Читать книгу Санитарный на станцию «Любовь» - Григорий Жадько - Страница 6

Расплатившись с Захарычем, и обговорив, когда он за мной заедет, я, подхватив тяжелый желтый саквояж, из телячьей кожи, отправился с Машей в дом. Взобравшись на гниловатое крыльцо, она открыла ключом хлипкую дверь и мы прошли в просторное, но несуразно длинное помещение, частично разгороженное легкой перегородкой.

– Это кухня, а это спальня, – доложила Маша, показывая комнаты. – Готовить будем на примусе.

Я узнал стоимость аренды и почти насильно вернул ей деньги. Она, беря ассигнации, взглянула на меня сердито и с осуждением.

– Так нужно! – поцеловал я ее в щечку. – Не спорьте со мной!

На кухне стоял низкий посудный шкаф со стеклянными дверками и небольшой столик из вишни, с гнутыми ножками. В большой комнате, служившей залом, располагалась широкая кровать. На ней, местами, была отбита инкрустация и мозаика из черепашьих пластин. В углу, перекрывая часть окна, возвышался огромный шкаф с примитивно сделанными аппликациями обманками в так называемой технике «Arte Povera» – декупаж «для бедных». Это когда из гравюр вырезались картинки и элементы орнамента – а затем лакировались. Также, совсем не к месту, у входа – стоял большой бильярдный стол, покрытый зеленым сукном.

Маша подошла к зеркалу на шифоньере. Лицо ее было сосредоточенное, взгляд немного тревожный. Ее лоб был прикрыт челкой, которая спускалась до самых глаз. Она вытащила пару заколок и черепаховую гребенку, в виде бабочки, из своих волос. Волосы свободно рассыпались по плечам светлыми полу волнами, немного не достигая пояса. Оглядев себя со всех сторон, и обнаружив, что я, наблюдаю за ней, Маша заколола все обратно, и, обернувшись, показала мне язык.

Не прошло и пяти минут, как пришла хозяйка – Аделаида Алексеевна, молодая женщина лет сорока, с серьезным и немного злым выражением лица. Тем не менее лицо ее было миловидным. Одета она была просто, со вкусом, но привлекало на себя внимание глубокое декольте и сильно открытая грудь женщины.

– Господа, милости прошу! Здравствуйте! Паспорта можно ваши посмотреть?

– Паспорт только у меня, – неохотно выдавил я, доставая документы из нагрудного кармана.

– А ваш, сударыня? – обратилась она к Маше и глаза ее сузились.

– У меня с собой нет.

– Вы же говорили, что остановились в пансионате? – промолвила она, делая неприступное лицо.

– Да это так. Но…

– Завтра принесете? – продолжила она с металлическими нотками.

– Если получится.

– Нет! Так у нас дело не пойдет! Я, конечно, могу и сама сходить в пансионат – здесь не далеко – но будет ли вам это приятно?

– Нет! Этого не нужно делать, – взмолилась Маша и кровь бросилась ей в лицо.

– Ну что же – казус! Деньги получены – как с вами быть? – Женщина села, положив ногу за ногу. На лице ее ничего нельзя было прочитать. – Я тоже с копейки живу. Молодой человек пусть остается, данные, я его перепишу, ну а вы уж не обессудьте! В гости, пожалуйста, заходите, но ночевать… я бы вам не советовала!

– Хорошо, – прошептала Маша и чтобы не расплакаться быстро отошла к окну.

Я тоже от такого оборота событий растерялся. Все замолчали. И тишина была тягостная, напряженная.

– Гм-мм! Профессор Кайгородов часто у вас бывает? – спросил я, чтобы как-то сгладить неловкую паузу.

– Вы его знаете?! – оживилась хозяйка, бросая на меня удивленный взгляд.

– Да! Я даже пару раз гостил у него здесь, то есть у его сына. Но, правда, это было давно, – вымученно выдавил я, отворачиваясь от ее строгого лица.

– Хороший старичок, божий одуванчик, но последнее время стал заговариваться. Сыночек все ждет, не дождется, когда он помрет. Мечтает размотать состояние.

– Вы недобрая, – урезонил я ее.

Меня задели ее слова, оценки, которые она раздавала походя. Даже если ты так думаешь, в порядочном обществе подобное не озвучивается.

– Я справедливая. Это разные вещи. Никому не хочу зла, но, что думаю – говорю прямо и открыто, за спиной не шушукаюсь.

Я тяжело вздохнул.

– И зря вы вздыхаете, – продолжила она, понизив голос и сбавив накал. – Я же не иду узнавать действительную фамилию вашей барышни. Не инициирую расследование, письма, слухи. Зачем? Просто условия у меня, строгие. Вечером, ваша дама должна уходить, а со свечкой стоять, конечно, никто не будет. Отдыхайте, – голос ее подобрел. – Наверно устали с дороги? Во дворе душ. Там можно освежиться.

– Благодарю, – процедил я сквозь зубы.

– Да не за что, пока-а…, – протянула она многозначительно и неопределенно.

«Ну, коза! Ну, сучка!! – подумал я, но что я мог поделать? Хозяйка круто развернулась и, не взглянув, на плачущую Машу – ушла степенно и с достоинством, слегка покачивая полными бедрами. «Вожжей бы – по этим бедрам не мешало! – Промелькнула у меня спонтанная мысль. – Хороших, сыромятных!» Я подошел к Маше. На ней не было лица. Она была в слезах, с распухшим покрасневшим носом, которым постоянно шмыгала. Увидев меня, она быстро прикрыла лицо ладошками.

– Не смотрите! – торопливо бросила она.

– Почему? – искренне удивился я.

– Не красивая, – сглатывала она слезы.

– Это не вам решать, – заключил я.

– И вообще я не барышня, а дура набитая. Гимназистка недоделанная.

– Может нам поискать другую дачу? – предложил я, пытаясь отвлечь ее от мрачной действительности.

– Думаю, это только разозлит ее. Тут многие друг друга знают. Назло начнет пакостить. Уж будь что будет! По большому счету, она права – я ее понимаю. Если бы все были такие честные – может, в нашем российском государстве было все по-другому.

– Что вы еще про нее знаете? Кто вам ее посоветовал? – спросил я, обдумывая варианты.

– Никто. Случайно получилось. Спросила на улице. Оказалась хозяйка. Сразу к себе повела. Она вдова, а муж у нее в прошлом инженер. На Сестрорецком заводе случилась авария, но подробностей я не знаю.

– Понятно. Видимо это оставило отпечаток на ее характере.

– Все может быть. Вы, правда, сполоснитесь с дороги. Я пока тоже себя в порядок приведу.

– Вы думаете? – с сомнением промолвил я, вытирая ей слезы.

– Конечно.

– Замечательно. Только полотенце возьму.

– Там наверно есть. Так-то у нее все чистенько: и белье, и посуда в идеальном порядке. Халата конечно нет. Ну, идите уж. Идите.

Просторный дощатый душ примыкал к другому строению – летней кухне или бане. Видимо, вода в большой кадке, на крыше, использовалась на два помещения сразу. В нем было сумрачно. Под самым потолком, было маленькое продолговатое окошко. Я не торопясь начал раздеваться и почувствовал легкое волнение. Мне стало не по себе. Необъяснимая тревога закралась мне в душу. «Н-да забавно! – подумал я. – Очевидно новое, всегда вызывает дискомфорт». Неизвестно отчего мне показалось, что кто-то за мной наблюдает. Я замер, постоял так в нерешительности, осмотрел старые доски, но не заметил ничего подозрительного, только быстрые паучки испуганно метнулись в широкие щели.

«Чепуха на постном масле!» – облегченно подумал я, улыбнулся и отвел в сторону железный рычаг. Нагретая за день вода, приятно льнула к телу, холодила старый шрам на груди. Большим розовым мылом, с запахом лаванды, я помыл голову. Тело – просто сполоснул водой. Когда я насухо вытирался, опять какой-то неясный скрип или шорох привлек мое внимание. «Все-таки что-то мне постоянно грезится! Ну и пусть! Может мыши. Ежик. Да все что угодно!» – пронеслись мысли у меня в голове, и наскоро одевшись, я отправился в дом.

Маша меня уже ждала. Настроение, судя по всему, у нее не улучшилось, но она старательно демонстрировала передо мной обратное.

– Ну, наконец-то, мой милый наплескался!

– Именно так, как вы говорите! – бодро отрапортовал я.

Я заглянул на веранду. В углу, на жардиньерке, стояли горшки с цветами. У дальней стены, притулилось плетеное кресло качалка. Окна были распахнуты. С террасы открывался прекрасный вид на Финский залив. В светлой воде плавилось солнце, и совсем далеко, виднелись паруса рыбацкого баркаса. Если бы не чужие взгляды с улицы, можно было бы устроиться и здесь на ветерке.

С сожалением, я вернулся в наше сумрачное жилище. Стол порадовал меня. Во всем чувствовались заботливые женские руки. Тонкие пластинки ветчины были переложены свежими огурчиками. Чуть поодаль, лежали пальчики охотничьих колбасок. По центру стояла тарелка, с запеченной радужной форелью, украшенная дольками лимона. Отдельно ваза с фруктами. На сладкое были: эклеры, крекер и немецкие галеты.

– Может, мы начнем с вина. Правда, оно теплое, – предложила Маша.

– Пойдет. Давайте я открою.

– Не уверена, такое не такое? Выбирала. Очень хотелось угодить! Две бутылки взяла.

– Маша! Даже «казенка» необыкновенно хороша, когда барышня нравится. А уж если нет, тут ничего не попишешь. За что пьем? – спросил я, поднимая бокал.

– За встречу!

– Хочу за любовь!

– Нет. За встречу будет, лучше. Нельзя так словами бросаться, – промолвила она зардевшись.

– Значит, за многострадальную встречу! Ура!

– Nous vaincrons! (Мы победим! Фр.) Ура! Ура!

– Нет, вино совсем не хуже сударыня. Вы угадали.

– Я так старалась! Вы бы только знали, как я готовилась!

Лицо у Маши чуть побледнело, легкие морщинки легли в районе губ. В нем читалась начитанность: Чехов, Толстой, Куприн! И в глазах, в выражении, была особая утонченность, что нравится мужчинам и которая ничего общего не имела с пошлостью и развязностью. Наверно только русские женщины могут быть так возвышенны, чувственны и готовы на самопожертвование!

– Почему-то вы мне сейчас напоминаете гимназистку, – произнес я и улыбнулся.

– Да! Это не так давно было. Я иногда смотрю на себя в зеркало и удивляюсь. Неужели, это и правда, я. Совсем взрослая стала: и не нужно отпрашиваться у матушки, и по любому пустяку держать ответ.

– Ваша мать была строгая?

– Ну, не без этого. Тогда мне это казалось естественным, а сейчас – вспоминаю прошедшие годы, думаю, все же ребенок есть ребенок. На одних запретах, строгости и послушании нельзя строить взаимоотношения. Но детство прошло и ничего не вернуть, тем более ее уже нет и поминать ее плохо не хотелось бы. Люди такие разные.

– Это верно. Сколько людей – столько характеров.

– Одного ей простить не могу, что когда матушка заболела, так скоропалительно приняла решение и отдала, буквально выпихнула меня замуж. Ей казалось главным, до своей смерти, обязательно увидеть меня под венцом.

– Это был брак по расчету? – поинтересовался я.

– Ну, в общем, да и нет!

– Это как?

– Ну, если брать в расчет деньги – у моего мужа никогда не было больших денег. Он государственный чиновник средней руки. Из хорошей семьи. У них дом на Мещанской, с братом наполовину, который они сдают и имеют доход. Ну и жалование, взятки, подарки, подношения от просителей. Я это все ненавижу. Он знает об этом, тем не менее, каждый вечер перечисляет: кто, сколько, и за что, ему вручил… ту, или иную сумму. По натуре он не злой, но меня определил, прежде всего, как вещь, которую можно употреблять для одной цели. Думаю, вы догадываетесь. Я его никогда не любила, да что там любила – даже не испытывала симпатии. От бессилия и беспросветности – мне порой, хочется наложить на себя руки. Конечно, я этого не сделаю, но мысли такие, сами по себе ужасны и недостойны меня. Ведь я тоже человек и меня, хоть самую малость, нужно уважать, считаться со мной.

– А возраст?

– С этим я уже смирилась! … Что-то мы не пьем? Давайте еще. – Предложила Маша и улыбка на ее лице почти пропала.

– Немножко? – поинтересовался я.

– Лейте! Не стесняйтесь! – она озорно засмеялась и добавила. – А то я хандрю. Вы следите за мной! Мы же не грустить собрались и мои печальные истории слушать?

– Ма-а-а-а-аша-а-а!!!

– Мария Александровна! – вдруг неожиданно и лукаво поправила она.

– Ух, как! – удивился я, смене ее настроения.

– И по чаще! – вновь прыснула она.

– Слушаюсь и повинуюсь моя госпожа! – безропотно согласился я.

– Давно бы так. Наливайте сразу и по третьему бокалу, – пошла в разнос Маша.

– Мы не спешим?

– Не хочу быть трезвой! – бесшабашно произнесла она.

– Однако! – удивился я.

– Пьяная и веселая. Se promener ainsi se promener. (Гулять так гулять. фр.)

– Что бы все забыть?

– Все, все! И про хозяйку, и про Петербург, и про прошлую жизнь. Я когда выпью – становлюсь сама собой. Естественная. Даже сама себе нравлюсь.

– Ну, значит третий тост за вас! – нежно промолвил я. – Сам Бог велел!

– Поддерживаю! Нет! Сядьте напротив. Ну, пожалуйста, прошу вас. Мне очень нужно видеть ваше лицо. Я люблю смотреть на вас!

Я промычал что-то неопределенно обиженное, и, повинуясь, пересел напротив.

– Вот теперь вы молодец! L’homme admirable! (Чудесный мужчина. Фр.) – она нагнулась через стол и поцеловала меня. – Не дуйтесь. … У нас уйма времени!

Но она ошиблась. Как раз в это время послышались шаги у двери, заскрипели половицы крыльца и кто-то постучался. Маша надув щеки, закатила смешно глаза и приложила палец к губам.

– Тс-с! Кто там? – зашептала она.

– Не знаю, – ответил я тоже шепотом. – Если хозяйка – то обойдется. У нас сонный час. Прикройте быстренько еду скатертью. Я стулья унесу.

Спустя полминуты постучали опять и более требовательно.

– Что уж там! Придется впустить, а то подумает не бог весть что. Так будет лучше, – проговорила она, торопливо оглядывая себя в зеркале и поправляя что-то в волосах.

Я, со вздохом, пошел открывать. В проеме с обезоруживающей улыбкой возник мой старый, почти забытый приятель – Константин.

– Су-у-у-у-дарь!!! Милостивый государь! Как я рад! Бесконечно взволнован видеть вас в нашем забытом богом уголке! Не ожидал! Честно не ожидал!

– Привет, Костя. Сто лет! – с легким холодком приветствовал я его.

– Ты как? Не сильно соскучился?

– Хозяйка сказала? – вопросом на вопрос, уклончиво ответил я.

– Она. … Дай, думаю «поручкаюсь» зайду. Ну, показывай свою избранницу. Да! Красавица! – он приложил ее руку к своим губам. – Константин! Старый друг Михаила, настолько старый, что он совершенно забыл меня и не удосужился заглянуть по соседству!

– Мария Александровна, можно просто, Маша.

– Очень приятно сударыня. Чудесное у вас имя. Мое любимое. И матушку мою так звали. Если не прогоните, я тут посижу минутку у вас. У нас такая скука! Вы не представляете, как я истосковался по хорошему общению.

Минутка у Константина затянулась на пару часов. Мы уже попили морса с крекерами и эклерами. Я уже демонстративно молчал, но Косте все было нипочем. Он болтал и трещал без умолку и при этом, смотрел исключительно на Машу. Меня как бы не существовало. Природная скромность Маши, не позволяла ей уйти или ответить резко, она только изредка виновато улыбалась, перехватывая мой возмущенный взгляд.