Читать книгу Поэтическая афера - Григорий Карянов - Страница 5

Я проснулся за своим столом, лицом на Колиных рукописях. Шея и рука затекли, спина ныла от неудобного положения. На столе была открыта вторая страница романа.

– Не намного же меня хватило, – вслух сказал я и удивился своему грубому голосу, который вслед за мной еще не проснулся. Наспех собравшись, я взглянул на часы, стрелки которых показывали половину двенадцатого. Еды в доме не было, в кармане нашлась последняя папироса, которую было решено выкурить по дороге. Голова страшно болела, меня бил озноб. Подвести Зорина и не прийти к нему я не мог. Весь вчерашний разговор сегодня мне казался столь абсурдным, что в глубине души я надеялся, что, придя к Николаю, он скажет, что это была лишь дружеская шутка. Затем я вспомнил его выражение лица и усомнился. Всю дорогу я думал о том, как себя чувствует Зорин, и, может быть, он сам с радостью откажется от этой авантюры, сославшись на плохое самочувствие? Еще в подъезде меня встретил почтальон, который передал мне письмо, оно было из родного города, от матери. Я переживал за них и хотел его прочесть, прям там же, на лестничной площадке, лишь бы знать, о чем пишут, все ли у них хорошо. Вспомнив о письме, я прибавил шаг. Сейчас будет поворот, затем пара-другая домов. Поворот в переулок, затем через двор, а там направо – и рукой подать уже по прямой, прямо к дому Зорина. Я не знал, ждет он меня или нет. Я стоял у его двери, не решаясь потревожить, возможно, спящего Зорина, но, хорошенько подумав, я трижды постучал. Коля открыл мгновенно, он впустил меня, было видно, что он уже давно на ногах, и всем своим видом показывал, что ждал только меня.

– Может, выпьем чаю? Хотя можно это сделать и в обед, я только что поел, надеюсь, ты тоже? – я убедил его в том, что чай действительно подождет и лучше приступить к работе сейчас. – Ты проходи, садись вот сюда, – Коля указал на стул перед небольшим столом, на котором уже были разложены чернила, перья и листы бумаги.

– Что-нибудь конкретное будем писать? Направление выберем или так? – спросил я.

– Для начала попробуем все что угодно, в любом жанре, в любой манере и на любую тему. Нужно понять, что мы можем, как строится наше видение поэзии, как выходит рифма. Сейчас окажется еще, что поэзия не наш случай, тогда мы с тобой будем вынуждены брать уроки у Чернова.

– Даже неудобно обращаться к Чернову с подобной просьбой, – задумался я, представляя себе эту картину.

– Чернов – свой человек, и если мы попросим у него объяснить все азы стихосложения, он будет только рад. Стоит только затронуть эту тему, завести его. Сам он навязывать любовь к поэзии не станет, но коль человек, стоящий перед ним, интересуется этим – он с радостью поможет.

– Значит, я в нем не ошибался, – сказал я и мысленно еще раз утвердил свое предположение относительно Чернова.

Мы писали молча, Зорин пару раз уходил на кухню, делал чай. Он разрешил курить в комнате, но так как последняя папироса была докурена на улице, я молча кивнул, сделав очень сосредоточенный вид. Самое сложное для меня было начать, придумать идею, хотя бы первую строчку, от которой я мог бы оттолкнуться и погрузиться в размышления. Писать стихи – оказалось сложнее, так как при написании прозы, если есть идея, сюжет выстраивается по ходу написания. Герои романа или рассказа оживают, живут своей жизнью, а ты лишь успевай за ними записывать. Если сюжет основан на реальных событиях, он непременно строится на воспоминаниях и фактах. Здесь же я чувствовал свою беспомощность. Искоса поглядывая на Зорина, я следил за тем, как он вальяжно раскинулся на стуле, выставил одну ногу вперед, рукой подпер голову и временами что-то писал на своем листе. Человек за работой порой становился именно таким, каков он есть на самом деле, без масок. За работой человек не заботится о том, чтобы пускать ложную пыль в глаза, производить на других хорошее впечатление, он просто работает, и в этот момент лучше всего познать его личность. Например, как он ведет себя за работой, сдержан или наоборот вспыльчив, вальяжен, как Зорин, или кроток и не уверен, как я. Эти тонкости человеческой натуры так отчетливо прослеживались, что становилось немного стыдно смотреть на человека за работой, словно, изучая его, ты пытался раскрыть его истинную сущность. В этот момент меня словно подтолкнуло, и на листке, где уже было зачеркнуто несколько фраз, я написал первую строку:

«Задумчив и загадочен писатель»

Эта строка помогла мне определиться с темой стихотворения. Вот оно, то, что я так искал, муза, или просто вдохновение, которое находится вокруг, стоит только посмотреть на него под нужным углом – и строки сами рождаются в голове. Отталкиваясь от первой строки, я начал писать далее, поглядывая на Зорина, который являлся для меня натурой, будь я художником, пишущим картину.

В один из таких моментов Зорин посмотрел на меня и, поймав на себе мой взгляд, поинтересовался, все ли в порядке. Я улыбнулся, сказал, что работаю, и нет причин для переживаний. Мой ответ его удовлетворил, он вернулся к работе.

Иногда Коля вставал, прохаживался по комнате, беззвучно шепча что-то себе под нос. Мне было бы неудобно так сделать, хотя, может быть, и помогло бы в трудных местах моего стихотворения, но я был в гостях. Примерно после пары часов работы, за чашкой чая, Зорин, перечитав свое стихотворение, предложил его послушать. Он сидел в той же самой позе, в которой и писал все это время, не стесняясь, прочистил горло и громко, с силой в голосе прочел:

Я поджал губы и закивал. Подобные стихи мне еще не приходилось слышать. Мне действительно понравилось, но разве я был вправе оценивать человека, если сам не разбираюсь в стихах? На слух прочтение было хорошо сложенным, я даже позавидовал в какой-то мере Зорину, что он вот так смог прочесть.

– Что скажешь? – спросил меня Коля, а во мне до сих пор шел диалог, хорошо ли было прочитано или не очень. Можно ли назвать это стихотворение сильным или все-таки оно вовсе не подходит под описание стихотворения.

– Мне понравилось, и я даже не знаю, что еще сказать, для меня это настоящее открытие, что ты смог так написать. Боюсь, моя работа будет выглядеть серой после твоего прочтения.

– Не сомневайся в себе, Филатов, все в наших руках. Если сейчас понравилось тебе, то в зале, где будет хотя бы десяток зрителей, найдутся твои единомышленники, которые по достоинству оценят стихи, – сказал Зорин, допил чай и со звоном поставил на блюдце. Звучало убедительно. Но в настроении Николая прослеживалось отчаяние, которое было вымещено на эту самую чашку, и я решил спросить в глаза.

– Что ты сам можешь сказать о своем произведении? – спросил у него я. Желания обидеть у меня не было, мне действительно хотелось узнать его точку зрения, знать, как он себя оценивает, понять, что для него означает им же написанное стихотворение.

– Мне нравится, – тут Зорин встал и начал расхаживать, – мне нравится вся эта затея. А вот мое стихотворение могло быть сильнее. Меня смущает последнее четверостишье, вот, послушай, – Коля взял свой листок, пробежался взглядом от начала до конца и еще раз прочел мне окончание своего произведения.

– Этот герой вызывает у тебя какие-то чувства, может быть, сопереживание, сострадание? Где-то в середине он даже гордится тем, что смог за жизнь прочитать столь много книг, а в конце сжигает их, не имея возможности их перечесть или узнать что-то новое для себя.

– Он не вызывает у меня жалости, – сказал я, но Коля меня перебил.

– Но он ослеп! Немецкая армия применяла химическое оружие на полях сражений, – Коля явно пытался меня убедить.

– Я не испытываю жалости. Этот солдат скорее вызывает у меня чувство уважения, – я замолчал. Коля улыбнулся и кивнул мне в знак того, что именно это он и ожидал услышать.

– А что получилось у тебя? – оживился Зорин.

– Знаешь, первые полчаса я не мог понять, как пишутся стихи, да и потом у меня в голове не было ни единой мысли, о чем можно было бы написать. Но вот что у меня в итоге получилось:

Коля неожиданно для меня зааплодировал и заулыбался.

– Браво, Александр! Это именно то, что я ожидал от тебя услышать. В твоем стихотворении очень лаконично изображены все пристрастия писателя, здесь и покой, и мысль, и светлый ум, – Коля расхаживал по комнате, жестикулировал и расхваливал мое стихотворение. Я не был уверен, сможем ли мы осилить сборник, так как на эти восемь строк у меня ушло два часа нашего времени. С другой стороны, я никогда не думал, что смогу начать писать стихи, и восторг Зорина мне льстил, и создавалось впечатление, что у меня действительно неплохо получается.

– Нам нужно показать их Чернову, определенно, – Зорин начал рыться на столе, который располагался позади него и был полностью завален различными бумагами и папками. Он то и дело что-нибудь ронял, мял какие-то бумаги и, уже скомканные, бросал их на пол. – Нашел! – внезапно заликовал он, на листочке были написаны даты. Это было расписание вечеров у Чернова, как мне позднее пояснил Коля. Ближайшая встреча должна была состояться этим вечером, и, еще сильнее воодушевившись, Зорин начал собираться.

– Сначала зайдем к Голубеву, он хотел отдать мне ненужный чемодан, который в моем случае будет очень кстати. Теперь я уверен, что поездка в Петербург не заставит себя долго ждать. Который час?

– Без четверти три, – сказал я, взглянув на часы.

– Отлично, как раз успеем. Захватим чемодан и Голубева, затем в районе Немецкой встретимся с Ильичом и Екатериной Федоровной, если она, конечно, придет.

– Постой, а как же стихи?

– Да, нужно будет не забыть взять стихи, ты прав, – сказав это, Коля схватил наши стихи и свернув, убрал во внутренний карман пиджака.

– Я думал, мы напишем что-нибудь еще. Просидим с тобой до вечера за работой. Я не планировал снова появляться у Чернова так скоро.

– Ну, это ты, брат, зря. Вот смотри, – Коля указал на расписание, – сегодня у нас третье, а следующая встреча у Чернова будет лишь десятого. Нам определенно нужно его мнение, иначе до десятого напишем такого, что потом и показывать кому будет стыдно, не то что выступать. Пошли.

Ничего не осталось, как надеть пальто и шляпу и отправиться к Голубеву.

– Ты прочел «Колосья»? – спросил меня Николай, стоило нам выйти из его дома.

– Не успел еще, вчера осилил лишь пару страниц. Я думал, что уж сегодня я посвящу себя его прочтению, как только вернусь от тебя.

– Это не к спеху, так спросил, чтобы разговор поддержать, – конечно же, Зорин лукавил, говоря мне, что его совершенно не интересует мое мнение и что это не к спеху. Он с удовольствием был готов обсудить свой роман, выслушать по его поводу мое пусть не авторитетное, но все же мнение. По дороге мы курили его папиросы, Зорин рассказывал о Чернове, об их знакомстве, что Голубева и Ильича привел к нему тоже он. А я шел и думал: куда я иду? Зачем? Я до сих пор не прочел письмо, что мне прислала мать, и, вспомнив о нем, хотелось пожелать Николаю удачи в сегодняшнем вечере и отправиться вверх по улице прямо к дому, так как идти было всего ничего. Но, не найдя подходящих слов, я продолжал путь рядом с моим новым товарищем и задавал себе новые и новые вопросы. Я понимал, что у моих новых знакомых очень своеобразная манера жить. Она мне нравилась, но это ставило под надлом мои убеждения, от которых я ни разу не отступал с тех пор как оказался в Москве. Оправдывал я себя лишь тем, что мой роман дописан, точка поставлена, а за новый садиться еще слишком рано. Иначе бы я каждый день сидел у себя и по несколько часов в день писал. Но опять же, не имея работы, я мог бы найти пару другую учеников или обратиться в газету, спросить, нет ли чего на предмет переводов с французского или на французский язык. И лишь сейчас я понял, что еще вчера вместо распития водки на вокзале мог отправиться на поиски издательств, которых по городу было в достатке. Я же ничего этого не делал. Мы шли с Зориным, моя обувь промокла, на улице уже второй день шел дождь. Голубев принял нас очень тепло, пригласил войти. Коля старался быть вежливым, отказывался, как мог, ссылаясь на встречу с Ильичом и Екатериной Федоровной, но в какой-то момент за спиной Владимира возникла женщина. Это была хрупкая старушка с пучком на голове и в фартуке. Она улыбнулась нам и поприветствовала.

– Вы проходите, правильно Владимир говорит, проходите. Я сейчас накрою на стол, будете нашими гостями, – сказала она и продолжила стоять. – Вы, наверное, Николай Зорин?

Старушка указала на Колю, чем смутила не только его, но и Голубева.

– Да, бабушка, это Николай Зорин, – сказал Владимир и постарался отправить ее на кухню, но ее привлекла моя фигура.

– А этого человека я не знаю. Про Зорина мне Владимир часто рассказывает, я именно так себе Вас и представляла. Вы очень красивый, такой опрятный, а как у Вас святятся глаза, – набросилась на меня женщина.

– Александр Филатов, можете звать Сашей, – сказал я.

– Голубева Софья Андреевна, – сказала женщина. – Я бабушка Владимира, – и снова улыбнулась. По ней было видно, что женщина она очень добрая, но одинокая. Кроме внука у нее никого не осталось. Видимо, поэтому и расспрашивает Владимира о его товарищах, о том, с кем он общается, где бывает.

– А вы тоже писатель? – стесняясь, спросила Софья Андреевна.

– Да, как раз сейчас дописал свой роман, теперь пытаюсь сдать его в редакцию, – Владимир мне показывал знаками, что я могу особенно не вдаваться в подробности.

– Замечательно, ну тогда прошу, гостями будете, – и удалилась.

Зорин стоял и пристально смотрел на Голубева.

– И откуда, позвольте узнать, товарищ Голубев, эта милая женщина так осведомлена о моей скромной персоне? – спросил он.

– Да как-то к слову пришлось, вот и рассказал, что ты зайти должен. Вы не обращайте внимания, она очень добрая, мне бы не хотелось, чтобы мы сейчас ушли вот так, – уговаривал нас остаться Владимир.

– Дорогой друг, я с уважением отношусь к Вам и Вашей бабушке, Софье Андреевне, но мне нужен обещанный чемодан, и потом, нас ждут Ильич с Екатериной Федоровной. Если Вы не забыли, сегодня мы идем к Чернову, – очень театрально сказал Зорин, что позволило нам всем посмеяться.

– Как Чернов? Я думал, теперь у него вечер будет лишь десятого? – удивился Голубев. Явно, он тоже не собирался сегодня покидать свой дом и на всех парах мчаться под проливным дождем к Чернову.

– Вы можете остаться, но это слишком оскорбит товарища Чернова. Он рассчитывает на нас в полном составе, – и Зорин обвел нас взглядом.

– Тогда проходите скорее, сейчас поедим – и к Чернову. А вы сами откуда? – спросил Голубев, принимая у меня пальто и шляпу.

– Хорошо, в таком случае едим быстро, разговоры сводим к минимуму, – поставил свои условия Коля и, раздевшись, прошел в гостиную комнату. Мы с Владимиром присоединились. Софья Андреевна угощала нас супом на курином бульоне. Я не ел вот уже пару дней и был счастлив отведать суп, тем более что бабушка Владимира была искренне рада, что мы так быстро все съели.

– Сейчас я подам картофель с рыбой, – сказала она мне, когда я помогал убирать ей со стола.

– Софья Андреевна, дорогая Вы наша, мы очень спешим, нас в литературном клубе ждут товарищи, – взяв женщину за руки и встав на одно колено, сказал Зорин.

– Ну бросьте, мне даже неловко стало. Идите, конечно, но в следующий раз отменяйте все свои литературные встречи, мне бы хотелось поближе вас узнать, – сказала Софья Андреевна и вышла нас проводить в коридор.

– Непременно придем, обещаем, – сказал Владимир, приобняв старушку.

С чемоданом в одной руке и сигаретой в другой, впереди шел Зорин. Мы с Голубевым шли позади, он рассказывал мне о Софье Андреевне, оказалось, она действительно интересуется его жизнью и всегда спрашивает, кто был на вечере, что читали сегодня.

– Вы, главное, не сердитесь, она женщина очень хорошая. Все спрашивает, когда я приглашу ее с собой на вечер, где буду читать «Капитан с причала Надежды». Я ей этот роман читал уже раз семь, наверное. Она его очень любит. Очень помогала мне, когда я работал над ним, с пониманием относилась к тому, что допоздна сижу, что в библиотеках пропадаю. Порой сижу за столом, засыпаю, а все туда же, пишу, она придет, чай мне с медом поставит, погладит по голове и уйдет. А наутро интересуется, что там с героями произошло этой ночью, как на корабле дела, женился ли капитан, что в новых странах увидали.

Я слушал его, и мне стало так тоскливо и одиноко. Словно в этот самый день я остался совсем один. У меня было письмо от матери, но они были далеко, а в этом городе было холодно, капал дождь, и мне никто не приносил чай с медом и не интересовался, о чем я пишу. Если бы сейчас у меня были деньги, я не раздумывая сел бы на поезд и уехал бы домой. Но денег не было.

Ильич стоял один и читал газету под козырьком подъезда. Он весь промок, стоял, прислонившись к стене, с низко надвинутой шляпой.

– Я уже думал, вы не соизволите появиться сегодня, – сказал Павел, убирая газету. – А куда это, с чемоданом?

– В Петербург еду, не слышал еще? А ты чего один, где Екатерина Федоровна? – Зорин поставил чемодан и закурил.

– Так она уже у Чернова, я ее отправил, думаю, что ей мерзнуть стоять? – начал оправдываться Павел.

– Вот знаешь, Ильич, за что я тебя уважаю? – спросил у него Коля, положив руку ему на плечо.

– За что? – не понял Ильич.

– За то, что ты мог бы стоять рядом с красивой женщиной, вести беседы. На твоем месте я бы так и сделал, а ты – дело другое, ты ее к Чернову отпустил, погреться, – сказал Зорин.

– Так ведь дождь на улице, что мне было? Я бы стоял, газету читал, а она бы мерзла? – возмутился Павел.

– Да успокойте вы его, – вмешался Голубев. – Шутит Зорин, все ты правильно сделал, Ильич.

Так, вчетвером, мы прибыли на квартиру к Чернову. Уже начались чтения, значит, мы пришли в самый разгар. Оставив верхнее пальто и прочие вещи, такие как папки и чемодан, мы аккуратно прошли на кухню, чтобы не мешать выступлению. Сам Чернов появился спустя пару минут.

– Господа, как я рад вас видеть, – очень дружелюбно поприветствовал он. – Сегодня явно стоило бы отменить вечер: столько бездарных стихов, все как сговорились, репертуар хромает, читают плохо. Давно мне не было так стыдно за наш клуб. Одни прозаики чего стоят, все настолько приземленное, что даже обсуждать нечего, – он закурил, хотя никому бы не позволил сделать того же в своей квартире.

– Кто сегодня здесь? – спросил Зорин.

– Лучше не спрашивай, самые, как я считал, лучшие авторы нашего клуба: Тарасов, Шушкевич, Сахаров Дмитрий, Еремин, ну и, конечно же, Катенька, – перечислил гостей Чернов.

– Покровский, стало быть, не пришел? – спросил Зорин у Чернова, но посмотрел на меня и закивал головой.

– У него там что-то случись, Еремин передал, чтобы его сегодня не ждали, – сказал Чернов, взяв со стола яблоко и откусив его.

Коля показывал мне какие-то знаки глазами, шевелил губами, а я не мог ничего понять. Затем он встал и, проходя мимо, похлопал меня по плечу, я пошел следом за Колей в подъезд.

– Будешь курить? – спросил он, протягивая пачку папирос.

– Не откажусь, – взяв одну, мы с Зориным закурили.

– Ты смотри, значит, действительно разрывается, вот и встречу у Чернова пропустил, – загадочно произнес Николай.

– Жертвует малым, как считаешь? – спросил я у Зорина.

– Как знать, Саша, как знать. Может, денег платят, но вряд ли он не ценит Чернова и первое, что он сделал – это поступился его приглашением и погнался за более лакомым куском. Здесь все основано на взаимном уважении. Тем более, зная Покровского, могу сказать, что он человек принципиальный и никогда бы так не поступил, ничего не объяснив. Знакомство с Черновым, мой друг, может открыть тебе много дорог в мире литературы, среди его друзей имеются издатели, крупные книжные дома, как в России, так и за ее пределами. Он далеко не последний человек, и дружба с ним порой становится взаимовыгодным сотрудничеством. В то же время неуважительное отношение к его клубу – или, может, ссора какая – может привести к серьезным последствиям в профессиональной сфере. Двери просто в один миг перед твоим носом могут закрыться. И ладно, если человек сразу все поймет и осознает, а то ведь будет стучаться сквозь запертые двери.

– А почему в таком случае Прытко тебе отказал в печати? – не понимал я связи Чернова и издательского дела, кроме того, что он является чьим-то знакомым.

– Это потому что я не прошу у него помощи. Конечно, он мог бы все устроить, но мне не нужно, чтобы это было сделано таким путем. Мой роман должен быть востребованным с самого начала, в первую очередь, в глазах редактора.

– Ну, это как знать, вот Прытко особенно не оценил, – стараясь не оскорбить Зорина, сказал я.

– Ну и черт с ним, с этим Прытко! Тоже мне, издательство, – Коля сплюнул и уставился в окно.

Мы вернулись в тот момент, когда человек с заунывным голосом как раз закончил читать свое произведение. Как оказалось, Чернов тоже не смог выдержать этого молодого человека, но и не дать ему возможности прочесть – он не мог. Мы вошли в комнату, со всеми поздоровались. В кресле, как и в прошлый раз, сидела Катенька. Увидев нас с Зориным, она подошла.

– Николай, вы сегодня опаздываете. Надеюсь, на то имеются веские основания, – сказала Катенька, подходя к Коле все ближе и ближе.

– Здравствуйте, Екатерина…, то есть Катенька. Да, мы несколько задержались: пока чемодан, пока обед, знаете, как все бывает, – начал тараторить Зорин, явно волнуясь. Катенька повернулась ко мне.

– Месье, – сказала она.

– Мадам, – подыграл я и, взяв ее руку, поцеловал, как и в прошлый раз.

– Aujourd'hui un jour de pluie,3 – вздохнула Катенька.

– Вы правы, льет как из ведра, – сказал я отчего-то по-русски.

– Так вы и русский знаете? – в шутку удивилась Катенька.

– Oui bien sûr, 4– и здесь я понял, что наш двуязычный диалог становится уже слишком.

– С Вашего позволения, Катенька, – Зорин поклонился и отвел меня в сторону.

Мы вышли в коридор, там стоял Чернов и разговаривал с тем печальным юношей, что сейчас читал.

– Я заметил, как он выходит, нам нужно с ним поговорить, – сказал Коля, кивая в сторону Чернова.

– Ну, так подойдем к нему? – спросил я.

– Мы должны попросить его пройти в его кабинет, чтобы он прочел стихи. Затем он скажет свое мнение, и можно будет продолжить вечер. Самое главное – выцепить Чернова, когда он останется один. Этот юноша, что читал последние полчаса печальным голосом, не отходит от него ни на шаг.

Но после этих слов юноша попрощался с хозяином вечера и пошел прочь. Чернов оглянулся и, увидев нас, подошел.

– Это был племянник Прытко, если вы не знали, я просто не мог не распахнуть перед ним двери нашего клуба. Но какой же он посредственный поэт, это просто уму непостижимо. В любом случае юноша остался доволен, обещал похвалить наше мероприятие дяде, – сказал Чернов как бы между прочим.

– У тебя сейчас есть минута времени? Мне бы показать тебе пару стихов, хотелось узнать твое мнение, – сказал Зорин. Тот кивнул и пригласил пройти в кабинет. Зорин взял папку из коридора, а затем догнал нас.

– А чьи стихи, я могу знать? – спросил Чернов, садясь за свой рабочий стол.

– Они пока что анонимны, попросили узнать мнение критика, литератора, редактора. Я сразу подумал о тебе. Ну так что?

– Я посмотрю, – сказал Чернов. Зорин достал наши стихи, которые мы писали этим днем, и протянул Чернову. Тот с серьезным видом начал читать. Я не мог понять по его мимике, что же он думает о них. Он то хмурился, то его брови наоборот взлетали вверх. Мы стояли молча, смотрели на Чернова, который изучал наши работы.

– Я все же хочу узнать, чье это? – спросил он посмотрев на нас.

– Это моего знакомого, – ответил Зорин, не выдавая нас.

– Как я вижу по почерку, эти стихи принадлежат двум разным людям, но написаны они на бумаге из одной стопки, вот здесь кто-то пролил кофе, и я более чем уверен, на многих листах окажутся точно такие же пятна от кофе. Я бы не спрашивал, если бы ты, Николай, пришел ко мне один, но с тобой пришел наш новый товарищ Филатов, насколько я помню.

– Все верно, – ответил я.

– Не зная, что вы оба пишете прозу, я принял бы эти стихи за ваши, – он посмотрел на Зорина, затем на меня.

– А какое это имеет отношение к стихам? Капли кофе, почерк. Я не прошу тебя помочь мне раскрыть преступление, я прошу сказать свое слово касательно этих стихов, – возразил Зорин.

– Я его знаю, этого товарища, чьи это стихи? Может быть, он сегодня присутствует здесь? – не унимался Чернов.

– Нет, его сегодня нет здесь. Да и потом, Вы его все равно не знаете, – ответил Зорин.

– Что я думаю по поводу этих стихов я скажу лишь автору. Приведите мне его, товарищ Зорин, и я буду Вам благодарен. Кстати, возьмите вот эти деньги и передайте их Вашему товарищу, скажите, что я купил его черновики и что очень бы хотел, чтобы он явился ко мне сам. Думаю, деньги его заинтересуют и он обязательно придет, если ему, конечно, интересно, что я думаю по поводу его работ. А сейчас, господа, – сказал Чернов, вставая со своего кресла, – думаю, наш вечер подошел к концу, сегодня был один из самых тяжелых вечеров. Это просто балаган, а не литературный клуб. Всего доброго.