Читать книгу Французская любовь. Как это бывает - Григорий Жадько - Страница 6

Девушка в красной накидке. х.м. 40х50 Худ. Жадько Г. Г.

Тогда мне было 23 или 24 точно не помню. Я дружил с одной девушкой, не со своей будущей женой, с другой девушкой, и она нравилась мне. Она была хороша. Необыкновенно хороша, и что-то в ней было, что потом я искал, в других девушках. В других девушках и в своей жене. В то время мы дружили не так, как дружит молодежь сейчас. Наши отношения были чисты, непорочны, хотя иногда, не скрою, мы были на грани фола. Но мы всегда останавливались. Чего это нам стоило, наверно это можно понять.

Жил я тогда с сестрой в доме родителей на Северном поселке. Есть такое место на краю Новосибирска. Немного частных домов и много улиц, Игарская, Тайшетская, Тамбовская, Тагильская, Целинная, у края ближе к аэродрому Пятигорская и шесть электронных переулков. Из достопримечательностей у нас – был асфальтный завод, который засыпал всю округу асбестом, так что даже собранную малину порой приходилось обмывать от белого налета. Близ него были бараки, которые строили заключенные временно для себя, а потом стали жить гражданские, и постоянно. И была еще, окруженная глухим высоким забором больница для сифилитиков.

Мать наша к тому времени трагически умерла, отец получил квартиру и безуспешно налаживал отношения с другой женщиной, овдовевшей учительницей. Сестра летом работала пионервожатой в лагере «Дзержинец» на Бердском заливе, и я на все лето остался почти полным хозяином огромного дома.

Как-то в первых числах июля я со Светланой возвращался через весь город из кинотеатра «Победа». Остаток вечера и ночь мы решили провести в доме. Она позвонила маме и отпросилась ночевать «к подружке». Мама отпустила и «подружка» конечно тоже. Не помню, что было за кино. Вообще нам хотелось скорей оттуда смыться что мы и сделали. Транспорт в советские времена ходил скверно, но в тот раз нам повезло. Мы быстро дождались любимую «четверку» и чудесно устроились на заднем сиденье ЛИАЗа.

Автобус был полупустым и теплым. Наверно его нагрели пассажиры, которые вышли раньше. Напротив нас у окна сидела девушка в белом нарядном платье и с немножко бледным лицом. Я говорил без умолку. Не смотря на мою, в общем-то, довольно заурядную внешность, если не сказать более это у меня всегда получалось. Мне нравятся девушки, иногда и я нравлюсь им. Трудно сказать по прошествии стольких лет, о чем тогда шла беседа? Но нам было хорошо, и темный родительский дом терпеливо ждал нас, и в погребе томились прекрасные бутылочки болгарского вина «Тырново» купленные «На всякий случай!» и автобус неторопливо покачиваясь на поворотах, приближал нас к нашему маленькому празднику, и мы почти не замечали ничего вокруг. Теплая летняя ночь, запоздавший автобус, Света, которая изредка одаривала меня нежными взглядами. Что еще нужно?

Постепенно, не сразу, и как то невзначай, я почувствовал, что нас стало трое я, Света, и эта незнакомая девушка в белом платье. Она, внимательно слушала нашу болтовню. Когда приходилось смеяться, отворачивалась к темному окну, но скрыть свой смех конечно не могла. Наконец она перестала отворачиваться и стала просто смеяться с нами. Мы с ней смеялись, шутили, говорили, как мило порой беседуют люди в поезде, когда знают, что расстанутся скоро раз и навсегда. и без всяких последствий. В глубине души, на самом ее донышке, мне почему-то было приятно ее внимание. Ведь две молодые девушки, когда тебе 23 это всегда лучше, чем одна.

Мелькали остановки. Наше расставание с незнакомкой затягивалось. Автобус увозил нас все дальше. Когда в очередной раз распахивались двери, я гадал: «Когда же она выйдет?», «Сухой лог» – нет. «Учительская» – нет. «Школа» – нет. Тогда уж точно «Юбилейная» – опять нет. Я исподволь присмотрелся к нашей спутнице, длинные каштановые волосы, легкими полуволнами обрамляли ее лицо, пышно и густо падали на плечи, а глаза!

Почему иногда красивые незнакомки так тревожат душу.

Так мы ехали и ехали, и автобус скрипел на ухабах, и нам втроем было нескучно. Народу поубавилось. Вскоре мы остались почти одни. Далеко, у черта на куличках, расположен Северный поселок и наша остановка «Маяк». Странно, думал я, живу здесь столько лет, но ее прежде никогда не видел. А такую девушку просто невозможно не заметить в нашей глухой окраине. Всех местных девчонок мы знали наперечет и все они нам порядком, надоели и были скучны и неинтересны. «Наверно к кому-то приехала в гости» – пронеслось в мыслях у меня. «Интересно к кому?»

Мы направились к выходу. Наша спутница последовала за нами. Автобус, обдав нас газами, направился дальше. Мы неторопливо перешли дорогу и свернули на первую улицу от магазина. Разговор наш тек плавно и естественно. Это было очень удивительно. Наша улица Целинная, это совсем немножко частных домов. Мы шли, мило болтали, смеялись и наконец, пришли. Дом наш был основательный кирпичный, покрытый цементно-песчаной шубой, как и многие дома вокруг. Четырехскатная вальмовая крыша, была покрыта толстым оцинкованным железом, которое местные жители извлекали, разбирая оцинкованные промышленные бачки. Раз в пять лет такую крышу приходилось красить олифой с серебрянкой, и тогда она блестела на солнце как рыбья чешуя.

Я взявшись за скобу вбитую в столб, ловко взгромоздился на приступку, нагнулся и с обратной стороны отодвинул тяжелый кованый засов. Девушки стояли и ждали. Я спрыгнул назад и почему-то подумал, что эта незнакомая девушка, которую я даже не знаю, как звать, сейчас войдет в наш дом. Но так не бывает! В моей жизни такие милые симпатичные девушки в белых платьях никогда в жизни не приходили просто так, тем более, ночью, без приглашения.

«Скорее всего наша спутница проводила нас и сейчас пойдет на остановку. С минуты на минуту должен вернуться последний автобус». Эта мысль быстро пронеслась в моей голове, но я ничего не сказал, только открыл калитку и глупо улыбался. «Сейчас она уйдет! Нет, конечно, она не может не уйти!»

Они вошли вдвоем. Это не поддавалось логике. Правда незнакомка все-таки немного замедлила шаг и приотстала немного. Уличный фонарь желтым бледным светом зыбко освещал гравийную дорожку во дворе. Девушки остановились у входных дверей. Мне пришлось при ней достать ключ из-под крыльца. «Вот странно, она теперь знает, где мы прячем ключ от дома». Пронеслась молнией спонтанная мысль у меня в голове.

На кухне было уютно и тепло, металлически трещал на стене забытый репродуктор с поврежденным диффузором. Я быстро заткнул ему луженую глотку. У меня было не очень-то прибрано впрочем, для холостяцкого жилья, наверное, терпимо.

– Вот мы и дома, располагайтесь! – с нотками наигранного веселья и гостеприимства сказал я. Эта фраза была больше направлена в адрес нашей гостьи. Света здесь часто бывала и чувствовала себя у нас свободно.

– Чур, я у окна! – забила место Света.

– Телевизор включать не будем? – Поинтересовался на всякий случай я.

– Конечно, не будем. Такого добра и дома много, – ответила Света

– У меня есть немножко вина и сыра как Вы смотрите на это? – обратился я к ним, почти не сомневаясь, что они не ответят отказом.

– О чем разговор! Все мечи на стол, и побольше, – засмеялась Света.

– Чуть-чуть можно- промолвила наша гостья.

Я, открыл тяжелую крышку в полу. Спрыгнул в погреб. За сеткой, где раньше держали куриц, было углубление, а в нем железный ящик из-под патронов. Я уверенно в темноте пошарил рукой. Достал пару заветных бутылочек «Тырново». Они приятно холодили ладони рук. Из серванта на стол выставил разнокалиберные фужеры на длинных ножках. Сыр, яблоки. Все, что было в моем холостяцком жилище. Ну, еще штопор. Положив этот нехитрый набор на стол, я вышел через сени на двор. Недалеко от крыльца стояли две бочки с водой. Я глянул в черное отражение. Оно колебалось. Поверхность черно маслянисто блестела. Плеснул в лицо теплой согретой за день водой. Хотелось прохлады, но она была как парное молоко и совсем не освежала. Я бросил это бесполезное занятие. Немного обтеревшись шторой на веранде, вернулся к девчонкам.

«Тырново»! Мое любимое «Тырново». И на закуску небрежно крупно нарезанный сыр, яблоки. Я наливал вино не «жадясь», и нам скоро стало хорошо. Прелестные милые девушки сидели рядом, как сестры и если пару минут и была небольшая неловкость, то она растворилась без остатка. Наша незнакомка при ярком свете кухни и в тени от зеленого абажура, казалась мне загадочной. Она была моложе Светы, совсем девчонка. Хрупкая, нежная и немного бледная, как только увидевший свет стебелек. Грудь у нее была небольшая, руки тонкие казалось слегка прозрачные. Она почти не пила, но никогда не отказывалась, поддержать тост. Глаза ее даже когда она смеялась, казались, существовали отдельно и были необыкновенно грустны и печальны. Тонкие пальцы нервно сжимали фужер с вином, и создавалось впечатление, что она была одновременно с нами и как бы где-то совсем далеко в своем неведомом мире.

Света заметила мой долгий откровенный взгляд, обращенный на нашу гостью, и украдкой из-под стола, показала мне увесистый кулак. Я смущенно улыбнулся и пожал плечами.

Наша незнакомка казалась мне существом открытым и готовой на поступок. Ее странности не пугали меня, а напротив интриговали, и как-то заводили, если вообще уместно это слово здесь. Наше общество окружено такой кучей табу и условностей, что человек особенно в большом городе зачастую оказывается один. Такая политика невмешательства. Ты меня не трогаешь, я тебя не трогаю. Мне плохо – я не показываю виду. Тебе плохо – ты молчи. Не люди – автоматы, с приклеенными вежливо-равнодушными масками, на том месте, где должны быть лица. В деревне пройди по улице, обязательно кто-то что-то спросит, или улыбнется, или поздоровается. Конечно, может тебя, и пошлют куда подальше, но и помогут, если необходимо, посочувствуют. Начни в городе здороваться со всеми подряд, как в деревне, примут за сумасшедшего. Мне всегда казалось, что чем меньше поселение, тем лучше люди в нем проживающие и чище и сердечней их взаимоотношения. Небольшие захолустные городки лучше, чем большие.

Маленькие деревушки лучше райцентров, а что уж говорить про Москву, которая сама себя съедает. Сохранить открытость простоту, может даже детскую непосредственность это большое счастье, о котором сам человек порой и не догадывается.

Мы мило беседовали, но незримая тайна, как дамоклов меч висела над нами и ждала своего разрешения.

Вот и кончилось вино, и уже часы в коридоре показывали около двух ночи и мое красноречие начало давать сбои и небольшие паузы начали повисать над нашим столом. Во время одной из них, особенно долгой, наша незнакомка вдруг подошла к окну. Взглянула в непроницаемо черное стекло (после часа ночи фонари на улице выключали) и, помедлив как бы в раздумье, сказала одно слово:

– Пора.

Это слово упало как камень в воду. И все замолчали.

А у меня в голове запрыгали маленькие насмешливые молоточки «Пора пора пора.», и их веселый перестук был похож на карканье злобных ворон. Настроение у меня сразу упало. Было такое ощущение, как будто кончился Новый год, отгремели тосты и салюты, все уже хорошо выпили и поели, а счастья нет. Так бывает, люди пьют, поздравляют друг друга с Новым годом, новым Счастьем и отчетливо понимают, что никакого счастья не будет, просто еще один год ушел в тартары, сгинул бесследно в пучине времени. Когда гости уйдут они сольют недопитое вино обратно в бутылки. На следующий день доедят салаты. Через пару недель вынесут елку и воткнут ее в сугроб у подъезда. И начнутся вновь серые бесконечные будни, когда дни, ночи, недели сливаются в одну безрадостную полосу и порой за месяц, два, оглянувшись назад нечего вспомнить. Но как хочется иногда верить и ждать чуда хотя бы в новогоднюю ночь. Верить самому и убеждать в этом других.

– Как от вас добираться? – промолвила она, после долгой паузы, и голос у нее сразу стал скучным и невыразительным.

– Автобусы уже не ходят, – ответил я.

– Да! Я догадалась уже.

– Наш район и таксисты не любят. Можно попытаться на частнике, если повезет.

– Мне идти одной? – сказала она тихо, почти шепотом, и при этом посмотрела на Свету.

– Могу проводить, то есть, конечно, – вдруг затараторил я как пулемет, – и даже не стоит об этом говорить. Света, я быстро, жди меня.– Что я так подскочил? Сам не знаю.

– Быстро? – слегка усомнилась Света. Она уютно сидела в кресле, поджав под себя ноги, и кусала ногти. Пожалуй, первый раз она внимательно и долго посмотрела на нашу гостью. Та опять виновато улыбнулась, но ничего не сказала, только опустила глаза в пол.

Мы вышли в ночь вдвоем.

Света в последний момент в коридоре, крепко до боли сжала мое запястье.

– За-крой-ся! – решительно и твердо по слогам прошептал я.

Это был язык жестов. Каждый сказал что хотел.

На улице было совсем темно. Сильно посвежело. Приходилось двигаться почти на ощупь. Мне это удавалось. Моя спутница чувствовала себя неуверенно, и мне пришлось взять ее за руку.

– Зачем, мне все видно, – немного упрямо соврала она, пытаясь освободиться.

– Только кошки видят в темноте

– Они и я.

– У тебя глаза как у кошки!?

– Может быть

– Кошки они ласковые.

– Я кошка, которая ходит сама по себе! – сказала она немного отчужденно.

Я отпустил ее руку, но так луны не было, мы постоянно натыкались друг на друга. И я чувствовал, как она каждый раз вздрагивает, и каждый раз мне было необыкновенно приятно касаться ее, и ощущать тепло ее тела, и легкий дурманящий запах духов и еще чего-то женского, девичьего необъяснимого, но непреодолимо волнительного.

Кто она? Как ее зовут? Что это было? – Такие вопросы иногда всплывали в моей голове и даже легкий хмель от «Тырново» не мог снять их совсем, а только чуть сглаживал острые углы, размывал очертания.

Мы вышли на остановку. Тут было светлей. От магазина струился свет голубых неоновых ламп, и одна из них противно мигала.

– Ждать бесполезно, – сказал я уверенно, – Можно пешком по дороге как ехали сюда, или, через школу, дамбу это ближе

– Вам совсем не хочется меня провожать, – вдруг перешла она на» Вы»

Я промолчал.

Она подошла ко мне ближе взглянула внимательно в лицо и немного упрямо добавила

– Это совсем не обязательно.

Мы еще раз оглянулись, на пустую дорогу, и тронулись в путь. Тут я уже шел не так уверенно. Девушка порой налетала меня, и я чувствовал ее упругую грудь у себя на спине, и легкий озноб пробегал у меня под лопатками. Хмель еще немного кружил голову. Я ни о чем не мог думать, как только о том, когда она вновь коснется меня. Это как будто была наша маленькая игра. Может, это мне все казалось. Я уже не так спешил и специально порой задерживал шаг, ждал, и она не обманывала меня, она легко и испуганно дотрагивалась до меня вновь, и вновь, и мне опять это было необыкновенно радостно и приятно. Иногда когда мы касались немножко дольше обычного, с ее губ слетало чуть слышное: «Простите». Мы начали спускаться вниз, повеяло сыростью, болотными запахами. Ее «Простите», звучало иногда так тихо, а отстранялась она так медленно, что я думал, что могу постоять так чуть дольше, и она будет упираться в меня своей маленькой грудью, и я буду чувствовать ее всю, сквозь тонкую рубашку. Мне хотелось так постоять и ощущать ее тело. Но когда мы подходили к мосту, вдруг что-то неуловимо изменилось. Я это понял без слов. Возникло тревожное чувство. Наконец она сказала:

– Господи! Что это, чем пахнет?

– Это болото, так пахнет всегда. Раньше было озеро. А потом берега заросли рогозом, камышом. Рыба пропала, остались одни лягушки.

– Почему Вы мне не сказали о болоте. Мы можем пойти скорей? – Проговорила она с нотками беспокойства и тревоги в голосе.

– Конечно, давай попробуем, а что случилось? – Недоумевал я.

– Давайте быстрей, еще быстрей прошу вас

– Да-да! – бормотал я, теряясь в догадках, и скоро мы почти бежали, взявшись за руки. Гулкие доски деревянного моста громко разносили топот наших ног. Хмель сразу выветрился из моей головы.

– Умоляю быстрей! – просила она со сбивчивым дыханием. – Дорога пошла вверх, и девушка стала слабеть. Мы уже не могли бежать. Перешли на быстрый шаг.

– Быстрей, быстрей, – шептала она, но ноги ее не слушались, появились какие-то хрипы в голосе.

– Что с тобой? Тебе, правда, плохо?

– Быстрей, – шептала она как заведенная, а вскоре остановилась и села на землю. У меня с собой были спички. Я зажег сразу несколько штук. Осветил ее лицо и невольно отшатнулся. Все оно было распухшим., надбровные дуги стали водянистыми, глаза заплыли, и под ними образовались мешки.

– Что с тобой? Скажи, что с тобой, тряс я ее за плечи – Разобрать, что она отвечает мне, не удалось.

Как тащил я ее, и сколько это продолжалось, трудно сказать. Иногда она мне помогала, шла ногами, но большую часть пути я тащил ее волоком и на спине. Это был очень тяжелый марафон в моей жизни, но я старался, падал, спотыкался и поднимался вновь. Проклятая гора съедала мои силы, и казалось, я не выдержу. С огромным трудом мне удалось добраться до шоссе, где начиналась улица Объединения. У дороги я свалился как подрубленный, пот лился с меня ручьем, и мы лежали грязные, беспомощные.

Вдали неожиданно показались огни. Это был лучик надежды. Мы лежали на асфальте. «Москвич» быстро приближался. Увидев нас, замедлил ход. Я призывно замахал рукой. Но водитель не остановился, он, ловко сделав зигзаг, объехал нас, и, нажав на газ, скрылся. Когда он уехал, мне показалось, наступила жуткая страшная тишина. Я испугался, нагнулся к ней, но девушка дышала. Я опять взвалил ее на себя, и, покачиваясь, побрел к брусчатым двухэтажным домам, благо до них оставалось идти не так много. С трудом добрался до первого окна, опустил свою тяжелую ношу на землю и в изнеможении постучал, потом постучал в другое окно, потом в третье, четвертое. Не знаю, сколько прошло времени, пока открылась одна из форточек, и грубый мужской голос проворчал что-то нелицеприятное в мой адрес.

– Помогите. Она умирает, – попросил я и не узнал собственного голоса, такой он был противный и жалобный.

Спустя какое-то время, вышли две женщины в ночных рубашках и легких накидках на плечах. У одной я заметил в руках длинную деревянную скалку, которой обычно катают пельмени в больших семьях. Они подошли, и некоторое время стояли, молча, глядя на лежащую девушку.

– Она жива? – спросила одна.

– Что с ней? – спросила другая.

– Я не знаю, – с трудом выдавил я в ответ.

– Как это ты не знаешь, – спросила первая и нагнулась к ней ближе, стараясь послушать ухом. Вторая со скалкой стала заходить мне за спину. Деревянную колотушку она положила себе на плечо.

– Вызовите скорую! – попросил я, стараясь держаться уверенней.

– Вызовем, вызовем, – проговорила с нотками угрозы, та, что стояла у меня за спиной, – ну что живая? – Обратилась она к нагнувшейся женщине.

– Да! Надо идти к Митрофанычу, у него телефон.

– Ну, иди, буди, я за этим пригляжу.

Спустя минут пять, во дворе собрались человек 6—7 полусонных наспех одетых людей. Все спрашивали «Что с ней!?» и не получив ответа ждали когда приедет «скорая». Минут через 20 приехал УАЗик, «Санитарка» с красным крестом на крыше. Девушку переложили на носилки и затолкнули в машину через открытые задние двери.

Женщина, в белом халате, стала задавать мне вопросы, но, ни что случилось, ни имени девушки, ни фамилии ее, я не мог ей сказать. Сказал только свою. Люди, собравшиеся в этот неурочный час, начали возмущаться и обступили нас со всех сторон.

– От него разит!

– Что он с ней сделал!

– Эта молодежь, без тормозов! – Раздавались угрожающие крики со всех сторон.

Обстановка накалялась. Женщина-врач, сказала коротко: «Разберемся!» и предложила поехать с ними. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Меня посадили вместе с водителем на переднем сиденье, а врач что-то хлопотала в салоне. Я не оборачивался. Я боялся обернуться, смотрел неотрывно на дорогу, убегающую под колеса, в голове у меня роились разные мысли. Все случившееся казалось кошмарным сном. Мы проехали по лесной дороге, свернули на «Александра Невского» и приехали в ведомственную 25 медсанчасть от завода «Химаппарат». В больнице меня оставили одного в приемном покое и скоро забыли. Или от холода, или от переживаний этой ночи, меня начал бить озноб. Зуб на зуб не попадал. Я обнимал себя за плечи, нервно ходил из угла в угол и даже приседал, что бы согреться. Наконец я узнал, что у девушки кризис миновал, и что это было последствие аллергической реакции организма на пыльцу, запахи от болотных растений, и она могла задохнуться. Еще врач назвала ее по имени – Маша. А меня потрепала по голове и шутливо назвала спасителем.

Неужели кончилась эта нескончаемая и тревожная ночь. Стало легче на душе. Автобусы еще не ходили, и я отправился домой пешком через сосновый бор по беговым дорожкам спорткомплекса «Север». Обратный путь занял чуть больше часа. Когда я подошел к дому, первые лучи солнца осветили трубу асфальтного завода, но на земле еще лежал легкий сумрак ночи.

Стучаться долго не пришлось. Света открыла и встала в проеме двери. Она ждала, что я скажу. А я не желал ничего объяснять, и просто не было сил. Мне тупо хотелось, как можно скорей добраться до подушки, и я это сделал.

– Все понятно! – бросила она фразу, которая не предвещала ничего хорошего, и засобиралась.

– Ничего тебе не понятно, она в больнице, у ней аллергия.

– Это не умно, вы долго думали

Я так и знал, что из этого разговора ничего путного получиться не могло. Я оставил свою девушку, пошел провожать другую, меня не было всю ночь, что тут добавить. Чем больше будет оправданий, тем меньше веры. Надо хорошо выспаться, тогда может быть, найдутся нужные слова. Я лег в постель, она была теплая согретая и пахла польской «Шанелью №5»

Дверь громко хлопнула, и не было сил закрыться и голова моя начала проваливаться в небытие. Я засыпал с улыбкой, вспоминал грустные глаза Маши, хрупкую угловатость девушки, белое платье и маленькую прекрасную грудь. Ее тихое: «Простите», «Простите». Почему я не обернулся там, на верху, и не сжал ее ладони в своих руках. А ведь я мог это сделать. Я точно мог это сделать, я чувствовал это. И мы постояли бы у школы и не пошли бы в это проклятое болото. Я даже не стал бы ее целовать, только бы она доверчиво прижалась ко мне. А она бы прижалась ко мне, и я бы чувствовал ее маленькие теплые комочки у себя под сердцем. Так можно простоять всю ночь. А может, когда-нибудь я увижу их без одежды наяву, стоя на коленях или в постели. Как хорошо представить порой девушку без одежды, и тем более девушку которую ты наверное немножечко спас и почувствовать себя слегка героем и рыцарем. Мягкое одеяло сна забирало меня, тепло укутывало со всех сторон. Как хорошо, что все кончилось. Вот я уже засыпаю. Вот уже почти окончательно сплю и мне очень хорошо. И мир такой голубой и розовый и люди вокруг прекрасные и добрые.

Когда я совсем уснул, мне снился теплый необитаемый остров с белым горячим песком. Коралловые рифы как распахнутые руки выдавались далеко в море, полукружьями очерчивая мелководье с диковинными рыбками. По этому мелководью бродила девушка в белом платье. Она поддерживала края платья руками и плескала ногами в проплывающих рыбок. Рыбки, тем не менее, не боялись ее и приносили ей во рту крупные жемчужины. Она подставляла ладони, они складывали их туда. Когда набиралось с горкой, она весело сыпала их на голову, плечи и при этом кружилась. Жемчужины веером рассыпались вокруг.

Следующий день и вся неделя, оказались для меня не лучшими. Света клала трубку телефона, как только слышала мой голос и тут еще испортилась погода, небо затянули тучи. В такую серую мрачную субботу, ближе к вечеру, я услышал, как кто-то аккуратно щелкает ручкой калитки. «Кто там такой нерешительный, ведь все открыто?» пронеслось у меня в голове. Я вышел, помог открыть. Это была моя спасенная. Глаза ее смотрели широко и открыто, а реснички часто вздрагивали. Собранные на затылке волосы открывали маленькие ушки с крохотными золотыми сережками. Все признаки болезни у ней прошли, и выглядела она чудесно.

– Проходи! – сказал я, будто только и ждал ее. Я действительно обрадовался ее приходу. Маша отрицательно помотала головой.

– Будешь стоять здесь?

Она утвердительно и смешно кивнула.

Одета она была в тщательно наглаженное клетчатое серо-коричневое платье из грубой ткани, на воротнике и манжетах, оно было обрамлено белыми вставками. На ногах белые босоножки, а в руках светлая сумочка. Я почему-то вспомнил выпускной и наших девчонок с класса. Они были такие же нарядные и смешные. Мы стояли молча, я растерялся, не знал что сказать. Наконец молчание нарушила она:

– А где ваша девушка ее нет?

– Ее нет.

– Я хотела бы с ней поговорить.

– Я тоже.

– Может, я подожду ее у вашего дома.

– Это наверно напрасно.

– Не знаю у меня есть время- проговорила она с нотками упрямства, не отводя глаз.

– Ты не пройдешь?

– Не беспокойтесь. Здесь есть скамейка, – улыбнулась она.

– Почему ты не хочешь пройти в дом?

– Я не хочу об этом говорить.– Реснички ее быстро вздрогнули.

– И все же?

– Разве это надо объяснять.

– Не знаю, так будет лучше.

– Если придет ваша девушка, то лучше встретить ее здесь, чем в доме, – она смотрела, открыто и решительно.

– Да, но она не придет, мы неделю не разговариваем.

– Я все равно подожду на улице и уйду, вы идите не беспокойтесь, – Маша так умоляюще посмотрела на меня и так захлопала ресницами, что я не удержался, улыбнулся в ответ и молча глупо кивнул.

– Хорошо.

Что в этом было хорошего? Я ушел, но на душе скребли кошки. Постоял во дворе, что-то вспомнил, потом снова забыл что хотел, сделал пару кругов по огороду. Желание вернуться к ней казалось, было непреодолимым, но я этого не сделал. «Да! Она мне нравится? Зачем я ушел? А Света? Все равно не порядочно с моей стороны ее одну там оставлять. А теперь поздно возвращаться. Что я скажу. Пожалуй, точно не нужно было уходить, я бы непременно остался. Непременно. Она такая милая, только чуть странная и наивная, но она человек не игрушка. Человек не может безнаказанно приближать к себе другого человека. Он ответственен за все и за злое и доброе, что он сделал другому. Если не хочешь сделать зло человеку потом, лучше не делай добро в начале. Эта фраза засела у меня в голове. „Если не хочешь сделать зло человеку потом, лучше иногда не делать добро в начале“. Нет наверно правильно, что я не остался». – Пытался успокаивать я себя, но места себе не находил.

В воздухе пахнуло близким дождем. Холодные комнаты были не уютны. Лучшее что можно было придумать это затопить печь, но в такую погоду это всегда проблема.. Я сходил за дровами. Толстым ножом привычно и ловко нащипал лучины. Огонь не хотел разгораться. Дым упорно шел в кухню, а не в трубу. Так бывает, когда в печных колодцах образуется пробка из сырого влажного воздуха. Комната наполнилась едким дымом. Меня пробил кашель, глаза слезились. Я открыл маленькую чугунную дверцу рядом с трубой и бросил прямо в колодец зажженную вчерашнюю газету. Воздушную пробку прорвало, и огонь весело заскакал по тонким сосновым полешкам. «Наконец-то!» – Облегченно вздохнул я и глянул в окно. На улице уже шел дождь. Крупные капли падали на листья малины и они тряслись как сумасшедшие. Ветки ранетки качало. Стало заметно темней.

Я долго смотрел в окно, дождь то усиливался, то стихал, что бы спустя минуту начать все с новой силой. Железо на крыше периодически гремело, будто на него горстями сыпали мелкую дробь. На мгновение яркая вспышка осветила местность за окном ярким фосфорическим светом. Над головой протяжно грохнуло, дом содрогнулся, и казалось, присел, жалобно зазвенели стаканы в серванте.

Люблю дождь весной, летом и больше всего, когда он сопровождается грозой. Мне нравится, когда небо лопается от громовых раскатов и перечерчивается вдоль и поперек огненными сполохами. Я открыл настежь дверь, убрал занавеску и стал смотреть на струи воды, которые падали с неба. Они заливали грядки, тонкой пылью отбивались от досок крыльца, холодили руки, одежду. Гроза в своем доме это совсем не то, что в городской квартире.

«Успела уехать моя спасенная до дождя, наверно едет сейчас в теплом автобусе?» – Подумал я и машинально прошел в зал, уперся носом в стекло, что бы боковым зрением захватить скамейку, но было уже слишком темно, что бы что-нибудь разглядеть. Вдруг яркий разряд молнии вспышкой озарил округу, и… О черт! Я увидел на скамейке одинокую маленькую фигурку девушки. Маша сидела сжавшаяся в комочек без зонта совсем промокшая с распущенными по плечам волосами. На коленях у ней была светлая сумочка и наверно от холода, она почти касалась ее подбородком. Эта картинка на мгновение высветилась и пропала. Жалость и недоумение вспыхнули у меня в душе. Я, не мешкая, набросив штормовку, почти бегом отправился за ней. Завел ее в дом безропотную тихую и безмолвную. Посадил на маленькую табуретку, у печи она не сопротивлялась. Мы молчали. Наша кошка покинула свое насиженное место и удивленно нюхала наши мокрые следы на полу.

Скоро молчание начало тяготить меня. Это было неприятно, но в голову совсем ничего не приходило. Совсем ничего кроме жалости. Я не мог забыть вспышки молнии и ее сжавшуюся в комочек без зонта совсем промокшую с распущенными по плечам волосами. Она мне нравилась, но я гнал эти мысли. Бесконечные сравнения со Светой. Нужность или ненужность этого нового поворота в моей жизни немного тревожили меня. А если бы я не увидел и не вышел

Мне казалось, что у ней есть внутри какая-то необъяснимая свобода, отсутствие предрассудков. Ее нелогичные поступки при всей их абсурдности имели какой-то неизвестный мне стержень, какую-то скрытую правду, о которой знала только она. Я видел только вершину айсберга, одну десятую часть, а все остальное было скрыто от меня, но, тем не менее, ее поступки подчинялись именно этой подводной части.

– Как зовут вашу кошку? – промолвила она, наконец, после долгого молчания.

– Муся.

– Муся, Муся- Маша ласково погладила ее по спинке, потрепала за ушком, хотела посадить к себе, но Мусе наверно не очень нравилась ее холодная мокрая одежда и она вырывалась. Под табуреткой начала образовываться маленькая лужица.

– Она не сразу привыкает к чужим – сказал я.

– Муся ну куда же ты, – ласково пыталась она образумить вырывающуюся кошку.

– Вообще-то она у нас ласковая

– Ваша Муся меня не любит. А я очень люблю кошечек. Мама не хочет, что бы у нас дома были животные.

– Их часто бросают, когда они надоедают

– Я бы не бросила.

– Никогда

– Думаю да!

– Все, наверное, так думают когда берут. А сколько их бездомных потом.

Я говорил о кошке, а думал о Маше. Ливень не испортил ее внешности. Милые девочки они прекрасны своей свежестью. Это тот период, когда косметика не нужна. Все естественно и от природы. Молодость – ни морщин, ни печати усталости на лице, а лицо прекрасно и свежо слабым слегка проступающим румянцем. Никогда еще мне не доводилось так близко и наедине общаться с таким нежным созданием. И подумать только, много лет она росла, училась, была хорошей девочкой паинькой, которой гордились учителя и родители! Может быть, ей просто надоело быть такой умной и послушной. Как далеко и отнюдь не целомудренно иногда витают мысли мужчин, когда они смотрят на таких девочек. Но что думать о пустом и несбыточном.

Шум дождя по железной крыше то усиливался, то ослабевал, порывы ветра доносили на кухню запахи озона и свежести.

– Ты наверно сильно замерзла?

– Да так.

– Почему не ушла, когда начался дождь?

– Я не думала, что он будет такой сильный.

– Ты хочешь заболеть?

– Я крепкая, я очень крепкая, и почти никогда не болею.

– У меня есть старая куртка, овечья шерсть, принести?

– Это уже не поможет, я если честно насквозь мокрая.

– Совсем?

– Совсем, совсем, – она сделала попытку улыбнуться и улыбка у нее получилась очень виноватой.

– Ну, вот что, – сказал я довольно решительно и нагнулся к ее лицу, стараясь взглянуть в глаза, – я тебя оставлю, здесь закрывайся, раздевайся и сушись. – Ресницы девушки захлопали, она неуверенно посмотрела на меня снизу вверх. «Да-да!» добавил я еще решительней, легонько приподнял ее за плечи и подвел к двери. «Закрывайся вот так, шваброй за ручку, протолкнешь, и ничего не бойся. Договорились!?» Лицо ее посветлело. Она, молча, кивнула в ответ и посмотрела на меня с благодарностью.

Когда я уходил то оглянулся. Она смотрела в мою сторону с каким-то странным выражением, сквозь меня и будто я это совсем не я.

Я вернулся на веранду. Дождь не стихал, даже усилился. Я сел откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Когда идет дождь хорошо думается. Но гроза не занимала мои мысли. Я вдруг живо представил, что происходит на кухне. «Маша закрывает дверь. Руки ее неторопливо скользят за голову. Пуговицы на спине непослушны. Наконец платье расстегивается. Взявшись за подол, она чулком наизнанку снимает его. Тело ее при этом изгибается. Мокрое и тяжелое платье вешает на спинку стула. Придвигает стул к горячей печке. Доходит очередь до лифчика. Он тоже мокрый. Руки привычно за спину. Какого он цвета наверно он белый или нет – голубой. Хорошо бы взглянуть на все это хоть одним глазком!

Стоп! Там же есть окно!

Эта мысль пробила меня как током, я вскочил и снова сел. Черт побери! Вообще – то это все не очень. Но я ведь все равно не высижу здесь.

Нет! Этого не стоит делать! Конечно, не стоит, не стоит но так хочется, что просто нет сил. и я виновато прикусив губу, направился к северной стороне дома, к кухонному окну. Чуть не упал на скользкой тропинке. «Вот и Бог не хочет, что бы я подсматривал» – мелькнула не прошеная мысль.

Занавески закрывали только нижние две трети окна. Встав на высокий приступок фундамента, я вытянулся и ухватился за ставню. Ставня предательски жалобно скрипнула удержанная слабым крючком. Выждав несколько секунд, я с замирающим сердцем вытянул вверх голову поверх занавески. Картина, которая открылась мне, просто захватила меня целиком. Сразу ощутил жаркую волну, сердце забилось в учащенном ритме, готовое выпрыгнуть из груди. Моя ночная гостья действительно разделась и сейчас стояла у печки, в чем мать родила. Она сушила волосы, сбивая их легкими движениями. Я видел ее только со спины. Лопатки ее двигались, волосы струились по плечам, спине, немного не достигая розовых аккуратных половинок начала ног. Дыхание мое остановилось, я боялся вздохнуть или шелохнуться. Маша часто встряхивала головой, и подносила пряди волос ближе к печи. Выхватывала новые прядки и вновь сушила у теплой плиты. «Когда же она обернется, когда же. когда!» Настойчиво желал я! Какая стройная и нежная она сзади, а что будет, когда она обернется. Наконец Маша прекратила свои занятия, встряхнула последний раз головой, разбросав волосы по плечам, и сделала несколько шагов к двери кухни. Она ступала свободно и просто, как будто на нашей кухне ей было ходить раздетой совсем привычно. Приблизившись к двери, Маша приложила ухо к ней и прислушалась. Это было очень забавно и смешно, я видел ее всю голенькую как на ладони, а она слушала меня там через дверь. И, наконец, она повернулась и пошла обратно!

О боже!

Как она была хороша. Черт побери! Зачем девчонки носят все свои платья и другие штучки, если они так прекрасны без них. Если бы они знали, как пацаны хотят увидеть их без всего. Вот эти милые грудки, качающиеся в такт шагов, с розовыми упрямыми сосками, и стройный втянутый живот, с таким ласковым смешным пупком и самое главное, что есть у девушки, прикрытое легким темным треугольником волос. Это класс! Это нечто необыкновенное и сногосшибающее, это то, что всегда недоступно и пленительно. У меня даже закружилась голова, и перехватило дыхание от увиденного. Но Маша даже не подозревала о моих шалостях.

Наконец, я почувствовал, что совсем промок. Хотя карниз и защищал меня от прямых струй дождя, все же порывы ветра иногда приносили изрядные порции влаги. В туфлях у меня уже было полно воды, но я, ни за что не хотел бросать своего занятия, только старался придвинуться ближе к стене дома, где меньше доставалось. «Походи еще немножко!» просил я ее мысленно. «Никогда еще голые девушки не ходили у нас так запросто. Походи и я посмотрю на тебя, я только посмотрю еще раз, еще немножко!» «Ты же такая красивая, такая восхитительно нежная открытая и свободная, что тебе стоит порадовать меня еще раз. Ну, один разочек! Самый маленький разочек! И все!

Но как, не жаль было моя ночная фея не вняла моим молитвам, и решила одеваться. Видимо ей тоже не очень хотелось этого делать. Маша трогала одежду, хмурилась и тяжело вздыхала. Наконец она сняла со спинки стула розовые плавочки, нагнулась и поочередно вступила в них. Протянув их по стройным ножкам, высоко и плотно натянула на живот, последний раз дав мне мимолетно насладиться маленьким треугольничком между ног. Розовый бюстгальтер, очевидно, не высох и она, приложив влажную материю к груди, сморщилась смешно, и немного подумав, свернула и сунула его в сумочку, а шерстяное платье еще не совсем просохшее с трудом через голову одела на голое тело.

Мне пришлось поспешно ретироваться. Когда она появилась в сенях, я уже сидел мокрый на стуле, у открытой двери, и с меня лилось не меньше чем с нее, когда она уходила.

– Спасибо за печку. Так тепло и здорово! – Сказала она с добрыми нотками в голосе, когда я услышал ее шаги у себя за спиной.

– Я рад Маша! И так конечно будет лучше.

– Правда, здорово, я вам так благодарна. Вы очень добрый и хороший.

«А какая ты хорошая – и не представляешь, у меня до сих пор руки дрожат!» – Подумал я, стараясь быть спокойным, и пытаясь ни как не выдать своего душевного волнения. Я глядел на нее, и только что увиденное, яркими образами всплывало у меня в сознании. Я видел ее вновь без этого сурового клетчатого платья. А она наивно хлопала ресницами и мило улыбалась.

– Хотела спросить. Видела у вас гитару. Вы играете?

– Немножко.

– Может, когда-нибудь, я услышу вас.

– Моя игра тебе быстро надоест, и ты непременно попросишь спеть

Она улыбнулась, как будто своим мыслям

– Наверно так и будет. А что тут плохого

– Пою я просто скверно.

– Совсем!

– Увы! Без сомнений, а в гитаре не важно как ты играешь, главное как ты поешь

– Не задумывалась.

– Это правда. Ты знаешь, сколько заблуждений окружают нас – это была ключевая фраза. Спусковой крючок. Я чувствовал, что меня понесло. Если девушка нравилась мне, меня несло и чем сильней – тем больше, и я продолжил – Это и в живописи и литературе так. Люди думают, если человек хорошо умеет рисовать, то он уже художник.

– Вы так не считаете?

– Нет. Человек, который может точно нарисовать, еще совсем не художник, он просто хорошо владеет карандашом. Он ремесленник, а не творец и возможно им никогда не станет. Так можно любого учителя русского языка назвать писателем. Да! Он очень грамотно пишет, правильно излагает на бумаге свои мысли, может даже прекрасно разбирается в литературе и учит учеников, как писать сочинения, но все же до писателя ему далеко. До хорошего, я имею в виду.

– Пожалуй, на счет учителя я соглашусь с вами. А у вас на гитаре шесть струн или двенадцать.

– Шесть, одинарный набор.

– Жаль, конечно.

Мне осталось непонятным, что ей было, жаль или то, что струн только шесть, или, что у меня голоса нет. Я не успел ей ответить, как Маша неожиданно перевела разговор:

– А что с вами, Вы тоже с ног до головы? – удивилась она, увидев мою насквозь промокшую одежду.

– Я люблю ходить в дождь, – пробормотал я, не задумываясь, первое, что пришло на ум.

– Вы не боитесь грозы?

– Я люблю её. Гроза в июле это же прекрасно.

– Это все равно холодно, неуютно.

– Первую минуту, а потом здорово, только нельзя стоять.

– Бр-р-р.

– Надо двигаться.

– И вы так ходили по дождю?

– Ходил. А как дети бегают по лужам и получают удовольствие. Это как настроиться. Вспоминаются ощущения чего-то давно забытого и утраченного. Такой заряд энергии, бодрости нового и свежего.

– Вы так вкусно рассказываете

– Потому что это правда, – соврал я.

– В этом наверно, что-то есть.

– Конечно, не сомневайся.

– Может и мне попробовать, возьмете меня.

– Наверное

– У вас сомнения на счет меня?

– Ни чуть. В следующий раз обязательно

– В следующий?

– Ну конечно.

– Почему в следующий

– В следующий раз непременно.

– А зачем ждать? – сказала она, и глаза ее озорно заблестели.

– Ты серьезно?

– Конечно! Только сейчас. И сию минуту. Иначе. в общем. Или не будет дождя,.или меня, или вообще ничего.

– Как же так Маша! Ты только просохла

– Я все равно пойду, если пойдете вы, – сказала она и посмотрела на меня открыто и дерзко. Ее взгляд и голос привели меня в легкое замешательство. Мне показалось в эти секунды, что что-то незримое ломалось в наших отношениях. Видимо Маша тоже почувствовала это, и в глазах ее одновременно с вызовом и бесстрашием где то в уголках глаз я прочитал легкий испуг. Она смотрела на меня долго и неотрывно, дожидаясь моего ответа. Наконец я не выдержал этого взгляда и сказал не совсем уверенно:

– Это серьезно!

– Конечно!

– Мы сейчас пойдем в дождь?

– Мы пойдем в дождь!

Взявшись за руки, мы вышли, и холодные струи огненным холодом беспощадно полились нам за шиворот, проникая всюду, где только находили сухое местечко. Скоро таких местечек не осталось, но нам не было плохо, нам напротив, было очень здорово и хорошо. Я приостановился, не отпуская ее руку. Она с ходу по инерции развернулась на полушаге. Мы оказались лицом друг к другу. Я не отпускал ее руку, нашел в темноте вторую. Она приблизилась ко мне, близко, потом еще ближе, потом вплотную. Струи дождя текли по голове, лицу, распущенным волосам Маши. Темные волосы фосфорически поблескивали, обрамляя овал лица, и бросали на него таинственную зыбкую тень. Свет из окон веранды скрадывал ее черты, и нельзя было рассмотреть глаз. Они казались очень глубокими и черными, как смотришь на дно бездонного колодца. Мы стояли очень близко, и я чувствовал ее маленькую теплую грудь. Она доверчиво не отстранялась.

– Хотите, я научу вас целоваться? – сказала она вдруг и засмеялась.

– Что? – Не расслышал я из-за близкого раската грома.

– Если вы меня не поцелуете, то я могу это сделать сама.– Почти прокричала она звонко и весело.

– Маша!!! – взволнованным шепотом проговорил я, и нежная волна благодарности захлестнула меня.

– Я, правда, умею!

Я нагнулся и бережно вскользь поцеловал ее в голову в мокрые волосы, потом в лоб, глаза и наконец, добрался до ее скользкого холодного рта. Я целовал ее не нежно и трепетно, а немножко грубо, повернув голову не давая ей дышать. Она держала свои руки на моих плечах и тянулась вверх, привставая на носочках. Дождь лил и лил, а нам было так хорошо.

– Вы не обманули меня. Дождь это здорово! – проговорила Маша, немножко отстраняясь и переводя дыхание.

– Маша откуда ты взялась?

– Я «Никто»!

– Как это?

– Я девушка «Никто». И зовут меня «Никак».

– Ты классная девчонка. И что ты со мной делаешь!? Я не могу от тебя оторваться, – она опять засмеялась счастливым смехом радостного ребенка.

– Это сон – прошептала она – И нам все снится.

– Снится? Ты так считаешь?

– Считаю

– Во сне можно многое

– Ну-у-у-у-у, – затянула она в раздумье – в общем да!

– Правда?

– Не всё!

– Тогда это не сон! Я хочу поцеловать тебя там! – высказал я крамольную мысль, касаясь ее груди.

– Ого!? Прямо там?

– Конечно!

– Ни чего себе! – она ласково и смущенно попыталась посмотреть мне в глаза.

– Можно?

– М-мм! – Она растерянно молчала.

– Так как?

– Наверно нет, – голос ее дрогнул, – так неожиданно

– И все-таки я поцелую

– Ты можешь это не делать?! – прошептала она умоляюще, переходя на «ты»

– Могу, но не буду.

– Это страшный сон.

– Совсем нет. Ты боишься?

– Меня ни-к-то ни-ко-гда не це-ловал там- проговорила она, чеканя по слогам слова, подумала немножко и добавила, – даже во сне!

– Я буду первым

– А потом?

– А что потом?

– А что мы будем делать потом?

– Не знаю.

– У меня ни-ко-го. ни-ког-да. не было, – прочеканила она опять, ты поцелуешь и отпустишь меня – проговорила она, с придыханием

– Отпущу!

– И все сразу забудешь! Обещаешь?

– Конечно!

– Точно точно!

– Постараюсь, – убежденно и наивно пообещал я.

– Тогда наверно можно один разочек чуть-чуть.

– Бог ты мой! Маша! Я схожу с ума.

– Ты можешь не говорить! – прошептала она умоляюще и ласково

– Все делать молча?

Если бы еще вчера кто-нибудь сказал бы мне про это, я бы не поверил. Но порой действительность превосходит наши самые смелые предположения. Но это, правда, бывает очень редко, так редко что, кажется, может быть, никогда.

Я трясущимися непослушными пальцами расстегнул платье на ее шее, и снял его с одного плеча, потом с другого, и в темноте нашел руками ее ласковые замерзшие грудки. По ним текла вода, сосочки наверно от холода были совсем маленькие и твердые. Я подставил под чудные комочки свои ладошки и приподнял вверх. Они утонули в моих губах, и я ласкал их, и грел своим ртом, не давал холодным струям дождя заморозить такие прекрасные нежные создания. Маша, откинув голову назад, подставляла лицо струям дождя и шептала что-то нежное и невнятное.

– Ты сумасшедший, и немножко нахал.

– Ты права.

– Ты просто ты просто сумасшедший.

– Я сумасшедший.

– Но очень славный и нежный.

– Конечно!

– Мне хорошо с тобой, ты заметил, я назвала тебя «славный и нежный»

– Заметил.

– Тебе нравится, как я тебя назвала!?

– Конечно

– Я тебя так часто теперь буду называть.

– Это здорово.

– Мне не видно твоего лица. Я хочу видеть его, не смеешься ли ты.

– Что ты такое говоришь!

– Просто так спрашиваю.

– Даже не думал.

Мы забылись на время. Думаю, бог выключил часы. Они сломались, и погнутые стрелки беспомощно дергались не в силах преодолеть притяжение наших сердец. Время расстояния, галактики и миры все это упало к нашим ногам, растворилось в неге зыбкого счастья.

Наконец дождь ослабел и почти закончился. Только редкие капли срывались с деревьев.

Она смущенно засмеялась, легонько отстранилась и натянула платье на плечи.

– Один разочек давно кончился!

– Так быстро! Я потерялся.

– Наверно я скажу, что девушке не стоит говорить совсем. но я не дипломат

– О чем ты Маша?!

– Мне было хорошо, как никогда в жизни. Это правда. Я не ожидала. Такие необычные ощущения! – сказала она с лаской в голосе.

– И мне чудесно.

Раскаты грома и всполохи ушли в сторону аэродрома, но мы не уходили.

– Пойдем, просохнем, – предложил я.

– Нет, я пойду домой – сказала она в раздумчивости.

– Ты пойдешь мокрая?

– Да! Мокрая!

– Почему?

– Потому!

– Почему, потому!

– Не спрашивай

– Хочу знать, почему?

– Потому, что потому. Иначе я не уйду совсем, как ты не понимаешь, – сказала она сухо, и как бы сбрасывая тонкую пелену.

– И я останусь один?

– Сны иногда кончаются.– Добавила она совсем грустно и дурашливо взбила ладошкой мои волосы.

– Всегда не вовремя.

– Наверное.

– Пойдем, я подброшу дров, печка уже остыла.

– Печка у вас классная! – слегка оживилась она.

– Тогда я за дровами.

– Без меня, мой милый – она печально улыбнулась.

– Подумай, может, все-таки зайдешь на секундочку.

Легкий ветерок качнул ветки деревьев, и они просыпались запоздалым дождем.

– Только попрощаюсь с Мусей, – сказала она после длинной паузы и тяжело вздохнула, опустив взгляд в землю.

Мы, держась за руки вернулись в дом.

– Где ваша Муся?

– Кс-ксс, – позвал я. Кошки не было.

– Вот я говорила, она меня не любит.– Маша, зябко вздрогнув, прислонились к уже изрядно остывшей печке.

– Принести дров?

– Ты должен отпустить меня – не ответив, промолвила она тихо почти шепотом.

– И я останусь один?

– А что делать

– Такая чудесная ночь!

– Сказать честно, по настоящему, – голос ее зазвучал глухо, прерывисто. Она как бы делала усилие над собой.

– Конечно, скажи.

– Мне правда самой совсем не хочется уходить

– Тогда останься!

– Остаться? – Вопросительно переспросила она, – остаться, да, – она помолчала, как бы собираясь мыслями, – это невозможно и вообще

– Что ты имеешь в виду.

– Зачем ты спрашиваешь. Зачем ты все время спрашиваешь?

– Я больше не буду.

– Молчи.

– Ты видишь у меня рот на замке.

– У меня на спине нет глаз.

– А мы сейчас посмотрим

Я подошел к Маше сзади обнял за плечи. Она не убрала рук от теплых кирпичей.

– Точно говорю, нет! – сказала она шутливо.

– Я не верю.

– Легким дыханием, я убрал волосы и поцеловал ее шею. Поцеловал еще раз. Еще.

– Ничего не нашел?

– Пока нет.

– Я же говорила.

– Я целовал и целовал, тонул в ее мокрых волосах, она не реагировала, только сильней жалась к печи.

– Мы так не договаривались! – прошептала она, наконец.

– Мы без уговора!

– Я вообще пришла не к тебе, а к Мусе.

– Мне показалось, ты передумала.

– Ничего не передумала милый. Где Муся?

Платье оставалось не застегнутым, и я начал легонько прикусывая губами спускать его с плеч, вначале с одного, потом с другого и целовать мокрые ключицы, продолжение шеи, острые лопатки, спину.

– Ты мне дашь увидеть Мусю. Я хочу Мусю и домой.

Платье ее сползло на талию, чуть задержалось и беззвучно тяжело упало на пол.

– Маша! Повернись! – попросил я тихонько, как будто кто-то мог услышать нас.

– Не-е-е-т! – еще тише и протяжно ответила она,

– Почему?

– Мне сты-ы-дно милый? И Я бою-юсь.

– Я хочу увидеть их.

– Их?

– Твои грудки!

– Они обычные! – Сказала она, с улыбкой в голосе.

– Они необыкновенные.

– Они маленькие.

– Они прекрасные.

– Скажи еще что-нибудь хорошее про них, и я повернусь, – проговорила она и засмеялась.

– Они просто прелесть у тебя, и мне ужасно хочется ласкать их сильней и сильней. – Она, смущенно глядя в пол, обернулась, прикрыв их руками. Я стал целовать ее ладошки, убирая каждый пальчик губами и оголяя нежные возвышенности и, наконец, она опустила левую руку, потом правую, и я целовал их, целовал нежно и страстно, немного, прикусывая соски. Она тихонько вскрикивала от боли.

– Что ты делаешь, ну что ты творишь, – шептала Маша с легким укором, а сама руками держала мою голову и гладила ее. Так продолжалось, казалось вечность, но все, же я опустился перед ней на колени и стал целовать, упругий девичий живот, розовые трусики, в начале у резинки, потом ниже и ниже.

– Не надо, я прошумилый не надо, – шептала она как в забытье. Холодная мокрая материя была почти прозрачна, и темный треугольник ясно читался на ней. Я целовал прямо в него.

– Сумасшедший. Ты сумасшедший, туда зачем, туда целовать не надо.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– Не знаешь.

И, я решился, убрать эту преграду. Она вздрогнула.

– Ма-а-аша! – прошептал я как можно нежней.– Она молчала только глаза у ней совсем округлились и были немножко испуганны.

– Ма-аша! – повторил я с укором в голосе.

– Ты сильно хочешь их снять?

– Сильносильно ты даже не представляешь как.

Трусики медленно, медленно поползли вниз по ногам, спустились на острые синие коленки и дальше до самых щиколоток.

Я потянул ее за ладошки, она тоже опустилась на колени. С душевным волнением и трепетом я уже почти положил руку на то место, где совсем недавно были ее трусики, но в последний момент не решился. «Мне не надо смотреть туда, но я хочу, я хочу» Я опустил глаза. Она поймала мой взгляд и немного съежилась.

– Ты еще успеваешь меня рассматривать – прошептала она шутливо и строго.

– Совсем чуть-чуть. Мне надо запомнить тебя.

– Это ни к чему милый.

– Тогда не буду смотреть! – пообещал я, возвращая взгляд на ее лицо. Она благодарно кивнула. И мы вновь слились в долгом поцелуе.

Она поднялась с колен и я, не отрываясь от ее губ тоже. Маша завела локти за мою шею и держала меня нежно и бережно ими за шею. Слегка придерживая девушку правой рукой за талию, я увлек ее к постели. Мы забрались на нее, так и не расцепившись ни на миг. Тут, наконец, я поборол свой безотчетный страх и освободив правую руку опустил ее вниз. Моя ладошка утонула в жестких упругих волосках. Было страшно приятно трогать резко обрывающуюся вниз глубину между ее ног, забирать в руку мягкую округлость низа живота девушки, ощущать, как средние пальцы неумолимо от каждого движения проваливаются между волос, во что влажное нежное и горячее. В трельяжном зеркале я видел наши ломкие отражения, и они плыли как тумане.

– Я не хочу, что ты все видишь милый, – сказала она вдруг очень ласково.

– Ты такая необыкновенная! – голос мой дрогнул от нежности.

– Все равно не хочу этот дурацкий свет.

– Он не дурацкий.

– И себя не хочу без одежды!

– Ты прекрасна без нее.

– И не хочу то, что ты со мной делаешь сейчас!

– Ты будешь капризничать как маленькая.

– Я еще, правда, маленькая.

– Хорошо сейчас выключу свет, – согласился я.

Хотя и верхний свет погас, света из коридора вполне хватало, что бы видеть ее. Пока я раздевался, она сидела на кровати, свернувшись клубком, и раскачивалась. Когда я вновь оказался на постели, она вдруг спросила:

– Милый ты ничего не скажешь?

– Скажу!

– Это будет больно? – спросила она, вдруг отстраняясь от меня в полусумраке.

– Не знаю, – сказал я в ответ.

– У тебя же были девушки?

– Нет, – сказал я правду, имея в виду, что у меня были только женщины.

– Наверно это будет больно, для первого раза!?

– Может быть чуть-чуть.

– Если я закричу, ты остановишься?

– Ты не закричишь, тебе будет хорошо.

Она замолчала. И я осторожно почти без усилия положил ее навзничь безропотную и послушную, откинув голову назад. Мы целовались, а она прикрывала ладошками свою самую желанную часть тела.