Читать книгу Вопрос крови - Горос - Страница 2

Каково рассуждать о смысле жизни, сидя в подвале? Согласитесь, совершенно не то, что развалившись на диване! А если подвал и есть теперь вся твоя жизнь?

В светлом шаре плафона бился мотылек. По потолку металась его увеличенная в сотни раз чудовищная тень. Раскаленная лампа жгла крылья, невидимые стенки крепко держали в пылающем плену. Что ты там делаешь? Твоя стихия – тьма! Да, тьма, но ты не можешь иначе, ведь рожден с мечтой о свете! А теперь этот свет медленно убивает тебя, чтобы очередное обугленное тельце упало туда, где чернеет пятно из останков тысяч тех, кто сгорел до тебя…

Я дотянулся до лампы, приподнял плафон. Мотылек выпорхнул и растворился во мраке. Но едва плафон вернулся на место, тот снова ударился о яркий шар, ища путь внутрь.

Мой взгляд снова уперся в потолок. Тот напомнил мне карту причудливого острова: посреди серо-бетонного моря чернело окаймленное ржавой береговой линией пятно, поросшее темно-зеленым лесом мохнатой плесени. Время от времени посреди этого острова набухала капля и срывалась в простирающуюся у моих ног коричневую лужу, и по подвалу разносился пещерный всплеск.

Поверхность грязной лужи – отвратительное зеркало, но и оно не смогло солгать. «Во что я превратился?» – думал я, рассматривая свое дрожащее в воде отражение. Волосы свисали на лоб русыми сосульками, голод ввалил щеки, а из-за бессонницы под глазами надулись мешки. Разве тут заснешь?! На когда-то белой футболке красовался черно-рыжий сюрреализм. Я закусил губу, чтобы не разрыдаться.

Сидя на ящике в грязном подвале, я все больше осознавал, что и завтра будет ящик, и завтра подвал. Теперь всегда будет так! Нет выхода! Есть выход из подвала. Но, как обычно, на время…

Взгляд снова скользнул туда, где в конце лабиринта бетонных перегородок сиял маленький прямоугольник. Солнце все еще тянуло из окошек щупальца-лучи, висящие во мраке пыльными столбами. Но, к счастью, уже смеркалось.

Мое одиночество нарушила возникшая из мрака женщина.

– Развели тут бомжатник, – проворчала она, бросив на меня презрительный взгляд, и принялась ковырять ключом в замке кладовки. – Шел бы ты отсюда, пока милицию не вызвала!

Я спрыгнул с ящика, и ноги понесли меня к выходу.

Мотылек забрался в плафон и сгорел.

Безумный от голода и злой на судьбу, я выбрался в город. Холодная пасть подвала дала пинка на волю, прикрепив напоследок запах грязи и сырости. Женщина была права – выглядел я не краше бомжа. Да стоило заглянуть в глаза прохожих: в них отражалась вся моя долгая ночь. Люди глядели на меня с таким превосходством и презрением, что я сам невольно сторонился. Они же готовы были перебежать на другой конец улицы, лишь бы не пройти рядом со мной. Зато толпы мажорных подростков, наоборот, специально шли навстречу. Они даже могли протянуть руку, правда, сжатую в кулак. Хотя кулак тут ни при чем, ведь такие, как я, – разминка для ног.

Заметив, что группа парней идет следом, я перешел на другую сторону дороги. Те перешли тоже. Трое средних габаритов с кровожадными улыбками на пьяных физиономиях. Я прибавил шаг, оглядываясь в тени, а за ближайшим углом рванул, насколько хватало сил. Остановился, пробежав несколько кварталов. Отстали. Что дальше?

Я стоял, словно на арене, посреди опустевшей с приходом сумерек детской площадки. Запертая со всех сторон пятиэтажками, она походила на огромную коробку с крышкой из звездного неба. Дома вокруг насмехались надо мной желтыми квадратами окон. Особенно раздражали те, в которых будто специально забыли прикрыть шторы. В них люди демонстрировали сюжеты повседневной жизни: садились ужинать, ложились спать, воспитывали детей, поучая какими не надо быть… «Не будьте дети такими, как тот дядя, что заглядывает по ночам в людские окна!» Окна людей!

Прикинув, куда пойти, я понял, что некуда. А осмотревшись по сторонам, увидел свое будущее – темную пасть подвала. Холодным ветром налетел довольно рано остывший сентябрь. Ветер насквозь пробил футболку. Живот пробурчал, напомнив о завтрашнем дне. «Сегодня уж как-нибудь протяну. Главное, чтобы не ноги…»

– Молодой человек, можно с вами познакомиться?

Я обернулся. Взгляд скользнул по девушке. Перехватив его, та ответила какой-то натянуто-злобной улыбкой.

– Нет. – Я спрыгнул с качелей и пошел прочь.

– Почему? – Она догнала меня. – Только не говори, что у тебя есть девушка и все такое… Она же тебе по-любому наскучила. А я, может быть, хочу отдохнуть от своего парня.

– У меня нет никого!

– Да ну? Такой симпатичный – и нет девушки? Никогда не поверю…

– А вот так! – Я остановился и посмотрел на нее в упор. – У меня вообще никого нет! Понятно?

Опять в ответ та же злобная улыбка. Мне даже показалось, что она иначе не умеет. К тому же я отметил, что улыбка весьма гармонирует с ее внешностью: в орнаменте длинных черных волос ее лицо выглядело поразительно белым, настолько, что вспомнились бледные дамы эпохи корсетов. Правда, те не красили губы черным и не подводили так сильно глаза. Хотя подобный макияж придавал чертам девушки какую-то дьявольскую привлекательность. Было ясно, что она всячески подчеркивает этот мрачный имидж: на черной джинсовке красовалось несколько металлических клепок, с футболки смотрел окровавленный монстр, на обтягивающих ноги темных джинсах зияли аккуратно прорезанные дырочки, и дополняли все это проклепанный пояс и такой же колючий напульсник на запястье. В принципе в ее возрасте подобный эпатаж нормален – даже в полумраке я оценил ее лет на шестнадцать-семнадцать. Хотя, возможно, она выглядела так молодо из-за роста, ведь ее макушка едва достигала моего подбородка.

– Меня Марта зовут, – сказала она. – И, если честно, у меня теперь тоже никого нет.

Повисла пауза, во время которой я напряженно думал о том, что, быть может, сама судьба дает мне шанс. Единственный шанс вспомнить природные инстинкты. «Надо же как-то жить дальше!..»

– Проводишь меня? – самоуверенно спросила она.

Я кивнул, и мы пошли в безразличном для меня направлении.

Город вокруг сверкал фейерверком: витрины, машины, фонари… В детстве у меня в альбоме хранилось фото ночного города, сделанное с самолета. Я еще тогда подумал, что современные люди способны конкурировать с небом. Если взглянуть с высоты, их ночная вселенная усыпана миллионами разноцветных звезд, по их выложенным фонарями Млечным Путям бесконечно движутся тысячи огней-фар, а в центрах галактик-городов сияют настоящие неоновые туманности… В моем альбоме это была единственная ночная фотография. Я редко восхищался ночью. На остальных снимках был только день, день, день…

Воспоминание о детстве тут же вернуло меня в настоящее. Я вспомнил, как выгляжу, и снова навалилась депрессия. Марта это заметила.

– Тебя как зовут? – спросила она, пристально меня рассматривая.

– Шут, – подумав, ответил я.

– Странное имя.

– Это не имя. Это – судьба!

– А есть у тебя нормальное, человеческое имя? – Снова эта злобная усмешка.

– Нет. – Разговор начал меня бесить. – Теперь нет.

– Шут так Шут… – Марта пожала плечами.

Свернув с центральной улицы в переулок, мы погрузились во мрак. Асфальт сменился разбитой грунтовкой. Вместо многоэтажек теперь по обе стороны лишенной освещения дороги тянулись черные силуэты небольших домиков. В темноте небо обрело какой-то не городской объем, засверкав в тысячи раз большим количеством звезд. Этакий провал из города в глубинку. Мне стало легче. Может, оттого что тьма скрывала мой непотребный вид?

У одной из калиток Марта остановилась.

– Здесь я живу, – сообщила она. – Спасибо, что составил компанию.

И снова повисла пауза, заставившая меня вспомнить, кто я.

«Лучшего момента просто придумать нельзя!»

Взгляд скользнул по сторонам – никого! Сердце бешено забилось. Я ощутил себя маньяком, который вот-вот совершит преступление, и от этого решимость окончательно покинула меня.

«Не хватать же ее и, разорвав футболку, впиваться зубами в артерию?.. Так бывает только в кино. А как на самом деле?»

Такой исход казался по меньшей мере глупым.

«Да и где искать-то ее, эту самую артерию?..»

– Ты так смотришь на меня… – нарушила молчание Марта. – У меня аж кровь стынет.

При слове «кровь» меня пробил озноб. Марта, видимо, это заметила.

– Прохладно-то как. Слушай, а может, ко мне зайдем, чаю попьем? Кстати, я одна живу…

Предложение ввело меня еще в больший ступор. Судьба словно толкала: «Давай же, действуй!» – а я стоял и ломался, как девочка во время первого свидания. Марта между тем мне начала даже нравиться, и я уже с трудом представлял, как смогу ее укусить.

– И что-то комары-кровопийцы кусаются, – словно нарочно, сказала она, звонко хлопнув ладошкой по шее. Там осталось бордовое пятнышко, как от укола.

Я наконец решился и сделал к ней осторожный шаг. Марта не шелохнулась, лишь продолжала улыбаться, глядя мне в глаза. Я несколько неуверенно провел ладонью по ее волосам, наклонился к обнаженной шее. Ноздри защекотал сладковатый запах духов, кровь застучала в висках.

«Ну, давай же! Решайся!»

Я облизал пересохшие губы, соображая, куда именно нужно кусать… И вдруг Марта прильнула ко мне, обвила руками мою шею и, став на носочки, прошептала мне в ухо:

– Шут, я знаю, кто ты!

Домик за калиткой оказался настолько крохотным, что больше походил на летнюю кухню. У забора я заметил будку, но собаки там не оказалось. Мы прошли к крыльцу по выложенной кирпичом дорожке мимо закрытого ставнями единственного окна. Марта нащупала лампочку, зажегся тусклый свет.

– Проходи, не стесняйся, – сказала она, сняв огромный навесной замок и распахнув дверь.

Я шагнул в заваленные всякой всячиной сени. Марта задержалась на улице: обвела подозрительным взглядом чернеющие на фоне неба кусты, погасила свет и лишь после этого вошла в дом.

Внутри ее жилище оказалось даже меньше, чем представлялось снаружи. В нем была одна-единственная комната, разделенная пополам русской печкой, почему-то выкрашенной в черный цвет. В одной половине комнаты от стены до стены раскинулась заправленная бордовым бархатным покрывалом кровать, в другой – у окна пристроился заваленный посудой стол, покрытый темно-коричневой скатертью. Вообще, из светлых вещей в доме оказался только холодильник. Черные шторы, черные обои, черная мебель, даже черная посуда. И ни одного зеркала! На стенах с плакатов скалились монстры: по большей части люди, изображающие вампиров. Марта явно старалась на них быть похожей.

– Холодильник хозяйский, – заявила Марта так, словно извинялась за его белизну. – Это съемная хата. Но скоро и отсюда придется сваливать.

Она села на табуретку, и на мне остановился пристальный взгляд – как-то исподлобья, на манер тех монстров с плакатов.

– Приятно повстречать себе подобного, когда тебя повсюду окружают лишь эти ничтожные существа, годные быть только пищей, – сказала она. – Увы, одиночество – судьба вампира!

Я робко присел на краешек кровати.

«Себе подобного, – мелькнуло в голове. – Знать бы, кто я на самом деле…»

– Как ты узнала, что я… – Я не смог подобрать слово. Термин «вампир» меня всегда бесил.

– Что ты один из нас? – закончила за меня Марта. – Мы всегда узнаем друг друга среди этого стада, называемого человечеством. Зов крови! Понимаешь? Нет, конечно, обычные люди видят в тебе простого парня… Но мы-то не люди! Видел бы ты себя со стороны, сам бы понял. Слушай, у тебя что-то вид такой… Да ты же голоден!

Я взглянул на нее с надеждой. Ведь я действительно не ел четверо суток.

– Но искать сейчас жертву…

– А есть хотя бы хлеб?

– Хлеб?! – удивилась Марта. Потом пожала плечами и с сомнением открыла холодильник. – Нет, хлеба не держим. Зато тут у хозяйки огурцы консервированные были. Будешь?

Я заметил на нижней полке пакет с морковью.

– Можно?

Вытащив одну морковку, я плеснул на нее водой из ковшика и откусил. Марта наблюдала за мной с явным удивлением.

– Когда долго нет крови, помогает, – не прекращая жевать, ответил я на ее растерянный взгляд. – Если честно, я никогда даже не пробовал человеческую кровь. Мама всегда говорила, что делать людям больно – плохо.

– Сразу видно, новичок, – с сочувствием покачала головой девушка.

– Я не новичок. Я таким родился.

– Ты таким что?!. – В глазах Марты возникли одновременно удивление и интерес.

– Я таким был всегда. Сколько себя помню. У меня была семья, куча братьев. Жили мы в Красновке – это поселок недалеко отсюда…

Воспоминание о доме сдавило сердце. Я почувствовал, что голос мой наполнила горечь, и отвернулся, чтобы Марта не увидела слез.

– Но как такое может быть? Я знаю, что укус вампира превращает человека…

– Я тоже. Читал. Был период, когда хотел понять, кто же я. Хоть мама и пыталась убедить меня, что я просто неизлечимо болен, а в остальном не отличаюсь от других людей. Может, отчасти она была права?.. Когда я спрашивал: «Мама, почему же все дразнят меня кровососом?» – она отвечала, что давным-давно, когда я только родился, один человек сказал глупость. Это был очень, очень плохой человек.

– Расскажи?!

– Да что рассказывать-то…

…Родился я в середине мая. Об этом дне я знаю лишь из рассказов братьев да матери. Говорят, отец устроил настоящий пир в мою честь. Посреди двора был накрыт длинный стол, но даже на нем не вмещалось огромное количество закуски и выпивки. Наш двор никогда не принимал столько гостей, как в тот раз, ведь отец, узнав, что у него родился я, был вне себя от счастья и созвал едва ли не весь поселок. Народу было столько, что стулья, посуду и закуску пришлось собирать с окрестных домов.

Поселок гулял, сыпал тостами в мою честь. Время от времени кто-нибудь да обязательно говорил, что, мол, Любане (так зовут мою маму) пора бы дочерей рожать, а она все сыновей да сыновей.

И вдруг подсаживается к моему отцу дед по фамилии Гулков и говорит:

– Ну, Петро, у тебя прям вурдалак родился!

– Ты че, дед, несешь? – обиделся тот.

– Да это я так, что-то вспомнилось… – Дед засмеялся и махнул рукой. – В народе ведь как говорят: «Седьмой сын у седьмого сына может родиться вурдалаком»… Ты ж тоже седьмым и младшеньким был?

Отец, конечно, тут же вспылил. Треснул кулаком по столу:

– Дед, тебя позвали? Выпить-закусить дали? Так вот сиди и молчи!

– Что ты, в самом-то деле? – сказала старику Гулкову наша соседка тетя Надя. – У человека праздник, а ты тут со своими упырями-вурдалаками.

– Ладно, пойду я. – Дед обижено поднялся. – Наливай на посошок!

Вот так из-за одной фразы на долгие годы была испорчена жизнь целой семье. Мама со мной еще лежала в больнице, а среди местных жителей уже расползся слух, что у Петра Савелова родился вампир. Сама понимаешь – поселок! Хуже испорченного телефона.

Ну а потом как назло нас не выписали из роддома. Мама пережила очень тяжелые роды, да и я родился очень болезненным и слабым. Врачи даже признались: в какой-то момент во время родов они решили, что я умер – просто перестал дышать. Но спустя секунды я вдруг снова заорал. Сказали, мол, в рубашке родился…

В первый же день у меня обнаружили болезнь. Моя кожа во многих местах оказалась неестественно красной, как будто обожженной. Врачи поначалу решили, что это просто аллергия. Но оказалось, что это реакция на ультрафиолет. То есть мне противопоказано было находиться под прямыми солнечными лучами. Каким образом об этом прознали люди – непонятно, но спустя пару дней по поселку уже болтали, что Любкин вампир боится света!

Нас все-таки выписали из больницы, так и не решив, как меня лечить. Просто поставили на учет и на всякий случай прописали кучу мазей. Каково же было удивление моей мамы, когда в родном поселке все знакомые встречали нас не поздравлениями, а нескрываемым любопытством и усмешками. Как оказалось, все эти дни обиженный дед Гулков подливал масла в огонь, рассказывая каждому встречному новые небылицы о вурдалаках. А когда отец пригрозил ему, еще и написал заявление в милицию, мол, Петр Савелов завел дома вампира, обещает натравить, так что следует принять меры. Над заявлением, конечно, лишь посмеялись, но в поселке «упыри» были главной темой разговоров.

– Избавились бы от него, пока не поздно, – сказала как-то, повстречав мою мать, тетя Вера Груздева, что жила на соседней улице. – Вон в детдом бы отдали, пусть с ним государство и нянчится.

У мамы аж слезы хлынули градом.

– Какой детдом? Что вы все прицепились к нашей семье? Оставьте вы нас в покое! У меня нормальный ребенок!

Однажды мама пожаловалась соседке тете Наде и, рыдая, обнажила грудь. Соски у нее оказались опухшими, с множеством ранок.

– Ой, нашла чего реветь, – махнула та рукой. – Мой Ванюха знаешь как хватал? Я аж на стенку лезла!

– Но у него уже зубки есть! – не переставала рыдать мама.

– Да ну, откуда? Мал он еще.

Тетя Надя наклонилась над кроваткой и заглянула мне в рот.

– Слушай, правда! А как такое может быть?

– Не знаю. Я это еще в больнице заметила.

Тетя Надя потом со слезами клялась, что никому об этом не рассказывала. Только мужу… В общем, поселку это – как дрова печи. Больше, видимо, в моей вампирской сущности никто не сомневался. На нашу семью стали смотреть в основном искоса, а некоторые и вовсе побаивались. Меня, понимаешь?! Я в те дни еще барахтался в пеленках, но люди поговаривали: «Ничего, вот подрастет, он себя еще покажет!»

– Это вас Бог покарал! – сказала как-то маме все та же тетка Верка. – Твой вон разворовал ползавода… А Господь-то, он все видит! Дети ответственны за грехи родителей!

Мама лишь промолчала. У нее уже не было сил спорить. Ей просто стало невыносимо горько. Ее Петр, то есть мой отец, всю жизнь честно проработал на одном и том же предприятии. И даже когда у завода настали черные дни и многие бросились на заработки, он остался. Говорил: «Завод нас столько лет кормил, а теперь я в трудную минуту его предам?» Да мама сама хороша. Однажды устроила ему скандал: «Семья голодает, детей куча, на заводе твоем ни черта не платят, а ты даже гвоздя унести не можешь. Другие вон тащат и живут!» Уж чего стоило отцу на такое решиться, но он все-таки попытался вынести и продать какой-то списанный двигатель. Попался еще на территории завода. Так он с тех пор себе зарок дал: лучше с голоду умереть, но жить честно. Несмотря на это, ему ту неудачную кражу долгие годы припоминали, причем даже те, кто сам воровал и до сих пор ворует, но не попадается.

– Ишь ты как заговорила – «Бог покарал!» – вступилась за маму тетя Надя. – Тебя он что-то не карает! Своих бы детей лучше воспитывала, чем других обсуждать. Один сын в тюрьме, а второй – наркоман конченый, из милиции не вылезает.

– Вовка не наркоман! – тут же всполошилась тетя Вера. – Было дело, попробовал разок… Но он бросил! А Сереженьку ни за что посадили. Его подставили!

У соседки на щеках заблестели слезы:

– Конечно, давайте, насмехайтесь над чужим горем!

– Ой, прости, Верунь, – принялась успокаивать ее тетя Надя. – Извини, сорвалось.

Обиды моей мамы мгновенно поблекли на фоне этих слез. Но тетя Вера, несмотря на извинения, повернулась и гордо ушла, словно не она первая начала оскорблять чужих детей.

– Слушай, Любань, а может, на вас просто порчу кто-то наслал? – сказала маме тетя Надя. – Доброжелателей-то вона сколько! Ты бы своего Ромку к бабке сводила. Говорят, баба Маня лечит.

Баба Маня жила в небольшом домике неподалеку от нашего. Ее одиночество скрашивали две кошки, которые, догадываясь, что они любимицы, свободно разгуливали даже по кухонному столу. По хозяйству старушке частенько помогали соседи – в надежде, что после смерти одинокая бабулька отблагодарит их, оставив в наследство трудолюбивым помощникам свою хибару. Баба Маня помирать не торопилась, зато соседской заботой пользовалась по полной – с ее огорода те не вылезали.

Мама пошла к местной знахарке одна, без меня. Баба Маня в тот момент сидела на крыльце и возилась со своими кошками. Она отщипывала от хлеба маленькие кусочки, обмазывала их сливочным маслом и протягивала своим любимицам. Те делали недовольные морды и с неохотой ели.

– Вот наглые. Только с рук и едят! – приговаривала их хозяйка.

– Здравствуйте, баб Мань, – окликнула ее мама.

– Здравствуй, Люба, – ответила та, мгновенно насупившись и не поднимая глаз. Это и понятно, если учесть репутацию нашей семьи.

Выслушав мамины объяснения и просьбы, баба Маня смерила ее немигающим взглядом и сказала:

– Твое дитя… Ты же его не крестила?

Мама покачала головой.

– Пока не окрестишь, лечить не буду! – вынесла старушка вердикт.

С тем мама и ушла.

Вопрос о крещении поставил маму в тупик. Дело в том, что, выслушивая все эти байки о вампирах, родители попросту побоялись нести меня в церковь. Кое-кто вообще ей сказал, что, если на меня плеснуть святой водой, я непременно вспыхну синим пламенем. Мама думала дня три, а потом решилась: «Вспыхнет… Ну что за чушь? У меня нормальный ребенок! Больной, но нормальный!»

В ближайшее воскресенье, когда на улице оказалось достаточно пасмурно, мама накинула на голову платок, завернула меня в плащ и отправилась в церковь. Она понесла меня под хлеставшим дождем, искренне надеясь, что к моменту нашего возвращения не успеет выглянуть солнце.

На крыльце церкви мама перекрестилась и вошла внутрь. Но с самого порога она, словно на стену, натолкнулась на пристальные взгляды. Ей вдруг показалось, что все смотрят только на нее, даже те, кто молится и ставит свечки. Отец Алексий, громогласно читавший псалтырь, тоже на миг замолчал, бросив в нашу сторону настороженный взгляд, но тут же продолжил как ни в чем не бывало. Вот плоды дурной славы!

– Гляди, гляди, – пронесся шепот под сводами. – Это ж надо? В храм-то Божий!..

В этот момент я вырвался из-под плаща и с испугом посмотрел по сторонам. Незнакомое место, куча чужих людей, да еще и все пялятся на меня… Конечно же, я начал орать и вырываться.

– Эко его, в святом-то месте! – краем уха услышала мама. И тут же, глотая слезы, выбежала на улицу.

На следующий день мама опять отправилась к бабе Мане. Но та категорично ответила:

– Окрестишь – приходи.

– Я же помощи прошу! Он же всего лишь ребенок! – рыдала мама.

Она беспомощно посмотрела по сторонам, и ее взгляд упал на висящую в красном углу икону, с которой печально взирал Иисус.

– Разве он вас не этому учит?

– Ты мне Господа сюда не трожь! – мгновенно завелась баба Маня. – Сама, небось, согрешила, вот тебя Бог-то и покарал!

Всю дорогу до дома мама рыдала.

– Ты свози его в Погорск, – посоветовала тетя Надя, когда мама рассказала о своем неудачном походе в храм. – Там, говорят, есть очень сильная бабка…

– Никуда я его больше не понесу, – ответила мама. – У меня нормальный ребенок! Больной, но нормальный! Если его болезни и есть какие-либо объяснения, то медицинские. И народные бредни тут ни при чем!

И слово мама сдержала. Больше мы по церквям, знахаркам и целителям не ходили…

Марта слушала молча, опустив голову на ладони.

– Ну а кровь, – тихо спросила она. – Тебе же нужна была кровь?

– Да, у меня были проблемы с кровью, – ответил я. – В принципе маме сказали об этом еще в роддоме. Поначалу она давала мне тертую морковку, а потом, когда мне стало не хватать, попробовала поить свиной кровью. Помогло. Полстакана в день – и все в порядке. За все эти годы другой крови я даже не пробовал.

– А что было дальше? Как ты жил с этим?

– Как жил?.. Нас тихо ненавидел весь поселок!

…Как я уже говорил, дурная слава распространилась на всю нашу семью. В первую очередь она, конечно же, коснулась братьев. Если в деревне что-нибудь пропадало, милиционер тут же приходил к нам, хотя ни один из нас в жизни б никогда ничего не украл. С нами считалось дурно водиться. Братья стали держаться вместе, их тут же окрестили «шайкой». Наш дом старались обходить стороной, хотя никто из нас никогда мухи не обидел. А уж когда брат Сашка в школе дал сдачи одному хмырю, который прилюдно оскорблял нашу маму… Как ты думаешь, кого посчитали во всем виновным?

Однажды другой мой брат, Вовка, вернулся из школы с расквашенным носом. Мама спросила, что случилось. Тот ответил, что во дворе школы пацаны дразнили его «кровососом». Когда же он попытался дать сдачи, отлупили портфелями.

– Завтра отец сходит в школу и разберется, – сказала мама.

– Не надо, – Вовка поджал губы, силясь не заплакать. – Мама, я его ненавижу! Это из-за него у нас все так плохо!

– Что ты такое говоришь? Нельзя же так! – Мама обняла его. – Он же твой братик, вы же родненькие! Вы ж друг за дружку должны…