Читать книгу «В сияньи зари, дню дающей разбег» - Григорий Гордусенко - Страница 2

РОДИЛСЯ я 25 апреля 1940 года в селе Семёновка Великобагачанского района Полтавской области Украины. Из трёх детей нашей крестьянской семьи я – младший. Когда началась Великая Отечественная война, мне был годик и два месяца, старшему брату Коле – 12 лет, сестре Марусе – 5 лет. Отец, Дмитрий Фокиевич, работал в МТС старшим механиком. Мама, Меланья Андреевна, трудилась в колхозе. Отцу дали бронь, возложив на него ответственность за эвакуацию всей техники МТС вместе с трактористами и другими механизаторами, пока фашисты не оккупировали Полтавщину. Так он оказался с вверенной техникой и группой механизаторов в Узбекистане, в районе Голодной Степи. Её, целинную, предстояло вспахать, засеять и получать урожаи сельхозкультур. Работали и днями, и ночами – ведь весь тыл огромной страны имел общий лозунг: «Всё для фронта!»

До оккупации наших мест отец и мама успели только один раз обменяться письмами. А когда на нашу землю пришли гитлеровцы, почтовая связь прервалась. Хотя родители продолжали писать друг другу, ответов не получали. Это выяснила сестра отца (моя тётя), посетившая его после войны. Отец уже был женат, с молодой супругой они растили трёх детей. А мама второй раз замуж не выходила, растила нас, полусирот, одна.

Два года была оккупирована родная Полтавщина фашистской нечистью. В нашем большом селе всё это время стоял отряд немецких автоматчиков на мотоциклах с колясками. В одном из дворов располагалась их полевая кухня. Ещё две автомашины с крытыми кузовами базировались под высокой раскидистой вербой на берегу пруда. Каждый день они куда-то уезжали, возвращались поздно вечером.

Из оккупационного периода я запомнил в общих чертах два эпизода, конечно же, уточнённые позже взрослыми.

ПЕРВОЕ, что не забывается всю жизнь, – это картина отправки девушек и молодых женщин, мужья которых воевали на фронтах войны, на работы в Германию. А как выяснилось потом, – и в услужение семьям гитлеровской элиты, в том числе военной. Все понимали, какая доля предназначалась их детям, невесткам. Местность наша – степная, партизаны были где-то далеко, но, как рассказывала мама, из села фашистский отряд никого не выпускал. Даже ночью на выходах из Семёновки дежурили немецкие солдаты и два полицая. Сельчане предполагали, что такой «осадой» фашисты преследовали одну цель: не выпустить из села молодёжь – резерв для угона её на каторгу в свой Фатерланд.

И вот когда приходил день очередной отправки, в селе было всё вверх тормашками. С раннего утра фрицы начинали обход по домам с заготовленным вместе с полицаями списком. Под плач, стоны, раздирающие душу крики матерей, родственников они выводили из родных хат здоровых, красивых молодых украинок и, как скот, насильно грузили их в крытые машины. Кто упирался – толкали в спины прикладами, стреляли в воздух для острастки: щадили всё-таки золотой товар. Некоторых девушек и молодок в домах не было. Тогда разъярённые фашисты рыскали в их поисках по дворам, сараям, погребам; протыкали вилами стожки сена, копны соломы (о пощаде резерва уже не было смысла) – словом, выкуривали изо всех щелей и закутков. И всё это время село гудело беспомощной ненавистью: а что могли сделать старики и малолетки?.. Вот этот вселенский плач матерей, безответные мольбы сестрёнок и братишек о защите в детских глазах были катастрофой прежнего безмятежного бытия, стали тяжелейшей травмой на всю жизнь.

ВТОРОЙ эпизод, сначала ужаснувший сельчан, а потом ставший свидетельством освобождения родной Семёновки от оккупации, относится к осени 1943 года. В один из сентябрьских вечеров было замечено какое-то смятение в оккупационном отряде. Фашисты засуетились, в спешке выносили из домов и запихивали в коляски мотоциклов награбленное. Всю ночь жители села не спали, из-за штор, занавесок они наблюдали за этой беготнёй чем-то напуганных гитлеровских вояк. Лишь на короткое время перед восходом солнца установилась тишина. Потом семёновцы услышали оглушительный треск мотоциклетных моторов – отряд умчался на запад, по направлению к своему Фатерланду.

Чуть позже, когда солнце забралось уже выше деревьев, сельчане поняли причину столь поспешного бегства тылового отряда фашистов. Далеко за околицей села послышался нарастающий гул. Взрослые сразу же разгадали: Красная Армия гонит гитлеровских захватчиков восвояси, обстреливая их из артиллерийских самоходок и танковых стволов. «Так вот почему «отряд мародёров» удрал без оглядки», – посмеивались односельчане. Тем временем гул боя всё ближе подкатывался к селу. А вскоре и отступающие немцы появились на улицах: шли набитые фрицами грузовики, медсанбатовские машины, по обочинам неслись, как угорелые, мотоциклисты…

Когда эта колонна начала выходить из села в поле, наступающие советские войска открыли по ней шквальный огонь. Но снаряды-то летели над нашей Семёновкой, и мы с мамой Меланьей Андреевной, старшим братом и сестрёнкой кинулись к окопу, который в первые же дни войны предусмотрительно выкопал в саду и «обустроил» мой дедушка по отцу Фокий Сергеевич. Наивно, конечно, но нам казалось, что в этой яме мы будем в полной безопасности. Стенки окопа были обиты старыми одеялами, пол устлан толстым слоем соломы, а поверх неё – всякими дерюжками; в грунте были сделаны ступеньки; на уровне земли поперёк окопа уложено несколько жердей, накрытых большим старым брезентом – такая вот «крыша» вместо двойного-тройного наката из брёвен… На «постели» этого убежища лежали только мы с мамой, брат с сестрёнкой сидели на корточках. Было очень жутко. Над нами со зловещим свистом летали снаряды (позже брат нашёл в огороде несколько осколков и один не разорвавшийся снаряд).

К концу дня всё стихло, бой удалился в сторону Днепра. Мы потихоньку выбрались из окопа – и буквально оторопели: напрямик, через убранные уже огороды, на нас двигалась огромная серая масса солдат. Кто они? Наши? Фашисты? И только тогда, когда из этой массы кто-то крикнул: «Не бойтесь! Мы – свои!», сельчане со всех сторон бросились к ним с радостными возгласами: «Сыночки! Родные! Вернулись! Спасли нас!..»

ВРЕЗАЛОСЬ в мою память и то, как встретили известие о Победе жители родного села, как оригинально, с выдумкой праздновали они впервые этот Великий День. Говорили, что председателю сельсовета о Победе сообщили по телефону из райисполкома. А он собрал из близлежащих домов подростков и велел им созывать сельчан на митинг. Вот эти картинки мы, дети, и наблюдали. Забегая во дворы, вестовые во весь голос кричали: «Победа! Наша Армия победила Гитлера! Ура! Выходите все к сельсовету на митинг!» В считанные минуты односельчане высыпали на улицу. Поздравляли друг друга, обнимались, плакали, смеялись, пританцовывали. В группе, идущей на митинг с дальнего конца центральной улицы, кто-то запел «Катюшу», а среди уже собравшихся у сельсовета красивый женский голос выводил песню «В землянке». Село наше бурлило радостью, весельем. На митинге эмоции вообще зашкаливали, слово «Победа» было у всех на устах. И слёзы, слёзы облегчения пережитых мук и страданий…

Вскоре после того, как односельчане разошлись по домам, они снова вышли на улицы, по обе стороны которых росли деревья: липы, акации, берёзы. В руках у мужчин были лестницы, женщины несли длинные красные ленты (обычно их использовали для украшения свадебных поездов), а также красиво вышитые рушники, снятые на время с икон – святое дело ведь творили. Хотя нам, малолеткам, поначалу были непонятны намерения взрослых. Но когда по приставленным к деревьям лестницам мужчины взошли под самые кроны и стали привязывать к веткам подаваемые женщинами ленты и рушники, до нас дошло: украшают деревья в честь Победы.

И конечно же, по причине такой вселенской радости были застолья. Столы ставили прямо в цветущих садах. Жили все бедно, поэтому кооперировались с соседями, несли кто что мог: последний кусочек сала, кринку козьего молока, баночку взвару из сухофруктов, миску квашеной капусты… На некоторых столах, как из-под земли, появлялась бутылка самогона, в других садах просто чаёвничали вокруг самовара. И не важной была выпивка чего-то крепкого, главное – всем вместе разделить великую радость, да и погоревать о тех, кто ещё не вернулся домой с войны, помечтать о будущем, обсудить задачи мирной жизни. От радости уже рождался энтузиазм, руки просили созидательной работы.

ВОЙНА принесла моим односельчанам много горя, нечеловеческих испытаний, разруху. Более половины мужчин, ушедших на фронт, погибли, пропали без вести. В отдельных семьях без отцов осталось трое-пятеро детей. Земляк Е. О. Бельченко вернулся с войны без ноги, всю оставшуюся жизнь ходил на деревяшке. Помню, сидим в сельском клубе в ожидании киносеанса и слышим, как вошёл он в помещение (а больше некому было стучать искусственной ногой о пол). И тут же на всех скамейках начиналось движение – каждый из зрителей готов был уступить место отважному фронтовику. Без руки, с культёй в завёрнутом кверху рукаве гимнастёрки пришёл с войны бесстрашный воин Пётр Тимофеевич Семененко. Потом он прекрасно преподавал в нашей средней школе химию и физику. И это он, взяв почитать мои стихотворные опусы, тайно отнёс их в районную газету, где они и были напечатаны. Это был в моей жизни один из ярких сюрпризов.

А вспомним угон девушек и молодок в гитлеровскую Германию. Некоторые из них так и сгинули на чужбине. Вернувшиеся домой были похожи на скелеты – так отразились на них рабские работы. Женщины же, изнасилованные фрицами и привёзшие с собой «немчонков», не знали покоя и пощады от злых людей, не могли выйти замуж в родном селе и вынуждены были уезжать в дальние края, где их не знали, и там создавать семьи.

До основания был разорён один из лучших в районе в довоенное время наш колхоз имени Орджоникидзе. Уничтожены: вся сельскохозяйственная техника, молочно-товарная ферма, овчарня, свинарник, складские помещения. Оккупанты истребили всё стадо крупного рогатого скота, отару овец, свиней. Фашисты, отступая, сожгли каменное здание школы, в которой временно «квартировались».

Гитлеровские варвары опустошили приусадебные участки сельчан. Они выр́ езали всю живность, поедали, как саранча, всё, что едва созревало на грядках в огородах, в садах. После бегства оккупантов потребовалось несколько лет, чтобы неимоверными усилиями выбраться из нищеты, в которую они ввергли наше население.

ГОДЫ войны, годы оккупации (два года!) больно ударили по нашему детству. Мы испытали голод и холод в полном смысле этих страшных слов, а также ранний, далеко не детский труд. И это аукнулось в нашей последующей жизни, отрицательно отразилось на здоровье.

Моя память сохранила два стрессовых случая. По уточнению мамы, первый из них произошёл на исходе зимы 1945 года (мне было почти пять лет). Помню, когда мы с братом и сестрой пробудились ото сна, то на обеденном столе ничего не обнаружили. А обычно мама, уходя рано на работу в колхоз, оставляла по куску отрубного хлеба и крупную каменную соль. Мы макали хлеб в воду, посыпали солью и уплетали этот «деликатес» за обе щеки. Изредка вместо хлеба мы обнаруживали на столе по запечённой в кожуре картофелине. Но к этому дню запас этого овоща закончился. Часто это было одноразовое питание в сутки. Совсем редко добросердечная соседка тётя Лукерья приносила кринку козьего молока, тогда мы, имея ещё и по порции хлеба, просто «кайфовали». Но чувство голода испытывали постоянно.

И в этот раз весь день мы просидели в голоде, да и в холоде тоже – печку топили хворостом, соломой, кизяком, тепло в доме держалось недолго. Ночью проснёшься, укрытый сшитым из лоскутов одеялом, а нос и уши – ледяные. С печки слезешь попить воды, а она замёрзла в ведре; пробиваешь ледяную корку кружкой, чтобы достать живительной влаги.

Мама пришла с работы очень поздно – на дворе уже давно стемнело. Мы ждали её при слабом свете керосиновой лампы. Я тут же заголосил: «Ку-ушать хочу-у-у!». Мама не ответила. Уставшая, грустная, она, не снимая старый ватник в сплошных заплатах, прислонилась спиной к холодной печной заслонке и застыла в раздумье, глядя в какую-то одну точку. Потом выпрямилась, жалостливым взглядом посмотрела на нас, сидевших рядком на скамейке, и вдруг заплакала, да и говорит: «Детки, ну нет в доме ничего съестного, – вытерла слёзы. – Потерпите… Схожу к дедушке Фокию, может, у них что найдётся». Вскоре она вернулась с завёрнутым в тряпицу небольшим куском подсолнечного жмыха. Отколола от него топориком три мелких кусочка, раздала нам и советует: «Только не кусайте, не жуйте, а сосите, не так скоро кушать захочется…».

ВТОРОЙ памятный случай был в апреле того же 1945 года. Колхозные траншеи, в которые на зиму закладывали картофель и корнеплоды свеклы для кормления скота, к этому времени уже пусты. И вот мама посылает нас, детей, навыковыривать из стенок этих ям уже осклизших, с душком картофельных ошмётков. Она их промывала, варила, добавляла немного сметённой из уголков закрома муки с отрубями, а также каких-то засушенных трав, растёртых в ладонях. Всё это замешивала, из полученной массы и делала «оладьи».

За неимением масла на сковородку, мама взяла капустный лист (нашла их где-то в колхозных «недрах»), положила его на деревянную лопату (такими ворошат зерно на токах), а сверху листа – три этих экзотических изделия. Подержав чуть-чуть «оладьи» над слабыми углями, мама вынимала лопату из печки, чтоб она не загорелась, давала ей немного остыть – и снова в печь. По мере нагревания аромат от «оладий» шёл… не буду даже соответствующее слово подбирать. Не закачаешься. Но голод брал своё, мы стояли рядом с мамой в нетерпеливом ожидании. И когда она вынула из печи лопату с готовыми «оладьями», мы расхватали их мгновенно и, обжигаясь, буквально проглотили…

ЖИЛА семья в нищенском материальном положении ещё долгое время после войны. Приведу всего один из характерных примеров.

В 1947 году я в положенный срок пошёл учиться в первый класс нашей Семёновской семилетней школы. В её основном здании помещений для всех классов не хватало. Первый и второй классы занимались на другом конце села – в хате под соломенной крышей, хозяева которой выехали на Дальний Восток. Помню, осень была тёплой, и часто устные уроки проводились во дворе, под открытым небом. Мы, ученики, сидели на зелёной траве, а учительница Галина Захаровна Балюк ходила перед нами по этому мягкому «ковру», объясняя тему предмета или слушая наши ответы на домашние задания. Учился я с интересом, даже с какой-то жадностью. И как же плакал, когда в ноябре похолодало, и я больше не смог ходить в школу. А всё из-за того, что не было обувки, не было зимней одежды. Купить эти вещи было не на что. Мама у нас работала одна, а колхозникам в то время денежного вознаграждения за труд не выплачивали. Чтобы семьи могли выжить, учитывали количество выработанных трудодней и отоваривали их натурой – теми продуктами, которые оставались в колхозе после выполнения планов госпоставок. В доме, в хозяйстве нашем не было ничего, что можно было бы продать на рынке, выручить деньги.

Первые дни я не находил себе места. Ведь из-за отсутствия «экипировки» не только в школу не мог ходить, но и погулять на улицу, на свежий воздух выйти не мог, что особенно удручало. Через неделю нашу хату посетил директор школы Леонид Наумович Калиниченко. Говорил маме: «Ваш сын должен учиться. Это требование закона». Мама плакала, объясняла, что нет у неё никакой возможности обуть и одеть меня, тем более – во всё зимнее, дорогое.

А спустя несколько дней я увидел в окно, как открылась калитка и двое направились к дому. Узнал их, кричу маме: «Директор школы и председатель сельсовета идут к нам!» Мама засуетилась: «О, Боже! Ну нет у меня ни копейки в доме. Неужели б не одела, не обула родное дитя». На этот раз директор даже кричал на маму, а председатель Демьян Андреевич Коваленко, её родной брат, мой дядя, увещевал сестру деликатно, с тактом. Но мама ничего поделать не могла, задача для неё была невыполнима. Пообещала, что на будущий год справит мне всё необходимое. А я всю зиму просидел на широком подоконнике, созерцая жизнь через стекло в ограниченном сегменте, очень часто – со слезами на глазах…

В 1948 году я во второй раз пошёл в первый класс – такой вот экзотический второгодник. Учился только на «отлично».

ПОСЛЕ семилетки за средним образованием я ходил в большое село Родионовка, ежедневно преодолевая 14 километров: семь – туда, семь – обратно. В летние каникулы после 7-го, 8-го и 9-го классов трудился в колхозе, внося свою долю в количество отработанных семьёй трудодней. Ручной труд в течение дня для меня, неоперившегося юноши, был очень тяжёл. Кто держал в руках лопату, косу, вилы, грабли, мотыгу и работал ими, тот знает, что это такое. Но, вкалывая рядом с матёрыми мужиками, я старался вовсю. Так ударничал, что в последние школьные каникулы выдал личный рекорд в отработке трудодней и был награждён Почётной грамотой райкома комсомола.

Получив Аттестат зрелости, в котором было 4 четвёрки, остальные – пятёрки, я поступать в какой-либо вуз не стал. Через год надо было идти в армию, а косить от неё у меня и мысли не было. В нравственной атмосфере того времени слова «долг», «обязанность» не были бессмысленными, «обходными». Уклонявшихся от действительной военной службы в народе называли дезертирами. Да и знали все, какая отличная школа – армия, какой опыт она даёт, как обтёсывает, шлифует безусых юношей, делает из них настоящих мужчин. Словом, решил я годик поработать в колхозе. Сначала – разнорабочим, потом прицепщиком, трактористом, а в период жатвы перед осенним призывом – весовщиком на току. Понравилось пахать ночью, при свете фар, при этом петь во весь голос песни. Понравилось в посевную самостоятельно управлять трактором с двумя сеялками, чётко разворачиваясь на поворотах в «углах» поля, чтобы не повредить тоненькие молодые берёзки, высаженные по меже. Понравилось особенно на току: машины с зерном идут вереницей, только успевай взвешивать и оформлять накладные. Я убедился: не столько на ниве, сколько на току чувствуется настоящий темп жатвы…

В армии я три года служил в одной из спецчастей Московского округа ПВО. Был избран секретарём комсомольской организации части. Первым из солдат написал заявление о посылке на Кубу в период Карибского кризиса. Обошлись без нас. В армии вступил и в Компартию. Там же, при Доме офицеров, прошёл курсы подготовки для поступления в вуз. Выбрал я факультет журналистики МГУ имени М.В. Ломоносова, который очно окончил в 1968 году. Четыре года работал заместителем редактора в городской газете «Звезда» Челябинской области; затем без малого 20 лет – в истринской районной газете Московской области: ответственным секретарём, заместителем редактора, последние 8 лет – редактором. С 1 сентября 1991 года был переведён в редакцию новой газеты «Нива России» – на должность «заместитель главного редактора – ответственный секретарь». Дефолт убил эту газету. С 1998-го по 2004 год работал заместителем главного редактора в книжном издательстве «Современные тетради», оттуда и ушёл «на пенсию».

Во время работы в Москве награждён медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» 2-ой степени (2002) и медалью «В память 850-летия Москвы» (1997).

* * *

Стихи начал писать в 5-ом классе, опубликовался в местной районной газете, уже учась в 9-ом. С ними читатели этой книги смогут ознакомиться в разделе «Из юношеской тетради». Продолжил стихотворчество на заслуженном отдыхе. Печатался в альманахе «Спутник», в журналах «Российская литература» и «Литературная столица», которые выпускает московское издательство «Спутник+». С 2017 года публиковался в двух книгах журнала Московской городской организации СП России (МГО СПР) «Литературная Республика», а также ещё в десяти конкурсных сборниках, выпускаемых МГО СПР: «Времена года», «Признание в любви», «Храни меня, мой талисман», «ВЕХИ ИСТОРИИ. Времена. События. Люди», «И вновь порывы юных лет…» и других. Очень приятно, что за публикацию подборки стихов в Литературно-художественном издании «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ. Большая литературная карта России 2018» (кстати, с параллельным переводом на английский язык) мне присуждено первое место, я награждён кубком «Золотое перо».

Григорий Гордусенко,

член Союза писателей России,

член Союза журналистов Москвы.

г. Истра

Наша Большая семья: я с женой Галиной, сыновья Александр и Сергей, внуки Сергей и Владислав, внучки-близнецы Аня и Юля, правнук Женя и правнучка Кира, жена сына Александра – Инга, жена сына Сергея – Марина, жена внука Сергея – Ирина, сестра Марины – Света, сватья Юлия (мама Марины и Светы) и Саша – дочка Светы и внучка Юлии. Снимок сделан на выпускном вечере, на котором Аня и Юля получили золотые медали и красные аттестаты зрелости

Внучки-близнецы Аня и Юля – студентки первого курса Государственного университета управления (г. Москва)

С женой Галиной в далёком 1967 году во время моей учёбы в МГУ