Читать книгу Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем - Герман Романов - Страница 3

Иркутск

– Но где еще подвохи спрятаны, где?! – Генерал Оглоблин не смог сдержать рвущегося наружу раздражения. Перед ним лежал долгожданный закон о казачестве, вернее его проект, в лихорадочном темпе составленный войсковым правлением за эти суматошные часы. Прошло всего три дня, немыслимый по краткости срок, как закон рассмотрели все заинтересованные стороны, внеся в него свои предложения и дополнения, иногда очень серьезные.

Управляющий делами кабинета министров Гинс и министр социального развития Пепеляев, отвечающий за здравоохранение, просвещение, культуру и общественное призрение, внесли в него свои дополнения, касающиеся развития казачьих школ, фельдшерских и ветеринарных пунктов, культурных начинаний и прочего. Дополнение следующее – вопрос слишком серьезен и требует долгого рассмотрения вкупе с государственным решением для всех социальных групп Сибири на общих основаниях.

А если выразиться короче, то мнения сходились в одном – отложить сей вопрос и вдумчиво над ним поработать, дабы отнести его на все другое население заодно. С этим генерал был согласен, как и с пунктом, который говорил, что данные вопросы будут особо оговорены в специальном законе, который правительство примет позднее. А потому препятствовать проведению закона в основной его части они не станут.

В основной части были три раздела – войсковой статус с причислением в казаки крестьян и инородцев, военная и другая государственная служба и, самое болезненное, поземельное устройство.

С войсковым статусом министры разобрались на удивление споро и с общим согласием одобрили июньский закон адмирала Колчака и утвержденное им положение о войске. И с бурятским населением вопрос сняли быстро, разрешив причислить их в войско на особых основаниях, не подвергая коренной ломке жизненный уклад, земельные наделы и введя для инородцев облегченный порядок службы.

С предложением массового зачисления крестьян в казачество в Иркутском уезде все заинтересованные стороны согласились, но со скрипом. В Балаганском и Черемховском уездах поверстывание должно было пройти незначительное, и только тех селений, которые примыкают к бурятским стойбищам или к казачьим станицам. И объяснение давалось соответствующее – для компактного проживания казаков и стремления избежать осложнений от чересполосицы. Сохранялось куйтунское и нижнеудинское казачество, обустроенное еще до войны, а верхоленское, илимское и киренское министры предлагали упразднить либо переселить.

С последним планом атаман был полностью согласен, вот только дадут ли деньги на переселение? Терять полтысячи природных казаков, которые за двести лет, несмотря на все притеснения, так и не вышли из сословия, атаману не хотелось. Вся надежда на министра финансов Михайлова – сумма мизерная требовалась, если сравнить ее с ежедневным расходом на войну.

Окончательный вариант впечатлял – казачество увеличивалось в десять раз – с 15 тысяч до 150 тысяч населения, разделенных на три отдела, примерно равных по численности. Тунка и все села по Иркуту входили в первый отдел, где царило полное равенство – по одной трети крестьян, бурят и родового казачества с крестьянами из казаков. Второй отдел должен быть по левобережью Ангары, как раз на стыке трех уездов – Черемховского, Балаганского и Нижнеудинского. Сюда входили и все казачьи поселения по Или и Уде в последнем уезде. Половина приходилась на бурят, по четверти на селян и казаков – природных или из крестьян…

В третий отдел, самый большой, Яковлев предложил зачислить крестьянские и бурятские селения по правобережью Ангары от Байкала до Яндинской слободы за Балаганском. Здесь подавляющее преимущество было у бурят, которые составляли четыре пятых населения, остальные крестьяне. А вот природных казаков и крестьян из казаков едва набиралась с полтысячи…

– Благодарю покорно, но такой третий отдел нам не нужен! Они никогда казаками не станут, ибо там наши почти не проживают! Ну, Яковлев, сукин сын, вроде благо сделал, а на деле зло лютое! Нет, такие «казаки» нам без надобности! Они не станичниками станут, а вечной головной болью!

Оглоблин встал, прошелся по комнате – требовалось не менее десяти лет, чтобы произвести нивелировку всех поверстанных. Насильственного зачисления не было – буряты, что жили рядом с казаками еще с семнадцатого года, соглашались, лишь бы соседи-крестьяне оставили в покое их огромные скотоводческие наделы в сотню десятин супротив крестьянской дюжины.

И поверстанное крестьянство вряд ли уговаривать придется – все наделялись полным казачьим паем в тридцать десятин, освобождались от налогов и переводились служить в пластуны, где затраты на снаряжение были в 5 раз меньше, чем конным казакам. Сплошная выгода от перехода…

«Нет, подвох здесь отсутствует», – решил про себя генерал, внимательно рассматривая проблемы казачьей службы. Триумвират «служивых» – военный министр Сычев, командующий армией Арчегов и министр внутренних дел Яковлев, имели разные предложения, но верх взял командующий. Оно и понятно – за ним открытая поддержка Вологодского и Михайлова и сила, ощетинившаяся штыками и орудийными башнями бронепоездов.

Требования Арчегова облегчали службу казачества куда больше, чем предложения самого атамана. Не соглашаться было бы безумием, тем более что сычевский вариант представлял простую переписку старого закона 1911 года. Остальное – довольствие, выплата пособий, снаряжение за казенный счет в военное время и прочее – полностью отвечало чаяниям казаков.

Листы с поземельным устройством атаман просмотрел три раза, молча качая головой – Серебренников и Яковлев удовлетворили все требования, даже больше того. Тридцать десятин земли отводили на каждого казака, бурятам же оставляли намного больше. В войсковой запас передавали все казенные земли, в основном тайгу и сопки, что имелись на казачьей территории. О таком внимании раньше даже в горячечном бреду не мечталось. Видно, клюнул жареный петух министров, понимают, что война с большевиками будет долгой и затяжной. На крестьян надежды мало, а казаки всю тяжесть борьбы на себе вынесут.

Подвоха атаман не нашел, Яковлев даже приписал – «дополнительное наделение казачьих дворов будет произведено с принятием соответствующего пункта в законе о службе в армии». Вот как – даже нарезку лишнюю обещает, какой тут подвох! Но ночь длинна – еще раз прочитать можно.

Сердце неожиданно защемило – хоть за эти дни бумаги были читаны-перечитаны много раз всем войсковым правлением, буквально вынюхана каждая буква министерских предложений, а что-то не так на душе. Тяжко! Заветная мечта вроде сбылась, но почему-то не радостно, а тревожно. И яковлевская ехидная улыбка не выходила из памяти. Таких давить надо, как клопов, а не министрами делать!

Оглоблин вспомнил, как прошлым летом разоружили дивизион, а его самого посадили под арест. Инициатором был Сычев, давний недруг. Ему плевать на интересы казачества, для него главнее свое положение упрочить. А Яковлев, пользуясь случаем, проехался по Тунке, выбивая из казаков подати. Правда, номер у ушлого губернатора не прошел – станичники знали свои права. Тогда в ход пошел отряд особого назначения, но на силу нашлась ответная сила, хотя часть имущества казаки потеряли.

А сейчас эта парочка прямо сочится радушием, так закон быстро пропихнули, льготами обильно сыплют. В друзья набиваются, а губернатор даже «дополнительные нарезки» обещает. Нет, нельзя им верить, ибо волки в шкуры агнцев обрядились. Ничего уже не сделаешь – к утру нужно перепечатать начисто бумаги, подписать, выражая свое согласие. Отдать Гинсу и поехать с ним в Черемхово. Там к вечеру правительство примет долгожданный закон.

– Но где еще подвох? Не могут эти крысы без подлости жить, – пробормотал атаман, и при свете свечи снова сел просматривать исписанные листы.

Черноярская

– Полностью уничтожены 266-й и 267-й полки 89-й бригады. Красные потеряли убитыми, ранеными и пленными полторы тысячи человек. Нами захвачено два трехдюймовых орудия, к ним сотня снарядов, 13 станковых и 7 ручных пулеметов, более тысячи винтовок, боеприпасы и снаряжение, – Фомин говорил своим обычным, спокойным, без малейшей нотки торжества голосом. Генералы и офицеры, сидящие за столом, дружно расцвели улыбками – одержана первая победа за три месяца череды сплошных поражений.

– Остатки этой бригады рассеяны или пленены конным полком, но начдив Лапин сумел в темноте вырваться из окружения, собрав до двухсот красноармейцев. Они прорвались на Краснореченскую. По показаниям пленных и данным разведки, туда от Боготола выдвинулась 90-я бригада в составе трех полков – 268, 269 и 270-го. К ним подходит 265-й полк. Всего до 3 тысяч штыков при 30 пулеметах. И две батареи артдивизиона – 6 или 8 орудий. Плюс специальные части, обоз и отряд чекистов, примерно полурота.

– Нам надо решить, как разгромить прорвавшуюся 88-ю бригаду. Так, Семен Федотович?!

– Да, государь. Бригада Грязнова представляет реальную силу. Сейчас ее авангард отходит от села Покровского, где его атаковали польские части при поддержке бронепоездов. Был серьезный ночной бой. Мы будем иметь дело с восемью батальонами пехоты, девятый уже уничтожен прошлым утром ижевцами в Ачинске. У противника еще два эскадрона с двумя пушками. Момент для нашего контрнаступления удачный, ваше величество. Красные зарвались. Да, да – их 30-я дивизия вчера разделилась на три изолированные бригадные группы, и мы их начали бить по частям. С 89-й бригадой покончено, сегодня-завтра надо окружить и уничтожить 88-ю бригаду.

– Мои войска вам требуются, Семен Федотович? Какие части? – Генерал Войцеховский наклонился над столом, впившись глазами в карту.

– Нет, Сергей Николаевич. Вот здесь, восточнее Покровского, нужно сосредоточить сибирских казаков, севернее бригаду оренбуржцев. Пошлите разведку. Перегруппировку завершить до вечера. Успеете?

Указания Фомина были обращены к пожилому, перешагнувшему за сорокалетний рубеж генералу, с алыми сибирскими лампасами. Тот поднялся со стула и после короткой паузы ответил:

– Разъезды уже посланы. Сейчас готовы два полка 1-й Сибирской бригады. Остальные полки на переформировании, нужно время.

– Сколько сабель? Есть артиллерия?

– Свыше тысячи шашек, полки в четыре сотни, вместо шести. Их я расформировал для укомплектования по полному штату. Имеются четыре орудия, но к ним только десяток снарядов.

– Как же вы довезли пушки? – искренне удивился Фомин. Он считал, что, кроме ижевцев, никто орудия не вывез. Отступавшие части предпочитали бросать артиллерию на дороге, она только замедляла поспешный отход.

– Благодаря казачьей привычке не бросать свое добро, – усмехнулся командующий Сибирской казачьей группой генерал-майор Волков.

– Когда закончите переформирование? На что можно надеяться?

– К вечеру будет готов третий полк первой бригады, к утру и вся вторая бригада. В каждой будет по три полка четырехсотенного состава, или полторы тысячи шашек. Придам по особой сотне для разведки, конвойной полусотне и по одному артвзводу, только бы снаряды нам дали. Еще в строю около четырех тысяч казаков старших возрастов, полки на совершенно заморенных конях. Кроме того, мною выделены конвои для войскового правительства и команды при обозах. Имеется еще атаманская сотня из строевых казаков, служивших в лейб-гвардии сводно-казачьем полку.

Генерал поднял взгляд на Михаила Александровича, но тут же отвел. Тот правильно понял немой вопрос и произнес:

– Атаманскую сотню перевести в мой конвой. Подберите еще одну сотню из казаков старших возрастов, служивших в гвардии.

– Есть, ваше величество. – Генерал отпустил «императорскую» приставку, на чем настоял Михаил Александрович утром. Щепетильность проявил – вопрос ведь не решен, да и обращение стало более удобным и простым.

– Снаряды получите, поляки передали пятьсот штук. И два трофейных орудия для оренбургской бригады генерала Мамаева. Ее нужно усилить сибирскими казаками до штатов. Упряжки и артиллеристы есть?

– Имеются, ваше величество!

– Ваши три бригады сводятся в казачий корпус. Из безлошадных казаков сформируйте пластунские батальоны, по одному на каждую бригаду. Посадите всех на сани. Пулеметы получите из трофеев. И помните – к утру ваш казачий корпус должен быть полностью готов.

– Так точно, ваше величество! Разрешите идти?!

– Вчера у вас был неважный вид. Вы не больны, часом?

– Никак нет, ваше величество! – Казачий генерал покраснел, как мальчишка. Еще бы – на первом совещании от него разило перегаром за версту. Но теперь вряд ли он возьмет в руки стакан…

– Идите, Вячеслав Иванович. – Отослав генерала, Михаил Александрович повернулся к Фомину.

– Как вы планируете одолеть бригаду Грязнова?

– Генерал Молчанов прикрывает Ачинск воткинцами, сам с ижевцами и барнаульцами сейчас выдвигается на север к Красновскому. Грязнов не может не понимать, что отсечен от своих. А потому будет прорываться назад. Там и состоится бой. Силы примерно равные, но у ижевцев конница и артиллерия. С фланга красных подожмут поляки – там два батальона первого полка и уланский дивизион.

– Он может отступить или прорваться в другом месте?

– Нет, только на переселенческий Большой Улуйский участок. И попытаться пройти северо-западнее через Бычков. Это катастрофическая потеря времени – сзади насядут казаки Волкова. Так ведь, Сергей Николаевич?

– Так! – согласился Войцеховский и ткнул карандашом в карту. – Если они потеряют эту ночь, то завтра к полудню мы их зажмем здесь. Но удержат ли воткинцы другую бригаду?

– Должны! – уверенно ответил Фомин. – Надо рискнуть. Это наш единственный шанс окончательно разгромить 30-ю дивизию, пока красные подставились. Если используем его, то появится возможность нанести удар по 35-й дивизии. И без помех атаковать Красноярск. Если нет – то мы попадем в клещи, и хуже того, оказываемся между молотом и наковальней…

Кемчуг

– Без царя в голове и то жить нельзя, а тут воевать?! Ну, ничо, «ижи» краснюков под Ачинском побили, а мы их в Красноярске побьем. С царем-то Михайло Александровичем все перемогем!

– Тока бы свои вовремя добрались, от Иркутска дорога не ближняя! Целая императорская армия нас выручать идет!

– А мы им подсобим малехо. Покажем сучьим детям, как перевороты затевать. Враз укорот сделаем…

– Секим башка будем!

Начальник 4-й Уфимской стрелковой генерала Корнилова дивизии, моложавый, не достигший еще сорока лет, генерал-майор Павел Петров непроизвольно улыбнулся, слушая солдатские разговоры и пересуды. Прошло всего двенадцать часов, и он не узнавал своих солдат. Апатия и уныние, терзавшие дивизию вот уже почти два месяца, после злосчастной сдачи Омска, исчезли почти совершенно. Ведь таковы люди – они верят в свою счастливую судьбу, даже отъявленные циники. И надеются на чудо. И не зря…

Поток счастливых новостей, невероятных в их безнадежном положении, пробудил в стрелках угасший и замороженный декабрьской вьюгой боевой дух. И вместо бездонной пропасти сна на ночлеге, у костров снова зазвучал веселый смех. Да и сам генерал, чего греха таить, разуверился в счастливом исходе – поражения давили душу, и только одна мысль терзала ее – добраться бы до Забайкалья живым да людей вывести…

Вскоре предстояло драться, но солдаты были гото вы к этому. И желали боя. Но мало в строю бойцов, способных держать винтовки в руках, – тиф косил беспощадно. Уфимская дивизия была не только одна из самых лучших в белой армии, но и самой укомплектованной. Превосходный людской материал, добрую половину которого составляли неграмотные и дремучие башкиры с татарами (а потому на них практически не действовали «сладкие» напевы большевистской пропаганды), напоминал первые дни великой войны, и тот порыв, с которым шли в бой «за веру, царя и отечество».

Сейчас этот девиз возродился заново, словно Феникс из клубов дыма, пламени и пепла, дух поднялся почти до жертвенного порыва, но оставшихся в строю солдат насчитывалось чуть больше трех тысяч – пятая часть от того, что имелось раньше. Да еще столько же сидело на облучках обозных саней или металось в бреду на тех же повозках рядом с такими же несчастными.

Генералу отвели больше суток на переформирование, немыслимо короткий срок, но Павел Петрович делал все возможное и невозможное. Три полка дивизии – Уфимский, Михайловский и Татарский – были сведены в батальоны. Пусть не в четыре роты, как полагалось по штату, а в три, но это были полнокровные подразделения, в две сотни штыков. Совсем как в августе четырнадцатого, когда он в последний раз видел такие многолюдные и сильные роты. Да еще с приданной каждому батальону пулеметной командой из шести «кольтов» или «виккерсов», что вместе с ящиками патронов были получены из польских эшелонов. Щедрые паны передали и две трехдюймовки с полусотней снарядов на ствол – артиллеристы с радостью приняли подарок, ведь свои пушки дивизия бросила в поспешном отступлении.

Четвертый полк дивизии, 14-й или «второй» Уфимский, передав здоровых солдат в действующие части, стал запасным батальоном. Генерал приказал направлять туда всех обозников других частей, что прибились к уфимцам, и своих немощных или слабосильных солдат. Таких набралось свыше тысячи двухсот человек, и батальон был оставлен на охране обоза. Из него Петров планировал выдергивать запасных на восполнение потерь, ведь переформированной бригаде предстояло идти на штурм Красноярска.

Вместе с уфимцами в атаку должна была пойти и 8-я Камская стрелковая адмирала Колчака бригада генерала Пучкова, свернутая таким же образом из дивизии и пополненная из расформированных частей. Даже пулеметы и пушки передавались поляками в той же пропорции, да и камцы с уфимцами были словно братья-близнецы (добрая половина «соседей» также состояла из башкир и татар).

Лишь одно обстоятельство несколько беспокоило, даже чуточку напрягало. К ночи бригаде предстояло выступать, и она пойдет вперед, на Красноярск, вот только вести разведку почти нечем – конные взводы при батальонах едва насчитывали три десятка всадников…

Генерал вздохнул и твердым шагом направился к светящимся окошкам дома, где расположился штаб. Тесновато, конечно, но не зря говорится, что в тесноте, да не в обиде. Тяжело людям на морозе, ведь станция с поселком буквально забиты под завязку, то ли еще отступающими, то ли уже наступающими частями белой армии.

– Павел Петрович. – За спиной генерала раздался голос начальника штаба подполковника Ивановского.

– Вы чего на улице-то?

– Покурить вышел, в доме не продохнуть. К вам князь Кантакузен приехал! У печи сейчас греется, – усмехнулся офицер и, поймав вопросительный взгляд генерала, «с чем подъехал-то», ответил:

– Прибыл в ваше распоряжение…

– Угу, – радостно крякнул Петров. Действительно, не было полушки, а тут золотой империал дали. Он сейчас размышлял, где бы полный эскадрон кавалерии взять или хотя бы казачью сотню, а тут бывшая Уфимская кавалерийская дивизия как снег на голову сваливается, вернее как манна небесная.

– Какие части дивизии на помощь прислали?

– Павел Петрович, ее же расформировали. В два полка свели, по три эскадрона. Гусар нам передали, улан камцам. Обозы частично в полки, а всех остальных влили в первую кавалерийскую дивизию. Так что наш князь сейчас командир полка в четыре сотни сабель, с шестью пулеметами.

– Хорошая новость, я не ожидал. Теперь можно отправлять его конный полк в авангарде. Что-то еще?

– Сибирские казаки в ночи подойдут. У них полки старших возрастов раздергали в отдельные сотни, довели до штатов, а теперь по одной передают всем стрелковым бригадам. В качестве конвойных.

– Угу! – снова крякнул генерал – такой предупредительности и энергии от штаба глаковерха он не ожидал. Хотя вряд ли генералы Богословский, Рябиков и другие стали расторопнее, здесь чувствовалась железная рука генерал-адъютанта Фомина, бывшего начштаба Ижевско-Воткинской дивизии. У того характер тот еще, он и генерал Молчанов два сапога пара. Недаром их «ижи» в полном порядке дошли и всю артиллерию вывели. Не то что в других дивизиях, да и у него тоже. У таких не забалуешь…

– Пойдем, поговорим с князем. Да и подытожим то, что вы тут спланировали. Штурмовать Красноярск не фунт изюма…

Красновское

– Так что разрешите поздравить вас с командующим корпусом, Викторин Михайлович, – с улыбкой проговорил Фомин.

– Поделили мою сильную дивизию на две слабые бригады, вот и корпус получили, – с усмешкой произнес генерал Молчанов, глядя на спокойно курящего бывшего подчиненного.

– Совсем наоборот, генерал. Вместо одной неукомплектованной дивизии у вас стало две сильные бригады. Ижевцам третьим батальоном передаем остатки пермских стрелков и юнкеров военно-училищных курсов. Воткинцы получат два полных батальона «добровольцев». Пушки у вас есть, снарядов поляки подкинут. Казаков добавим, вот кондив в полк развертывайте. У вас неплохо получается, зря грешите. Сил достаточно…

Молчанов задумался – слова Фомина звучали убедительно. В бывшей добровольческой дивизии состав был крепкий, названию полностью соответствовали. А пермяки десять дней назад жестоко дрались с красными под Тайгой, прикрывая вместе с польским арьергардом отступление армии. Там их дивизия окончательно растаяла, как лед, брошенный на печку.

Хоть и немец этот Фомин, но офицер очень знающий и опытный, тем паче генерального штаба, пусть и германского. К тому же человек порядочный, за год они полностью сработались и хорошо узнали друг друга. И его стремительному недавнему взлету генерал не завидовал – тот давно этот чин заслужил и дивизией мог бы командовать не хуже любого другого генерала, если не лучше.

Да и не каждому дано императора из лап красных вырвать, от смерти увести. Потому своим немцам его величество Михаил Александрович полностью верит. Да и неплохие они вояки – что природные, что «русские». Фон Вах прекрасно воткинцами командует, за Шмайсером его егеря хоть в ад пойдут, и даже полковник Юрьев-Бимман дело знает, если прижмет…

– Вам передается 1-я Уральская стрелковая бригада. Она слита из 12-й дивизии уральцев и Красноуфимской бригады. Есть четыре орудия – красноуфимцы единственные, кроме наших и казаков, кто пушки свои вывез. Но пока она нужна для прикрытия отходящих войск генерала Каппеля от обхода 35-й дивизии красных с юга.

Молчанов еле заметно поморщился – начальство, как всегда, в своем репертуаре. Если что-то и даст, то тут же отобрать норовит. Фомин заметил эту гримасу и улыбнулся – ход мыслей генерала был ему понятен, сам в таком положении не раз бывал.

– С юга подходят части генерала Гулидова, отступившие от партизан Щетинкина с Минусинского фронта. Там остатки Ачинского полка и Красноярского местного батальона да енисейские казаки. Пехоту я приказал свести в два батальона, пополнить назаровцами, а казаков отправил в распоряжение войскового атамана генерала Феофилова. Он переформировывает два своих казачьих полка в один, как раз шесть сотен сабель и наберется…

– Шашек, – автоматически поправил Молчанов.

– Виноват. Конечно, шашек. Сабли считаем лишь в армейских полках. И еще – генерал-майора Гулидова я назначил командиром 4-й Сибирской стрелковой бригады, которая передается вам в полное подчинение.

– А разве такая есть? – удивился Молчанов.

– Уже есть. В нее вошли барнаульцы полковника Камбалина. Второй батальон формируется из отступивших от Томска остатков гарнизона с местными военно-училищными курсами полковника Ярцева. Третьим и четвертым – ачинцы и красноярцы Гулидова, у них пушка. Свое единственное орудие отдадут енисейские казаки. Артвзвод есть, снарядами можем обеспечить в самой малости – полсотни штук дам, больше не могу. Также в бригаду передан Томский гусарский полк полковника Хрущова, очень сильного состава в шестьсот солдат и офицеров.

– Ну что ж, сил достаточно. После полудня я отдам приказ на выступление. Попробую оттеснить красных до вечера по направлению к Большому Улуйскому, и там добить. А завтра с полудня начну атаку Краснореченской.

– Я думаю, Викторин Михайлович, Грязнов не даст вам времени на сосредоточение всех частей. К ночи он подойдет или сюда, или к Бычкову и попытается прорваться на соединение с главными силами дивизии.

– И что вы предлагаете? – Молчанов с интересом посмотрел на новоиспеченного генерал-адъютанта.

– Атаковать не только его, но одновременно и 90-ю бригаду красных. Навязать встречный бой одной бригадой, второй обхватить ее с левого фланга. Отбросить красных от «железки» и загнать прямо на войска Каппеля.

– А как же 88-я бригада? – Молчанов был несколько шокирован таким совершенно неожиданным предложением.

– Скоро будет ясно, куда она отходит. Если сюда – то атакуем с ходу ижевцами, а с фланга барнаульцами и томскими гусарами. Если к Бычкову – то еще лучше – тогда бьем ее там теми же силами, нам идти намного меньше. А если в Большое Улуйское, то с ижевцами и воткинцами вы атакуете 90-ю бригаду. Будет встречный бой, но у вас вдвое больше сил. Я не сомневаюсь в успехе, тем более наши рабочие сильны духом.

– А бригада Грязнова?

– У нас тогда будет сегодня полный день, чтоб привести в порядок казаков и бригаду Гулидова. Этого времени достаточно, чтобы завтра Волков с четырьмя бригадами разгромил одну. Но вряд ли – краском не полный дурак, чтобы лезть в тот глухой угол. Там пространства для маневра практически нет, и от своих оторвется.

– Хорошо, Семен Федотович. Вот только патронов у меня по полсотни на стрелка, да по две ленты на пулемет. Поможете еще?

– Не смогу, Викторин Михайлович. Что поляки передали, я все отдал во второй корпус – ему Красноярск брать. Довольствуйтесь трофеями, хотя не думаю, что у красных с боеприпасами хорошо. Проверьте в брошенных эшелонах – они от Новониколаевска бесконечной лентой тянутся. Все обозы прошерстите, наверняка там патроны есть…

– Разрешите? – В комнату с шумом ввалился Шмайсер, блестя новыми золотыми погонами. Фомин с Молчановым молча уставились на немца – тот улыбался, явно принес хорошие новости.

– Сюда Грязнов свой авангард отправил. Они от нас в пяти верстах, кавалерийский дивизион и 262-й полк Саломатина. Чуть больше тысячи народа. Мои с пулеметчиками позицию заняли, егеря в засаде сидят, пропустим в село кавалерию и ударим по пехоте. Поле чистое, далеко не убегут.

– Он обезумел, что ли? Нельзя же бригаду так дробить! – не в силах поверить в свалившееся на голову счастье, пробормотал Фомин.

– Пленных захватил? – деловито спросил Молчанов, чуждый подобным сантиментам. На то и война, на ней всегда ошибаются.

– Ага, Викторин Михайлович, солдатики дезертировать от него начали. «Наши» бывшие. Вдумчиво так их поспрашивали.

– Вот все и решилось. – Командующий первым корпусом поднялся, и вопросительно посмотрел на Фомина. Тот кивнул, давая знак, что разговор закончен. Молчанов только улыбнулся – он обиды не держал на то, что теперь они ролями поменялись, и вышел из комнаты.

– Слушай, Шмайсер. В каждой бригаде будет развертываться отдельная егерская рота, и еще доукомплектовываются два отдельных егерских батальона полковника Глудкина. Постараемся всех на лыжи поставить. Просьба к тебе есть – выдели по пять своих ребят инструкторами в каждую роту.

– Да ты что?! На десять бригад полсотни будет, да на пару батальонов тридцать. Я уже роту свою на две поделил – ижевскую и воткинскую. Народу еле хватило, даже сотню солдат из батальонов выбрал.

– Надо, Шмайсер, не местничай. Ты назначен командующим всеми егерями, вот ими всеми занимайся, а не двумя ротами. Это просьба Мики. Только прикинь, какая польза будет всей армии?!

Шмайсер задумался, и в прения вступать не стал, а это радовало. Осознал немец, как говорилось на партсобраниях и митингах в то их покинутое время, требования текущего момента.

– Пять мало. Я по десятку, нет, дюжине выделю. Это двести бойцов будет. А ижевцам и воткинцам по полсотни старых егерей хватит. Пополнение из батальонов получат, там народ тертый. Только у меня просьба – я этим делом после боя займусь!

Черемхово

– Господа министры! Я думаю, предложение Ефима Георгиевича о проведении мобилизации двух возрастов преждевременное. Народ устал от войны, и призыв старших возрастов чреват осложнениями.

– А как я вам армию укомплектую, Константин Иванович? Вы требуете пополнений, а взять мне их негде. Добровольно никто не идет за нищенское вознаграждение, не побоюсь этого слова.

– Финансы не бездонный колодец, чтоб его черпать. Бумажные деньги будут введены в оборот только к началу февраля. Золото расходуется слишком быстро. У нас и так жалованье служащим уже вдвое повышено и составляет почти три четверти довоенного.

– А вы дороговизну в расчет возьмите, Иван Андрианович! Это за золото отдают охотно, но вы сибирскими знаками половину платите…

– Господа! Прошу извинить, но может быть, вы выслушаете мои соображения?!

– Да, конечно…

– Мы слушаем вас, Константин Иванович…

Министры обороны и финансов разом остыли и повернулись к Арчегову. Премьер Вологодский, который во время перепалки только страдальчески морщился, с укоризной поглядел на склочников. Министр экономики Серебрянников вытирал платочком пот с широкого лба, Пепеляев задорно поблескивал стеклами очков, а глава МВД Яковлев хитро улыбался, видно, обдумывал какую-то гадость. То еще правление – порой единомышленники, но иной раз прямо змеевник какой-то, террариум.

И в стороне, как бы подчеркивая свою непричастность, сидел заведующий делами кабинета Гинс, тщательно записывая разговоры. Ему предстояло оформить принятые решения кабинета министров. За ним примостились в олимпийском спокойствии вице-адмирал Колчак и генерал-майор Оглоблин, их вопросы стояли во второй очереди.

– Смотрите, господа. В селах выбраны призывы от 1898-го до 1900 года рождения включительно. Про города я не говорю – они вычерпаны до остатка. И что получается? В последний набор взяли мальчишек, а не солдат. Их учить и кормить надобно, не на убой же посылать. Зачем 1901 год призывать, если они физически не готовы.

Ермаков-Арчегов знал, о чем говорил, – акселерации в начале века не было, а потому обычно призыв осуществлялся с 21 года. Здесь же стали уже призывать с 19 лет – молох гражданской войны требовал своих жертв. Но бросать в бой будущее русского народа он не мог. Требовалось, по крайней мере, хотя бы полгода кропотливого обучения.

– Смотрите – призывы 1898 и 1899 годов рождения взяты меньше чем на одну треть. Освобождены от призыва, а это больше двух пятых, и не по негодности к службе по физическому состоянию, а единственные сыновья в семье или единственные работники. Десятая часть – белобилетники, а чуть ли не одна пятая дезертиры. Так ведь, Павел Дмитриевич?

– Абсолютно так, Константин Иванович. Если призвать единственных сыновей, у которых способный к труду отец, и поставить под ружье дезертиров, то мы призовем даже чуть больше, чем взяли до этого. И еще одно обстоятельство – призывы 1895, 1896 и 1897 годов рождения не отслужили в 1916 и 1917 годах положенных по закону двух лет службы и, следовательно, могут подлежать повторному призыву. Если взять также освобожденных в то время от службы, то общий призыв только по Иркутской губернии достигнет двадцати пяти тысяч человек.

На добрую минуту в вагоне воцарилась мертвая тишина, но потом министры возмущенно и со страхом заговорили разом. Первым не выдержал Вологодский, смертельно побледнев:

– Вы в своем уме – это же приведет к всеобщему возмущению!!!