Читать книгу Загадочная книга (сборник) - Гилберт Честертон, Лорд Дансени, G. K. Chesteron - Страница 4

Деревенька Боэн Бикон прилепилась к вершине такого крутого холма, что высокий шпиль ее церкви кажется пиком небольшой скалы. У подножия церкви стоит кузница, которая обычно светится от постоянно горящего огня в горне и вечно завалена разнообразными молотами и кусками железа. Напротив нее, за перекрестком старых вымощенных грубым камнем дорог, располагается «Синий кабан» – единственная в этом месте таверна. У этого перекрестка, когда забрезжил свинцово-серый рассвет, и повстречались два брата, хотя один только начинал день, а второй заканчивал. Почтенный преподобный Вилфред Боэн, был очень благочестив, и путь он держал туда, где собирался предаться строгой молитве или задумчивому созерцанию рассвета. Почтенный полковник Норман Боэн, его старший брат, натура отнюдь не благочестивая, сидел в вечернем костюме на скамейке у «Синего кабана» и держал в руке то, что читатель имеет полное право по своему усмотрению считать либо последним за вторник, либо первым за среду выпитым стаканом. Сам полковник не видел в этом большой разницы.

Боэны были одним из тех немногочисленных аристократических родов, которые действительно ведут свое начало от средних веков, и флаг с их родовым гербом действительно когда-то развевался на просторах Палестины. Однако большая ошибка считать, будто такие дома занимают высокое положение в рыцарской традиции. Кроме бедняков мало кто сохраняет традиции. Аристократы живут не традицией, а модой. При королеве Анне Боэны были великосветскими хулиганами, а при королеве Виктории – ветреными хлыщами. Но как и большинство действительно старинных родов, за последние два века они выродились в простых пьянчужек и франтоватых дегенератов, вокруг которых постоянно ходят разговоры о сумасшествии. И в самом деле, было что-то безумное в жадной погоне полковника за всем, что доставляет удовольствие, и в его категорическом нежелании возвращаться домой, пока утро не затуманит жуткую ясность бессонницы. Это был высокий породистый мужчина, уже немолодой, хотя светлые волосы его сохранили удивительный желтый оттенок, который наводит на мысль о львиной гриве. Он выглядел бы как обычный блондин, если бы голубые глаза его не сидели так глубоко, что казались черными. К тому же они располагались слишком близко друг к другу. Его усы, желтые и очень длинные, с обеих сторон обрамлялись складками, идущими от ноздрей вниз, к челюсти, из-за чего казалось, что он все время ухмыляется. Поверх смокинга на полковнике было странное песочного цвета пальто, больше напоминавшее легкий домашний халат, а на затылке его висела чрезвычайно широкополая шляпа ярко-зеленого цвета, явно какая-то восточная диковинка, надетая по случаю. Он очень гордился тем, что позволял себе появляться в подобных не сочетаемых вещах, и тем фактом, что на нем это казалось даже уместным.

Брат его тоже был желтоволос и элегантен, но одетый во все строгое и черное, наглухо застегнутое до самого подбородка, а нервное лицо его было гладко выбрито и ухожено. Похоже, в этом мире его ничто не интересовало кроме религии, хотя кое-кто и говорил (особенно кузнец, пресвитерианин), что он больше любит готическую архитектуру, чем Бога, и что в церковь, где часто видели его молчаливую, одинокую, похожую на привидение фигуру, его толкает та же, только выраженная в другой, более благообразной форме, почти нездоровая страсть к красоте, которая заставляет его брата гоняться за женщинами и вином. Впрочем, обвинение это было сомнительным, поскольку его практичная набожность являлась очевидной. Более того, обвинение это стало результатом неверного понимания его пристрастия к одиночеству и тайной молитве и основывалось на том факте, что его часто видели коленопреклоненным не перед алтарем, а в других, неожиданных местах: в криптах или галерее, даже на колокольне. Он как раз собирался пройти в церковь через двор кузницы, но остановился и несколько нахмурился, когда заметил, что запавшие глаза брата устремлены в том же направлении. Мысль о том, что полковника могло интересовать что-то, связанное с церковью, он отверг сразу. Оставалась только кузница. Хоть кузнец и слыл сторонником строгого образа жизни, про его жену, настоящую красавицу, Вилфред Боэн слышал разное. Поэтому он подозрительно посмотрел поверх сарая, а полковник, рассмеявшись, встал, чтобы поговорить с ним.

– Доброе утро, Вилфред, – произнес он. – Видишь, я, как и подобает хорошему помещику, наблюдаю за своими людьми день и ночь. Вот, собираюсь кузнеца навестить.

Вилфред опустил глаза и сказал:

– Кузнеца сейчас нет. Он в Гринфорде.

– Я знаю, – ответил его брат, посмеиваясь в усы. – Поэтому-то и хочу к нему сходить.

– Норман, – сказал церковник, рассматривая булыжники на дороге, – а ты не боишься молнии?

– О чем ты? – спросил полковник. – Ты что, метеорологией увлекся?

– Я хочу сказать, – пояснил, не поднимая глаз, Вилфред, – тебе никогда не приходило в голову, что Господь может поразить тебя прямо посреди дороги?

– Ах, прошу прощения, – сказал полковник. – Вижу, ты увлекаешься народным творчеством.

– А ты – богохульством, – резко ответил благочестивый человек, задетый за живое. – Бога не боишься, так бойся человека.

Старший из братьев вежливо приподнял брови.

– Бояться человека?

– Кузнец Барнс – самый крупный и сильный мужчина на сорок миль вокруг, – строго сказал священник. – Я знаю, что ты не трус и не слабак, да только ему не чета.

Эти слова возымели действие, поскольку были истинной правдой, поэтому складки у носа сделались темнее и углубились. Какую-то секунду полковник Боэн стоял молча и криво ухмылялся, но потом к нему вернулась его грубая веселость, и он рассмеялся. Из-под желтых усов показались два острых собачьих клыка.

– В таком случае, дорогой Вилфред, – беззаботно сказал он, – последний мужчина в роду Боэнов не зря вышел из дому в латах.

Он снял странную круглую шляпу, и оказалось, что изнутри она обшита стальными пластинками. Вилфред узнал в ней легкий шлем, который раньше красовался на японских или китайских доспехах, стоящих в холле старого родового замка.

– Первая шляпа, которая попалась под руку, – небрежно пояснил брат. – У меня со шляпами, как с женщинами. Какая ближе всего, такая и сгодится.

– Кузнец в Гринфорде, – тихо сказал Вилфред, – и вернуться может в любую минуту.

С этими словами он развернулся и, глядя под ноги, направился к церкви, перекрестившись, как человек, желающий отделаться от нечестивого духа. Больше всего ему хотелось позабыть всю эту мерзость в прохладном полумраке за высокими стенами своего готического собора, но в то утро судьба обернулась так, что его обычный спокойный религиозный распорядок повсюду сопровождался небольшими потрясениями. Когда он вошел в церковь, которая до сих пор в такое время всегда пустовала, стоявшая на коленях пред алтарем фигура поспешно поднялась и направилась к двери. Когда фигура вышла на свет, священник оторопел, поскольку утренний богомолец оказался не кем иным, как племянником кузнеца, деревенским дурачком, который никогда не интересовался да и не мог интересоваться делами церкви, как, впрочем, и любыми другими делами. Все его называли Слабоумным Джо, и другого имени у него, похоже, не было. Это был сильный сутулый парень, с тяжелым бледным лицом, темными прямыми волосами и постоянно открытым ртом. Когда он прошел мимо священника, по его бессмысленному лицу невозможно было определить, чем он тут занимался или о чем думал. Никто никогда не видел, чтобы он когда-нибудь молился. Что за молитвы произносил сейчас этот дурачок? Наверняка то были удивительные молитвы.

Вилфред Боэн, пораженный, не мог сдвинуться с места достаточно долго, чтобы увидеть, как Слабоумный Джо вышел на дневной свет, и даже как его распутный брат жизнерадостно приветствовал идиота, как какой-нибудь добродушный дядюшка племянника. Последнее, что он видел, – это то, как полковник начал швырять мелкие монетки в разинутый рот Джо с таким серьезным видом, будто в самом деле старался попасть.

Эта залитая солнцем картина мирской тупости и жестокости наконец обратила аскета к молитвам об очищении и обновлении мысли. Викарий поднялся наверх к маленькой отгороженной кабинке над галереей и сел под любимым витражом, который всегда умиротворял его дух. На синем стекле был изображен ангел, несущий лилии. Здесь мысли о слабоумном, о его мертвенно-бледном лице и по-рыбьи разинутом рте начали отступать, он уже меньше думал о своем порочном брате, мечущемся, словно тощий лев по клетке в предвкушении куска мяса. Его все больше и больше захватывали холодные и приятные цвета серебряных соцветий и сапфировых небес.

Здесь через полчаса и нашел его запыхавшийся Гиббс, сельский сапожник. Священник быстро поднялся, поскольку понимал, что должно было случиться что-то серьезное, чтобы Гиббс пришел в такое место. Сапожник этот (обычное для деревень дело) был атеистом, поэтому его появление в церкви было даже более неожиданным, чем визит Слабоумного Джо. Сегодня определенно утро теологических загадок.

– В чем дело? – довольно сухо спросил Вилфред Боэн, но все же прикоснулся дрожащей рукой к шляпе.

Атеист заговорил таким тоном, который был в его устах на удивление почтительным и даже сочувствующим.

– Прошу меня простить, сэр, – хрипловато прошептал он, – но мы подумали, что будет неправильно, если вы узнаете об этом не сразу. Боюсь, случилось нечто ужасное, сэр. Боюсь, что ваш брат…

Вилфред сжал слабые кулаки.

– Что на этот раз натворил этот греховодник? – вскричал священник негодующим голосом.

– Тут такое дело, сэр… – сказал сапожник и кашлянул. – Боюсь, он ничего не натворил и уж никогда больше не натворит. Вам, наверное, лучше самому сходить посмотреть, сэр.

Церковник спустился следом за сапожником по маленькой винтовой лестнице к входу, с которого улица была видна как на ладони, и сразу же увидел, что произошло. Во дворе кузницы стояли человек пять-шесть, в основном в черном, один из них был в форме полицейского инспектора. Остальные: доктор, пресвитер и священник из католической церкви, которую посещала жена кузнеца. Сама она, прекрасная огненно-рыжая женщина, сидела тут же на скамеечке и тихо рыдала. Католик что-то быстро говорил ей вполголоса. Между этими двумя группами, рядом с самой большой кучей молотков, распростершись ничком, лежал мужчина в смокинге. С высоты Вилфреду было прекрасно видно тело и все детали его костюма, вплоть до фамильных боэновских колец на пальцах, но, там где должна быть голова, красовалась какая-то жуткая клякса, похожая на звезду из черноты и крови.

Бросив взгляд на эту картину, Вилфред Боэн выбежал по ступенькам во двор. Доктор, их семейный врач, приветствовал его, но священник не обратил на него внимания. Он смог только пробормотать:

– Брат умер. Как это? Что произошло? Ничего не понимаю…

С его появлением все примолкли, и во дворе кузницы повисла тяжелая тишина. Наконец сапожник, самый разговорчивый из всех, произнес:

– Жуткая, конечно, история, сэр, но ничего непонятного.

– Как это? – спросил Вилфред, с лицом белым как мел.

– Все просто, – ответил Гиббс. – Вокруг на сорок миль есть только один человек, который такой силищи удар нанести мог. И у человека этого как раз были для этого все причины.

– Давайте не будем делать поспешных выводов, – довольно нервно вставил доктор, высокий чернобородый мужчина, – хотя я согласен с тем, что мистер Гиббс говорит о силе удара, сэр. Это был неимоверно сильный удар. Мистер Гиббс уверяет, что только у одного человека в округе хватило бы сил нанести такой удар, но я бы сказал, это вообще не под силу человеку.

Суеверный страх заставил вздрогнуть сухопарого викария.

– Н-не понимаю, – пролепетал он.

– Мистер Боэн, – тихим голосом произнес доктор, – я не силен в метафорах, но, думаю, будет верно сказать, что его череп разбит, как яичная скорлупа. Фрагменты костей вошли в тело и в землю, как пули в глинобитную стену. Это сделала рука гиганта. – Он ненадолго замолчал, зловеще поблескивая очками, потом продолжил: – Но это дает нам одно преимущество: снимает подозрение с большинства людей. Обвинять вас, меня или любого другого обычного человека в этом преступлении – это все равно что заявлять, будто ребенок может стащить колонну Нельсона[6].

– Так я об этом и говорю, – упрямо гнул свое сапожник. – Есть только один человек, который мог бы сделать такое. А где сейчас Симеон Барнс, кузнец?

– В Гринфорде, – слабым голосом сказал викарий.

– Да уж, скорее, во Франции, – пробурчал сапожник.

– Нет его ни в Гринфорде, ни во Франции, – произнес негромкий бесцветный голос, принадлежавший невысокому католическому священнику, который подошел к ним. – Собственно говоря, вон он, по дороге идет.

Маленький священник был особой неприметной – короткий ежик темно-русых волос, круглое невыразительное лицо, – но, будь он прекрасен, как Аполлон, все равно никто не посмотрел бы в этот миг в его сторону. Все повернулись и направили взоры на дорогу, которая вилась внизу по долине. И действительно, по ней огромными шагами с молотом на плече шагал кузнец Симеон. Это был огромный мужчина исполинского роста, с глубоко посаженными темными и зловещими глазами и смоляной бородой. Рядом с ним шли еще двое, они разговаривали. Кузнеца особенно веселым никогда не видели, но, похоже, в ту минуту он чувствовал себя вполне спокойно.

– Господи! – воскликнул безбожный сапожник, – а вон и молот, которым он это сотворил.

– Нет, – впервые подал голос инспектор, сообразительного вида мужчина с песочными усами. – Вон молот, которым он это сотворил, у стены церкви. Ни его, ни труп мы не трогали.

Все повернулись посмотреть на орудие убийства, а маленький священник перешел через двор и молча внимательно его осмотрел. Это был, пожалуй, самый маленький и легкий из молотков, и он ничем не выделялся бы среди остальных, если бы на его металлической части не было крови и желтых волос.

Наконец через какое-то время маленький священник нарушил молчание, и в его голосе послышались новые нотки:

– Мистер Гиббс был не совсем прав, – сказал он, – утверждая, что здесь нет никакой загадки. Здесь есть, по крайней мере, одна загадка: почему такой большой человек для того, чтобы нанести такой сильный удар, воспользовался таким маленьким молотком?

– Да какая разница? – нервно откликнулся Гиббс. – Давайте лучше решим, что нам делать с Симеоном Барнсом.

– Ничего, – спокойным голосом произнес священник. – Он ведь сам сюда идет, а обоих его спутников я знаю, это очень хорошие люди из Гринфорда. Они идут сюда по своим пресвитерианским делам.

Как только он это произнес, из-за угла церкви показался высокий кузнец и прошел на свой двор. Здесь он остановился, и молот выпал из его руки. Инспектор с непроницаемо официальным видом тут же подошел к нему.

– Я не буду спрашивать вас, мистер Барнс, – сказал он, – известно ли вам что-нибудь о том, что здесь произошло. Вы не обязаны ничего говорить. Я лишь надеюсь, что вам об этом ничего не известно и вы сможете это доказать. Но я должен провести официальную процедуру ареста именем короля за убийство полковника Нормана Боэна.

– Вы не обязаны ничего говорить, – опять вмешался неугомонный сапожник. – Они должны сначала все доказать. Они еще даже не доказали, что это полковник Боэн, вы посмотрите, у него же головы нет!

– Не поможет, – вполголоса сказал доктор священнику. – Это он детективных рассказов начитался. Я был семейным врачом полковника и знал его тело лучше, чем он сам. У него очень тонкие руки, которые к тому же имели одну необычную особенность. Второй и третий пальцы у него одинаковой длины. Так что можно не сомневаться, что это полковник.

Доктор и священник посмотрели на лежащее тело с размозженной головой, туда же направил стальные глаза и стоявший неподвижно кузнец.

– Полковник Боэн умер? – спокойно произнес он. – Значит, сейчас он горит в аду.

– Ничего не говорите! Вы имеете право ничего не говорить! – возбужденно закричал атеист-сапожник, упиваясь возможностью проявить знания английского законодательства. Никто так рьяно не следит за соблюдением законов, как убежденный антиклерикал.

Кузнец величественно повернул голову и бросил на него тяжелый взгляд человека, исступленно преданного религии.

– Это вам, язычникам, надо хитрить, как лисам, потому что мирские законы для вас и писаны, – сказал он. – Но Господь убережет тех, кто в лоне его, и сегодня вы увидите это глазами своими. – Потом он указал на тело полковника и сказал: – Когда этот пес издох во грехах своих?

– Следите за языком, – сказал ему доктор.

– Исправьте язык Библии, и я исправлю свой. Когда он умер?

– Сегодня в шесть утра я его видел живым, – с запинкой произнес Вилфред Боэн.

– Господь милосерден, – произнес кузнец. – Мистер инспектор, я совершенно не возражаю, чтобы вы меня арестовали. Это вам стоило бы против этого возражать. Я не боюсь побывать в зале суда и покинуть его полностью оправданным, а вот вам, может, будет и неприятно, если из-за этого пострадает ваша карьера.

Строгий инспектор первый раз посмотрел на кузнеца внимательно, как и все остальные, кроме странного низенького священника, все еще рассматривающего маленький молоток, которым совершено такое страшное деяние.

– Рядом с кузницей стоят два человека, – продолжил кузнец излагать свою мысль, – это торговцы из Гринфорда, которых все вы знаете, и они подтвердят, что со вчерашнего вечера до самого утра и позже видели меня в зале собраний нашей Миссии Возрождения, где мы всю ночь молились за спасение наших душ. В самом Гринфорде наберется еще двадцать человек, которые подтвердят, что видели меня там. Был бы я язычником, мистер инспектор, мне до вашей погибели не было бы дела, но как христианин, я обязан дать вам шанс, поэтому спрашиваю вас: хотите вы выслушать мое алиби здесь или в суде?

Впервые по лицу инспектора прошла тень волнения. Он сказал:

– Конечно, я был бы рад прямо сейчас снять с вас все обвинения.

Кузнец вышел со двора теми же легкими широкими шагами и вернулся с двумя гринфордскими друзьями, которые вообще-то были друзьями не только его, но и почти всех присутствующих. Оба они подтвердили рассказ Симеона Барнса, и никто не усомнился в их словах. После этого невиновность кузнеца начала казаться столь же очевидной и несокрушимой, как и церковь, возвышавшаяся над ними.

Тишина более странная и неприятная, чем любой разговор, воцарилась во дворе кузницы. Не вынеся молчания, викарий обратился к католическому священнику.

– Похоже, вас очень заинтересовал этот молоток, отец Браун.

– Да, – ответил отец Браун. – Почему он такой маленький?

Доктор внимательно посмотрел на него.

– А в самом деле! – воскликнул он. – Кто бы стал пускать в ход такой маленький молоток, если вокруг лежит десяток больших? – Потом склонился к самому уху викария и зашептал: – Разве что тот, кто не может поднять большой молоток. Разница в характере или смелости между полами тут ни при чем, здесь вопрос в плечевой силе. Отчаянная женщина легким молотком может отправить на тот свет десять человек и глазом при этом не моргнуть, но тяжелым молотком ей не убить и жука.

Вилфред Боэн смотрел на него немигающими округлившимися от ужаса глазами, словно в гипнотическом трансе, но отец Браун, наоборот, немного склонил голову набок и прислушивался очень внимательно. Доктор продолжал выразительное шипение:

– Почему эти идиоты всегда считают, что любовника женщины может ненавидеть только ее муж? В девяти случаях из десяти любовника ненавидит сама жена. Кто знает, может быть, он чем-то ее ужасно оскорбил или предал… Смотрите!

Коротким быстрым жестом он указал на рыжеволосую женщину на скамейке. Та наконец подняла голову. Слезы уже начали высыхать на ее красивом лице, но блестящие глаза неотрывно смотрели на труп. Взгляд ее был бессмысленным, почти до идиотизма.

Преподобный Вилфред Боэн безвольно повел рукой, будто давал понять, что не желает ничего слышать, но отец Браун, смахнув с рукава несколько хлопьев пепла, которые выдуло из горна, своим обычным безучастным голосом произнес:

– Вы говорите, как обычный врач, – сказал он. – Ваши суждения о психологии достаточно интересны, но в том, что касается физики, они напрочь лишены смысла. Я согласен с вами, что женщина ненавидит любовника намного сильнее, чем обманутый муж. И я согласен, что женщина всегда потянется к маленькому молотку, а не станет хватать большой. Но в данном случае трудность заключается в том, что то, о чем вы говорите, невозможно физически. Ни одна женщина в мире не смогла бы вот так разбить человеческой череп. – Немного помолчав, он задумчиво добавил: – Никто не обратил внимания, что у мужчины на голове был железный шлем, он тоже от удара разлетелся вдребезги, будто сделанный из стекла. Но посмотрите на эту женщину. Посмотрите на ее руки.

Снова наступило тяжелое молчание. С некоторой обидой в голосе доктор произнес:

– Может, конечно, я и ошибаюсь, ко всему можно придраться, и все же я остаюсь при своем мнении. Только идиот воспользовался бы маленьким молотком, если можно было взять большой.

И тут худые дрожащие руки Вилфреда Боэна взметнулись вверх и вцепились в жидкие желтые волосы. В следующий миг они безвольно упали и викарий закричал:

– Вот это слово! Наконец-то вы его произнесли! – Потом, совладав с возбуждением, он пояснил: – Вы сказали: «Только идиот воспользовался бы маленьким молотком, если можно было взять большой».

– Да, – подтвердил доктор. – И что?

– И то! – воскликнул викарий. – Это и был идиот. – Теперь уж не осталось никого, кто не смотрел бы на него во все глаза. Взволнованно он продолжил: – Я – священник, – воскликнул он, и голос его задрожал почти по-женски. – А священник не должен проливать кровь. Я… я хочу сказать, что он не должен никого отправлять на виселицу. И я благодарю Бога, что наконец-то понял, кто убийца… Потому что убийцу этого не повесят.

– Потому что вы не назовете его имени? – поинтересовался доктор.

– Его не повесят, даже если я назову его имя, – произнес Вилфред с какой-то дикой и в то же время счастливой улыбкой. – Когда сегодня утром я вошел в церковь, я застал там молящегося безумца… Это был несчастный Джо, больной от рождения. Одному Господу известно, о чем он там молился, но у сумасшедших ведь все с ног на голову. Я бы не удивился, если бы и с молитвами так же было: сначала помолился, а потом убил человека. Когда я последний раз видел несчастного Джо, он был рядом с братом, и тот над ним насмехался.

– Вон оно что! – воскликнул доктор. – Понятно. Но как вы объясните…

Преподобного Вилфреда прямо-таки распирало от собственной догадливости.

– Разве вы не видите, разве вы не видите, – запальчиво вскричал он, – что это единственная версия, которая объясняет обе странности, дает ответы на обе загадки! Маленький молоток и сильный удар. Кузнец мог ударить сильно, но взял бы большой молоток. Жена его взяла бы маленький молоток, но не могла ударить так сильно. А сумасшедший мог сделать и то, и другое. Маленький молоток он взял, потому что… Ну, он же сумасшедший и мог вообще взять что угодно! А что касается силы удара, разве вы, доктор, никогда не слышали, что во время припадка сила у безумца может удесятериться?

Доктор набрал полную грудь воздуха и выдохнул:

– Честное слово, а ведь вы, кажется, правы!

Отец Браун смотрел на говорящего так долго и пристально, будто хотел внушить ему мысль обратить внимание на его большие и серые воловьи глаза. Когда наступила тишина, он с подчеркнутым уважением сказал:

– Мистер Боэн, ваша теория – единственная из всех пока что предложенных, которая в целом звучит убедительно. Поэтому, я думаю, вы заслуживаете того, чтобы знать: она не верна, я в этом уверен. – И с этими словами странный человечек отошел в сторону и снова принялся рассматривать молоток.

– Делает вид, что уже все понял, – раздражительно шепнул доктор Вилфреду. – Эти паписты хитры, как черти.

– Нет! Нет! – слабым голосом, как будто из последних сил выкрикнул Боэн. – Это сумасшедший убил. Сумасшедший.

Двое священников и доктор несколько отделились от более официальной группы, в которую входили инспектор и его арестованный, но теперь, когда их собственная группа распалась, они услышали, о чем ведут разговор их соседи. Невысокий католик молча поднял глаза, а потом снова опустил взгляд, когда услышал громкий голос кузнеца:

– Надеюсь, я убедил вас, мистер инспектор. Хоть я, как вы говорите, и сильный человек, но не мог я из Гринфорда сюда молоток добросить. Нету у моего молотка крыльев, чтобы он мог полмили пролететь над кустами да полями.

Инспектор дружелюбно усмехнулся и сказал:

– Да, похоже, вы и впрямь не имеете к этому никакого отношения, хотя совпадение, конечно, скажу я вам! Мне остается только просить вас, чтобы вы помогли нам найти человека такого же большого и сильного, как вы. Черт возьми, да мы были бы вам благодарны, если бы вы даже хотя бы помогли нам задержать этого мужчину! Вы ведь вряд ли догадываетесь, кто он, верно?

– Может, и догадываюсь, – ответил бледный кузнец, – только это не мужчина. – Потом, заметив, как беспокойный взор собеседника устремился в сторону его жены на скамейке, он обнял ее огромной ручищей за плечи и добавил: – И не женщина.

– Как же прикажете вас понимать? – с шутливой интонацией поинтересовался инспектор. – Не хотите же вы сказать, что молотками пользуются коровы, верно?

– Я думаю, не из плоти была та рука, что сжимала этот молоток, – произнес кузнец глухим голосом. – Если уж говорить о том, как он умер, я думаю, умер он в одиночестве.

Вилфред неожиданно подался вперед и впился в него горящими глазами.

– Неужто вы, Барнс, – раздался высокий голос сапожника, – хотите сказать, что молоток сам по себе подскочил и опустился на его голову?

– Можете на меня смотреть, джентльмены, можете улыбаться, – загремел Симеон, – и вы, священники, каждое воскресенье рассказывающие нам, как Господь покарал Сеннахирима[7]. А я считаю, что тот, кто входит незримым в каждый дом, защитил честь моего и поразил осквернителя на пороге его. В ударе том сила была та же, что сотрясает землю.

Голосом, не поддающимся описанию, Вилфред произнес:

– Я сам сегодня велел Норману страшиться молнии.

– Этот подозреваемый не в моем ведении, – сказал инспектор с легкой улыбкой.

– Зато вы – в Его! – ответил кузнец. – Подумайте об этом. – И, повернувшись к нему широкой спиной, вошел в дом.

Отец Браун по-свойски взял под руку потрясенного Вилфреда.

– Давайте уйдем из этого страшного места, мистер Боэн, – сказал он. – Мне можно зайти в вашу церковь? Я слышал, она – одна из самых старых в Англии. А мы, знаете ли, – добавил он и скорчил шутливую гримасу, – интересуемся старинными английскими церквями.

Вилфред Боэн не улыбнулся в ответ – чувство юмора никогда не было его сильной стороной, – но сосредоточенно закивал, поскольку был только рад возможности рассказать все о готических красотах тому, кто сможет почувствовать и понять его собственное восхищение ими больше, чем кузнец-пресвитерианец или атеист-сапожник.

– О, входить в нее нужно непременно с этой стороны, – сказал он и устремился к боковому входу, к которому вела крутая лестница. Но едва отец Браун, собираясь последовать за ним, поставил ногу на первую ступеньку, на его плечо легла рука, и, обернувшись, он увидел темную худую фигуру доктора, лицо которого все еще омрачала тень сомнения.

– Сэр, – голос медика звучал довольно резко, – судя по всему, вам что-то известно об этом темном деле. Вы что же, не поделитесь с нами?

– Есть одна очень веская причина, доктор, – ответил священник, улыбаясь вполне дружелюбно, – по которой человек моей профессии должен держать свои мысли при себе, пока не разберется во всем окончательно. А именно: то, что долг так часто велит ему держать их при себе, когда он убеждается, что не ошибся. Впрочем, если вас или кого-нибудь другого моя сдержанность задевает, я пойду вопреки своим правилам и дам вам две большие подсказки.

– Какие же? – хмуро поинтересовался доктор.

– Первое, – спокойно сказал отец Браун. – То, что произошло, вполне по вашей части. Все дело сводится к науке. Кузнец ошибается, но, возможно, не в том, что посчитал удар божественным провидением, а совершенно определенно в том, что думает, будто произошло чудо. Никакого чуда, доктор, если не считать, что человек с его странным жестоким и все же отважным сердцем сам по себе есть чудо. Сила, которая размозжила этот череп, прекрасно известна ученым… Это один из самых обсуждаемых законов природы.

Доктор выслушал его угрюмо, но с интересом.

– А вторая подсказка? – просто спросил он.

– А вторая моя подсказка такова, – сказал священник. – Вы помните, как кузнец, хоть он и верит в чудеса, насмешливо заметил, что у молотка его нет крыльев, чтобы как в сказке пролететь полмили над полями?

– Да, – кивнул доктор. – Помню.

– Так вот, – сказал отец Браун и широко улыбнулся. – Сказка эта ближе всего к истине, чем все, что сегодня было сказано.

С этими словами он развернулся и поднялся по лестнице вслед за викарием.

Бледный преподобный Вилфред, который дожидался его наверху, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, словно эта небольшая задержка была последней каплей для его расшатанных нервов, тут же повел его в свой любимый уголок в церкви, часть галереи, которая находилась ближе всего к резной крыше и освещалась изумительным витражом с ангелом. Маленький католический священник внимательно все осматривал, восхищенно ахал, с готовностью задавал вопросы и выслушивал ответы, но все время говорил тихо. Когда в процессе исследования он обнаружил боковой выход и винтовую лестницу, по которой Вилфред спустился вниз, чтобы увидеть мертвого брата, отец Браун с проворством обезьяны взбежал по ней, и сверху донесся его чистый голос:

– Поднимайтесь сюда, мистер Боэн. Свежий воздух будет вам полезен.

Боэн последовал за ним и вышел на что-то вроде каменной галереи или балкона, расположенного с наружной стороны, откуда как на ладони была видна усеянная деревеньками и фермами бескрайняя, уходящая темными лесами в фиолетовый горизонт равнина, на которой стоял их маленький холм. Прямо под ними находился двор кузницы, на котором еще стоял инспектор с записной книжкой и, подобно раздавленной мухе, лежал труп полковника Боэна. Весь двор был виден прекрасно, но с такой высоты казался очень маленьким.

– Как будто весь белый свет перед глазами, не правда ли? – произнес отец Браун.

– Да, – серьезно согласился Боэн и кивнул.

Стена готического храма под ними и вокруг стремительно уходила вниз и в стороны, обрываясь тошнотворной, как самоубийство, пустотой. Во всей средневековой архитектуре присутствует тот элемент титанической энергии, из-за которого, с какой точки ни рассматривай здание, всегда кажется, что стены его уносятся от тебя прочь, как обезумевшая лошадь. Эта церковь была сложена из древних немых камней, обросла бородой из лишайника и покрылась пятнами птичьих гнезд. И все же, когда они смотрели на нее снизу, она каменным фонтаном вздымалась вверх до самых звезд, но, когда они увидели ее вот так, сверху, она обрушивалась водопадом в немую бездну. Эти двое на башне остались один на один с самым страшным, что есть в готике, оказались в каменном вывернутым наизнанку хаосе, повисшем в воздухе, где все утрачивает привычные очертания и соразмерность, где от перспективы кружится голова, где огромное кажется крошечным, а маленькое – чудовищным. Близкие и оттого кажущиеся громадными каменные завитки на фоне лоскутного одеяла полей и крошечных ферм; резные птицы и звери на углах, словно циклопические драконы, нависшие над лугами и деревнями… От этого начинала кружиться голова и возникало ощущение опасности, как будто двух маленьких людишек какой-то колоссальный джинн нес по воздуху, махая крыльями. Само здание старой церкви, высокое и богатое, как собор, словно грозовая туча, нависало над залитой солнцем долиной.

– Мне кажется, что забираться так высоко достаточно опасно, даже для того, чтобы помолиться, – сказал отец Браун. – Высоты сотворены для того, чтобы смотреть на них, а не с них.

– Вы хотите сказать, отсюда можно упасть? – спросил Вилфред.

– Я хочу сказать, что пасть может душа, если не упадет тело, – ответил второй священник.

– Не совсем понимаю, – невнятно произнес Боэн.

– Ну вот кузнец, к примеру, – невозмутимо продолжил отец Браун. – Хороший человек, но не истинный христианин… Жесткий, высокомерный, суровый. Его шотландская религия была создана людьми, которые молились в горах, среди крутых утесов и больше привыкли смотреть вниз на мир, чем вверх на небо. Гигантов порождает смирение. С равнины видно великое, но с высоты все кажется пустячным.

– Но ведь… ведь это не он сделал, – неуверенно пробормотал Боэн.

– Да, – непонятным голосом ответил его собеседник. – Мы точно знаем, что это сделал не он.

Отец Браун помолчал, затем продолжил, мирно осматривая даль ничего не выражающими светло-серыми глазами.

– Я знал одного человека, – сказал он, – который сначала молился вместе со всеми, у алтаря, но потом полюбил молиться на высоких и уединенных местах, находил уголки и ниши в башне или на колокольне. И однажды в одном из этих головокружительных мест, с которых ему казалось, что мир, оставшийся внизу, крутится под ним, как колесо, разум его тоже пошел кругом, и он возомнил себя Богом. А потом, хоть он и был хорошим человеком, он совершил страшное преступление.

Лица Вилфреда не было видно, потому что он отвернулся, но костлявые руки его, которые вцепились в каменный парапет, стали белыми.

– Он решил, что имеет право судить людей и карать грешников. Если бы он преклонял колени внизу, вместе со всеми, подобная мысль никогда не пришла бы ему в голову. Но для него с высоты люди казались маленькими насекомыми. И среди них было одно особенно отталкивающее, которое копошилось прямо под ним… Наглое и ярко выделяющееся зеленой шляпой… ядовитое насекомое.

Из-за угла башни с карканьем вылетела стая грачей, но пока отец Браун не заговорил снова, больше не раздалось ни звука.

– Искушение его усилилось и тем, что в его руках находилась одна из самых страшных сил природы. Я говорю о гравитации, том безумном ускорении, с которым все, что рождено землей, устремляется обратно к ее сердцу, если его отпустить на высоте. Посмотрите! Видите, прямо под нами инспектор расхаживает по двору кузницы? Если я сейчас сброшу отсюда камешек гравия, когда он попадет в него, это уже будет настоящая каменная пуля. Если бы я сбросил молоток… пусть даже маленький…

Вилфред Боэн быстрым движением перебросил одну ногу через парапет, но отец Браун в ту же секунду ухватил его за воротник и оттянул обратно.

– Не через эту дверь, – мягко произнес он. – Этот путь ведет в преисподнюю.

Боэн прижался спиной к стене и уставился на него испуганными глазами.

– Откуда вы все знаете? – воскликнул он. – Вы что, дьявол?

– Я – человек, – с серьезным видом ответил отец Браун. – И поэтому все злые духи у меня в сердце. Послушайте, – немного помолчав, сказал он. – Я знаю, что вы сделали… По крайней мере, почти обо всем догадываюсь. Расставаясь с братом, вы были охвачены праведным гневом, и настолько, что даже схватили небольшой молоток, почувствовав неосознанное желание убить его и прервать поток грязи, извергающийся из его уст. Но в последнюю секунду вас охватил ужас, и, вместо того чтобы пустить молоток в ход, вы сунули его за пазуху и бросились в церковь. Вы неистово молились в разных местах: под витражом с ангелом, потом выше, а потом еще выше, откуда восточная шляпа полковника казалась похожей на спинку зеленого ползающего по двору жука. Потом что-то щелкнуло у вас в голове, и вы обрушили на него гром небесный.

Вилфред поднес к лицу ослабевшую руку и тихо спросил:

– Как вы узнали, что шляпа была похожа на зеленого жука?

– А, вы об этом, – по лицу Брауна скользнула тень улыбки. – Обычный здравый смысл. Но слушайте дальше. Я сказал, что мне все известно, но об этом больше не узнает никто. Я сохраню эту тайну, как тайну исповеди. Если вы спросите, почему я поступаю так, я отвечу, что на то есть много причин, и среди них к вам имеет отношение лишь одна. Я оставляю вам решать, как поступать дальше, потому что вы еще не испорчены окончательно, не превратились в обычного убийцу. Вы не стали перекладывать вину на кузнеца, когда появилась такая возможность, или на его жену, когда стало возможным это. Вы попытались приписать злодеяние умственно отсталому, поскольку знали, что он от этого не пострадает. Я ведь и занимаюсь своим делом, чтобы замечать подобные проблески в преступниках. А теперь давайте спустимся вниз и идите своей дорогой. Вы свободны, как ветер. Я сказал свое последнее слово.

Не произнеся больше ни слова, они спустились по винтовой лестнице и вышли на яркий свет рядом с кузницей. Вилфред осторожно отпер деревянную калитку, подошел к инспектору и сказал:

– Я хочу признаться. Брата убил я.