Читать книгу Вселенная Айн Рэнд. Тайная борьба за душу Америки - Гэри Вайс - Страница 2

Объективисты это знали. Один из них сказал мне: «Надеюсь, мы произведем на вас впечатление». Да, он знал.

Он сказал это мне на одной из ежемесячных встреч последователей Айн Рэнд на Манхэттене. Со временем я стал постоянным участником этих собраний. Как ни странно, мне понравилось ходить туда. Мне все больше нравились люди, которые там собирались. Что еще более странно, мне понравились романы Рэнд. Я начал смутно сочувствовать ее убеждениям, хотя они и противоречили всему, чему меня учили, всему, что составляло мой жизненный опыт с самого детства. В ее произведениях было что-то особенно притягательное и убедительное, но что именно, я не смог бы сказать. Издатель Беннет Серф в свое время похожим образом воспринял саму Айн Рэнд. В своих мемуарах он писал: «Я поймал себя на том, что она мне нравится, хотя совсем этого не ожидал».[25]

Роман «Атлант расправил плечи» пылился у меня на кофейном столике несколько недель, прежде чем я раскрыл его. Это было очередное издание в мягкой обложке, с предисловием Леонарда Пейкоффа – помощника, преемника и единомышленника Рэнд. В конце концов я заставил себя приняться за чтение. Сначала я был согласен с собой-подростком, что это не слишком хорошая книга.

Меня отталкивал тяжелый слог Рэнд и слишком уж претенциозные имена персонажей. Негодяев звали как-нибудь вроде Больфа или Слагенхопа. Государственного чиновника, защищающего паразитов, звали Висли Мауч. Очень по-диккенсовски, только без диккенсовского остроумия. Эти герои физически непривлекательны и так и сыплют глупейшими высказываниями: словно подкидывают в воздух глиняных голубей, чтобы Рэнд могла палить по ним из дробовика.

Вот пример:

«– А что является истинным смыслом жизни, мистер Юбенк? – застенчиво спросила молодая девушка в белом вечернем платье.

– Страдание, – ответил Юбенк. – Принятие неизбежного и страдание».[26]

Юбенк выступает за принятие закона, ограничивающего тираж любой книги 10 тысячами экземпляров. Но что, если книга хорошая? «В литературе сюжет – это всего лишь примитивная вульгарность», – презрительно изрекает этот персонаж.

Вот некоторые мои заметки, сделанные по ходу чтения: «неправдоподобно»; «антиамерикански»; «не учтены оборонительные интересы/позиция государства». (Очень странно для книги, изданной в разгар «холодной войны».) «Персонажи живут в моральном вакууме»; «презрение к бедным».

Но затем, по мере того как перелистывались страницы, мое сопротивление ослабевало. Я начал восхищаться умением писательницы задавать ритм столь грандиозному повествованию. В ней все отчетливее проявлялся голливудский сценарист. Я был пристыжен. Чувство было такое, будто я читаю «Мою борьбу», радуясь вместе с фюрером тому, как остроумно он разоблачает вредоносных паразитов – моих собратьев. Я таскал тяжеленную книгу с собой в сумке, следя, чтобы обложка никому не попалась на глаза, пока я иду по улицам Гринвич-Виллидж, пропитанным духом коллективизма, стараясь не смотреть в лица прохожим.

Мне стало ясно, что воззвания Айн Рэнд имеют не только политический характер. Совокупность ее романов образует нечто вроде «Большой энциклопедии объективизма»: это и художественное произведение, и идеологический букварь, и самоучитель. И во всем произведении психология человеческих отношений показана под определенным углом – вне семьи. У Рэнд никогда не было детей, она не особенно хорошо разбиралась во взаимоотношениях поколений, однако точно знала, как следует обращаться с дармоедами, жалкими негодяями и неудачниками, которые могут обнаружиться внутри отдельно взятого семейства. Она считала, что их нужно вышвыривать вон – без малейшего сожаления. Что касается супружеской измены… А что, собственно, тут такого? То, что подходит Хэнку Реардэну, уж точно подойдет и любому последователю этого стройного, сексуального, несгибаемого предпринимателя, многострадального добытчика, кормильца неблагодарной семьи и главного любовника Дэгни.

Живые сексуальные сцены, страстные любовные треугольники и чуждый условностям взгляд на институт брака – это ложка меда, которым в «Атланте» и «Источнике» приправлен деготь философских воззрений писательницы. Она не выказывает, мягко говоря, никакого почтения к семейным ценностям. В обоих романах все главные персонажи – изолированные от социума экзистенциальные фигуры: примерно такие герои действуют в фильмах жанра нуар. Никаких Оззи и Харриет, никакого Варда Кливера в фантазийном мире Рэнд вы не найдете. Всего несколько детей, причем далеко не все они ведут себя по-детски. Ни Уолли, ни Бивера. Джун Кливер у Рэнд была бы жесткой руководительницей высокого ранга или изобретательницей новых методов переработки руды. Ко всяким там Фредам Рутерфордам и коллективистам, «получающим жизнь из вторых рук», из числа знакомых семейства Кливеров, здесь отнеслись бы с холодным презрением, которое только и свойственно персонажам Рэнд.

Читая «Атланта» и «Источник», нетрудно полюбить индивидуализм и неогосударствленный капитализм, потому что в этих романах мир здоровых, молодых героев противопоставлен миру омерзительных негодяев. Никаких неуместных стариков, которые живут в доме престарелых и ходят под себя. Никаких безногих ветеранов, лишенных всякой поддержки. Никаких беженцев из дальних стран, чьи профессии не востребованы на рынке. Никаких съездов ку-клукс-клана. Никакой эксплуатации бедняков. Никаких трущоб, полных крыс. Никаких расовых меньшинств. Бедность и безработица – нечто чуждое и далекое. Единственный представитель низшего класса, с которым считается Дэгни, сезонный рабочий на железной дороге, оказывается объективистом, который знает, как добраться до Галта. Никто и ничто не нарушает однообразной картины, ничто не ломает стереотипов, никакие мигранты не клянчат гроши. Рэнд, выступая в роли Бога, делает этих людей невидимыми, обеляя тем самым души американских бизнесменов. Единственная социальная проблема в «Атланте» состоит в том, что правительство плохо относится к бизнесу и несправедливо обходится с богачами.

Эти два труда Рэнд, своеобразно искажающие действительность, послужили интеллектуальной основой для собраний объективистов, на которые я приходил. Участники их были вежливы и терпеливы с теми, кто не успел еще подробно ознакомиться с трудами Рэнд (как и с забредавшими порой на эти встречи коллективистами), но следить за дискуссией было трудно, не зная как следует содержания ее романов и принятой в них системы понятий. «Проверим исходные положения»: такова была обычная присказка посвященных. Рэнд часто повторяла, что люди, не согласные с ней, в своем мыслительном процессе отталкиваются от неверных исходных положений.

Участникам собрания меня представил мой первый гид в мире объективизма – и, кстати, гид по профессии. Его звали Фредерик Кукинхэм, и в свободное время он водил пешие экскурсии по «Нью-Йорку Айн Рэнд»[27]. Кроме того, он – автор несколько сумбурной, но любопытной книги, которую издал за свой счет; книга навеяна размышлениями об Айн Рэнд и называется «Эпоха Рэнд. Воображая будущее с позиций объективизма». Несмотря на название, Фредерик главным образом размышляет над философией Рэнд, а не представляет себе будущее. Это глубокомысленная книга, местами забавная, что крайне редко встречается в объективистской литературе. Автор явно скептически относится к хранителям идей объективизма из Института Айн Рэнд, и весьма далек от поклонения своей героине. Так, он подчеркивает, что хотя Рэнд выступала против расизма, «в ее работах так часто упоминаются „азиатские очаги заразы“ и „голозадые дикари“, жаждущие помощи от Соединенных Штатов, что ее неискренность в этом вопросе становится очевидной, пусть даже она и определяет «„дикаря“ как человека, верящего в магию».

Фреда смущало мнение Рэнд о Махатме Ганди, высказанное в письме к Изабель Патерсон, журналистке правого толка. Рэнд писала всего через неделю после гибели Ганди[28], называя это убийство «почти жестоким проявлением исторической иронии», словно некий высший разум сделал «милый сардонический жест». Рэнд говорит: «Вот человек, который всю жизнь боролся, чтобы избавить Индию от власти Британии, во имя мира, братской любви и ненасилия. И он получил то, за что боролся».

Фред пребывал в растерянности: «О чем это она толкует?» А по мне, так это очевидно. Ганди был альтруистом и заслужил такую судьбу. Вот одно из проявлений хладнокровия, столь свойственного Рэнд. Фред, не в силах разрешить загадку, замечает, хотя и с некоторым сомнением, что Рэнд и Ганди были в определенном смысле «союзниками», поскольку оба верили, что цель оправдывает средства. Лично я не могу представить себе двух менее схожих людей, даже при том, что Ганди был личностью почти рорковского масштаба.

Прочитав его книгу и побывав на экскурсии, я понял, что Фред – независимый мыслитель и явно не член культа[29]. Мы встретились с ним за ланчем в кофейне «Au Bon Pain» в Нижнем Манхэттене, недалеко от того места, где была сделана известная фотография Рэнд, на фоне Федерал-холла, с большой золотой брошью в виде значка доллара.

Фреду было за пятьдесят, бородка с проседью, и в целом он поразительно походил на Ричарда Дрейфуса. Когда не было экскурсий, он работал корректором в юридической конторе, а в свободное время пел в водевилях. Как и большинство отведавших рэндианского зелья, Фред познакомился с книгами Рэнд еще в детстве. Ему было одиннадцать, когда к нему в руки попал «Гимн», одна из ее ранних новелл, а у его брата на книжной полке нашелся «Атлант». Мальчик легко прочитал первое, короткое, произведение – историю некоего тиранического общества, в котором господствует коллективизм. То был мир, подобный миру «Атланта», но созданный более грубо: людей называют по номерам, а слово «я» вовсе изгнано из употребления. Роман «Атлант» оказался для Фреда в те годы слишком длинным, ребенку осилить его было трудно, но книга манила его, и в возрасте тринадцати лет он принялся за нее снова. И на сей раз прочел целиком.

Пока мы сидели в кафе Государственного университета Нью-Йорка в Кортленде и закусывали сэндвичами, Фред рассказал мне, что «первым делом вступил в Либертарианскую партию». Либертарианцы в те годы были независимые квази-анархисты и вовсе не вписывались в консервативное движение так органично, как в наши дни. Даниел Эллсберг, на волне славы после дела с «Документами Пентагона», читал лекции в университетах. Фреду удалось заполучить его автограф на тот самый номер журнала «Reason», в котором было опубликовано интервью с ним. Эллсберг сказал тогда Фреду, что либертарианские взгляды журнала близки его собственным. Это неудивительно: ведь либертарианство, особенно в те далекие дни, всерьез привлекало и левых, и правых. Оно противостояло посягательствам на свободу личности в той же манере, что и Новые левые, и снискало себе дурную славу, выступая за легализацию марихуаны. (Рэнд, кстати, тоже была за легализацию марихуаны, хотя, разумеется, это не являлось главным пунктом ее программы.)

В беседе с Фредом я упомянул одного из корреспондентов журнала «Ризн», с которым был когда-то знаком, но Фред никогда не слышал о таком человеке. «Я не слежу за новостями», – пояснил он. В свободное время он читал книги. Фред оказался человеком уравновешенным, прилежным, отлично знающим историю. Он регулярно, дважды в месяц, посещал заседания «круглого стола», посвященного Войне за независимость.

Фред искренне сочувствовал взглядам Рэнд и даже присутствовал на ее похоронах в 1982 году: несмотря на холод, пришел на кладбище Северного Уэстчестера, чтобы посмотреть, как эту женщину опускают в могилу рядом с ее многострадальным мужем, добросердечным алкоголиком, бывшим актером Фрэнком О’Коннором. Фред встретился с Рэнд всего раз в жизни – «мельком», по его собственному выражению: подошел попросить автограф. Это было в 1978 году, после лекции Леонарда Пейкоффа «Основополагающие принципы объективизма», которая состоялась в отеле «Pennsylvania». Рэнд тоже присутствовала: она часто посещала лекции своих приближенных. Фред нашел ее в точности такой, какой ее представляла пресса: «Раздражительная, – сказал он. – И слегка сумасшедшая». Его это позабавило.

Я спросил, что значила Рэнд для него лично, и Фред принялся философствовать: «Поскольку я был очень молод, когда познакомился с идеями Рэнд, у нее не было особенных конкурентов, – признался он. – Я часто задавался вопросом, как бы все обернулось, если бы я не взялся тогда за ее книгу или прочел бы что-нибудь совершенно другое».

Меня несколько удивило, сколь сильно Рэнд повлияла на Фреда. Как ни странно, благодаря ей он стал терпимее относиться к профсоюзам и у него поубавилось энтузиазма по отношению к «холодной войне». Он родился и рос в консервативной среде: его родители были республиканцы, жители северного Нью-Йорка. Иными словами, по происхождению Фред – типичный представитель американского среднего класса. Его отец был менеджером в дорожно-строительной компании и участвовал в переговорах с задиристым профсоюзом водителей грузового транспорта, лидером которого был Джимми Хоффа. Неудивительно, что старший Кукинхэм был не в восторге от профсоюзов. «Именно Рэнд изменила мой менталитет и заставила меня сочувствовать профсоюзам. Она утверждала, что если у людей есть право учреждать компании, то у них также есть право учреждать профсоюзы», – рассказывал Фред.

Он был прав. Рэнд выступала против закона Тафта – Хартли – послевоенного акта, который ослабил профсоюзы и сделал возможными законы о «праве на работу», которые не позволяли компаниям увольнять рабочих, не вступивших в профсоюзы. В письме от 1949 года Рэнд оспаривала «право правительства сдерживать профсоюзы, как и сдерживать экономическую деятельность любого человека».[30]

«Люди такого не ожидают, – говорил Фред. – Многие либертарианцы и объективисты, мне кажется, этого не понимают. Они интуитивно боятся профсоюзов и ненавидят их». Вероятно, тот же инстинкт срабатывает у многих «правых»: они считают, что компании могут и должны объединяться для защиты собственных рациональных интересов (Рэнд возражала против антимонопольных законов), однако, если с той же целью объединяются наемные работники, это плохо.

По словам Фреда, опять-таки именно Рэнд спасла его от паранойи во время «холодной войны». Благодаря ее идеям он не поддался общей антикоммунистической истерии и не увлекся теориями заговора. В качестве примера он сослался на ее эссе «Экстремизм, или Искусство очернения», которое было опубликовано в антологии «Капитализм. Незнакомый идеал». «Это, между прочим, – заметил он, – единственная работа, в которой Рэнд упоминает Джо Маккарти, да и то мимоходом, бросив единственную фразу: „Я не поклонница Маккарти“. В рассуждениях Фреда было зерно истины. Правда, в названном эссе Рэнд вовсе не порицала Маккарти или порожденную им паранойю, а, напротив, нападала на его критиков.[31]

В середине 1990-х годов Фред был активным членом Либертарианской партии. Он подвизался на неблагодарной политической ниве, распространяя листовки на неприветливых окраинах Нью-Йорка. Со временем он избавился от иллюзий. В Нью-Йорке либертарианцы всегда занимали лишь крошечную часть политической арены, их влияние на избирателей было ничожным, как и роль в политическом диалоге. «Я вижу здесь недостаточную серьезность намерений», – сказал мне Фред. О «Чаепитии» он также был негативного мнения, характеризуя движение как «дилетантское» и считая, что перспектив у него даже меньше, чем у Либертарианской партии. «Провальное предприятие, – таков был вердикт Фреда. – Раздуто прессой».

Фред рассказал мне о регулярных собраниях нью-йоркских объективистов, которые встречались в последнюю субботу каждого месяца. Проходили их встречи на Манхэттене, в самой обыкновенной кофейне на Восточной пятьдесят пятой улице. За сдвинутыми столами недалеко от входной двери сидело человек двадцать, в основном пожилых мужчин и женщин: некоторые из них сделались поклонниками Рэнд еще в 1960-е годы, когда ее помощник Натаниэль Бранден читал лекции в зале отеля «McAlpin» и в других аудиториях, расположенных на Манхэттене, обычно где-нибудь в районе Тридцать четвертой улицы. Последние тридцать лет своей жизни Рэнд прожила неподалеку отсюда, в неказистом районе рядом с Мюррей-Хилл, в восточной части Манхэттена. Здесь же располагался и офис Института Натаниэля Брандена, предшественника Института Айн Рэнд.

Мюррей-Хилл был главной площадкой объективистов в последние тридцать лет жизни Рэнд на Манхэттене. Она вела скромное существование пенсионерки или в меру успешной писательницы, а вовсе не знатной дамы. Последним ее жилищем стала самая заурядная квартира в обычном доме на Тридцать четвертой улице. До того она жила на Тридцать шестой, в безобразной развалюхе послевоенной постройки. Некоторые из ближайших последователей Рэнд, в том числе Натаниэль и Барбара Брандены (второе и третье лица в объективистской иерархии), проживали неподалеку. Мне показалось странным, что встречи объективистов проходят не на Мюррей-Хилл или где-нибудь в окрестностях Уолл-стрит, учитывая историческую связь этих мест с объективизмом; к тому же в тех районах много дешевых кафе.

Я оказался на одном из регулярных собраний, которые годом раньше подробно описал корреспондент журнала «The New Yorker». Ожидая увидеть фанатично настроенных «правых» со стальным блеском в глазах, я удивился, когда передо мной предстала галерея добродушных и скромных лиц. Атмосфера на собрании царила академическая, интеллектуальная, примерно такая же, как на собрании Менсы. В одном помещении собрались самые разные люди: бывший теннисист сидел рядом с менеджером хедж-фонда.

Исторически эти встречи группы Айн Рэнд восходили к собраниям «Коллектива»: так Рэнд и ее последователи, с большой долей самоиронии, именовали еженедельные встречи, проходившие у нее на квартире в 1950–1960-е годы. Для объективистов «Коллектив» был чем-то вроде реки Иордан, в водах которой Алан Гринспен крестил верующих. Непосредственная связь между именем Рэнд и Манхэттеном была разорвана навсегда, когда «Коминтерн» рэндианского движения, Институт Айн Рэнд, через несколько лет после ее смерти открыл свою лавочку в округе Ориндж, в Калифорнии, где у объективистов нашлось множество единомышленников.

Собрание проходило по заранее разработанному сценарию. Сначала завсегдатаи представились новичкам, затем началось общее обсуждение, и присутствующие приступили к позднему ланчу. (Несмотря на многочисленность участников, каждый расплатился отдельным чеком – очень характерно для людей, отрицающих коллективизм во всех его проявлениях.) Представление участников заняло много времени: члены собрания будто нарочно пользовались этой возможностью, чтобы поделиться наболевшим, рассказать о прочитанных книгах, сообщить о важных событиях, которые планируются в объективистской среде.

Августовское собрание 2010 года состоялось на следующий день после митинга Гленна Бека, и мне казалось, что участники должны быть благодарны ему и полны энтузиазма. Ведь Бек – большой поклонник Рэнд. Он отзывается о ней с неизменным почтением, а его нападки на церкви, в защиту социальной справедливости вполне могли быть вдохновлены рэндианскими идеями. Но о вчерашнем событии никто не заговаривал. Члены группы словно хотели продемонстрировать этим, что они – ораторы, интеллектуалы и у них тут не митинг какой-нибудь. Председательствовал Бенни Поллак – уроженец Чили, ныне – сотрудник банка на Уолл-стрит, член-основатель «Скептиков Нью-Йорка» – группы, участники которой не спускают внимательного взгляда с лжеученых, шарлатанов от медицины и прочей подобной публики. Движение скептицизма давно меня привлекало, однако мне и в голову не приходило, что между скептицизмом и объективизмом может быть связь. Простой народ испытывает отвращение к мистицизму, который Рэнд упоминала частенько – в своей обычной презрительной манере.

Я сидел между Фредом и Доном Гауптманом, жизнерадостным господином с каштановой бородой. Дон время от времени публиковал в объективистском бюллетене «The New Individualist» статьи на темы, связанные с Айн Рэнд, а однажды потратил на аукционе Christie’s 50 тысяч долларов на подлинные гранки интервью, которое Рэнд дала в 1964 году журналу «Playboy». «Я неплохо обеспечен», – пояснил он мне. Напротив меня сидел Сэнди, молодой помощник юриста из фирмы, работавшей в сфере миграционного права: парень только что перечел «Атланта» и «не нашел в этом романе ничего, с чем был бы не согласен». Через несколько человек от меня сидела Айрис Белл – графический дизайнер. Когда-то она работала на Рэнд: интервью с нею вошло в состав «Устной истории», которую вот-вот должен был опубликовать Институт Айн Рэнд. Айрис и ее муж Пол, который впервые узнал об объективизме в 1960 году, из радиовыступления Натаниэля Брандена, были на этом собрании самыми пожилыми объективистами. Их взгляды, устоявшиеся за многие годы, несколько отличались от взглядов остальных присутствующих.

Если бы почти все участники собрания не были так зациклены на Рэнд, они ничем не отличались бы от самых обычных посетителей любого манхэттенского кафе, хотя в целом атмосфера в помещении царила серьезная. Похожим образом, как мне кажется, проходили и встречи «Коллектива», с той лишь разницей, что заправляла всем лично Рэнд. Многие члены «Коллектива» были друзьями и родственниками Барбары Бранден, и многие были канадцы, как и Брандены. Леонард Пейкофф, уроженец Виннипега, приходился Барбаре кузеном. Лучшая подруга Барбары, Джоан Митчелл, когда-то была замужем за Гринспеном: именно она приобщила будущего председателя Совета управляющих Федеральной резервной системы к философии Рэнд. Что касается расовой и национальной принадлежности участников, то среди них – и тогда, и теперь – было больше всего представителей белой расы, главным образом евреев. (Двое объективистов, присутствовавших на собрании в кофейне, когда-то даже едва не ударились в ортодоксальный иудаизм, но объективизм спас их.) Сильнее всего участники прежних и нынешних собраний различались по возрасту: «Коллектив» нынешний был старше тех, двадцатипятилетних, которые собирались некогда вокруг Рэнд.

Было совершенно очевидно, что сюда пришли нормальные, хорошо устроенные в жизни люди, с интеллектом несколько выше среднего, и им приятно и уютно в их объективистском мире. Примкнув к объективизму, они обрели четко сформулированную идеологию и цель. Ежемесячные встречи стали для них спасением от современной американской жизни, полной ужасов коллективизма, эпизоды которой они изредка пересказывали друг другу во всех омерзительных подробностях (например, один из присутствующих рассказал о том, как у него произошла неприятная стычка в метро с хулиганами из профсоюза).

Представление завсегдатаев новичкам плавно перешло в беседы на самые разные темы. Среди прочих выступил Энди Джордж – музыкант, которого с идеями Рэнд познакомили члены рок-группы «Rush», ее преданные поклонники. Энди привлек внимание собравшихся к «потрясающей экологической программе» под названием «Человек не вредящий». Он узнал о ней благодаря кабельному телеканалу «Planet Green», где был показан документальный фильм о нью-йоркской семье, целый год не употреблявшей продуктов, наносящих вред окружающей среде. Энди поместил в Интернете заметку, в которой резко раскритиковал этот безобидный эксперимент, ибо тот являл собой пример злостного альтруизма. Больше всего музыканта удручил тот момент, когда одному из героев фильма пришлось «выслушать нотацию от зажравшегося любителя органического земледелия из Гринвич-Виллидж, которого он [герой] обожает. Героя обвиняют в недостатке альтруизма, и все происходит, как в сцене между Эллсвортом Тухи и Питером Китингом», двумя презренными персонажами из романа Айн Рэнд «Источник».

В целом собрание было настроено очень оптимистично: великое будущее объективизма не вызывало у них ни малейших сомнений. Пол Белл сообщил, что был приятно поражен, узнав, что Даг Макинтайр, ведущий ночного эфира на «Red Eye Radio», прочитал все книги Рэнд и при ее жизни подписывался на информационный бюллетень объективистов.

Некто Бенни, признавая, что Рэнд – вездесуща, задался вопросом: действительно ли людей интересует ее философия, или же они видят в этой женщине лишь «знаменосца капитализма»? Хороший вопрос. Многие цитировали Рэнд, нахваливали ее или порицали, однако многие ли были действительно знакомы с ее взглядами?

Фред согласился, что трудно вовлечь людей в обсуждение тех аспектов ее доктрины, которые не связаны напрямую с экономикой. «Например, мало кто готов говорить о ее эпистемологии», – заметил он. Это и беспокоило Бенни, потому что в национальном диалоге о капитализме и роли правительства в жизни общества «никогда не поднимается вопрос о том, что правильно. Морально ли это?» Взять хотя бы проблему налогообложения. «Налоги – аморальны». Вот мнение Бенни: национальный диалог по вопросу о налогах и расходах редко перерастает в обсуждение вопроса о том, что нравственно, а что нет. Правильно ли облагать богатых более высокими налогами, чем бедных? И так ли уж неправильно поступать иначе?

Послышался неодобрительный ропот. Кто-то заметил, что в наши дни многие ведут себя, как Гейл Винанд из «Источника» – «человек практического склада, который совершенно не вдается в абстрактные аспекты того, что делает», тем самым позволяя манипулировать собой демоническому Эллсворту Тухи. (Тухи в этом романе – влиятельный архитектурный критик. Работая в газете Винанда, он поносит в своей колонке Говарда Рорка, а сам создает почву для процветания грехов альтруизма и коллективизма. В конце романа он обращает всю свою злобу на Винанда и уничтожает его газету.)

Спустя некоторое время разговор зашел о старинных иммигрантских обществах самопомощи и о компании «Underwriters Laboratories» (UL) – сертифицированной частной организации, проверяющей безопасность различной продукции. Такие структуры своей деятельностью наглядно демонстрируют, что государству не обязательно брать на себя заботу о здоровье и безопасности граждан. Участникам собрания представлялось, что это – совершенно очевидное решение многих проблем. «Почему бы не учредить такие лаборатории для проверки качества косметики?» – предложил один из присутствующих.

Я мало что знаю о UL, зато прекрасно осведомлен о деятельности Независимой бухарестской ассоциации помощи больным, в которую когда-то входили мои родственники со стороны отца. Ассоциация была основана в начале XX века евреями, приехавшими из Румынии. Она обеспечивала своим членам элементарную медицинскую помощь и похоронные услуги – и не ради политической выгоды, а просто потому, что многим беднякам была недоступна платная медицина. Богатым не нужны подобные организации, потому что у них есть деньги на врачей и на похороны. К 1970 году ассоциация занималась уже только предоставлением ритуальных услуг, задолго до того прикупив для своих стареющих членов участки на кладбищах Квинса и Лонг-Айленда. Что касается помощи больным, то эту часть ее деятельности давно взяли на себя страховые компании и программа Medicare. Если бы в те времена я высказал предположение, что «общество», как называли ассоциацию ее члены, поможет разрешить проблему кризиса национального здравоохранения, меня объявили бы ненормальным.[32]

Такова правда о старинных иммигрантских обществах самопомощи. Их создание было мерой вынужденной, ибо в Америке не было службы социальной помощи для бедных и престарелых, но в конце концов правительство сумело обеспечить пожилых граждан медицинской помощью, и подобные организации вымерли за ненадобностью. Однако последователи Рэнд с жаром уцепились за мысль об их возрождении. «Правительство не заинтересовано в том, чтобы люди сознавали, что без него можно обойтись, и в школах об этом не рассказывают», – саркастически заметил Фред. Кто-то добавил, что был на экскурсии в Нижнем Ист-Сайде, которую проводит музей Тенемент, и эта экскурсия была насквозь политизирована. В ней доказывалось, что своим развитием общество обязано только «законодателям и правительству, а не инвесторам и промышленникам».

Постепенно участники собрания подошли к обсуждению выступления Гленна Бека на митинге. Я ожидал, что они проявят сочувствие к нему и выкажут свою поддержку, но ничего подобного не случилось. А о том, что Бек обожает Рэнд, никто даже не упомянул.

Собрание забеспокоилось. Проблема была фундаментальная и, кажется, явилась настоящим камнем преткновения. «Гленн Бек то и дело ударяется в религию и мистицизм», – заявил кто-то. «Никто не желает задумываться об исходных положениях», – твердила Джуди, технический менеджер проектов с Уолл-стрит и актриса любительской труппы. Ларри, прораб с Лонг-Айленда, заметил, что Бек однажды заявил, будто людям необходимо «не следовать разуму, а обратиться к Богу». Разрушительная идея!

Ларри ссылался на одно из главных положений объективизма, отличающее его от прочих философий с правым уклоном. Объективизм агрессивно атеистичен, он отвергает все религии без исключений, всех целителей, мистиков и колдунов вуду, со всеми их куклами и булавками. Рэнд интуитивно понимала, что вера – антитезис рассудка. Она попросту не могла переварить альтруистические доктрины мировых религий, в особенности христианства.

Очевидно, что склонность Бека к религии поставила последователей Айн Рэнд перед серьезной дилеммой. Благодаря поддержке этого человека книги Рэнд продавались, а ее имя постоянно звучало, чего не смог бы обеспечить в подобном масштабе никто другой. В начале 2010 года Бек даже посвятил роману «Атлант расправил плечи» целую программу, где главным гостем стал Ярон Брук, президент Института Айн Рэнд. Все рекламные мероприятия института и даже экранизация «Атланта» вряд ли бы осуществились, если бы Бек не преклонялся перед Рэнд.

Я слышал, как участники собрания выражают обеспокоенность в связи с действиями Бека в таких словах, какие звучат только на политических собраниях. Джуди вопрошала, действительно ли Бек «подталкивает народ к рационализму или же, напротив, к страху, неуверенности, сомнениям, чтобы сказать потом: „Идите за мной, я поведу вас“»? Рационализм – одна из важнейших составляющих в системе верований Рэнд (иррациональной, как может показаться непосвященным).

«Гленн Бек меня пугает, – заявила пожилая дама, давняя сторонница объективизма. – Если он дорвется до власти, то превратится в демагога».

Я чувствовал, что присутствующие возмущены, категорически с чем-то не согласны. И мои ощущения подтвердились, когда Ларри рассказал, как в начале 2009 года основал на Лонг-Айленде группу в поддержку «Чаепития». Это движение тогда только еще зарождалось. Для этого ему пришлось на время оставить в стороне свою объективистскую идеологию. «Мне было не с кем ее обсуждать, – объяснил он. – Я не знал, что сказать собравшимся». Он обнаружил, что рядовые участники «Чаепития» недовольны Обамой – и только. Их недовольство не имело никакой философской подоплеки. «Я совершенно не понимал, действительно ли они ратуют за права и свободу личности или просто хотят возродить Республиканскую партию?» Чем дольше Ларри общался с участниками «Чаепития», тем сильнее становились его сомнения.

«Люди религиозные – а я допускаю, что в глубине души многие из них объективисты, – по-прежнему тяготеют к лагерю республиканцев», – заметил Бенни.

Пол Белл поднялся, чтобы высказаться. «Рэнд говорит, что перемены приходят между выборами, а не во время выборов, и сейчас именно такой момент – между выборами, – заявил он. – Вчера я потратил три часа на то, чтобы увидеть этот митинг „Восстановления чести“. Я наблюдал весь процесс, от начала и до конца, потому что хотел понять, что происходит». Пол сказал, что еще год или два назад подобное событие его напугало бы, но только не теперь. «Мне Гленн Бек даже понравился. В нем многое неприятно, особенно его недавнее обращение к Богу. Зато он умеет достучаться до людей».

Пол с восхищением говорил о Саре Пейлин. Ему понравилось ее выступление на митинге. «Вот кого стоит принимать всерьез». Нравится она вам или нет, «но именно от нее можно ждать помощи в борьбе с тотальным коллективизмом, к которому склоняется наша страна».

– Но разве она не показалась вам в высшей степени анти-интеллектуальной? – спросила Джуди.

– Нет, – твердо ответил Пол.

– Необразованной?

– Нет, – сказал Пол. – Кто она, по-вашему? Главная интеллектуалка на всем белом свете или авторитетная фигура на политической арене? Ответ очевиден. И разве она не сильная личность, которая ничего не боится?

Оценивая этот митинг, Пол высказал мнение, что Бек «знает верный диагноз, но вряд ли понимает, каким должно быть правильное лечение». Проблема состоит в том, «что слишком многим сегодня нужна религия». И обусловлено это, на его взгляд, «нарастающим ощущением, что в культуре царит безнравственность».

– Почему вчерашние события меня не пугают? Слушайте все! – возгласил Пол. Разговоры и звон тарелок стихли. – Подобные люди теперь – наша единственная надежда. Только они могут спасти нашу страну. К тому же их больше, чем нас.

– Какие люди? О ком вы? – спросил кто-то.

– Люди, которые верят в Бога.

Это заявление всех ошеломило. С тем же успехом можно было сказать хасидам в Вильямсбурге, что единственные достойные спасения люди – баптисты из соседней церкви.

Пол продолжал:

– Пробуждение религиозности сродни философской морали. – Послышались одобрительные возгласы. – И сейчас самое главное – избавиться от кретинов в обеих политических партиях. От кретинов, которые с дьявольским упорством уничтожают страну.

– Страну? – вмешалась пожилая дама. – Весь мир!