Читать книгу Состояние сохранности - Глеб Пудов - Страница 9

…В ту пору я находился в бригаде музейных рабочих. Нас часто называли «мальчиками», хотя несколько человек имели внуков. Народ очень разный. Например, Антон, который считал себя философом, презирающим бренные ценности (в этом он был прав – зарплаты у нас были совершенно детские). Он почти не общался на серьёзные темы, ловко вкручивал в речь латинские афоризмы, часто ехидничал по поводу отечественного правительства и государства. Он мог не выйти на работу, потому что «не имел причины для этого», курил большую трубку, и в целом, кажется, вёл асоциальный образ жизни.

Был также некий Александр, выпускник художественного училища, который полагал, что он – живописец. Работу в музее он называл необходимым злом, то есть простой добычей еды в трудные времена, когда не было заказов. Но заказов, судя по всему, не бывало никогда. Поэтому Александр дома пил водку, а на работе нехотя смотрел телевизор или спал. Он был у нас кем-то вроде главного. В мой первый рабочий день он устроил мне экзамен по истории немецкой фахверковой архитектуры, по прошествии которого заявил, что я знаю недостаточно, и привычно включил телевизор.

Вспоминается также странный мужчина по имени Владимир, реставратор, за пьянство пониженный в чине. Владимир где-то всеми правдами и неправдами находил подработку, приносил полотна в мастерскую и оставлял их на видных местах. Заказчики годами не могли найти его и свои работы. Иногда они звонили в музей и грозили физической расправой. Но Владимир был невозмутим. Человек он был добрый, хотя немного хитрый и грубоватый. Любил, козыряя званием сотрудника известного музея, добиваться благосклонности глупых молодых женщин.

И, наконец, надо упомянуть Серёжу. Если кто был чемпионом по глупости, то это он. Глупость его была поистине беспредельна. Она наполняла своим благоуханным ароматом всё его существо. Дело даже не в том, что он не умел связывать причины и следствия или находить решение среди нескольких возможных, – он пребывал в своём мире. Последний весьма отличался от реальности. Серёжа не знал значения многих слов родного языка, поэтому употреблял их согласно своему разумению, что часто приводило к очаровательным казусам или к совсем уж непристойным ситуациям, безобидным лишь в мужской компании. Например, однажды, желая пригрозить коллеге за потерянный инструмент, он заявил во всеуслышание (далее – цитата):

– Я тебе в следующий раз минет сделаю!!

Ответом на это заявление был громоподобный хохот всего нашего мужского коллектива, от которого чуть слышно задребезжали стёкла в рамах.

Но оставим милого Серёжу в его мире, где он, вероятно, пребывает до сих пор, и вернёмся к нашей истории.

Владимир, как я сказал выше, оставлял живописные полотна в разных местах нашей мастерской, причём иногда они совершенно загромождали проход. Товарищи часто упрекали его за это, но он не предпринимал ровным счетом ничего. Вероятно, он тоже жил в своём мире.

В один из прекрасных дней нас по телефону вызвали на срочные работы в залах музея. Коллектив очнулся от сна и бодро двинулся к месту активной деятельности. Я же, зачитавшись в углу какой-то научной «ересью», не слышал всеобщего радостного возбуждения («Вот оно! Началось!»), и очнулся лишь тогда, когда всё вокруг стихло. Поняв, что рискую что-то пропустить, я захлопнул книгу и побежал за родным коллективом. Но процесс захлопывания книги совершенно исключил процесс смотрения под ноги, поэтому я налетел на оставленный Владимиром мольберт и картину на нём. Результатом столкновения было то, что я оказался на произведении искусства, а точнее, на полотне одного весьма известного художника какого-то пыльного столетия. Пальцами я упирался в глаз смелого коня, а носом – в соломенную крышу дома.

Ужасу моему не было предела!..

Перспектива всю жизнь посвятить выплате стоимости этого полотна встала передо мной во весь рост. Я медленно поднялся с живописи, посмотрел на неё. Так и есть: следы моих пальцев на коне и на доме…

Что же делать?

Не найдя героического решения, я поплёлся к коллегам, и присоединился к работе, стараясь не смотреть на Владимира. Работы наши неожиданно затянулись, и мы разошлись по домам только вечером, почти не заглядывая в мастерскую.

Я не спал всю ночь, нервно пил чай и думал, что предпринять. В конце концов, решил подойти к реставратору и во всём признаться: пусть убивает, как хочет.

Утром я очень нехотя шёл на работу: любовался на старинные дома, кормил уток на речке, помогал бабушке перейти через дорогу, снимал кошку с дерева, спасал воробьёв от спасённой кошки… Душа, вероятно, напоследок хотела сделать как можно больше добрых дел, чтоб было с чем являться на небеса.

Однако пришёл я вовремя. Медленно открыл дверь в мастерскую, вошёл. Полотна не было! Ещё вчера оно стояло на проходе (я, разумеется, поставил его на прежнее место), а теперь там находился лишь грустный мольберт, своим скелетом закрывающий почти всё небо в окне. Владимир преспокойно наливал кофе, и, судя по всему, вовсе не собирался меня убивать.

– А где же картина? Что вы с ней сделали? – спросил я дрожащим голосом. Реставратор удивлённо взглянул на меня, отпил кофе, и сказал:

– Да ничего особенного. Покрыл лаком и вернул заказчику.

Далее я, по понятным причинам, решил не расспрашивать.

Через много лет я прочитал в одном серьёзном исследовании, что следы пальцев на полотне знаменитого художника N – это свидетельство его бешеного темперамента, «творческого горения», почти экстаза, в котором он создавал свой шедевр. Полотно по своей монументальности сравнивалось с творениями русских зодчих, на которых тоже иногда видны следы пальцев.

Таким образом, сам того не желая, я оставил след в искусстве.