Читать книгу Растерянный континент. В защиту демократии и независимости Европы - Ги Меттан - Страница 10

Однако катастрофа пришла из Германии и Австрии. В конце XIX и начале XX века Вена была средоточием интеллектуального и художественного развития: здесь были Кафка, Шиле и Карл Краус; здесь зародился венский Сецессион – австрийский вариант ар-нуво, здесь творили художники-экспрессионисты, Роберт Музиль и Фрейд, здесь зародился психоанализ. С двумя мировыми войнами всему этому пришел конец. Германия, в свою очередь, дала человечеству таких великих поэтов и писателей, как Гете, Шиллер, Гуго фон Гофмансталь, Юнгер, Томас Манн и Рильке, великих философов от Канта до Хайдеггера, Гегеля, Маркса и Ницше, несравненных музыкантов: Баха, Бетховена и Вагнера, ученых уровня Гумбольдта, Эйнштейна, Вебера и Гейзенберга, – все они освещали мир своим гением с конца XVIII века до 1930-х. Та Германия, что была интеллектуальным эпицентром Европы на протяжении полутора веков, всего за два поколения практически прекратила свое существование.

Интеллектуальная катастрофа Германии была вызвана поражением в двух мировых войнах и усилением нацизма, который практически уничтожил немецкую и австрийскую культурную элиту, вынудив немногих выживших эмигрировать в Северную и Латинскую Америку. Несметное количество ученых, интеллектуалов и людей искусства были вынуждены покинуть Германию и искать пристанища в США в период между двумя войнами. Однако объединение страны и ее возвращение в ряды ведущих держав Евросоюза не помогли возродить великие немецкие Geist, Kultur und Bildung[3]. Это утверждение нисколько не умаляет заслуг таких великих послевоенных интеллектуалов, как Юрген Хабермас и представителей Франкфуртской школы: Ханны Арендт и Мартина Хайдеггера, или выдающихся представителей искусства, которых уже нет с нами: Гюнтера Грасса, Генриха Белля или Райнера Вернера Фассбиндера. Сегодня присутствие немецкоязычных деятелей на европейской идеологической и культурной арене сводится к горстке разобщенных представителей, таких как Петер Слотердайк, Ганс Магнус Энценбергер, Аксель Хоннет и не всегда политкорректный австриец Петер Хандке.

Резкое обеднение европейских интеллектуальных и художественных ресурсов было ускорено деградацией национальных языков под влиянием английского и массовой англосаксонской культуры. Мы предпочитаем замалчивать это явление, так как оно затрагивает характер наших трансатлантических связей и угрожает самой сущности Европы, а именно ее культурному и лингвистическому разнообразию, в котором она черпала свои жизненные силы начиная с эпохи Возрождения.

На протяжении целого поколения ухудшение состояния национальных языков, изменения в грамматике и синтаксисе, вторжение англосаксонских терминов являются столь же впечатляющими, сколь и коварными. Растущее использование плохого английского языка постепенно ведет к атрофии европейских языков, а неспособность образовательных систем качественно преподавать детям младших классов их родные языки лишь ухудшит положение вещей, так как требования к ученикам постоянно снижаются ради достижения усредненных стандартов.

Повсеместное внедрение Болонской системы, задуманной с целью обеспечения совместимости стандартов и единообразия качества в образовании, а также введение учебных программ и академических званий, заимствованных у американских университетов ради гармонизации высшего образования в Европе, также способствовали превращению университетов – изначально центров критического и свободного мышления – в фабрики по производству академического полуфабриката по системе Тейлора[4]. Знания, как и армии, были стандартизованы, чтобы стать «взаимосовместимыми». «Фордизация» умов и их систематическое переформатирование основывались на несметном количестве моделей управления и англосаксонской одержимости иерархией. Отныне творчество измеряется количеством статей, опубликованных в англоязычных журналах, скроенных по одному лекалу. Нестандартное мышление стало настоящей проблемой в европейских университетах.

В коридорах знаменитого здания Берлемон (штаб-квартиры Евросоюза в Брюсселе) или в Европарламенте в Страсбурге не осталось и следа от былого размаха европейской мысли, страсти к дебатам, культа идей – всего, что некогда составляло визитную карточку континента. Теперь, проходя воскресным утром по пустынному Европейскому кварталу Брюсселя, сразу ощущаешь царящий там вакуум, в то время как в соседних кварталах бурлит жизнь.

Тем более разителен контраст с США, где вся творческая энергия всегда успешно направлялась на то, чтобы создавать и обогащать свой идеал свободы и личных достижений граждан. Европа не может предложить ничего равнозначного, несмотря на свое блистательное прошлое. Франшиза произведений искусства из Лувра или Британского музея в музеи Абу-Даби может ненадолго добавить некоторого престижа и несколько миллионов евро, но это отнюдь не великое достижение. Напротив, это лишь оттягивает туристов из Европы.