Читать книгу Отто - Герман Канабеев - Страница 5

Если быть честным, я немного волновался. Всё-таки я не то чтобы друг Цапкину и уж тем более не родственник и не мог знать, насколько моё появление уместно. Но, увидев меня, Андрей Михайлович широко улыбнулся, от чего его лысина немного сморщилась и, чему я совсем удивился, обнял меня как-то совсем по-родственному.

Не только это удивило меня в тот день в Цапкине. Я настолько привык, что нормальной одежды он не носит в принципе, что вот этот строгий, явно сшитый на заказ костюм – так чётко он сидел на шарообразном теле Цапкина – белоснежная рубашка, галстук, представили Андрея Михайловича совсем в другом свете. Но, конечно, Цапкин не был бы Цапкиным, если бы и тут не пренебрёг условностями – кроссовки Adidas напоминали, что костюм, скорее всего, лишь очередная блажь.

Первое, что бросилось в глаза, – отсутствие уже привычной ванны во дворе. Вместо неё – шезлонг, выполненный из бамбука. В нем развалилась Думкина. Мне показалось, что она нарочито расслаблена. Такое ощущение всегда возникает, когда женщина не держит колени вместе. Нет, я не склонен к предрассудкам, но есть что-то в подобной женской позе необъяснимое. Она лежала в шезлонге, одетая в спортивные штаны и толстовку, капюшон которой был увенчан заячьими ушами. Отто сидел на корточках рядом с шезлонгом и нанизывал на шампуры новую партию шашлыков. Солнце уже падало за горизонт, и в сумерках лицо Отто показалось мне незнакомым. Черты стали слишком уж резко очерченными, даже брутальными, что совсем не вязалось с той его ничего не выражающей внешностью, к которой я привык. Я решил, что виноваты игра теней и отблески огня мангала.

Помимо Цапкина, Отто и Думкиной здесь были ещё два человека. Оба высокого и абсолютно одинакового роста. Они зачем-то стояли возле мангала и грели руки над огнём, словно на улице мороз. Замечу, что в тот день даже на закате было градусов двадцать пять тепла. Обычно так делают люди, которым некуда себя деть, некуда деть руки, и они пытаются выглядеть максимально непринуждёнными. Они зачем-то сбиваются в стайки около мангала, если это шашлыки, и всеми силами пытаются помочь: ворочают угли, дескать, знают, как углям правильно гореть, поправляют шампуры, несмотря на то что их только что переворачивали. Задумчиво смотрят на мясо, словно осуждая кого-то за какую-то неведомую не соблюдённую церемонию, будто в жарке мяса вообще может быть какая-то церемония. Такие люди легко могут сказать глупость, дескать, «мясо не терпит женских рук» или «шашлык – не женское дело».

Так вот, эти двое грели руки над мангалом. Думкина улыбнулась, встала, обнялась со мной и упала обратно в шезлонг, уткнувшись в телефон.

– Братья Фот, – представил Цапкин молодых людей.

Братья бросили греть руки и синхронно развернулись ко мне. На секунду я подумал, что трюк с синхронностью они разучили заранее. Братья крепко по очереди пожали мне руку и замерли в каком-то ожидании, попеременно глядя то на меня, то на Цапкина. По этому их взгляду стало понятно, что они просители. Да и чему тут удивляться, все, кто бывал в гостях у Андрея Михайловича, обычно что-то от него хотели. Если не денег, то какую-нибудь услугу.

Братьев звали Валентин и Кевин. Кевин – тот, что старше. Я сначала подумал, что братья – близнецы, так они были похожи, но, приглядевшись, заметил, что один из них, который Кевин – словно немного состарившаяся версия Валентина. Меня подмывало спросить, почему Кевин, откуда такое имя, но я счел это некорректным. Можно только представить, сколько раз за жизнь его спрашивали про имя и как он устал об этом говорить. Но объяснение для себя я нашёл, братья внешне были очень похожи на Маколея Калкина. Причём именно на Маколея времён фильма «Один дома». Я даже представил картинку, когда отец братьев, видимо человек, не лишённый чувства юмора, разглядел Калкина в первенце и назвал его Кевином в честь героя того легендарного фильма. Кевин Фот. В принципе, если такое имя произносить вместе с фамилией, звучит достойно. А вот Валентин Фот – в этом уже есть какая-то дисгармония. У обоих были длинные волосы, собранные на затылке в хвост и свёрнутые в странную загогулину. Виски выбриты, у старшего из братьев куцее подобие бородки. Оба в одинаковых тёмных джинсах, но Кевин в синей рубашке в клетку, а Валентин в зелёной и тоже в клетку. На ногах кеды. У старшего брата синие, у младшего зелёные.

Здесь мне нужно немного отвлечься от братьев и рассказать подробнее об изменениях, произошедших с Отто. Напомню, что не виделся я с Цапкиным, а значит, и с Отто, около недели, и первое, что я узнал – Отто теперь бьюти-блогер в Инстаграме. Да, именно так. Помните, я рассказывал про его удивительную внешность, которая похожа на заготовку человека? Так вот, Думкина тоже обратила на это внимание и, видимо, ради развлечения научила Отто делать макияж. Оказалось, не только баскетбол легко даётся Отто. После просмотра роликов на ютьюбе, где девушки показывают, как несколькими штрихами превратить себя в настоящих красавиц, и после того, как Марианна познакомила его с косметикой, Отто принялся экспериментировать. Нужно ли говорить, что и здесь он блистал? Он в совершенстве, всего за пару дней, овладел искусством мэйкапа, так что, разглядывая фотографии в Инстаграме, где на одной Отто – брутальный мужчина, на другой – красивая барышня, а на третьей – некое подобие ожившего персонажа аниме, невозможно было угадать, что это один и тот же человек. Поэтому в тот день Отто показался мне незнакомым, и отсюда его внезапно образовавшиеся жёсткие, отточенные мужские черты лица. Он, видимо, немало времени провёл перед зеркалом.

Инстаграм ему наскучил, как только Отто увидел по телевизору популярную передачу, где в красках рассказывали о масонах и инопланетянах и о том, что инопланетяне дали людям древности не только технологии, но и систему верований, а попросту – религию. И Отто начал шерстить интернет, тоннами поглощая подобную информацию.

Я как-то смотрел похожую передачу по телевизору. Там такое рассказали, что я чуть не поверил в плоскую Землю и в то, что скоро всех нас поработят инопланетяне. Или уже поработили: я не разобрался. Помню, что в городе потом видел рекламный баннер на остановке, на котором ведущий той передачи зазывал всех на свои выступления, а билеты были тысячи по три.

Затем Отто скачал из интернета Библию, Коран и буддийские сутры, после – основные философские труды и к тому дню, как я пришёл к Цапкину в гости, закончил изучение всего этого материала.

Вернёмся к братьям Фот. В своё время они оказали услугу Андрею Михайловичу Цапкину и теперь просили помощи у него. У братьев была идея – открыть в городе М., желательно где-нибудь в центре, «медитативное пространство», как они сами это называли. На деле подразумевалось что-то вроде центра нетрадиционной медицины, эзотерических практик и практик саморазвития. Несмотря на то, что в городе М. подобного и так было предостаточно, братья Фот решили, что их центр будет непохожим на всё остальное. Пространство должно быть открыто для бесплатного посещения. Захотел человек, допустим, йогой заниматься, здесь тебе йога и платить за неё не нужно, просто приходи, отдыхай, просвещайся, просветляйся. Решил пройти путь Кастанеды, здесь ты найдёшь мексиканского индейца и, если не будешь особо распространяться об учении, поучаствуешь в пейотной церемонии. Окупаться всё это должно было через продажи неведомых лекарств из трав, растущих только в Гималаях, секретной передачи из уст в уста таинственных практик, и самое главное – тут же собирались открыть бургерную, где каждая котлета готовилась бы под шёпот мантр монахов из таинственного монастыря в Непале. Ешь и приобщайся к вечности, одним словом.

Понятно, что братья Фот просто хотели открыть фастфуд, а вся история с «медитативным пространством» – мишура для привлечения, но Цапкину мысль понравилась, тем более, что у него в собственности был старый советский двухпалубный теплоход, пришвартованный напротив центрального парка культуры и отдыха, который и взяли у него в аренду братья Фот для открытия фастфуда. Теплоход давно уже был не на ходу, и на нижней палубе располагался грузинский ресторан, практически не приносивший прибыли. Лучшее место сложно было придумать, и дело двинулось. Теперь братья Фот хотели получить какую-то услугу от Цапкина, и услуга эта была связана с Отто.

Оказывается, об Отто стало уже известно в кругах, приближенных к Цапкину. Если честно, я почувствовал укол ревности: я почему-то думал, что в историю нашего найдёныша посвящены только я и Думкина. Не знаю, на чём именно держалась такая моя уверенность. Наверное, это связано с тем, что любой человек бесконечно верит в собственную исключительность, не имея на то должных оснований. На самом деле об Отто уже много кто знал, но нужно отметить, что знали не историю его появления, а о его невероятных способностях или, как говорил Цапкин, о его гениальности.

Я всегда опасался этих слов – «гениальность» или просто «гений». Должна же быть какая-то мера, какой-то эталон гениальности, чтобы причислять кого-либо к гениям? И где взять этот эталон? Нельзя же взять за пример, допустим, Гёте, а гением называть математика. Или наоборот. А много было гениев, которые таковыми оставались в любых ипостасях? Я не припомню. Может, только наше всё – Леонардо, но что-то мне подсказывает, что там больше домыслов, чем фактов. И несмотря на мои опасения, пускай пока в узком кругу, но Отто уже прослыл гением.

– Ладно, братцы, рассказывайте, чем могу помочь, – начал Цапкин.

Мне показалось, братья Фот не ожидали, что Андрей Михайлович сразу перейдёт к сути разговора. Но, надо отдать должное, они не стушевались.

– Андрей Михайлович, мы хотим пригласить Отто в наш центр.

– Пригласить? На экскурсию, что ли? – спросил Цапкин.

– Не совсем. – Старший из братьев явно взял обязанность всё объяснить на себя, и я не понимал, зачем тут младший – Валентин, и Кевин Фот, словно прочитав мои мысли, разъяснил: – У Валентина появилась несколько эксцентричная идея, и суть её, если вкратце, в том, что у нас должен быть уникальный учитель.

– У нас – это у кого? – Цапкин явно не понимал, куда клонит Кевин Фот.

– У нас в России, – вмешался Валентин.

– Нет пророка? – кинула Думкина, не вставая с шезлонга.

– Можно и так, мне кажется, закостенело у нас всё как-то. Вы замечали, сколько разных гуру приезжает каждый год? Откуда угодно. Из Тибета, из Индии, из Америки, из Европы. Такое ощущение, что их там в промышленных масштабах выращивают, а мы чем хуже? Почему нам не заиметь себе такого удивительного, но доморощенного гуру? У нас, стоит только изучить вопрос, выясняется, что если и появляются подобные, то уж совсем откровенные мошенники. То какой-нибудь сумасшедший себя богом объявит, богом Кузей, например, то другой возьмётся мёртвых за деньги воскрешать или по телевизору магическими пассами воду да кремы заряжать, пока не заинтересуются этими пассами и кремами в компетентных органах. Вот мы с братом и решили, что пора своего мудреца создавать, а Отто ваш очень на эту роль подходит. Человек без истории, ничего про него нигде нет. А в наше время пойди найди человека без истории. Может, только какие-нибудь вымирающие народности на Крайнем Севере? Да и те, мне кажется, в каких-нибудь «Одноклассниках» засветились.

– Интересно. – Цапкин действительно задумался, а Валентин, наслаждаясь произведённым эффектом, взял шампур с готовым мясом и начал снимать с него кусочки в тарелку.

– Вот и нам интересно, – поддержал брата Кевин.

– И мне интересно, – сказал Отто. – Кажется, я понимаю, о чём речь. Я согласен. У вас есть легенда?

– Легенды пока нет.

– Хорошо, легенда будет, дайте мне пару дней. Какой сегодня день?

– Воскресенье, – ответил Кевин Фот.

– Тогда давайте во вторник встретимся на вашем, точнее, на нашем теплоходе.

Было видно, что братьям не очень понравилось это – на вашем, на самом деле нашем, но они, конечно, ничего не сказали.

– Ну вот, стало быть, и славненько, – подытожил Цапкин.

Братья Фот явно остались довольны, несмотря на намёк Отто о теплоходе. Я же больше думал не о том, что предложили братья Фот, а о самом Отто. В нём так много изменилось. Голос стал твёрдым, и что-то такое появилось в его голосе, чему сразу веришь, что-то практически гипнотизирующее. Поведение Цапкина было понятно. Этого старого афериста просто волновало, что будет дальше. Вряд ли предприятие братьев Фот могло заинтересовать его по экономическим соображениям – он просто хотел угодить Думкиной, которая и привела братьев к нему, но ещё больше он хотел посмотреть, что учудит Отто. Меня смущало только одно: казалось, все забыли, откуда появился Отто. Я успел перекинуться с Цапкиным парой слов. Он сказал, что уже справил для Отто документы с пропиской. И вообще Отто теперь полностью легализован. Есть диплом о высшем образовании, военный билет, паспорт и свидетельство о рождении. На мой вопрос, зачем ему вся история с Отто, Цапкин ответил пространное: «Не знаю, посмотрим, стало быть, что получится». Мне начало казаться, что Андрей Михайлович слишком очарован Отто или вообще под каким-то его влиянием, но я всё же списал происходящее на его общую эксцентричность. А Думкина, наверное, влюбилась в Отто. А что можно понять в мотивации влюблённой женщины?

Остаток вечера Отто с Марианной сидели рядом и держались за руки. Она действительно смотрела на него влюблёнными глазами, он же не смотрел на неё вообще, но и руки её не отпускал. В чём же он был так хорош? Мне хотелось объяснить это для себя как-то, странно, что тогда мне не пришло в голову очевидное: да всем хорош Отто, наверное, абсолютно всем хорош этот чёртов баскетболист-инстаграмщик-бьюти-блогер, будь он неладен.

Вернувшись домой, я не мог выбросить Отто из головы. Мне почему-то очень хотелось разобраться, наконец, в тайне его появления. Я не понимал, для чего. Может, затем, чтобы предъявить доказательства, что ничего чудесного нет. Предъявить Думкиной в первую очередь. Только вот дало бы это хоть что-то мне? Стала бы она меньше любить Отто, если я правильно расшифровал её чувства? Конечно, не стала бы. Женщины не так устроены. Я не уверен, что знаю точно, как именно они устроены, но могу предположить, что влюблённая женщина – это иная форма жизни, отличная от человека. И если влюблённый мужчина мало чем отличается от самого себя в обычном состоянии, женщина меняется настолько, что сама потом себе удивляется. Самое поразительное, что влюблённая женщина может мгновенно разлюбить и при этом даже для себя самой не найдёт тому объяснений. Просто дождь шёл наискосок, просто был понедельник и эти причины оказались важнее, чем, например, узнать, что любимый мужчина маньяк и убийца, на чьём счету сотни человеческих жизней. Маньяк и убийца! Для влюблённой женщины это будет всего лишь повод любить его ещё сильнее. Может, это из-за того, что женщина в отличие от мужчины способна произвести на свет новую жизнь? Я вот слабо представляю, как бы себя чувствовал, если бы во мне вызревало что-то, что впоследствии будет есть и пить, думать и жить, ходить на работу, мечтать и надеяться, горевать и радоваться и вообще будет иметь две руки и две ноги. Как это возможно – жить с жизнью внутри себя?

Мучаясь такими мыслями, я не спал всю ночь, ворочался с боку на бок и уснул только под утро.

Через несколько дней я был приглашён на теплоход. Цапкин позвонил и сказал, чтобы я пришёл за пригласительным, потому что у него может не оказаться возможности меня встретить, а проблем с моим присутствием на мероприятии он не хотел. По его словам, в этот раз вход будет не для всех желающих, как обычно, а только для «своих».

Пригласительный оказался очень кстати. На причале у трапа пара крепких ребят тщательно проверяла по спискам желающих попасть на теплоход. Я удивился, как быстро они превратили грузинский ресторан на нижней палубе в бургерную. В фастфуд стояла приличная очередь, и все столы были заняты. Верхняя палуба по периметру была закрыта лёгкими белыми шторами, их трепал тёплый ветер, сквозь шум толпы, расхватывающей бургеры, можно было расслышать доносящийся с верхней палубы лёгкий бит дип транса. Туда я и отправился.

Здесь оказалось намного прохладнее, чем внизу и даже чем на улице в целом, словно где-то работает кондиционер. По палубе было разбросано множество мягких пуфиков, на нескольких вальяжно развалились какие-то люди. На вид всем им можно было дать не больше двадцати пяти лет. Мне запомнилась девушка с зелёными дредами и парень с тоннелями в ушах, остальные были смазаны общей схожестью: джинсы-«подстрелыши», кеды или кроссовки New Balance, примерно одинаковые причёски у парней, когда коротко по бокам и много сверху.

Девушки были менее однообразны в одежде, но их лица казались практически неотличимыми. Ярко очерченные, почти прямоугольные брови, да и всё остальное в их лицах было словно слепленным по лекалу. Если бы я попробовал вспомнить кого-то из них, получился бы только собирательный образ одного человека, похожего на всех сразу. На корме стояли диджейский пульт и колонки. Диджея я не увидел, но понял, откуда лилась музыка. Возле пульта я увидел Цапкина и Думкину, сидевших на пуфиках. «Не так уж он и занят, чтобы не иметь возможности встретить меня», – подумал я и подошёл поздороваться с Марианной и Андреем Михайловичем.

Отто я сначала не заметил, он сидел за диджейским пультом на полу, словно от кого-то прятался. Через пару минут появились братья Фот. Они поднялись с нижней палубы, и старший – Кевин – ещё дожёвывал бургер. Оба выглядели странно, даже нелепо. В каких-то белых балахонах с капюшонами. У Валентина на груди красовался санскритский «Ом», у Кевина написано по-русски – «не смешите мои Дхармы». За ними шёл человек, который выглядел здесь совершенно неуместным. Если бы я не знал, что посторонний в этот день попасть на теплоход не мог, подумал бы, что это классический забулдыга, стреляющий на чекушку. Грязные, длинные, спутанные волосы, раздолбанные кроссовки на ногах, рваные джинсы, натурально вдрызг изодранные, будто их владелец только и делает, что каждый день продирается через таёжный бурелом. Старый, в прошлом светлый свитер, сейчас больше походивший на грязную половую тряпку. На шее костяные чётки из маленьких человеческих черепков, выточенных из камня или из кости – не разобрать. Когда он приблизился, я ожидал, что от него пахнёт духаном бомжатины, но от этого странного мужика пахло очень даже свежо, то ли дезодорантом, то ли качественным парфюмом. Невозможно было определить, сколько ему лет. Кожа на лице тёмно-коричневого цвета, но это не природная смуглость, ощущение, будто он обуглился на солнце. Судя по разрезу глаз, можно было предположить, что он либо бурят, либо тувинец, либо кто-то из северных народностей.

Братья Фот подошли к нам, и Кевин представил своего странного друга: «Знакомьтесь – Чингиз».

Только теперь я разглядел, что Чингиз ещё молодой человек, максимум лет тридцати, и вывод такой я сделал, посмотрев ему в глаза. Глаза были кристально голубыми, без тяжести, которую можно разглядеть в глазах тех, за кого я его принял вначале. В них не было мутной пелены алкоголизма или пресловутой житейской мудрости. Скорее его глаза были похожи на глаза не по годам умного ребёнка, когда в них блестит разум одновременно с лукавством. У Чингиза оказалось мягкое тёплое рукопожатие и доброжелательная улыбка.

Чингиз сел на пуфик неподалёку, а я спросил у Цапкина:

– Андрей Михайлович, кто это?

– У него лекция сегодня здесь, – ответил Цапкин.

– Я думал, сегодня Отто говорить будет.

– Ему ещё рано, у Отто сейчас что-то типа тренировки, стало быть. Пусть посмотрит, как это бывает вообще. А Чингиз, Чингиз очень интересный человек.

Вот что рассказал мне Цапкин о Чингизе.

Чингиз вырос в детском доме в городе Горно-Алтайске, родителей своих не знает, как попал в детский дом, не помнит. Сам Чингиз предпочитал думать, что он там и родился.

Единственным увлечением Чингиза было рисование. Он не был по-настоящему талантливым художником и не обладал какой-нибудь сложной техникой, но те образы, что рождались в его голове, были удивительны даже для него самого. Он не мог объяснить, откуда они брались. Это было что-то похожее на наскальную живопись, мотивы индийских эпосов Махабхараты и тибетские мандалы. Его рисунки пользовались спросом в магазинах алтайских сувениров, и он зарабатывал с этого небольшую копейку.

Чем старше становился Чингиз, тем более осмысленными становились его картины, а в пятнадцать лет он вышел из детского дома и, как он сам говорил, просто пошёл вперёд.

С тех пор Чингиз бродил по Алтаю, останавливаясь только на зимовку. Личность он в тех краях известная, а сам себя называет сумасшедшим с редкими проблесками сознания.

Зимовал Чингиз в заброшенных домах, которых в алтайских безлюдных теперь деревнях полным-полно. Когда наступала весна, Чингиз сдавал всё, что нарисовал, в сувенирные лавки для туристов и снова шёл вперёд. Весной и летом он никогда не рисовал. Только бродил, не имея цели или какого-нибудь смысла. Так продолжалось до тех пор, пока о Чингизе не узнали братья Фот.

Они почему-то решили, что не может такой талантливый художник бродить просто так, у него обязательно должна быть философия. С тем они и поехали знакомиться с Чингизом.

Никакого скрытого смысла он им не открыл, потому что не было никакого скрытого смысла, но братья Фот такой смысл придумали и позвали Чингиза в город М. на семинары, читать лекции. Лекции Чингиза они назвали «система осознанной свободы». Будто свобода бывает неосознанной или вообще может быть ещё чем-то, кроме свободы.

Чингиз воспринимал поездку в город М. как продолжение алтайского бродяжничества, а на лекциях просто рассказывал, что видел, или о том, какие мысли его посещали в пути. Как сказал Цапкин, ничего особенного в этих мыслях не было, но слушателям его лекций ничего особенного и не было нужно. В их головах шаблон рушился только оттого, что так вообще можно жить, но при этом не быть вокзальным попрошайкой.

Они слушали его, снимали на телефоны, выкладывали фотографии в Инстаграм, подписывая примерно так: «Сегодня я узнал, что такое настоящая свобода #системаосознаннойсвободы #смотринамиршире #чистоесознание».

Денег за свои лекции Чингиз не брал. Довольствовался вырученным с продажи рисунков, а те разлетались на таких лекциях не хуже бургеров с нижней палубы. Цапкин считал, что всё-таки что-то Чингиз точно знал, но не говорил, словно боялся, что, рассказав, потеряет смысл обретённого знания. В этой истории меня больше заинтересовали братья Фот, чем Чингиз, если честно. Я никак не мог понять, что они за люди и зачем носятся со всей этой эзотерикой. О чём и спросил у Цапкина.

Андрей Михайлович был словоохотлив и рассказал мне немного о Валентине и Кевине Фот.

Парни были родом из города С, где своё детство провела Думкина, и были единственными её детскими друзьями. По крайней мере, до той печальной истории, после которой Марианна стала затворницей. Как сказал Цапкин, братья ему близки, потому что привык относиться к ним почти как к своим детям. Андрей Михайлович смеялся, когда рассказывал об их увлечении эзотерикой, вспоминая, что, будучи подростками, братья Фот всерьёз были поглощены сатанизмом. Но не в той мере, как об этом принято думать, а так, как увлекаются подобным молодые люди, открывшие для себя чудесные группы в жанре тяжёлой музыки. Конечно, это было всего лишь подражание с опорой на книги Антона Шандер Лавея.

Они носили пентаграммы и перевёрнутые кресты на шеях, но в таком возрасте от сатанизма до буддизма один шаг. Ещё вчера хотелось истребить человечество, а уже сегодня жаждешь освобождения от страданий всех живых существ. Главное, чтобы в таком случае уничтожение людей не стало идеей для их освобождения.

Также Цапкин рассказал, что многие годы братья метались в поисках хоть какой-нибудь добротной и не разваливающейся на глазах концепции духовного пути. Благо отец братьев был человеком обеспеченным, и они могли себе это позволить, вместо того чтобы с раннего возраста впахиваться в работу, чтобы обеспечить своё существование.

После долгих поисков, нужно отдать должное, не только теоретических, но и практических, братья Фот пришли к выводу, что истины нет. Правда, при этом они обнаружили, что на самом поиске истины можно неплохо зарабатывать, и решили придумать новое учение. Оказалось, что это не так уж просто, как виделось вначале, ведь нужно, чтобы такое учение не стало банальным сектантством. Тогда братья Фот решили пойти от обратного и начали искать людей, которые могут обладать каким-нибудь необычным знанием, на основе которого можно было бы слепить такое учение.

Они долго путешествовали по стране. Искали в Бурятии, искали в Якутии, искали на Сахалине и уже на Алтае встретили Чингиза.

Когда братья узнали об Отто, они решили, что их поиски окончены. Осталось только сформулировать основные постулаты нового учения, взяв идею «философии» свободы Чингиза, и вложить их в голову Отто. Они уже знали о его талантах в познании и были уверены, что из этого выйдет что-то по-настоящему дельное.

Необычная внешность Отто вкупе с его потенциалом окрыляла братьев. Я спросил у Цапкина, а зачем лично ему всё это, на что он мне ответил: «Знаешь, должна же быть у человека высшая цель, нет? Обычно высшая цель, если исключить очевидное – стать богатым или хотя бы ни в чём особо не нуждаться, – никак в человеке не обнаруживается. А если и обнаруживается, то для её осуществления обязательно нужно сначала стать богатым или хотя бы ни в чём не нуждаться. А дальше что? Спасение души? В спасение души я не верю, в Бога не верю да ни во что не верю. Я вот думал, может, литература для меня, например, высшей целью станет, но не дано мне писать. Высшая цель – это что? Высшая цель – оставить после себя хоть что-нибудь кроме червей в твоём разлагающемся трупе в могиле. А вот задумка братьев, как мне кажется, вполне тянет на то, чтобы стать сверхидеей. Знаешь, мне даже думается, что Отто не просто так появился. Может, это такое мне благословение?»

Я не знал, что ответить Цапкину. Возможно, он и прав. В конце концов, ещё ни одно учение, ни одна религия не была спущена человечеству с небес, как бы этого ни хотели адепты. Всё придумали люди, скорее всего, даже подобные братьям Фот и Цапкину. И, наверное, есть хотя бы один человек за всю историю человечества, кому религия или какое-нибудь учение по-настоящему помогло, когда было трудно, а может, и спасло, и потому даже такой вот совсем человеческий вариант возникновения любой религии всё же лучше, чем если не было бы совсем ничего. Религия – это же не обязательно спаситель или высшее существо, это и космос в его самом что ни на есть научном понимании, это и государственное устройство, и деньги, о да – деньги, и любовь – та же религия, если присмотреться к ней внимательнее. Пусть любовь – самая добрая религия из всех, но, тем не менее, так же рукотворна, как и все остальные, и не менее других разрушительна. Религия – это прежде всего идея или, если хотите, множество идей.

Страшно подумать, скольких людей сгубили эти человеческие идеи, сколько во имя идей было уничтожено. Но убивать друг друга – в природе людей, и если бы всё это не было упаковано в красивую обёртку религии, они придумали бы что-нибудь ещё. Так что идея – вот что важно. И если идея в том, чтобы спасти хотя бы одного человека – разве это не претендует на, как говорит Цапкин, высшее?

Мне такими вопросами терзаться никогда не нравилось: зачем копаться или разбираться, где тут истина? Да и кто я такой, чтобы судить об истине или решать, что истинно, если я по-настоящему не уверен даже в том, что окружающий меня мир на самом деле существует или на самом деле такой, каким я его вижу. Нет, пусть истина меня судит, если она действительно есть. Но вот почему всё это так интересно Цапкину, мне было непонятно.

Увлекшись размышлениями Цапкина, я не заметил, что лекция Чингиза не только началась, но, кажется, уже подходила к своему финалу. Может, это не только оттого, что я заслушался рассказом Андрея Михайловича, но и потому что Чингиз не старался заинтриговать: он ничего не проповедовал, не пытался привлечь внимание. Он говорил так, словно не закладывал никакого смысла в сказанное, словно сам не верил в то, что говорит.

Единственным, кто слушал Чингиза, пытаясь не проронить ни единого сказанного им слова, оказался Отто. Он перестал прятаться за диджейским пультом и теперь стоял за ним во весь рост.

Публика была убеждена, что он всего лишь рулит музыкой, а мне казалось, что, пытаясь различить сумбурные концепции Чингиза, Отто шевелит ушами то ли от удовольствия, то ли в попытке не упустить важное.

Он смотрел на Чингиза так, словно слушал откровение, именно библейское откровение. Он впитывал каждое слово. Чингиз не говорил о том, что и кому делать, он просто рассказывал о себе. О том, что считает себя на самом деле сумасшедшим, но способным контролировать своё безумие. Его постоянное желание куда-то идти без цели и смысла – всего лишь способ окончательно не свихнуться. О том, что, оставаясь на месте, он слишком погружается в окружающую действительность, начинает чувствовать себя причастным к обыденной реальности. Потому и рисует только зимой, чтобы не бродяжничать в холода, а прятаться в заброшенных домах, топить печь и рисовать, не позволяя себе думать о том, как мир догоняет его, когда он останавливается.

Чингиз говорил, что реальность напоминает ему голодного волка, бегущего по его следу и ждущего, когда он – Чингиз – выбьется из сил, чтобы сожрать душу, чтобы не было души, чтобы не было жажды быть, а было только желание жить.

Я не совсем понимал, о чём именно он говорит. Да и публика не понимала. Девочки и мальчики на пуфиках смотрели на Чингиза через камеры смартфонов, они перемигивались и набирали сообщения в мессенджерах. Им не были важны слова Чингиза, им было важно, что они находятся там, где говорят о чём-то удивительном. Это как если бы прямо сейчас на палубу сел инопланетный корабль и можно было бы отправиться с его экипажем к далёким галактикам, но вместо этого кто-то решил, что важнее всего сообщить остальным, что приземлился инопланетный корабль.

Но Отто слушал. Он слушал очень внимательно, и, когда Чингиз закончил, когда мальчики и девочки побежали на нижнюю палубу за бургерами, Отто подошёл к нам и сказал Цапкину: «Я с ним поеду», – и показал пальцем на Чингиза. Было видно, что Цапкин рад. Рад, что всё получилось именно так, как задумывали братья Фот. Цапкин повернулся ко мне и подмигнул. Отто подошёл к Чингизу и что-то сказал ему на ухо, прикрывая рот ладонью, как говорят дети, когда пытаются сообщить свой страшный детский секрет. Чингиз внимательно слушал, после чего подошёл к Цапкину и спросил: «Мы побродим с ним немного?» Цапкин только улыбнулся в ответ и подозвал братьев Фот.

Через неделю Отто, Чингиз и Думкина уехали. За день до их отъезда Думкина зашла навестить меня. На самом деле зашла она, чтобы как следует накуриться травы, но мне приятно было думать, что визит исключительно про мою честь.

Марианна показалась мне одновременно грустной и счастливой. Наверное, в настоящем счастье обязательно должна быть капля грусти. Мы выкурили добрый грамм, Думкина развалилась на диване, я сидел в кресле и смотрел на неё с теми мыслями, о которых ей лучше было не знать. Я спросил у неё:

– Думаешь, хорошая идея отправиться с Отто?

– Не знаю, – ответила Марианна, – знаешь, нет мысли хорошо это или плохо, скорее, просто хочется и всё.

– Из-за Отто? – спросил я и пожалел. Мне показалось, что этим вопросом я выдал свои чувства с головой. Но Марианна или не заметила, или сделала вид, что не заметила.

– Из-за него, конечно.

– Любовь?

– Что-то большее.

– Как это?

– Ну как… я же с ним каждый день провожу: никогда не встречала таких людей, и я не о том, откуда он вообще появился, я об его уме, энергии, не знаю, как это объяснить. С ним рядом чувствуешь себя причастным к чуду или к чему-то по-настоящему высокому, значимому, понимаешь?

– Не очень, если честно.

– Это, наверное, чисто женское, мужчине трудно понять. Ладно, вот тебе пример, представь, что у тебя появилась возможность провести жизнь с самой красивой женщиной на свете, самой замечательной, женщиной идеальной во всех отношениях, согласился бы?

– Не знаю, я никогда не считал, что отношения с женщинами – это самое важное в моей жизни.

– Если бы считал?

– Тогда, наверное, да.

– Тут такое же. Я вот не могу представить, с каким мужчиной ещё можно быть, если не с таким, как Отто. И если я сейчас, допустим, откажусь от возможности быть с ним, сможет ли хоть один мужчина в будущем сравниться с ним, я же всех буду сравнивать.

– А Отто что? Он как к тебе относится?

– Нежно, – Марианна по-кошачьи зажмурилась. – Он сам позвал меня ехать с ним.

– Знаешь, ты мне тоже нравишься, – сказал я и сам удивился своей смелости.

– Знаю. Но ты же понимаешь, да?

– Понимаю что?

– То, что я тебе только что рассказала.

– Понимаю, да.

– Ладно, я пойду, спасибо за «дудку».

– Не за что.

На пороге Марианна поцеловала меня в щёку, сказала: «Ещё увидимся», – и вышла.

Остаток вечера я провёл бессмысленно пялясь в телевизор. Я не вникал в суть того, что показывали, я думал о том, что, кажется, начинаю ненавидеть Отто. Для этого не было разумных причин, но разве можно говорить о ненависти с точки зрения разума?

Я долго не мог уснуть, пытаясь объяснить себе это чувство, но единственное, что понял – я стал ненавидеть Отто потому, что он не только лучше меня, но и потому, что я вообще стал думать о том, насколько я хорош. Самый изматывающий вопрос для человека, особенно когда этот вопрос застаёт врасплох.

Прошёл ровно месяц, и Думкина вернулась. За это время я ни разу не был у Цапкина. После отъезда Отто исчезла причина, и стало понятно, что никаких особых дружеских отношений у нас с Андреем Михайловичем нет. Не сказать, что я как-то горевал по этому поводу, но мне теперь были понятны слова Марианны, не в том смысле, какой она в них вкладывала, но близко. Только теперь я понял, что появление Отто – что-то из ряда вон. Не то чтобы я забыл, как всё начиналось, скорее, я был удивлён, что даже такое событие оказалось чем-то настолько будничным и естественным, что я даже умудрялся скучать во время этих событий.

Что, интересно, должно происходить с человеком, чтобы каждый новый день удивлял его одним тем, что этот день настал, что солнце по-прежнему светит над головой? Даже не так. Что нужно человеку, чтобы всегда восхищаться, что там, в космосе, горит огромная звезда, и он – способный это понимать – летит вместе с ней? Я всеми силами пытался вернуть ощущение того момента, когда в первый раз увидел Отто. Когда Цапкин орал на меня, думая, что я его в гроб засунул. Это же было что-то действительно чудесное, но почему оно больше не кажется мне чудесным? Наверное, чудо потому и чудо, что нельзя быть очарованным им хоть сколько-нибудь продолжительное время.

Марианна Думкина вернулась, и я её не узнал. Нет, она, как и раньше, была обворожительной женщиной и, как раньше, одно её присутствие будило во мне самые низкие, но сладостные мысли, но что-то случилось с её глазами. Что-то она потеряла. До поездки на Алтай в любом её движении чувствовалась уверенность и грация пантеры, теперь все её движения были похожи на повадки домашней кошки, которую беспечные хозяева оставили на улице. И вроде бы у неё есть когти и зубы, есть инстинкты и сила, но нет понимания, как этим пользоваться. Марианна снова пришла ко мне, снова развалилась на диване, но теперь в её позе была осторожность, словно эта женщина была не уверена, что уместна сейчас. Мы снова курили траву, и, как мне кажется, не заведи я сам разговор, она так бы и молчала, а потом молча ушла.

– Отто тоже вернулся? – спросил я.

Она странно на меня посмотрела, как будто обиделась на то, что в первую очередь я спросил про Отто, а не про неё. Нет, она не подала виду, но промелькнуло во взгляде неуловимое, как бывает, когда смотришь человеку в глаза и вдруг понимаешь, что он врёт. И никаких доказательств нет, и даже невозможно сказать об этом тому, кто врёт, но все почему-то всё поняли.

– Я одна вернулась. Знаешь, а я даже соскучилась.

– По городу?

– По городу, да. И по чему-нибудь простому.

– Такое обычно бывает, если было слишком сложно.

– Сложно было, – сказала Марианна.

– В чём сложность?

– Я стала ему мешать. Но знаешь, было бы не так обидно, если бы он дал это понять, а не сказал открытым текстом. Просто взял и сказал: «Ты мешаешь мне, я не хочу о тебе думать. Я хочу заниматься тем, зачем сюда приехал, и отвлекаться у меня нет времени. Можешь уехать?» Представляешь?

– Ну, он был честен, по крайней мере.

– Да кому она нужна, эта честность, когда любишь?

– А ты уверена, что он тебя любит?

– Я так думала.

– Так и в чём его вина?

Думкина посмотрела на меня с недоумением.

– Дело не в вине, дело вот в этой честности. Мог же и помягче сказать, придумать что-нибудь.

Я ничего не ответил. Во-первых, мне наскучило говорить об отношениях Марианны и Отто, во-вторых, мне казалось странным, что она ещё месяц назад говорила об Отто как о самом невероятном человеке, а теперь удивляется и даже обижается на то, что он был с ней честен, удивляется и обижается, что у самого невероятного человека могут быть интересы, выходящие за рамки отношений с ней. Может, тогда не надо искать чудес в жизни, если не сможешь потом с этими чудесами жить только потому, что они не вписываются в твою систему ценностей? Но человек не такой, человеку подавай самое лучшее, самое удивительное, а он потом всеми силами будет пытаться превратить это в то, что способен понять и чем хочет обладать. Он не будет замечать, как гибнет чудо в паутине его примитивных эмоций и чувств, а если удивительное и чудесное, опираясь только на свою природу, вытолкнет такого человека со своей орбиты, тот ещё при этом будет удивляться, злиться и обижаться. Словно можно обижаться на то, что солнце всё равно светит, даже если ты пытаешься закрыть всё небо облаками.

Признаюсь, я злорадствовал. Не открыто, конечно. Необъяснимое чувство. Вместо того, чтобы посочувствовать, я повторял про себя: «Так тебе и надо». Мне было неудобно от такой мысли. Я гнал её, но она всё равно была рядом на уровне ощущения.

Когда так происходит, когда гонишь от себя злые мысли, они замещаются жалостью. Хочется сказать: «Ну я же говорил». Хотя я ничего не говорил. Зато понял, что теперь Марианна для меня намного ближе и доступнее, чем была до отъезда. Да и она теперь смотрела на меня несколько иначе. Мне казалось, что Думкина присматривается ко мне и даже чувствует во мне ту жалость, природа которой в «я же говорил». Жалость она, наверное, принимала за сочувствие, а моё ничтожное состояние, когда она уезжала с Отто и я не смог спрятать в своих словах мои чувства к ней, теперь казалось ей тем искренним и настоящим, чего она не смогла получить от Отто. Что ж, я решил, что это хороший вариант, тем более, признаюсь честно, мои чувства к Марианне по-прежнему были сильны с той лишь поправкой, что теперь я ощущал себя несколько уверенней.

Я понимал, что теперь мне даже не нужно предпринимать каких-то усилий. Но одна мысль просто окрыляла меня. Я вдруг понял, что тоже нравлюсь Думкиной и единственная причина, по которой у нас всё не завязалось намного раньше – Отто. Его присутствие всё портило.

Травы в тот вечер мы скурили много и не заметили, как наступила ночь. Мы лежали на диване и слушали музыку из плейлиста Думкиной в ВКонтакте. Мы специально как будто неловко ворочались, чтобы лишний раз прикоснуться друг к другу. Эти «случайные» прикосновения, словно разведка, попытка понять «а можно ли». Моя рука «случайно» коснулась её бедра, её рука «случайно» касалась моей руки. Так же случайно, будто на самом-то деле мы ничего не хотели, просто так сложилось, что мы тут «случайно» друг к другу прикасаемся, я начал раздевать Марианну, она помогала мне и в свою очередь раздевала меня. В открытое окно врывался освежающий августовский ветерок. Музыка замолчала, и вместо неё комната наполнилась стонами Марианны.

Уже ближе к рассвету мы наконец уснули, и я, если честно, надеялся на замечательное утро, что обычно бывает после замечательной ночи. В такое утро мужчина и женщина ещё мало знают друг о друге. Они забывают про обычные утренние привычки, не кидаются читать ленты соцсетей и не проверяют сообщения. Они смотрят глаза в глаза, варят вместе кофе, готовят завтрак, и нет ничего в этом мире, что могло бы их отвлечь друг от друга. Они ещё не стали частями привычной реальности, они пока только те, кто скоро её создаст, и в ней будут совсем другие утренние часы. Без взаимного кофе. Они слишком хорошо будут друг друга знать, и знание это не позволит им так же, как в то первое утро, наслаждаться взаимным существованием.

Не знаю, почему я верил, что утро будет таким. Марианна развеяла мои сладкие грёзы сразу, как проснулась. Она вскочила, начала судорожно одеваться и оглядываться, словно не помнила, как оказалась в моей квартире. Она не была груба, не сказала ничего особенного, но я почувствовал, что ей хочется побыстрее убежать, и, наверное, не столько от меня, сколько от самой себя вчерашней, когда она поддалась слабости и променяла Отто на меня.

Да, я снова начал думать об Отто. Мне казалось, что он чуть ли не провел с нами всю ночь в одной кровати. Но я не стал лезть к Марианне с поцелуями или объятьями и вообще вёл себя так, словно ничего не произошло. Я предложил ей завтрак и после – ещё немного покурить травы. Увидев, что я не собираюсь к ней приставать со своими чувствами, Марианна успокоилась и согласилась на позавтракать.

Она была отстранена, и я, поддавшись её настроению, тоже чувствовал себя так, словно между нами ничего не произошло. Ну а если так, мне стало до жути интересно, как там наш Отто в отъезде, без привязки к растрёпанному состоянию Марианны, о чём я её и спросил, и внимательно слушал, пока готовил и накрывал на стол.

Я опущу рассказ Марианны, как они тряслись в поезде почти четверо суток и какой ужасный сервис у нас на железных дорогах. Также опущу историю про таксиста, содравшего с них втридорога, когда они пытались добраться из Барнаула в Горно-Алтайск. Остановлюсь на том, что, приехав в город, Чингиз не собирался задерживаться в нём и, забрав деньги за свои картины в магазине сувениров, которых порядочно накопилось, пока он был в городе М., тут же отправился по одному ему известному маршруту к своей летней стоянке в лесу на берегу реки Катунь.

Думкина пыталась протестовать и настаивала, что им нужно на какое-то время остаться в городе, чтобы осмотреться, но, увидев, что Отто и Чингиз не понимают, о чём она вообще говорит, сдалась и отправилась в ближайший магазин для туристов запастись необходимым оборудованием для похода. И даже тут она не была понята ни Чингизом, ни Отто. Вообще, по словам Думкиной, её удивляло, что эти двое, пока ехали в поезде, практически не перекинулись ни словом, но понимали друг друга так, будто общались телепатически. Стоило одному на мгновение засмотреться на что-нибудь, другой становился увлечённым тем же самым. Они только обменивались улыбками, угадывая друг в друге одинаковое течение мыслей.

Думкиной было вдвойне неудобно. Никто из этих двоих и не думал о том, чтобы помочь ей. Когда она, купив объёмный горный рюкзак в туристическом магазине и забив его необходимой снедью, какими-то походными кастрюльками, сухим горючим, консервами и таблетками для обеззараживания воды, попыталась его поднять и не смогла, ни Чингиз, ни Отто даже не дёрнулись, чтобы взять себе часть её вещей. Они только улыбнулись, как сказала Марианна, всепонимающими улыбками идиотов, и Чингиз спросил Отто: «Ты можешь стрелять?» Её удивило это «можешь». Он не спросил, умеет ли Отто стрелять, будто это даже не обсуждалось. Вопрос из его уст звучал именно так, как он его задал, что редко бывает у людей. Люди всегда подразумевают в своих вопросах не то, на что хотят получить ответ на самом деле. И Отто ответил: «Могу». Тогда Чингиз сказал: «Нужно заехать к моему другу, забрать ружьё и патроны». Это всё, что обсудили между собой Чингиз и Отто вслух за долгое время в пути.

Думкиной пришлось напрячь все силы, взвалить на себя рюкзак и переть его самой, что снова вызывало усмешку сначала у Чингиза, потом и Отто. Они не подтрунивали, но искренне смеялись, когда Думкиной становилось совсем тяжело и она просила отдохнуть.

Думкина запаслась не только котелками, но и лекарствами: антибиотиками, таблетками «от живота», обезболивающими и антибактериальными, включая мази и спрей с перекисью водорода. Она успокаивала себя таким образом: «Вот посмотрим, что вы будете делать, когда начнёте дристать или заболеете, и тогда надо мной посмеетесь, да?» Больше всего её злил не сам смех, а то, что Отто был на одной волне с Чингизом. Причём это не было нелепой солидарностью, он действительно думал и смотрел на всё происходящее одними глазами с этим сумасшедшим бродягой.

Добравшись до стоянки Чингиза, они оба вообще забыли о том, что с ними Думкина. Она пыталась на костре готовить им завтраки, но они их даже не ели. Вместо завтраков они уходили на горный обрыв над Катунью и сидели там до вечера, не разговаривая, ничего не обсуждая, только смотрели на солнце. Чтобы не повредить зрение долгим смотрением на солнце, оба обматывали голову. У Чингиза был специально для этого припасённый шарф, Отто снимал с себя футболку и пользовался ей. Когда солнце склонялось к горизонту, они возвращались к стоянке, Отто брал ружье и уходил в лес. Он всегда возвращался с мелкой дичью. Чингиз готовил, затем они ложились спать, и так две недели. Именно через две недели Отто и сказал Думкиной, что она ему мешает. Конечно, она не могла просто так исчезнуть, на что, как ей казалось, искренне рассчитывали Чингиз с Отто. Ещё неделю она добиралась до города, затем четыре дня на поезде до города М. Мне стало немного жалко Думкину после её рассказа, и меня удивило, что ни Чингиз, ни Отто даже не проводили её и не помогли добраться до города, но я почему-то не был удивлён этим обстоятельством. На мой вопрос, что Отто собирается делать дальше и когда вернётся в город М., Думкина пожала плечами и, как мне послышалось, с раздражением в голосе сказала: «Да я без понятия».

Марианна Думкина ещё много раз приходила ко мне. В какой-то момент я начал думать, что у нас что-то складывается. Мы неплохо проводили время и, если бы Марианна иногда не «зависала»: не смотрела подолгу в окно и не грустила в такие моменты, я бы начал верить, что у нас тут случилась идиллия. Но эта пресловутая идиллия складывалась не столько из-за того, что мы готовы были признать постоянное существование друг с другом как данность, сколько благодаря немереному количеству травы, которое мы скуривали. Благодаря моему способу зарабатывать в траве не было недостатка. И что я хочу сказать вам по этому поводу: любовь или то, что люди привыкли называть любовью, а привыкли они этим словом называть совсем не то, что оно под собой подразумевает, очень хорошо ложится на изменённое состояние сознания. В таком состоянии не думаешь о том, что наступит завтрашний день, не думаешь, что обязан что-то в жизни делать, куда-то бежать, куда-то спешить, что-то решать. Мы просто были, несмотря на то что просто быть совсем непросто. Мы слушали музыку, трахались, смотрели в окно и удивлялись, как быстро сентябрь изжелтил берёзу под окном. Мы радовались теперь уже прохладному октябрьскому дождю, Марианна выскакивала на улицу и снимала для сториз в Инстаграме осенние лужи. Было ли это счастьем? Нет, конечно, не счастье – покой, когда никто ничего не ждёт, и единственное, чего желаешь от нового дня – ещё немного музыки, ещё немного холодного дождя и ноября за октябрём, чтобы понимать – время течёт, что-то меняется в мире, но не меняемся мы. И от этого «не меняемся» становится тепло и уютно. Мы ждали, когда включат отопление, и Думкина целыми днями пряталась под тёплым пледом, я готовил ей чай, а она, глядя на это, вворачивала фразу из какого-то сериала, который я не смотрел: «Ты делаешь чай, я делаю дудку». И пока я возился на кухне, забивала бонг. Включили отопление, и Марианна начала выползать из-под покрывала и ходить по квартире в одних трусах. Из колонок звучала та же музыка, что и в конце лета. Сториз в Инстаграме Марианны заполнились видео со снегом. Сначала с первым. Потом снег с дождём, потому что начало декабря, потом дождь на Новый год под запах мандаринов в квартире и, наконец, пушистый январский снег. Это было прекрасное время. Время, когда не наступит будущее, а жизнь – картинка, сменяющаяся за окном для того, чтобы Марианне было что запостить в сториз.