Читать книгу Жабы и гадюки. Документально-фантастический роман о политической жизни и пути к просветлению в тридцати трёх коэнах - Герман Садулаев - Страница 4

Я родился в 1975-м году в Карачаево-Черкесии. Это было большой ошибкой с моей стороны. Если бы я знал, куда всё потом развернётся, я бы озаботился рождением в более подходящей обстановке. Но тогда никто ничего не знал. Все были счастливы. И думали, что счастье продлится вечно.

Карачаево-Черкесия – самое нелепое гибридное образование, которое только можно себе представить. Что-то вроде Австро-Венгрии, только хуже. Негро-Индия. Папуа-Эскимосия. И кто там должен был жить, в Карачаево-Черкесии? Карачаево-черкесы? Овцебыки? Конезайцы? Лисокуры? И ведь совершенно рядом находился другой такой же уродливый гибрид: Кабардино-Балкария. Кабардинцы и черкесы – это один и тот же народ. А карачаевцы и прочие балкарцы – совсем другой, другого корня. Почему было не создать Кабардино-Черкесию и Карачаево-Балкарию? Наверное, были какие-то исторические и административные причины. А в результате получилось криво.

Но мало мне было родиться в республике с таким кентаврическим именем. Меня ещё и угораздило попасть в смешанную семью. Да, я и есть этот самый волкомышь. Опытный гибрид. Причём второго уровня. Потому что гибридом первого уровня стал ещё мой отец. Он и есть самый натуральный житель Карачаево-Черкесии. Карачаево-черкес. Мой дедушка был черкесом. А бабушка – карачайкой. Хотя фамилия наша совсем не черкесская – Сагалаевы. Чорт знает, откуда у нас такая фамилия. У бабушки фамилия была Савирова. Похоже, среди карачаевцев она сама была пришлой, от древних савиров. А вот моя родная мама была совсем не с Кавказа. Она была из Молдавии. Но тоже не молдаванкой. Мама моя была из племени гагаузов. Которые произошли от печенегов.

Кем же ощущал себя я? Русским, конечно! Читая исторические труды, коими полна была отцовская библиотека, книжки про всяческих ясов, касогов и печенегов, я почему-то даже на минуту не отождествлял себя ни с касогами, ни с печенегами. А всегда только с русами. Может быть, потому, что русы были главными героями в этих книжках. На полном серьёзе я просил отца, чтобы он переименовал меня. Собственное имя мне не нравилось. Ну, в самом деле, какому ребёнку понравится, что его зовут Эрманарихом? Я хотел, чтобы меня называли Святополком.

Вряд ли я смог бы тогда даже подумать о том, что я не имею на это права. Что я ведь не то что не чистый рус, а совсем даже не русский. Да и не черкес, не карачай и даже не гагауз. Что я «дворняжка». Вряд ли я мог бы тогда понять, что это плохо. Ведь тогда всё это не имело никакого значения. Папа и мама были комсомольцами и встретились на какой-то комсомольской стройке, в студенческом стройотряде. Советский человек не то чтобы не имел нации, он мог иметь любую нацию, какую только хотел – записаться в паспорте русским или якутом, карелом или татарином. И никто никогда ни у кого не требовал справки относительно чистоты происхождения, результатов замера черепа и генетической экспертизы. После 1945-го года сама постановка вопроса о расовой или национальной чистоте считалась преступлением.

Но всё изменилось. И как-то сразу, в одночасье, вся бывшая советская страна превратилась в одну большую собачью выставку. И стали ходить по стране эксперты, и заглядывать каждому под хвост, и замерять экстерьер, и смотреть документы родителей, и выдавать сертификаты о чистоте породы, а самым чистопородным – медали.

Если бы я знал об этом заранее, я бы постарался родиться чистым гагаузом в гагаузской деревне, где гагаузы все, даже собаки, кошки и домашняя птица. И тогда бы я смог стать этнически чистым и аутентичным гагаузским писателем и вещал бы о печенегах и обязательно про геноцид, а какая-нибудь добрая европейская страна меня бы за это приютила и давала бы гранты. А я бы ходил в гагаузской рубашке, и на груди у меня была бы медаль – победитель выставки чистокровных гагаузов. И я бы читал немцам лекции о том, как тяжело сохранить свою идентичность, будучи единственным гагаузом в этой растворяющей все культуры как соляная кислота демократической Европе, и демократическая Европа, плача, кормила бы и поила меня своим берёзовым соком, а если бы на Гагаузию вдруг напала Россия, то – профит!!! – мне дали бы Нобелевскую премию.