Читать книгу Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл - Страница 15

Если когда-либо я снова окажусь на китобойном судне и отойду на нём от причала в море, то приму во внимание, что товарищ мой был человеком весьма бодрым, но с незамысловатым мышлением. И коли он бывал и будет иногда таким глупым, то сама его глупость, пока он будет жить, и будет его собственным оправданием.

Вы случайно не из тех, кому нравится не живой мужлан, который вызывает у вас хихиканье, а игривые чурбаны, рты которых всегда в усмешке? Не из тех, кто уполномочен для разрешения Провидения? Заполняющих вакуум, создающих социальную стабильность, уменьшающих скуку существования? Сохраняющих тут и там, в разных местах и среди различных людей, хорошее мнение о себе? Что, если время от времени их речь безвкусна, как вода после вина? Что, если у неприветливых и раздражительных душ такой «лопух» вызывает раздражение, когда они его видят, и для него их отношение должно стать стимулом к самоубийству? Но давайте будем снисходительны к ним: позвольте им жить для той пользы, которую они могут принести.

Но Ярл, дорогой бессловесный Ярл, ты воистину не один из них. Ты действительно носил физиономию бывшего дьякона. И независимо от того, что произошло, это лицо оставалось неизменным. Спокойно и непосредственно ты воистину вращался на своей собственной трезвой оси, как колесо в машине, которое всегда идёт по кругу, видно это или нет. Да, Ярл! Ты не всегда намерен возражать против того, чем так многие пренебрегают – своего собственного дела? Ты не всегда пребываешь в желании когда-нибудь завершить свои капризные дела и подвести какие- либо счёты?

Но время от времени меня утомляла эта постоянная мечтательность в моём уединённом компаньоне. Я жаждал какого-то оживления; взрыва из слов, человеческого оживления одного или другого вида. Ради напрасных попыток получить что-либо из этих видов эмоций из Ярла я перепробовал все способы: играть на моём теле, как на музыкальном инструменте, петь, кричать и впустую жестикулировать, пока мой Викинг не посмотрел на меня тяжёлым взглядом. И я тогда притих, чтобы он решил, сошёл я с ума или нет.

Но как насчёт мировоззренческих основ Небожителя? Конечно, они были основаны не на Тацитовой философии, он не был идеалистом, архитектором воздушных замков, конструктором аркбутанов. Это было невообразимо, но его мечтательность оказалась подобна манфредовской, и даже более высокой, напоминавшей о неназываемых делах, слишком таинственных для того, чтобы быть обозначенными самыми отдалёнными намёками. Все остальные гипотезы отвергаются.

Его размышления были загадкой. Я спросил его с тревогой, возникали ли у него когда-либо в какой-либо части мира, Саванне, Сурате или Архангельске, думы о жене или о детях, об их существовании и расселении. Нигде и ни разу. Поскольку, по его собственному признанию, у него не было ничего, о чём нужно было много думать, он обладал честностью (которой, между прочим, он был наполнен до краёв), что могло навести меня на такую вот оригинальную теорию, а именно: решив отдохнуть, его интеллект вышел и предоставил его тело самому себе.