Читать книгу Бестелесные. Книга 1 - Григорий Мокеев - Страница 4

Свободное время в монастыре – самая веселая часть суток. Нам с приятелями по 10 лет, и на этот раз мы засели в кустах возле одной из многочисленных площадей Инрама. С утра прошел дождь, и я зябко поеживаюсь от капель, которые ветер стряхивает мне за шиворот с веток. Площадь – классическая, с фонтаном в центре: вода бьет из статуи священника, держащего на руках двух младенцев, на голове церковника – неизменный капюшон, взгляд поднимается к небу. Никаких скамеек – дети и священники тут не задерживаются. Все площади расположены в рабочих кварталах, окруженные по периметру длинными одноэтажными бараками из серого кирпича – жилищами бездушных. Для неразумных тел фонтаны служили водопоями, к которым они приходили утолить жажду или остаточное желание помыться. Лысый крепыш Лео, дрожа от нетерпения, протягивает мне камень.

– Давай, Амадео, твоя очередь! – громко шепчет он.

– Если священники узнают, нас накажут, – я все еще пытаюсь избежать своей очереди. Мне, в отличие от Лео, жалко тело – кинуть в него камень – все равно, что ударить собаку.

– Они ничего не узнают, кидай – ты же видел, мы уже кинули! – от нетерпения шепот Лео начал срываться на крик.

Я взял булыжник и взвесил его в руке – таким и убить можно. Тело полного мужчины перестает казаться хорошей мишенью – в него легче попасть, а я не желаю этого. Между тем, толстяк ловко, кошачьими перебежками, продвигался к воде. К жалости, переполнявшей меня, добавился страх – вдруг он разозлится и погонится за нами? Размышляя обо всем этом, я целюсь уже минуту.

– Ну, давай! Кидай! – пританцовывает рядом Лео, грызя ноготь.

– Да он трус, – буркнул тучный угрюмый Уго.

А вот этого я стерпеть не могу. Да и терять приятелей неохота – их и так немного. А вдруг по монастырю пойдет слух, что я боюсь даже тел? Почти зажмурившись, швыряю камень наугад – вряд ли он попадет в кого-нибудь случайным образом. Вздрагиваю, почти тут же слыша короткий животный визг и глухой удар падающего тела. На лицах товарищей – ни тени прежних ухмылок, только испуг. Что же я натворил? На булыжной мостовой лежит тело совсем молоденькой девушки – из ее виска толчками выходит кровь, окрашивая кусок площади в алый цвет. Нет, я не мог ее убить, я никого не хотел убивать! Дыхание перехватило, ноги одеревенели – как в тумане вижу, как пухлый мужик, неудавшаяся жертва, стремительно и молча несется в сторону бараков.

– Быстрее! Быстрее! – напуганный Лео хватает меня за руку и выволакивает из кустов, увлекая к монастырю.

…Я просыпаюсь в холодном поту. Какое счастье, что проклятая лампочка включилась и не дала досмотреть сон. Хотя сном страшное воспоминание из детства можно назвать с натяжкой – скорее, однообразное ночное дежавю. После того случая я очень долго не мог прийти в себя, а лицо жертвы так и не смог вытравить из памяти. Кстати, с теми приятелями я больше не общался. Теперь они не считали меня трусом, наоборот – начали бояться, думая, что попадание в беззащитный висок было прицельным. Но без их дружбы я не страдал.

Прочь воспоминания, сегодня есть дела поважнее – выяснить, чей стон я вчера слышал. Надо же, стон в лишенной звуков комнате – это же невозможно! Набросив на плечи грязную мантию (интересно, как она могла испачкаться в этом месте?), я с нетерпением стал ждать, когда дверь откроется. Надеюсь, автор стона сегодня осмелится выглянуть наружу. Едва клетка отворилась, я быстро занял свое место и начал поедать глазами заветную дверь соседа, проигнорировав приветливый кивок Лоренца. Я сгораю от нетерпения и пока не написал ни одной цифры. Нужно себя заставить взять в руки перо – кто не работает, тот не ест, а может и обратно в камеру затянуть. Местные старожилы называют это явление "хоботом" – процесс напоминает втягивание слоном воды. Не самое приятное ощущение, хоть и абсолютно безболезненное. Наконец я приступаю к записям, постоянно вскидывая глаза к двери. О, вот и движение – едва наметившаяся щель достаточно разверзлась, чтобы… Такое вообще возможно?! Передо мной стоял мальчик лет шести – почему его душа так рано покинула тело? Путаясь в мантии, ребенок направился в мою сторону.

– Здравствуйте, вы священник? Где я нахожусь? – его слова буквально резали тишину, отскакивая от стен коридора. Теперь ошарашенное выражение лица было не только у меня – мы-то до обеда не можем сказать ни слова! Наверное, каждый из нас подумал, что окончательно сошел с ума, а мальчишка, не понимая, чем именно привлек к себе столько внимания, смотрел на меня, ожидая ответа.

– Нет, я не священник. А ты вот, кажется, в Ад попал, – все заготовленные для новичка речи вылетели из головы. Краем глаза я видел, как у Лоренца зашевелились губы. Да что там, они разом зашевелились у всех. Каждый хотел быть услышанным, у каждого появилась вера в то, что теперь больше не надо ждать проклятого обеда и записывать чертовы цифры. Ребенок заплакал – в тишине детский плач разнесся как раскат грома, некоторые даже зажали уши. А другие вскочили и двинулись к мальчишке, пытаясь прикоснуться к феномену. В глазах моего нелюбимого старикашки сквозило безумие – прошли тысячелетия с тех пор, как он слышал детский плач. Я с ужасом понял, что наслаждаюсь этим ревом, как и тем, что череду серых будней разорвало неординарное событие.

Все прекратилось так же быстро, как и началось. В нашу сторону с огромной скоростью из глубины коридора скользнули сразу три тени – с их пути все любопытствующие были отброшены к стене. Меня тоже впечатало в бетон – не больно, но желание двигаться и сопротивляться пропало. Зато загорелось любопытство – неужели сейчас увижу, как выглядят наши надсмотрщики? Лучше бы не видел. На всех троих, остановившихся перед новичком, были черные мантии, под которыми вряд ли прятались ноги (под подолом чувствовалась подозрительная пустота), зато у них были руки – длинные серо-зеленые пальцы с желтыми когтями, никогда не знавшими ножниц.

С одного слетел капюшон, обнажив лысый череп, обтянутый такой же серо-зеленой кожей. Кажется, меня слишком откровенно передернуло. Тварь почувствовала взгляд и уставилась прямо на меня: голубые холодные глаза без намека на зрачки, впалый нос и беззубый рот. Внешне она напоминала червя с человеческим телом. Хотя бояться нечего (я уже в Аду!), шевелиться под этим взглядом не хотелось. Но теней интересовал не я. Их интересовал мальчик, скорчившийся в страхе на каменном полу. Кажется, тени были в смятении и сами не знали, что произошло и как с этим разбираться. Они принялись совещаться, и от их голосов впервые за год я почувствовал не только вполне осязаемую, но и дикую боль. Словно тысячи летучих мышей принялись пищать в гигантские рупоры – голову чуть не разорвало, но я из последних сил пытался сохранять сознание. Последнее, что я увидел перед провалом в темноту, – искаженное ужасом лицо мальчика. ***

Я не знаю, сколько времени провалялся на сером каменном полу. Лампочка горит, дверь наглухо закрыта – видимо, в бессознательном виде меня втянуло в келью. Очевидно, что местная система дала серьезный сбой, но сейчас меня больше всего волнует судьба бедного мальчика. Интересно, что они могут сделать с бестелесным духом? Хотя они точно могут. Я вспомнил дикую, разрывающую голову боль. Еще пару дней назад я был искренне уверен, что уже ничего на свете не может принести мне вред, по крайней мере, физический. И вот теперь я валяюсь на полу в своей комнате, пытаясь сообразить, как тени поступят с нами, свидетелями их позора. Ведь мы стали свидетелями того, что в этом месте априори невозможно – непорядка. И еще мне стыдно. Когда тени приблизились к ребенку, я абсолютно ничего не сделал, чтобы помочь ему. Я, конечно, могу оправдать себя тем, что тени в сотни раз сильнее и могущественнее меня, но это будут всего-навсего оправдания. Я даже не пытался. Как последний трус, я думал только о своей шкуре и своей боли, хотя, казалось бы, в Аду мне терять нечего. И не только я – никто не шелохнулся. Мы все жались к стенке, как стадо трусливых овец, увидевших волка. Что это место с нами сделало? Где былая страсть, смелость, где хоть какие-нибудь чувства, кроме страха, любопытства и жалости к себе? Мои кулаки начали сжиматься. Я не хочу быть таким, мне противно видеть, во что я превратился. На Земле я никогда сам не нарывался на конфликты, но, когда дело доходило до явной несправедливости, пройти мимо не мог. И почему-то тогда меня не особо волновали последствия – в зрелом возрасте я не боялся гнева священников и возможных травм. Такое впечатление, что здесь из меня высасывают не только радость жизни, но и то, что делало меня человеком. Да что там говорить – я ведь поначалу даже радовался, глядя на плачущего мальчика.

Едва попав в Ад, я пытался помочь всем подряд, был способен к состраданию и бунту. Но так продолжалось недолго. Постепенно жалость к себе вытеснила все остальные чувства, я начал с удовольствием принимать награду, выдаваемую тенями за выполнение абсолютно бессмысленной работы, а попытки выбраться или взбунтоваться стали казаться глупыми и бесполезными. То же самое произошло со всеми остальными. Интересно, виной всему давящая атмосфера абсолютной безнадежности? Не знаю, но недавний инцидент отрезвил меня, я хочу заново научиться мечтать и чувствовать. Главное, чтобы это желание не осталось мечтой – мне нужен план. Как бы ни было сложно, я буду пробовать снова стать человеком. В конце концов, моя душа бессмертна – времени навалом. План предельно прост: у теней есть свои правила, значит, мне надо стараться их нарушать. Они открывают двери, приглашая нас на ежедневный бессмысленный труд? Я закрою эту дверь. Они хотят, чтобы мы ели эту коричневую гадость? Я буду бросать ее на пол. Если я выйду из двери и не сяду за стол, а пойду по коридору, как далеко я смогу дойти, пока они заметят проступок? Конечно, когда для протеста тебе доступны только комната и бесконечно длинный коридор, особо не разгуляешься. Но я ведь художник, воображение у меня хорошее. И я спасу бедного мальчика, если, конечно, его душа еще среди нас.

Для начала, пожалуй, нужно подняться с пола. Я медленно встал на колени – несмотря на значительный прилив внутренней бодрости, в теле еще была какая-то слабость. Хм, а это что? На полу в моей пустой безликой комнате, не предполагающей ничего лишнего, лежал небольшой черный предмет – овальной формы, размером примерно с мою ладонь. Я взял его, повертел, рассматривая в бледном свете лампочки. С поверхности находки на меня уставились два безумных зеленых глаза на бледном исхудавшем лице. В глаза лезли длинные, спутанные волосы. Мое отражение, догадался я, хоть и не сразу. Давненько я себя не видел. И неудивительно, что не признал – версия, надо сказать, не очень. Значит, мне в руки попало зеркало! И явно непростое – изображение львиной морды с открытой пастью, украшающее его верхний угол, можно увидеть на фасадах каждого собора в Инраме.

Как рассказывают легенды, многие тысячи лет назад на Земле существовало два царства: людей и зверей. Веками они жили бок о бок, пока миру не пришел конец. На трон животного царства поднялся Инракад, и его рев разнесся по всей земле. Инракад был прирожденным царем: лев исполинских размеров одним ударом лапы мог свалить слона. Ему не нравился установленный на земле порядок. Инракад считал, что голые, слабые, не приспособленные для выживания люди не являются частью природы. Новоиспеченный царь объявил войну. Он послал двух орлов выкрасть наследника человеческого престола – Анракада. Орлы выполнили свою задачу, и горю короля не было предела. В отчаянии он попросил помощи у Бога, и Бог помог. Он послал на землю первого священника, наделенного огромной силой – Шарида. Битва Инракада и первого церковника длилась целую неделю, пока в конце концов Шарид не отсек голову агрессору. Анракад вернулся домой, а разгневанный Бог отнял у зверей дар голоса и навеки заточил их в лесах и полях. По легенде, голова Инракада стала главным символом могущества церкви и вечным напоминанием для непокорных.

Но что эта морда делает тут, на зеркале, и откуда само зеркало взялось в моем аскетичном жилище? Судя по всему, в коридоре его обронила одна из теней, а потом зеркало затянуло вместе со мной за дверь. Судя по этой львиной башке, получается, что священники как-то связаны с тенями? При всей моей неприязни к церковникам, мне очень сложно в это поверить – как бы они ни ругали нас в детстве, зла явно не желали. И особой кровожадности, любви к пыткам за ними замечено не было. Главный вопрос состоит в другом: зачем теням вообще нужны зеркала? Сомневаюсь, что мерзким червеподобным тварям нравится смотреть на свое отражение. Еще минут двадцать я вертел зеркало, рассматривая его со всех сторон, но не обнаружил ничего необычного. Может, и правда потерявшая его тень была самовлюбленной?

Усмехнувшись этой мысли, я вспомнил нашего главного наставника Корнеля, который очень любил крутиться возле зеркала, так и эдак поправляя капюшон. Даже на минуту заходя в нашу комнату, чтобы убедиться, что мы мирно спим, он не упускал случая кинуть взгляд на свое отражение. За это мы прозвали его Нарциссом, хотя Корнель мне всегда нравился. Он немного отличался от других священников, был каким-то более человечным. Я даже пару раз видел, как он смеялся, а еще иногда «не замечал» наших шалостей. Другие священники его даже сторонились, и Корнель проводил больше времени с нами, чем с другими наставниками. Положа руку на сердце, большую часть знаний о мире я получил от него – иногда даже казалось, что в какой-то мере Корнель заменяет нам всем отца.

Своих родителей я не знаю, да и никто не знает. А скорее не хочет знать. Мы стараемся об этом не думать – не каждый хочет видеть в теле, подметающем улицу, мать или отца. Забавно, до меня только сейчас дошло, что, возможно, уже и сам являюсь чьим-то папой. А спустя лет десять мой сын точно так же будет делать вид, что не замечает своего внешнего сходства с моим чистящим отхожие места туловищем. В легендах говорится о том, что когда-то души не покидали тела людей в столь раннем возрасте. Более того, люди не расставались со своими телами до самой смерти. Я не особо верю этим легендам. Что могло произойти, чтобы мир стал таким? Мне кажется, он всегда таким и был, иначе кто в древние времена убирал улицы? Чистил отхожие месте? Работал на пашнях? Неужели находились бы взрослые люди, добровольно занимавшиеся такой ерундовой работой, годящейся лишь для бездушных тел? Нет, бред. Все бы стремились стать священниками, а у кого не получалось, строили бы свой дом, заводили скот и спокойно жили, нигде не работая. У нас никто не грустил из-за того, что придется покинуть свое тело. С самого детства нам говорили, что душу после «освобождения» будет ждать бесконечно долгая жизнь в Раю или Аду. И большая часть разговоров в монастыре была именно об этом – друзья строили планы, как встретиться на небесах, или в шутку собирались вариться в одном котле. Никто на самом деле не думал, что попадет в Ад. Спроси тут каждого, и любой скажет, что он абсолютно невиновен, даже если регулярно побивал камнями и насиловал (были и такие мерзавцы) тела. Может быть, они и будут правы. Нам почему-то забыли выдать свод правил, предписывающих, как себя вести, чтобы попасть в Рай. Правило было только одно: освободить свое тело до 16 лет. Все остальные нравоучения говорились лишь в воспитательных целях. "Не дразни девочек, поздно покинешь тело и попадешь в Ад" – ага, конечно. Я-то порядком задержался, и наблюдал, как самые неприятные личности улетали одними из первых…

В раздумьях я не заметил, как пролетело время и погас свет, но спать совершенно не хотелось – наверное, «выспался» в отключке. Когда в монастыре отключали свет, через пару минут глаза привыкали к сумраку и могли разглядеть очертания предметов. Тут же – нет. Отключение света в Аду означает, что до утра ты уже не увидишь ничего, кроме проклятой черноты. Зато так действительно легче уснуть.

Уже проваливаясь в сон, подскочил – проклятье, чуть не забыл спрятать зеркало. Если для тени оно является чем-то важным, она будет его искать, а мне совсем не хочется, чтобы она его нашла. Когда смотришь на самого себя, тебе не так одиноко. Наверное, можно будет пару месяцев даже не выходить на работу, хотя завтра придется – обсудить с соседями сегодняшний инцидент. Надеюсь, у старика найдется, что сказать – за тысячи лет, что он здесь провел, должно было случиться что-нибудь подобное. А еще я хочу попробовать кому-нибудь помочь – интересно, как это место будет реагировать на добро? Может быть, в итоге тени утащат меня туда, где сейчас находится этот мальчишка. Для начала нужно спрятать зеркало. Как же трудно найти хорошее место, когда в твоем распоряжении только кровать и стул. Кстати, я никак не могу понять, зачем он тут? Посидеть на нем вечерком и подумать о жизни? За весь год ни разу не присел на этот шедевр мебельных дел мастеров – облезлое дерево, рваная зеленая ткань, хрупкая спинка. Может, за пару тысяч лет и захочется присесть разок, хотя не думаю. А гости ко мне не ходят. Кровать выглядела чуть лучше, но максимально просто: продавленное скрипучее ложе на металлических ножках, поверх которого лежали матрац, одеяло и подушка. Лучше, чем ничего. Я бы не удивился, если бы создатель этого места вообще решил оставить только голые стены и лампочку.

Кстати, лампочка висела на четырех креплениях – между ними и потолком было немного свободного пространства, вот какое место можно приспособить под тайник. Когда она горит, тайник не будет видно из-за света, а ночью и так ничего не видно. Я тут же проверил теорию – балансируя на пружинах кровати, попытался спрятать зеркало под потолком. Отлично! Теперь можно с чистой душой уснуть. Но сон не шел. В голове опять прокручивалась сцена с нападением теней на ребенка. Мог ли я помешать, учитывая, что меня пару лет готовили к будущей патрульной службе в нашем городе? То есть готовили на будущее мое тело, пока я еще сидел внутри. Самых крупных и ловких мальчиков церковники отправляли на отдельные курсы. В будущем их тела должны предотвращать стычки между другими телами. Это настоящие боевые машины и, наверное, никто не рискнул бы кидать в них камнями. Последствия их ярости могут быть действительно страшными. Один такой патрульный как-то раз взбесился на улице – ему показалось, что подросток проявляет излишнее внимание к его женщине. В итоге целая группа была покалечена, а парню боевик буквально оторвал голову. Мое тело тоже сейчас, наверное, следит за соблюдением порядка. Хотя я никогда не отличался особой мускулатурой, зато был высоким, жилистым и ловким. Тренировки проходили по четыре часа ежедневно, каждое утро начиналось с долгих забегов вокруг монастыря, а заканчивалось спаррингами с другими мальчиками. Первый год я регулярно ходил побитым, а потом начал входить во вкус и частенько одерживал победу даже над более сильными соперниками. Навыки у меня сохранились, но почему-то напасть на тень не осмелился. А ведь у нее есть голова, а значит – есть место, куда бить. Вот я быстрым ударом ноги сношу голову одной из теней, уклоняюсь от атаки второй, хватаю ребенка и бегу с ним по коридору. А вот я закрываю мальчика своей спиной, встаю в стойку и начинаю ждать удара теней, при этом ухмыляюсь, чтобы они не подумали, что я их боюсь. С головой погрузившись в эти приятные фантазии, я и не заметил, как уснул.