Читать книгу Одиссея. Древнегреческий эпос в пересказе Сергея Носова - Гомер - Страница 12

Остров Огигия. Нимфа Калипсо

Одиссей, почему ты пренебрегаешь бессмертием? Живи со мной, и бессмертие настигнет тебя – будешь, как я. Хочешь тайну? Бессмертие заразно.

Одиссей, я счастлива рядом с тобой. Но счастье моё омрачено печалью: я тебе не нужна. Почему, Одиссей?

Одиссей, перестань смотреть в даль моря. Ничего нового там не увидишь. Перестань тосковать по отчизне. Забудь Пенелопу. Прошло девятнадцать лет, как ты покинул Итаку! Ты уверен, что она жива? Ты думаешь, она не изменилась? Ты уверен, что узнаешь её, если боги вам пошлют встречу? Просто ты ко мне привык, Одиссей, к моей вечной молодости, к неизменчивости моей красоты, но с другими не так: ты со мною забыл, Одиссей, что смертным, особенно женщинам, свойственно быстро стареть.

Или ты просто свихнулся?

…Одиссей, у меня, кроме тебя, никого нет. Только служанки… Семь лет, проведённых с тобой, для меня одно мгновение. Ты хочешь меня обречь на вечность одиночества?

Гермес, посланник Зевса, явил себя на острове нимфы Калипсо.

Нимфа не обрадовалась Гермесу, ничего хорошего его посещение не предвещало.

Гермес передал волю богов (отнюдь не Посейдона, однако), а воля была такова: Одиссей, претерпевший невзгоды, должен быть отпущен.

Нимфа Калипсо попыталась было объяснить Гермесу, что страдания Одиссея все в прошлом, что не будет ему нигде лучше, чем здесь. Разве не она семь лет назад спасла Одиссея, выброшенного волной на скалы? Разве не она выходила его, полюбила? Да и может ли она его отпустить одного – без гребцов, без корабля? Разве остров не принадлежит ему, как и ей самой?

А что Гермес? Он лишь гонец, ничего не решает.

Мог бы Гермес потом так рассказать.

…Было такое, однажды я уже помогал Одиссею, обстоятельства те же: одинокая женщина, ласковый плен. Случилось это лет восемь назад, но не нам, богам, годы считать, могу ошибиться. Вот я бессмертный, выгляжу даже, пожалуй, младше его, а говорят, он мой правнук. Может быть. Не помню. Что-то было у нас с его юной прабабкой… Короче, явился я ему на пути, когда он шёл к чародейке Кирке, а та имела обыкновение всех мужчин превращать в свиней, вот я и дал ему корешок-травку, противоядие. В свинью она его не смогла превратить, но сделала любовником – на год. Быть любовником ослепительно красивой волшебницы все же лучше, чем хрюкать свиньей, не так ли? Везёт ему на таких женщин. Но во всём следует блюсти меру. Нимфа Калипсо счёт годам потеряла. Семь лет любовных утех с Одиссеем – это уже чересчур, воля богов: нимфа Калипсо должна освободить Одиссея. Моё дело простое. Всему свои сроки. Сам-то он сидит на скале, на море смотрит, плачет. Это у него хорошо получается – фигурой страдания сумел разжалобить нас на Олимпе. Признаюсь, несчастье его, думал я, тяжелее. В этот раз я с ним не намерен встречаться. Нимфа отпустит его, про меня вряд ли скажет. Сделает вид, что сама. Ладно, пускай. Их личное дело.

Воля Зевса непреклонна, и Гермес её передал. Надел свои летучие сандалии и был таков. А ты горюй, нимфа Калипсо.

Опечалилась Калипсо, а делать нечего. Знать, глубока тоска Одиссея. Это ж надо так по родине и жене истосковаться, что даже богам захотелось ему помочь!

…Одиссей, ты этого желал, да? Я тебя отпускаю. Построишь плот – обеспечу съестным и попутным ветром. И отправляйся.

Одиссей не поверил. Решил, что тут какой-то подвох. Как это поплыть на утлом плоту одному в открытое море? Уж не смерти ли его захотела?

И тогда нимфа Калипсо не чем-нибудь, а небом, землёй и водами Стикса (страшнее не бывает клятвы) поклялась Одиссею, что нет никакого здесь губительного подвоха.

Я тебя не держу, Одиссей, ты свободен.

В прохладном гроте они вкусили разных яств: пищу для смертных она сама перед ним разложила, ей же, богине, принесли служанки, чем питаются боги – амброзию и нектар – еду и напиток, дающие молодость и бессмертие.

…Просто ты не знаешь, какие тебя ещё ждут невзгоды. Знал бы – навсегда бы остался со мной. Мы бы не старились, нам бы принадлежала вечность. А что Пенелопа? Разве смертная может хоть в чём-то сравниться со мной?

Прекрасная богиня, ты и красотой, и умом превосходишь её, смертную, но как мне объяснить… я сам не знаю…

Хитроумный Одиссей, тебя не зря называют богоподобным. Я бы дала тебе глоток нектара, но поздно теперь, ты сам делаешь выбор. Жаль, что ты забудешь меня – у людей короткая память. А я буду помнить тебя целую вечность, мне не забыть.

И когда сумрак спустился на остров, в дальнем закутке грота всю эту ночь они любили друг друга, богиня и смертный, и было им так, как прежде не было.

Показала ему часть леса, где можно вырубить лучшие стволы для плота. Дала топор.

Четыре дня Одиссей строил плот. Рубил деревья, обтёсывал брёвна, закреплял их по всем законам плотостроения; соорудил палубу, обшил борта досками, поставил мачту, приладил к ней рею, установил руль. Плот его походил на корабль.

Калипсо дала ему полотно, из которого получился прекрасный парус.

Приготовила ему припасов надолго. Два меха брал он с собой – один с вином, другой с пресной водой.

На прощание омыла его в мраморной ванне, поливая водой из кувшина. Дала ему новое платье в дорогу.

А потом Калипсо, стоя на берегу, долго всматривалась в морскую даль, где исчезал парус, как прежде глядел Одиссей в даль моря, тоскуя по своей Итаке.

Посейдон наказывает

Семнадцать дней не знал забот Одиссей, умело управляя рулём: попутный ветер, посланный нимфой Калипсо, помогал ему беспрерывно, а по ночам подсказывала путь никогда не заходящая за окоём Большая Медведица (Калипсо велела держать её по левую руку).

На восемнадцатый день увидел Одиссей скалистый берег.

Чуть-чуть не успел. Надо же было тому случиться, чтобы Посейдон в это время возвращался от эфиопов – скакал над морем на своей колеснице. Семь лет он не вспоминал об Одиссее, отлучённом от паруса. А тут, представьте, опять – этот дерзкий ахеец, ослепивший сына его, циклопа, как ни в чём не бывало переплывает море с ветром попутным. И почти доплыл до земли! Что ли, боги ему помогают? Догадался Посейдон: пока отлучался он в края эфиопов, боги затеяли заговор против него, чтобы помочь Одиссею. Великий гнев обуял Посейдона. Схватил он трезубец и стал им размахивать и мешать – путать ветры, возбуждать море до самого дна.

Что тут началось!..

Эвр, Нот, Зефир, Борей – все они, дующие с разных сторон, перемешались…

Горе мне, Одиссею, нелепа смерть моя. И вспомнил он героев, погибших под Троей, вот чему сейчас позавидовал Одиссей – их славной гибели в тяжёлом бою, их погребению с почётом. Отчего он остался тогда невредим – под грозным дождём стрел и копий? Для того только, чтобы бесславно погибнуть в морской пучине на радость прожорливым рыбам?

Мачту сломало. Не удержав руль, он оказался в воде. Отяжелевшая одежда, что подарила Калипсо, мешала плыть. Он сумел догнать плот, из последних сил вскарабкался на него.

Тут, помимо Посейдона, другие боги стали его примечать.

Первой явила себя Левкотея. Когда-то была она смертной (как Одиссей), но добровольную смерть её не приняло море, и стала она божеством. Так вот бывает: смерти хотела, а стала бессмертной. Теперь она тем помогает, кто терпит в море крушение.

Одиссей увидел морскую птицу у себя на плоту, на чайку похожую, что умеет нырять глубоко, – так это она была, Левкотея. Богиня-нырок.

Одиссей, скинь дорогие одежды, возьми моё покрывало, оно спасёт тебя, не даст тебе утонуть. Только оставь этот плот, сейчас он тебе не поможет. Эти брёвна могут тебя погубить. А покрывало – спасёт. Оно нетленное, вечное, неистребимое, достигнешь земли – верни, брось в море обратно и сразу же отвернись, больше нельзя смотреть, что дальше случится.

Страшно покидать Одиссею убежище – даже с волшебным покрывалом. Да тут такая волна низверглась на плот, что вмиг разбросала все брёвна, Одиссей за одно бревно всё ж сумел ухватиться, животом навалился, ногу занёс, как-то вскарабкался, сел верхом и поспешно избавился от одежды, что подарила Калипсо, – и, набросив покрывало на грудь, тут же кинулся с ним в морскую пучину.

Посейдон остался доволен. Посмотрев на барахтающегося Одиссея, сказал он: «Так и надо тебе. Получай!» И умчался прочь на своей колеснице.

Сразу же вмешалась Афина.

Укротила ветры своим повелением все, кроме Борея, задала волнам направление прямо – одно, да так чтобы волны по этому ветру перед Одиссеем отчасти утешились, тогда как по бокам продолжали вздыматься горами.

И всё равно по высоким волнам бросало несчастного Одиссея два дня и две ночи.

Наконец дивная Эос, богиня зари, возвестила начало третьего дня внезапным безветрием. С высоты гладкой волны увидел Одиссей долгожданную землю. Радость, переполнившая его, скоро сменилась ужасом: берег был скалистым, без единой заводи – понял Одиссей, что суждено ему разбиться об утёс.

Вот бросает волна на скалу Одиссея – не за что ухватиться ему на отвесной стене; падает вниз Одиссей, в пенящуюся пучину, оставляя на камне кожу своих ладоней.

Но Афина не позволяет ему захлебнуться, вселяет твёрдость в сердце его, сил даёт ему плыть вдоль крутого берега, пока не расступятся скалы. Увидел заводь вдруг Одиссей, здесь впадает в море река, образуя долину. Целовал он землю, оказавшись на суше. С благодарностью пустил по реке он спасительное покрывало, поплыло оно в море к Левкотее, но не видел этого Одиссей – отвернулся, побрёл вдоль реки, спотыкаясь.

Только и сумел дойти до куста – рухнул под ним и в листьях сухих закопался. Крепкий сон на него ниспослала Афина Паллада.

Навсикая. Царь Алкиной

Это был остров феаков. Ими правил царь Алкиной.

Превосходными мореходами слывут феаки, смело уходят они далеко в море. Говорят, нет на свете лучше них мореходов. В это трудно поверить, но обходятся они без руля. Корабли их послушны одной только мысли пловцов, лишь бы мысль впередсмотрящего была о конечной цели.

Но не всякий чужеземец будет для них желанным гостем – кто знает, какими ветрами его сюда принесло, кто знает, нет ли на нём проклятия?

Голым проснуться под кустом на чужом берегу… хуже трудно представить – горе, горе тебе, чужак!

Что скажет Афина? Как ей помочь Одиссею?

Многоходовым решением труднейшей задачи могла бы гордиться Афина Паллада.

Условие таково.

Дано. – Царь Алкиной. Его способность вернуть Одиссея на родину (исключительная – больше никому не под силу это).

Требуется. – Как-то их познакомить, как-то свести, что не просто, когда один из них повелитель, а другой какой-то чужак без одежды.

Должен прекрасным быть вид Одиссея.

Голого, однако, даже не назовёшь оборванцем. Лежит он сейчас под кустом весь в синяках и ссадинах, о скалы побитый, и сон его хоть и целебен, едва Одиссей похож на живого. Напомним: феаки недолюбливают чужеземцев.

А вот решение. – Кто-то должен дать Одиссею одежду. Хорошо бы это исполнила сама Навсикая, дочь царя, – она бы и подсказала ему, куда дальше пойти, и предостерегла бы от ложных и опасных ходов.

Афина все ходы наперёд просчитала. Начать с того, что у Навсикаи была подруга – дочь морехода Диманта. Этот Димант, несомненно, был мореходом достойным, но память о нём лишь то сохранило, что безымянная дочь его (имя её забыто) прочно дружила с царевной. Вот и задумала Афина в образе этой подруги, мореходовой дочки, проникнуть в сон Навсикаи. По своей многосложной затее явилась богиня (дуновению ветра подобно) в прохладную спальню царевны: Навсикая, а по бокам две служанки её, предавалась крепкому сну, немногим уступавшему по глубине тогдашнему сну Одиссея. Стала Афина в облике её подруги стыдить сновидицу: дескать, скоро тебе замуж – по знатности рода твоего, представляешь, какой тебе полагается муж? – но какая же ты неряха! – давно не стирала одежду! Сколько её накопилось!..