Читать книгу Воспоминания бродячего певца. Литературное наследие - Григорий Гнесин - Страница 9

Как странно, что Помпею называют Мёртвым Городом. Я редко в жизни встречал такое бесконечное разнообразие кипучей жизни, какое встретил там. Каждый камень, каждая травка, пробивающая дорогу в тени разрушенного дома, каждая надпись сверкающего мрамора – раскрывают тысячи картин, полных шума, блеска и несмолкаемого гула!.. Жизнь, и какая богатая жизнь!..

Долгие часы я бродил по одиноким улицам среди вечных памятников бессмертной красоты древнего гения… Меня сопровождал весёлый гид, интересно рассказывавший о новых раскопках, археологических работах и пр. Болтая и покуривая, мы сели в экипаж и покатили по широкой дороге, окаймляющей подножие Везувия.

К сожалению, путь был до обиды краток!.. Над вулканом слегка колыхалось белое облачко. Зелёные склоны утопали в прозрачной, заметно трепещущей голубоватой дымке… В ближайшей деревушке мы взяли лошадей, но сколько мы ни выбирали – всё было ужасно, и лошади, и сёдла… Когда мы поехали верхом в гору, мне, не шутя, казалось, что я сижу на инквизиционном стуле…

Первые минуты я всецело поглощён был созерцанием. Я любовался праздничной природой, останавливаясь на каждом повороте и безмолвно восторгаясь многоликой панорамой залива, Неаполя и островов, – панорамой, которая с каждым новым подъёмом становилась мягче и живописней.

Но вот, поскакав галопом вперёд, мы увидели за поворотом впереди себя странную смешную кавалькаду. На высокой, худой лошади сидел тучный маленький монах, а на красивой пегой кобылке сидела стройная девушка, подвижная и бойкая; позади же их – вероятно, проводник.

– Кто это? – спросил я у Риккардо. – Очевидно, не иностранцы, а свои?

– Да я и сам смотрю… и глазам не верю… Если это Мелитта, то какого дьявола с ней эта чёрная галка?!. – А ну, синьор, дадим-ка ходу и посмотрим!

Мы хлестнули лошадей и, медленно обгоняя заинтересовавшую нас кавалькаду, внимательно рассматривали путешественников.

Девушка была очаровательна. Красивое смуглое лицо, блестящие маленькие зубы и весёлая лукавая улыбка, – делали её неотразимо увлекательной.

И так противно было видеть рядом с ней этого толстого, отвратительного старика, которого с трудом тащила даже лошадь!..

Очевидно, он сам не рад был загородной поездке, так как в то время, как мы обгоняли их, он нещадно сопел носом и жалобно ворчал:

– A-а!.. Santa Madonna!.. И для чего придумали эти горы… словно на берегу моря нет хорошего леса, куда можно прокатиться!.. А-а!.. Diabolo!.. Да ведь это вшивая собака, а не лошадь!

Красавица смеялась, то и дело подгоняя хлыстом и свою лошадь, и лошадь старого монаха, причём злосчастный padre так смешно хватался за гриву тощей клячи, что становился уже не отвратительным, а жалким.

Проехав ещё несколько шагов, я обернулся перед поворотом и приветственно махнул рукой в сторону девушки. Она сначала улыбнулась, кокетливо тряхнула головой и наконец ответила таким же жестом.

Итак, с точки зрения житейской простоты и весёлой юности, у нас уже установилось что-то вроде знакомства.

Но вот перед нами показался «Белый дом», мимо которого змеится белая дорога к раскалённой вершине Везувия… Мы въехали во двор, слезли с лошадей и, сев за столик, заказали завтрак и вино.

Так как в нашей красавице проводник Риккардо узнал действительно Мелитту, о которой он рассказывал, как о самой прелестной девушке на Позилиппском побережье, то я уже ни о чём не хотел думать, как только о знакомстве с нею. И едва они подъехали, – это знакомство состоялось.

Проводник помог монаху сползти с лошади, и тот немедленно уселся за соседний с нами столик; с резким криком «Две бутылки Каприйского!» он облокотился и долго-долго вытирал вспотевший лоб красным платком. Нетерпение и жажда привели его в неописуемый гнев.

– О, Santo Dio! Разве это слуги?! Я уже чёрт знает когда заказал вина, а они его держат где-то под землёй!..

Красавица села возле него, лицом ко мне; несколько раз похлопав старика по плечу, она шутливо утешала его:

– Ну, что же делать, padre! Ведь вы так хотели прокатиться за город, а теперь вы недовольны!

– Но, чёрт меня возьми, – зачем же было ехать в гору, когда можно было отправиться в Сорренто или в Амальфи!

– Но я уже была там, padre, а здесь я в первый раз, и должна сказать правду, что здесь мне нравится больше, чем где-нибудь!

– А мне – меньше, чем где-нибудь!

И, понизив голос, старик сказал глухим недовольным шёпотом:

– Притом здесь нет никакого леса… и кругом люди… А я хотел быть только с тобой!

На лице девушки появилась недовольная гримаска, но она сейчас же мило улыбнулась и, взглянув на меня, преувеличенно громко сказала:

– Да… но ведь мы же остановимся на ночь в Торре-дель-Греко, у соломенщика Приска!

Я улыбнулся хитрой девушке и, показав на себя рукой, дал ей понять, что остановлюсь недалеко.

Она покраснела и, разлив по стаканам шипучее вино, чокнулась с монахом.

Пока она, медленно наслаждаясь напитком, цедила его сквозь сверкающие зубы, старик опорожнил первую бутылку и уже принялся за вторую.

А через четверть часа усталость взяла верх; положив голову на стол, патер захрапел так дико, так громко, что Мелитта вскочила из-за стола, чтобы пересесть куда-нибудь подальше… Я воспользовался этим моментом: извинившись, я подошёл к ней и представился.

Наши проводники разговорились меж собой и не мешали нам. Мы вышли из ворот на белую дорогу; любуясь окружающей красотой – такой нежной и ароматной, – мы делились впечатлениями, и как-то сразу почувствовали себя вместе легко и уютно.

Я рассказал ей о себе – кто я и что я; рассказал, что сейчас путешествую по Италии и пою под гитару, что играю я плохо, а пою недурно, и что сейчас я работаю в комической труппе, в театре Партенопе.

В свою очередь она рассказала мне, что она дочь рыбака Джиакомо из Мареккиано, что сама она рыбачка и, как говорят, хорошо играет на гитаре.

– Вот и сейчас я здесь только потому, что этот хитрый и нехороший старик – мой крёстный – обещал мне подарить дорогую гитару. А то ведь он давно уже приставал ко мне, чтобы я с ним уехала за город, а я всё не хотела, да и отец был против!

– Да, но если он нехороший старик, как же вы не боитесь остаться с ним на ночёвку в Торре?

– О, если дело дойдёт до этого, так ему от меня так достанется, что он даже «Отче наш» забудет…

А скажите, вы, значит, и дальше поедете с труппой, или вернётесь за границу?

Я покраснел, мне стыдно было сознаться в моём увлечении, но всё же я поднял на неё глаза и тихо сказал:

– Я думал, синьорина, что поеду с труппой и дальше, но теперь я начинаю сомневаться… А если вы доставите мне удовольствие и придёте в театр, когда я играю, то мне кажется, что я уже больше не захочу ничего иного, как только петь для вас!

Я говорил искренно. Мне было двадцать лет, и я почувствовал, что сердце забилось как-то по-новому, сильно и бодро… Где-то в глубине, впереди меня показался маленький солнечный лучик, но такой тёплый, такой нежный, что заставлял мечтать о нём, стремиться к нему.

– Я рада вашим словам! – говорила девушка, сжимая в руках только что сорванную мной ветку оливы. – Вы так хорошо говорите… Я приду в театр… но не одна, а с отцом и кузиной… Я хочу, чтобы и они вас знали… У нас не верят иностранцам… но вам я верю. Вы совсем, как наш. Я никогда не встречала русских… Они все, как вы?.. Я хочу, чтобы вы знали вперёд, что вам могут не поверить и подумать, что вы ищете со мной знакомства с нехорошими мыслями… Так вы не сердитесь! Мой папа – человек без предрассудков… Хоть он и простой рыбак, но гарибальдиец… И потому сумеет оценить свободного человека. А я – вам верю.

Мы простояли здесь недолго… Из-за ворот выскочил их рыжий проводник и крикнул:

– Синьорина! Santo padre проснулся; он ищет вас!

Мелитта крепко пожала мне руку и побежала назад… Я остался на месте; когда кавалькада проезжала мимо меня, я слышал, как отдохнувший монах говорил Мелитте:

– О, теперь я очень бодр!.. Только у этого седла такое свойство, что, кажется, меня разрежет пополам!

В этом я ему вполне сочувствовал, ибо то же самое мог сказать и о своём… Риккардо подвёл лошадей, мы уселись и медленно поехали по спиральной дороге, среди потоков застывшей лавы.

Но вот дорожка стала узкой, крутой и мелко извилистой. Мы приближались к кратеру, и почва становилась всё раскалённее и пыльнее…

Всё чаще и чаще нам виднелись на поворотах три всадника, и по тому, как патер пригнулся к шее лошади, я понимал, что он уже утерял значительную часть бодрости, приобретённой сладким сном.

Наконец перед нами – домик гидов, откуда несколько десятков метров до самого жерла приходилось идти пешком, углубляясь в горячий пепел почти по колено. Некоторое время мы шли довольно уверенно и спокойно… Но когда перед нами, на расстоянии нескольких шагов, показался дымок вулкана, идти стало почти невозможно.

Здесь нас снова окружили гиды и пригласили обвязаться верёвками, после чего нас потянут… Подойдя ближе, я увидел, что Мелитта покорно отдала себя в руки проводника, который довольно быстро втащил её наверх. Монах сначала заупрямился, но, выбившись из сил, он на полпути знаками позвал к себе, – и его втащили туда же.

Ну, а я, увидев, что проводники тащат всех по одной определённой линии, пошёл по их следам и хоть не без труда, но добрался к вершине сам.

У самого жерла я увидал смешного англичанина; не в состоянии дождаться момента, когда ветер отнесёт дым в сторону, он наклонялся ежеминутно над жерлом и, страшно чихая от сернистого дыма, всё-таки силился взглянуть внутрь вулкана…

Мы же с Мелиттой дождались мгновенья, когда отнесло дым… Мы смотрели вниз две-три секунды, но их уже не забыть никогда… Казалось, совсем на близком расстоянии, виднелись огненные глыбы, которые, отваливаясь, шипели и с грохотом рушились и ворочались где-то внизу… Опять метнулся дым… Мы закашлялись и отскочили в сторону.

Когда старика стащили обратно, он был зол, как дьявол, и сонлив, как филин днём…

Он ругал свою крестницу, говорил, что не доедет до Toppe и свалится, как последняя колода с лошади; и потому на обратном пути кавалькада имела самый странный и неожиданный вид. Впереди, между двух проводников, ехал полусонный монах, крепко ухватившись за гриву, а позади – довольные и радостные – Мелитта и я.

Эта встреча на Везувии решила мою судьбу и сделала меня надолго жителем Италии и на всю жизнь – тоскующим по ней.

Когда Мелитта рассказала мне о простоте их жизни, я почувствовал душой всю красочность этого рыбачьего мира, и солнце казалось мне таким призывным, что я только одно спросил у Мелитты:

– Скажите, если я захочу остаться рыбаком, как отнесётся ваш отец ко мне и ваши друзья?.. Примут ли они меня так же просто, как вы?

– Не знаю! – тихо сказала красавица. – Но я думаю, что отец полюбит вас как…

Она не договорила, но я горячо схватил её руку, и когда на мгновенье наши лошади, столкнувшись, остановились, мне казалось, что остановился весь мир, всё движенье, вся жизнь… И обменявшись долгим поцелуем, мы соединили наш влюблённый порыв в единую чудную радость.

Обогнав проводников, мы первыми приехали в Торре-дель-Греко. Уже наступил вечер; соломенщик Приско предложил одну комнату – padre с крестницей, а другую – мне.

Когда монах слез с лошади, он даже не спросил о Мелитте и только крикнул:

– Приско! Где моя комната?

– Здесь, padre!.. Разрешите помочь вам раздеться!

– Не надо!

– Padre, padre, а где же поместиться мне? – со смехом воскликнула Мелитта, видя, как единственную широчайшую кровать занял монах, широко разбросив ноги и руки. – Да ведь вы же так мечтали, padre!..

– Отстань, девчонка!.. Ложись, где хочешь!.. Хоть у чёрта в брюхе!

Общий громкий хохот встретил его замечание… Мы вышли из комнаты, и вместе с проводниками отправились в соседнюю остерию – поужинать.

«Fritto pesce» с лимоном, тонкие спагетти и вкусное вино – помогали приятной беседе.

– Так, значит, Signore russo играет у нас в театре? Великолепно! – говорил рыжий проводник. – А сколько примерно вы вырабатываете в вечер?

– В среднем до 15 франков! – отвечал я.

– О, в таком случае, синьорина Мелитта, вам прямой расчёт сделать нашего гостя гражданином Неаполя! – весело чокаясь, болтал Риккардо. – Муж, получающий около 500 франков в месяц, не валяется на Мареккианском берегу.

Я рассмеялся и с сожалением прибавил, что не каждый месяц удаётся служить в труппе…

– Ну, да всё равно – кто умеет зарабатывать, тот найдёт применение своим способностям!

Мелитта, ничего не отвечая на это, отклоняла всякие попытки возвращаться к разговору о ней и обо мне; она дипломатически расспрашивала о России, о моей семье и о причинах моего пребывания за границей.

В беседе незаметно протекли часа два; потом все отправились на покой.

Проводники и я устроились здесь же в остерии, а Мелитта заняла мою комнату у Приско.

Я не знаю, что было потом со старым крёстным (во всяком случае, новой гитары Мелитта от него не получила), но мы уже в пять часов поднялись, встретились за кофе в остерии и уехали тотчас же в Неаполь.

Я отправился в театр – узнать, нет ли перемены в репертуаре, а Мелитта поехала трамваем в Позилиппо. Мы решили встретиться вечером в театре.

Итак, наступил спектакль, где я изображал «четырёх иностранцев» одного за другим, вызывая много смеха.

Когда представление окончилось, ко мне подошли за кулисами Мелитта, её отец Джиакомо – красивый старик с седыми усами и гладко бритым подбородком, и ещё одна девушка – её кузина, черноглазая, стройная Реджина.

– Браво, браво, Грегорио! – обратился ко мне старик. – Благодаря вам я хорошо сегодня посмеялся!.. Мне говорила о вас Мелитта… Милости просим ко мне. Будем рады. Вот завтра, если свободны, – приходите!

Я не успел и поговорить как следует с Мелиттой, но во всяком случае решил провести завтрашний день у рыбаков.

Репетиция задержала меня до часа дня, после чего я нанял лодку и поехал к небольшому рыбачьему поселку Мареккиано, за мысом Позилиппо… Когда, подъезжая к берегу, я увидал близ бесконечных душистых садов – белые рыбачьи домики, меня неизъяснимо потянуло к ним; повеяло какой-то настоящей жизнью – трудовой и сладостной.

Встретили меня рыбаки очень приветливо. В это время все они отдыхали, – и, войдя в дом Джиакомо, я ощутил одновременно радость и боль. Радость от покоя, которым веяло от всей обстановки этого мира; и боль – от сознания, что я чужой в этом мире, что моя мечта войти в него – почти неосуществима.

Пока Мелитта работала на кухне, а Реджина накрывала на стол, мы разговорились со стариком Джиакомо и молодым рыбаком Чезаре.