Читать книгу Будущий король (не)желает познакомиться - Грета Раш - Страница 1

Мама умерла, когда мне было восемь. Я практически её не помню. В памяти намертво отпечатались лишь теплые, очень мягкие руки, которые поглаживали меня, будя по утру. И красивый чуть напевный глубокий голос, произносящий моё имя. В этом голосе всегда слышалась улыбка и безграничная доброта. Лица мамы я почему-то практически не запомнила, в сознании лишь периодически всплывает смутный, очень размытый, как будто глядишь через грязное, годами не мытое стекло, образ. А потому её внешность мне известна только благодаря одной единственной сохранившейся фотографии. Все остальные снимки мамы бабушка выбросила. На фото, которое мне удалось стащить из семейного альбома прежде, чем он в буквальном смысле полыхнул синим пламенем в камине, мама смотрит в камеру, чуть прищурив глаза, и весело смеется. Её волосы, взъерошенные ветром, падают на лицо и переливаются в солнечных лучах, отливая золотом. Она такая красивая и счастливая, что аж больно смотреть. Эта фотография была сделана папой за несколько дней до их свадьбы, в парке, куда они отправились на пикник. Иногда, когда я смотрю на неё, мне хочется плакать, но я изо всех сил стараюсь сдержать слезы. А еще мне грустно, что её нет рядом со мной. Но потом я подхожу к зеркалу и мне становится немного легче. Наверное, потому что, глядя на себя я вижу в своем отражении маму, с каждым годом становясь все больше и больше похожей на женщину с фотографии. И это меня утешает. Как будто, мамочка не умерла. Как будто, она всегда со мной. Как будто мы – одно целое.

Бабушка о маме говорить не любит. Она никогда не называет её по имени, а если и приходится упоминать в разговоре ту, которая родила её единственную внучку, то она обозначает маму, как «эта женщина». Например, «это случилось до того, как появилась эта женщина» или «так решила эта женщина». Говорится это всегда без стеснения и с очевидным раздражением, в присутствии бабушкиных подруг и знакомых. Не стесняется она и моего присутствия. А вот при отце бабушка никогда не упоминает маму. Знает, что отец церемониться не станет и просто выставит бабушку за дверь не только за обезличенное упоминание мамы, но даже за попытку подумать плохо о ней. А плохо о маме бабушка думает всегда, но на рожон не лезет и старается при отце вести себя достойно.

Отец любил маму больше жизни. И продолжает любить, как мне кажется. Но говорить о ней не может. Раньше мне казалось, что так он пытается забыть её, вычеркнуть из своей памяти и просто жить дальше. Теперь же я знаю – ему слишком больно. Слишком больно говорить о той, что была всем его миром, всей его жизнью и которую он не смог уберечь. Лишь однажды, когда мне было четырнадцать, папа подошел ко мне, обнял крепко-крепко, поцеловал в макушку и тихо, с невыносимой затаенной болью произнес:

– Твоя мама была для меня всем. И когда я потерял её – я потерял всё.

С тех пор, как мама умерла, отец практически поселился на работе. В какой-то степени, это даже принесло свои плоды. Фирма отца стала расти и вскоре превратилась в монополиста в своей сфере, а именно – в фармацевтике. Реклама препаратов, которые выпускает папина компания встречается едва ли не на каждом шагу. Продажи растут, как соответственно и доходы. Бабушка теперь отдыхает за границей по четыре раза за год. Я заканчиваю элитную школу для богатых наследников. А отец в свои тридцать семь выглядит на все пятьдесят. Его голова практически седая, на лице неизгладимый отпечаток безграничной усталости, а в глазах – грусть. Грусть, которая лишь усиливается, когда он смотрит на меня. И я знаю почему. То, что приносит мне облегчение, ему доставляет лишь боль. Ведь он смотрит на дочь, а видит – любимую женщину, прах которой однажды рассеял над морем. Так, как она того хотела. И иногда мне кажется, что его попытка заглушить боль работой является ничем иным как вялотекущим суицидом. Ему ведь даже прийти не куда, могилы нет. Вернее, есть статуя плачущего ангела, выполненная из белого мрамора и установленная на погосте. На пьедестале статуи выгравирована надпись латынью «Amor vinicit omnia», что в переводе означает «Любовь побеждает все». А ниже мамины инициалы и годы жизни. Все очень красиво, очень дорого и очень бессмысленно. Выбором и установкой памятника занимался отец, но сам пришел к нему лишь единожды. Пришел, посмотрел, положил к изножью ангела розовые пионы, которые так любила мама, и ушел не оглядываясь. Потому что в этом памятнике нет ничего от неё – ни её доброты, ни той безграничной любви ко всему живому, на которую была способна лишь она одна, ни тепла, которое исходило от неё. Лишь красивый и холодный камень. Грустный ангел, оплакивающий ту, которая была воплощением солнечного света при жизни.

За девять лет отец больше так ни разу на кладбище и не появился. Он платит деньги, чтобы за памятником ухаживали, заказывает регулярную доставку свежих цветов, но не более. А вот меня иногда словно тянет туда, олицетворяющему всё то, что так пугает большинство людей. И хотя я знаю, что там нет женщины, по которой мы с отцом скорбим в молчаливом одиночестве вот уже почти десяток лет, что-то меня все равно не отпускает. И я возвращаюсь к белому ангелу снова и снова. Может быть, потому что у настоящей скорби нет срока давности?

Вот и сегодня я снова прогуляла школу, чтобы отправиться на погост. Погода с утра не задалась. Дул пронизывающий, по-настоящему осенний ветер, небо было затянуто тяжелыми, похожими на грязную вату, тучами, которые висели так низко, словно вот-вот коснутся земли. Из-за отсутствия солнечного света мир выглядел сумрачно и тягостно. Когда я вышла из дома, на часах было только девять утра, а казалось, будто уже вечер.

Я потеплее запахнула пальто, натянула шарф до самого носа и быстренько нырнула в стоящую неподалеку с не заглушенным мотором поддержанную серебристую иномарку.

– Привет, – поприветствовал меня с переднего пассажирского сидения Тима. За рулем гордо восседал его старший брат Егор. Тима – мой друг, лучший и единственный. Мы подружились еще в младших классах, кода учительница посадила нас за одну парту. Она хотела как-то уравновесить мою деятельную и неугомонную натуру, пристроив под крыло спокойного, как буддистский монах и долговязого мальчишки. Помимо субтильной внешности и непоколебимого флегматизма, Тим обладал и другими хорошими качествами – он был чрезвычайно умен, практичен и рассудителен. Если он за что-то брался, то делал это очень хорошо и до конца. Или не делал вообще. А еще, он был отличным другом. Таким, с которым и в огонь, и в воду.

Он был единственным, кто поддержал меня после смерти мамы. Он был со мной в день похорон. Не побоялся прийти в крематорий, простоял несколько часов рядом, крепко держа за руку. Иногда, когда я думаю о Тиме, мне кажется, что его рука, сжимающая в тот день мою ладошку, была единственным, что не дало мне сойти с ума. С тех пор мы всегда вместе. Мы отлично дополняем друг друга. Я вношу в его жизнь приятное разнообразие и легкий оттенок сумасбродства, а он не дает мне окончательно оторваться от реальности и умеет вовремя притормозить все мои эмоционально-нестабильные порывы.

Из-за моего перехода в другую школу, на чем настояла бабушка, которая считала кощунством, что её внучка учится в «обычной» школе с «обычными» детьми, мы стали видеться реже. Но на наши отношения это не повлияло, мы по-прежнему оставались самыми близкими друг другу людьми. А потом отец придумал создать благотворительный фонд и учредил стипендию для талантливым детей, коим являлся Тима, а потому он стал первым, кто её получил. Он на два года раньше закончил школу и отправился в университет.

– Привет, – простучала зубами я, и потянулась к термосу, валяющемуся на заднем сидении. Тим знает, что его подруга жуткая мерзлячка, начинающая синеть сразу же, как только температура опускается ниже +10, а потому считает своим долгом с ноября по апрель обеспечивать меня горячим кофе.

– Паршиво выглядишь, – с доброй улыбкой заметил Тимофей, пока Егор аккуратно выруливал из узкого переулка. Права он получил совсем недавно, и водил хоть и достаточно уверенно, но очень осторожно.

– Чувствую себя еще хуже, – поделилась я, делая глоток обжигающего напитка.

– Может быть, пора завязывать? – мягко спросил друг.

– С кофе? – не поняла я. – Нет уж, это одна из немногих радостей в моей жизни. Пусть все так и остается.

– Я не про это, а про то, куда мы едем, – заметил Тим и покосился на брата. Егор всеми силами старался делать вид, что его здесь нет и внимательно следил за дорогой. Спустя пару минут молчания Тим произнес, старательно подбирая слова: – Может быть, тебе пора отпустить её?

Я отвернулась к окну, наблюдая за серой городской обыденностью, мелькающей за стеклом.

– Возможно, ты прав, – сдержанно ответила я через какое-то время. Тим не нарушал моё молчание, давая возможность подумать. – Пусть сегодня будет последний раз.

– Я уверен, ты справишься с этим, – попытался подбодрить меня друг. – Ты со всем справишься. И всё будет хорошо.

Я улыбнулась ему в зеркало заднего вида надеясь, что вышло достаточно убедительно. А еще надеясь, что мне удастся сдержать обещание. Может быть, мне действительно пора было двигаться дальше?

До кладбища мы добрались чуть больше сорока минут. Все это время слушали музыку, обменивались шутками и взаимными подколками. Я поведала ребятам о своих невыносимо заносчивых и патологически глупых одноклассниках, суть существования которых сводится к трате родительских денег. А Тим пересказал мне новости из своего университета и посвятил в некоторые подробности веселой университетской жизни. Наконец, вы вырулили с плотно забитых машинами городских улиц на объездную трассу и уже через пять минут подъехали к высоким кованным воротам.

Пообещав ребятам вернуться через полчаса, я, недовольно поеживаясь, выскользнула из салона и торопливо побрела ко входу.

Зайдя на территорию кладбища, сразу же свернула налево, приветственно кивнув местному сторожу, с которым мы изредка беседовали на различные отстраненные темы и который, кажется, видел меня чаще, чем собственных детей, увезенных бывшей женой в другой город, направилась прямо. Шагая по вымощенной камнем тропинке вдоль могил, я наслаждалась тишиной. Кого-то оно пугало – это свойственное погостам печальное затишья. Некоторые называют такую тишину могильной или мертвой тишиной. А мне всегда спокойно на кладбище, я никогда не боялась могил, не боялась мертвых. Я чувствовала себя здесь…умиротворенно. Шорох опавших листьев под ногами, карканье ворон, засевших на облысевших верхушках деревьев. И никому не надо улыбаться, ни перед кем не надо притворяться. Мёртвые – они все понимают. Они не осуждают.

Белый ангел находился в конце аллеи. Уже вскоре я увидела его макушку и зашагала быстрее. Я знала, что Тим будет ждать меня столько, сколько нужно, но все же не хотелось доставлять другу и его брату неудобства. Приблизившись к памятнику, я тут же ощутила, как какое-то нехорошее предчувствие кольнуло сердце. Что-то было не так, что-то было неправильно.

Подойдя еще ближе, я убрала с постамента засохшие цветы и положила новые, купленные по дороге. Прикоснулась пальцами к выгравированной в мраморе надписи, подняла голову, чтобы по обыкновению заглянуть плачущему ангелу в лицо и…обомлела. У стати, склонившей голову к раскрытым на уровне груди ладоням не было самого главного! Не было лица! На его месте имелась лишь гладкая отполированная до зеркального блеска поверхность. Как будто злой колдун взмахнул волшебной кистью и стер все человеческие очертания с того, что было лицом памятника.

– Что за…, – пробормотала я себе под нос, в ужасе отступая назад.

– Да, действительно, как-то мрачновато, – проговорили позади меня.

– Аааа! – заорала я, одновременно словно бешенный страус в один большой прыжок отскакивая в сторону, ожидая увидеть позади себя как минимум человека, как максимум – лавкрафтовское чудище из параллельного мира. Но…не увидела.

Не увидела ничего, кроме достаточно упитанного рыжего кота, глядящего на меня снизу-вверх своим одним глазом. Второе у животного отсутствовало, что с учетом хитрого выражения на усатой морде, наводило на ассоциации с пиратом. «Кот-пират, серьезно?» – спросила я у своей фантазии. Фантазия пожала плечами и удалилась за кулисы.

– Фух, – громко выдохнула я, хватаясь за вдруг разболевшийся бок.

– Ты чего разоралась? – спросил тот же голос.

– Да твою же мать! – взвизгнула я, вновь изобразив из себя приму-балерину, вот только сделать шпагат в прыжке не получилось. Правда, практически получилось на земле, потому что приземлилась я очень неудачно – на коленки попой кверху с разъезжающимися в разные стороны ногами.

– Долго скакать будешь? – насмешливо спросил голос, а я вскочила и завертелась на месте, пытаясь увидеть говорящего. – Ты чего пляшешь?

И вот в последних его словах мне поучилось нечто странное. Нечто несвойственное человеческой речи. Медленно повернувшись на месте, я внимательно посмотрела на все еще восседающего на усыпанной листьями земле кота.

– Ну, что смотришь? – проговорил голос в то время, как пасть кота зашевелилась. – Понравился? Я красавчик, да. Знаешь, сколько кошечек я по весне…

– Ты разговариваешь? – громко прошептала я. Зачем шептала – понятия не имею, может быть, боялась спугнуть свой собственный глюк?

– А ты не очень быстро соображаешь, да? – проговорил голос и одновременно с ним клыкастая пасть раскрылась и снова закрылась. А само животное склонило треугольную голову на бок, взглянув на меня…с сожалением. Докатилась, меня жалеет моя собственная галлюцинация, явившаяся мне в образе приблудного кладбищенского кота.

– Не надо на меня так смотреть, – ворчливо заявил кот, отреагировав, очевидно, на мои круглые перепуганные глаза. И, гордо задрав хвост, прошествовал мимо, чтобы легко вспрыгнуть на ограду соседней могилы. – Я настоящий, а у тебя – не поплыли мозги.

– Ага, – согласилась я и потянулась к лежащей на дорожке ветке.

– Эй, эй, эй! – завопил одноглазый и легко перескочил с оградки на надгробный камень, который она окружала по периметру. – Ты что это задумала?

– Задумала прогнать одно назойливое болтливое привидение, – пробормотала я и схватившись за палку зашвырнула её в кота, не особо целясь.

– Вот дура, – с обидой произнесло животной, пронаблюдав за пролетевшей над его головой корягой. – Я с ней поговорить пытаюсь, а она всякой гадостью швыряется.

– О чем ты со мной хочешь поговорить, если учесть, что тебя вообще не существует, – выгнула я бровь, пытаясь выглядеть скептически и при этом не свихнуться окончательно от осознания того, что я беседую с…ну, с одноглазым рыжим котом.

– Святые ёжики! – патетично воскликнул этот самый кот, переступив с лапки на лапку. И только в этот момент я заметила, что они у него чисто белые, словно одетые в носочки. А на макушке, между ушей просматриваются три отчетливых тигриных полоски. – Сколько тебе, дурынде, раз повторять? Я – настоящий! Настоящий живой кот! Вот, хочешь, можешь потрогать, только аккуратно.

И он выставил вперед ко мне свою мохнатую…попку.

– Только хвост не лапай! – предупредил кот, раздраженно дернув указанной частью себя.

– Да я и задницу твою лапать не стану! – решительно заявила я и для большей убедительности отступила на пару шагов назад.

– Фыыыыр! – с легкой обидой фыркнул кот. – Какая ты! Я к тебе всей душой, а ты!..

– Ты ко мне задом, – поправила я наглое животное. – И вообще, что тебе от меня надо?

Кот еще раз развернулся на месте, сел и внимательно уставился на меня. Так внимательно и так осознанно, что меня едва не передернуло. Ну, не смотрят так обычные коты!

– Давай, предположим, – я выделила интонацией последнее слово, – только предположим, что ты настоящий. Хотя это бред, но можно попытаться. Так вот, что тебе от меня надо?

– С чего ты решила, что мне от тебя что-то надо? – и кот раздраженно дернул хвостом.

– Ты со мной заговорил, – напомнила я. – Я тебя не звала, ты сам пришел на могилу моей матери и заговорил со мной. Поэтому я спрашиваю, что тебе от меня надо? Хотелось бы выяснить поскорее, потому что вся эту ситуация меня сильно напрягает. Знаешь, разговаривать с котами – это не то, к чему я привыкла с детства.

– Я не знал, что это могила твоей матери, – дернул кот усами, словно принюхиваясь к чему-то. – И ты сама мне до фиолетовой лампочки. Меня сюда Милка отправила, сказала, проверить.

– Что проверить? И кто такая Милка? – я скрестила руки на груди, все еще не веря, что веду диалог с котом.

– Милка – это колдунья, на которую я работаю, – кот спрыгнул с оградки, деловито прошел мимо меня, направившись прямо к претерпевшей значительные изменения статуе. – Она сказала, что здесь, на кладбище, произошел несанкционированный всплеск магии. И отправила проверить.

Я икнула.

– Мало мне говорящих блохастых, так, теперь еще и колдуньи, – проворчала я, обращаясь к самой себе.

– У меня нет блох, – заявил кот и принялся обнюхивать памятник. – Пахнет, – он задумался на несколько мгновений, слегка причмокивая, словно пробуя запах на вкус, – artemísia absínthium.

– А для тех, кто не учил в школе латынь, можешь пояснить? – попросила я, мысленно поразившись тому, какие нынче образованные коты пошли.

– Горькая полынь, – с неисчерпаемым самодовольством сообщил кот и двинулся вдоль постамента. – Так пахнет один ваш напиток – абсент.

– И что это значит? – заинтересовалась я, следя за действиями кота.

– Ну, не знаю, – мурлыкнув, протянул кот. – Абсент называют «зеленой феей» и «музой в бутылке». Его любили Бодлер, Золя, Уйальд.

– Так они вроде как умерли уже давно, – поделилась я с животным своими мыслями. – Или нет?

– Кто знает, – неопределенно ответил блохастый, скрываясь от моего взора за постаментом.

– Действительно, – закивала я, – у меня тут говорящие коты, колдуньи и ангелы, пахнущие абсентом. Возможно, я сегодня еще встречу парочку давно отошедших в мир иной писателей?

– Никогда не знаешь, что ждет за поворотом, – философски заметил кот, выруливая ко мне с другой стороны ангела. – Ну, я все понял. Идем.

– Куда? – спохватилась я, проследив взглядом как мохнатый, гордо задрав хитрую морду, величественно зашагал по аллее в ту сторону, откуда собственно и появился. Но едва услышав мой вопрос, кот замер, медленно оглянулся и смерил меня одни своим глазом. Да так, что я вновь почувствовала себя так же, как в кабинете директора школы, куда меня вызвали после драки с мальчиком. Это был очень красивый, еще достаточно молодой и невероятно строгий директор, при взгляде на которого у меня почему-то начинали подрагивать коленки. Я никого и никогда не боялась так, как боялась нашего директора. Я могла зашвырнуть баскетбольный мяч в лицо старшекласснику, из-за чего меня собственно и пригласили на разговор к школьному начальству, но вынести молчаливо-осуждающий взгляд этого привлекательного мужчины было выше моих сил.

– Сделай другое выражение лица, дорогуша, – вдруг ласково попросил кот, мгновенно растеряв ту порицающую суровость, с которой он смотрел на меня еще секунду назад. Совсем не по-кошачьи смотрел. – А то с таким только сено в поле жевать.

Я аж подавилась от эдакой наглости. Закашлялась, открыла рот, собираясь высказать все, что думаю, как кот, сокрушенно покачав головой, вынес новый вердикт:

– Нет, так еще хуже.

– Да кто ты такой вообще! – возмутилась я.

– Меня зовут Сократ, – представился кот таким галантным тоном, который был бы более уместным на высокородном дворцовом приеме, чем на старом кладбище, среди могил. В какой-то момент мне показалось, что он сейчас встанет на задние лапки и изящно поклонится.

– Сократ? – поперхнулась я от едва сдерживаемого смеха. – Как древнеримского философа?

– Древнегреческого, – небрежно фыркнул разозлившийся кот, отчего кончик его хвоста мелко задергался, и вновь устремился в глубь кладбища. – Ты в школе чем занималась?

– Препарированием блохастых в кабинете биологии, – рыкнула я и быстро зашагала следом за котом, от злости широко размахивая руками.

– Ух ты, весело, наверное, было, – не поддался на провокации Сократ, а в ответ на моё сдавленно шипение лишь самодовольно обернулся, сверкнув клыками в кошачьей имитации улыбки. Улыбка получилась так себе, очень жутенько, если честно. Строение пасти не то.

– Ага, – хмуро отозвалась я, пытаясь одновременно держать в поле зрения кота и посматривать по сторонам. – Теперь начинаю понимать, почему вам, блохастым, в Средневековье устроили геноцид.

– Все началось с Крестовых походов. До первой войны с мусульманами, преобразовавшуюся в полномасштабную акцию по преследованию еретиков коты жили в мире с людьми. А потом Святая Инквизиция решила, что мы – ненужное звено в цепочке, – спокойным тоном начал рассказывать кот, продолжая вышагивать впереди меня. – И сами же поплатились за это.

– Как? – заинтересовалась я, рассеянно скользя взглядом по надгробным плитам. Эту часть кладбища я никогда раньше не посещала, а потому была удивлена крайне плачевным состоянием могил, многие из которых выглядели так, словно их «обитатели» были похоронены не меньше ста лет назад и с тех пор за ними никто не ухаживал. Оградки отсутствовали как таковые, земля заросла какими-то кустистыми растениями похожими на шиповник, плиты покосились или же вовсе попадали. Кроме того, они были изготовлены даже не из мрамора или гранита, как принятой сейчас, а из какого-то серого грубо вытесанного камня. Судя по форме, каменщик был не просто ленив, но еще и очень пьян, да к тому же страдал косоглазием на оба глаза.

– Благодаря католическим священникам, видящих признаки Сатаны во всем, что они не понимали, в городах практически не осталось котов. Котов, которые уравновешивали собой человеческое существование, уничтожая крыс и сохраняя продуктовые запасы. Когда котов не стало, количество крыс быстро возросло, а вместе с ними начали распространяться такие прелестные заболевания, как чума и холера.

– Так как будто радуешься этому, – рассеянно пробормотала я, остановившись возле одной из могил пытаясь прочесть выбитое на каменном надгробье имя.

– Идиотов не жалко, – безразлично проронил кот. – Эй, чего ты там стала? Иди сюда, мы почти пришли.

И я заторопилась на зов. Когда я подошла, Сократ стоял рядом с наполовину ушедшей под землю каменной глыбой. Та её часть, которая еще оставалась видна, была испещрена странными символами, отдаленно напоминающими арабскую вязь.

– Что это за надписи? – спросила я у Сократа, который в этот момент поднялся на задние лапки, уложив передние прямо на камень.

– Заклинание, – просто сообщил кот и взглянул на меня. – Так и будешь изображать из себя фонарный столб? Или может быть подойдешь и поможешь мне?

В один широкий шаг я приблизилась к камню, переступив через клубок сухих колючек, оказавшись рядом с несносным блохастым.

– Сама не понимаю, зачем я все это делаю.

– Тебе любопытно, – мурклыкнул кот с насмешкой. – А еще, ты хоть и стараешься делать вид, будто меня здесь нет, а ты всего-навсего немножко тронулась умом, но на самом деле, сама в это не веришь. В смысле, не веришь в своё сумасшествие.

– Докатилась, – вздохнула я, возвышаясь над котом все еще стоящим практически вертикально. – Со мной спорит моё собственное подсознание.

– В таком случае, твоё подсознание очень умное и милое, – не упустил возможности похвалить самого себя Сократ и уже требовательно приказал: – Помоги мне сдвинуть этот камень.

Я с недоверием покосилась на внушительную каменюку, которая, судя по виду, лежала на этом месте еще со времен нашествия монголо-татар.

– Чтобы выковырять эту глыбу потребуется экскаватор.

– Неа, – не согласился с моими выводами кот и, судя по натуге в голосе, уже приступил к толканию. Хотя внешне казалось, что он просто решил обнюхать камень, прикрыв при этом единственный глаз. – Сами справимся, просто надо хорошенько постараться.

Мне все еще не нравилось происходящее, но все же кот оказался прав – мне было любопытно. А еще очень хотелось узнать, чем же закончится моё знакомство на кладбище с говорящим котом?

Но лучше бы я вернулась к Тиму и поехала на занятия.