Читать книгу Логика монотеизма. Избранные лекции - Гейдар Джемаль - Страница 66

Всякая метафизика должна была бы начинаться с проблемы зла. Практически ни одна этого не делает. Человеческое сознание напугано самой идеей зла, поскольку зло заведомо антибытийно и имеет отношение к тайне происхождения самого сознания. Сознание ведёт себя перед злом, как напуганный ребёнок перед шкафом, в котором – он знает! – прячется «бука».

Поэтому по поводу зла существует огромное количество философской дезинформации, в основном вращающейся вокруг теодицеи «оправдание Бога». Придумываются разные конструкты, согласно которым Бог не создавал зла, но каким-то образом «попустил» его возникновение.

Или же зло представлено как некое «умаление» или «убывание» добра, в котором прежде всего повинны сами люди: была, мол, полная чаша добра, незаметно она из-за хромого столика проливалась и проливалась, – и вот так из возникающего дефицита появилось зло.

Конечно, всё это смешные и инфантильные конструкции, которые не имеют никакого отношения к серьёзной постановке вопроса.

Прежде всего зло, как «чистое Зло», не обладает онтологической или, не дай Бог, этической природой. Зло – это чистая гносеология. Зло есть неведение. При этом следует понимать, что неведение – это весьма объёмная и обширная тема.

Незнание имеет собственную иерархию. Есть незнание феноменологическое – незнание о некоем предмете, обстоятельстве. Такое незнание легко убирается. Правда, всегда есть вопрос, заменяется ли это незнание подлинным знанием. Но, по крайней мере, на место абсолютного незнакомства с предметом приходит некое описание, которое можно условно принять за знание. Но это всё касается сферы, которая сама по себе иллюзорна – сферы вторичного феноменологического бытия. Говоря о первичном Бытии, о первозданном оригинале, мы уже попадаем в сферу заведомо негарантированного: мы не можем сказать о Бытии, что оно есть, – как мы говорим это о некоем объекте, попадающем в сферу нашего восприятия.

Мир, окружающий нас, – это организованное сцепление описаний (для подавляющего большинства они выступают в качестве реальных объектов), огромное количество которых до нас просто не доходит. Ни один субъект не может знать больше незначительного островка внутри этой системы. К тому же, поскольку все человеческие знания определяются языком, то знание человека ещё зависит от такого условного фактора, как образовательный уровень. Например, для врача практически не существует геология с описаниями, открывающими целую вселенную.

Если это так по поводу феноменологического мира, мира объектов (то есть описаний), то это неизмеримо масштабнее, когда речь заходит о Бытии самом по себе. Описание здесь исчезает «как класс» по той простой причине, что чистое Бытие апофатично, стоит вне конкретных лимитов, – то есть, попросту говоря, чистое Бытие ускользает от определений.

«Обычный человек» не является отражением чистого Бытия, в котором последнее обнаруживало бы себя, как мы обнаруживаем себя в зеркале или на фотографии. Обычный человек для чистого Бытия – это периферийный феномен, мелкий штрих. Все амбиции по поводу «образа и подобия» – это не к обычным людям. Сама тема аналогии, тема архетипа эксклюзивна. По образу и подобию Бытия сформированы люди вообще, но не человек в частности. Когда заходит речь об отражающем «образ и подобие» отдельном человеке, то это уникум, пророк. Он берётся как архетип, во всём «похожий» на «людей вообще». В него внедряется Дух Божий, чтобы послать его к этим «людям вообще». Но обычный человек, «человек в частности» – это просто случайный листок с ветки.

Так что же с Бытием? По поводу Бытия известно лишь, что к нему недопустимо прилагать предикат «есть». Поэтому здесь возникает опасная свобода. Первым и простым шагом будет такой удивительный тезис, как «Бытия нет». Это логично. Ведь если о Бытии нельзя сказать, что оно есть, как есть какой-нибудь карандаш или улитка, тогда вроде бы очевидно, что должно быть верно обратное.

Однако почему-то люди не соглашаются на такой очевидный шаг именно в такой простой форме. «Бытия нет». Как-то глупо звучит, не правда ли? Вся эллинская философия построена на ключевом высказывании Парменида: «Бытие есть – небытия нет».

Однако среди нас ходят люди – и таких, вероятно, подавляющее большинство, – которые на самом деле исповедуют этот принцип «Бытия нет», только зашифрованный таким образом, чтобы не выглядеть сомнительно. Эти люди – атеисты. Ведь на самом деле и для эллинских философов, и для любых других традиционалистов «Бытие есть Бог». Это никак не может быть иначе. Ведь Бог не может быть объектом или предметом среди прочих. Бог не может быть феноменом – он сверхфеноменален. А раз так, то идея Бога неизбежно совпадает с идеей Бытия. Стало быть, всё то, что было нами ранее сказано о невозможности применить предикат «есть» к Бытию, относится и к Богу. Таким образом, тот простой шаг, который люди не смеют сделать в адрес Бытия, они легко делают, когда Бытие скрывается под псевдонимом «Бог».

Но тут встаёт другой вопрос, на который надо ответить прежде, чем двигаться дальше: почему, собственно, предикат «есть» неприменим к Бытию, если он применим к «клейкому листочку» или травинке в отдельности? Видимый мир состоит из обладателей этого предиката. Что же происходит при переходе к Бытию и, кстати: откуда мы берём, что оно всё-таки является фактором?

Ответ такой: это чисто математическая вещь. Множество нельзя выразить в числе. Множество может иметь некую мощность относительно другого множества. Но его нельзя посчитать. Хорошо, мы заходим в мир, как в супермаркет, проводим там «инвентаризацию»: у нас там 203 плюшевых мишки, 9155 авторучек… Вроде как посчитали. Да, но это не имеет отношения к множеству. Это супермаркет. Он не иллюстрирует Бытие. Таким образом, кажущееся противоречие снято, и можно идти дальше.

Супермаркет состоит из описаний. Бытие – это антиописание. Поэтому подходом к нему может быть только активное незнание. Но вот в чём вопрос: если знание того, что такое описание, скорее всего, является ложным знанием, то не является ли незнание, в сократовском смысле, ложным незнанием?

Сократ, при посредстве Платона, 2500 лет убеждал нас, что главное «схвачено»: «Я знаю, что ничего не знаю». Казалось бы, безусловная формула, которую на кривой не объедешь. Ничего не знаю – и точка. «Зато это я уж точно знаю!» А если это ложь? Если то, что думаю, что я не знаю, если вся сфера моего незнания летит к чёрту, я оказываюсь в гораздо более глубокой тьме. В каком-то инфернальном изоляторе, на который я не рассчитывал.

Сократ – да и вышедший из него Кант – в целом по-человечески понятны. Они думают так: да, конечно, любое утверждение – это ерунда, знания нет и быть не может. Человеческая юдоль построена на фундаментальных столпах нигилизма. Интеллектуальное поле очищено, и там нет никаких объективных утверждений. Начинаем строить что хотим, исходя из нравственных императивов. Никто не помешает, никакой блок не встанет на пути. Это при условии, что мы правильно поняли своё незнание. Тогда всё, что мы строим в отсутствии объективных утверждений, является нашим добром вместо Бытия, которое в качестве добра развенчано. Вот такая тихая революция!

Во всех этих рассуждениях очевидно одно: сознание стремится заполнить вакуум знания если не объективными утверждениями, в которые оно теряет веру, то по крайней мере «этикой», за которую сознание как бы отвечает. Категорический императив – вот и всё. Контент? Ну разумеется: «Делай другому то, что хотел бы от других себе». Дальше этого такая «перезагрузка» вряд ли может пойти. Но нам интересно то, что сознание не терпит пустоты, испытывает ужас перед незнанием. А ведь не знать можно по-разному. Можно не знать то, что должно находиться вне нас в сфере описаний, в сфере объективного мира, а можно ведь соприкоснуться с чистым незнанием – с незнанием бездонной глубины. И тут встаёт вопрос: а вот незнание – оно обязательно относится к чему-то, связано с чем-то, или это незнание, которое является модусом самовыражения чего-то, что принципиально и безусловно находится вне возможности это знать?

Представим себе, что наше восприятие – не только интеллектуальное, но и наша инстинктивная сфера, сфера некоего переживания, опыта – подобно локатору. Представим себе, что эта локация имеет сферическую направленность. Техническая начинка этого локатора безупречна в плане того, что все шумы, все видения, все царапины, появившиеся в сфере этой трёхмерности, будут транслированы в центр и так или иначе отмечены. У нас, конечно, остаётся технология «стелс», но, допустим, мы и с ней разошлись и решили вопрос. «Стелсы» тоже в нашем локаторе прекрасно отмечаются.

Теперь нас интересует сфера, которая вообще не даёт никакого контакта, никакого проявления, вообще «молчит». Главный вопрос, который встанет, будет такой: это молчание – оно о том, чего нет, или о том, что есть неким особым образом вне всякой реальности? То есть нечто, суть которого в том, что оно вне восприятия. «Связаться» с ним никак нельзя. Метнуть в него камень никак нельзя. Как говорили древние: «Неизвестный бог», – и ставили этому «неизвестному богу» памятник. Но понимали ли они что-то о «неизвестном боге»? Вот он-то и есть Абсолютное Зло, потому что его внутреннее определение как глубочайшей, ничем не потревоженной ночи, разрушает изначально саму идею утверждения. Это – антиутверждение!

Конечно, мы можем некой духовной революцией перевернуть саму природу логики и сказать, что вот это, находящееся вне свидетельствования, оно и есть истинное Всё, рядом с которым погасло не только любое описание, но и любое самоотношение духа к себе. Неведомое – оно и есть утверждение. Оно есть Всё.

Но ведь в чём ужас? Как только мы указали на то, что это – Всё, мы тут же получили новое, ещё более глубокое отсутствие, которое вне этого Всё. Тайна мысли в том, что Всё может меняться, из Всё Блага превращаться во Всё Зла. Но иное, выступающее как непроявление, отсутствие, лишённость, никуда не денется. В мысли заложена «болезнь», которая ускользает от покрытия её Абсолютом. Эта болезнь не растворяется Абсолютом.

Кстати, мысль так и смотрит на Абсолют, как на всеобщий «растворитель». Он «растворяет» всё, кроме этого внешнего мрака, и пока этот внешний мрак не преодолен, пока он не схвачен и не поставлен на колени, абсолютное зло есть начало и конец, в котором утверждение отменено. А стало быть, любая запредельность лишена ценности, убедительности, подлинной эффективности. Пока это зло отсутствия не преодолено через освобождающий принцип Трансцендентного, Дух не имеет «золотого эквивалента», он – «бумажка» (в финансовом смысле слова). Эти «бумажки» принимают лишь постольку, поскольку в своё время Сократ соврал, а ему поверили. Дескать, незнание – это очень просто, мы о нём «всё знаем».

Вся реальность человеческого фактора зиждется на лжи Сократа.