семьёй.