Читать книгу Очень важный маршрут. «Коммерсантъ» - Григорий Ревзин - Страница 2

Эта книга писалась в 2009—2010 гг. как серия очерков в журнале Weekend, еженедельному приложению к газете «Коммерсантъ». Придумал я это как развлечение по случаю кризиса 2008—2010 годов, когда количество выставок в Москве резко сократилось из-за отсутствия спонсорских средств. Оk, подумал я, выставок больше не будет, но у нас в городе есть около сотни постоянно действующих интереснейших экспозиций, о которых никто ничего не знает. Давайте-ка я про них расскажу.

Почти сразу возникла и идея книги – если собрать все рассказы вместе, то получится путеводитель по малым московским музеям. Этот замысел не удался. Я недооценил одного тонкого различия между выставкой и экспозицией малого музея. Рецензия на выставку – не то, что рассказ о музее, пусть даже таком маленьком, как музей игральных автоматов или радиотехники. Выставка – это высказывание, живой голос человека, который ее придумал. Музейная экспозиция – это урок в школе.

Представьте себе школьного учителя, который из года в год в сентябре рассказывает про осенние явления в жизни растений. Завидная судьба, и тут вдруг является критик, и начинает нести пургу. Дескать, урок зануден, цитировать «уж реже солнышко блистало» на фоне пыльного графика сокращения длительности светового дня – невыносимая пошлость, и вообще уместнее было бы вспомнить «Осенью» Баратынского, а не опять вот это «приближалась довольно скучная пора». Естественно, учитель придет в ярость, и даже в чем-то будет прав. Выставка – это высказывание о предмете, предполагающее возможность и иного высказывания. Музей – это слова, которые, как неожиданно выразился Дмитрий Медведев, в момент написания этих очерков – президент РФ, «отливаются в гранит». Неважно о чем слова – можно о калькуляторах, можно о фонарях, можно о детских куклах – все равно отливаются. Они требуют уважения и трепета, и замечу, настоятельно требуют.

Кураторы выставок бывают разные, но в принципе в их обычаях заложена терпимость к чужому мнению и ироническое восприятие критики. По сравнению с этим, культура племени директоров музеев принципиально иная. Это люди дикие и жестокие, рядом с кураторами они выглядят как воинственные горцы против робких жителей равнин. Они начали писать в Weekend гневные письма с требованием принять меры против моих статей. Происходило это часто, и, что интересно, часто в случаях, когда мой рассказ о музее был с моей точки зрения глубоко позитивным. Обвиняли меня всегда в продажности, что тоже интересно, поскольку понять, кому могло бы было выгодно меня подкупить, чтобы отозваться в не вполне восторженных выражениях об экспозиции музея Красного Креста и полумесяца, я не мог даже теоретически. Впрочем, пытливый ум всегда найдет выход – скажем, директор дома-музея Курчатова доказывала, что меня коррумпировали гнусные поклонники дома-музея Королева.

Это было ничего. В редакции тогда была принята позиция, что чем больше на тебя жалуются, тем лучше ты работаешь (косвенно это тоже рассматривалось в перспективе коррупции – раз на тебя жалуются, значит герои тебе не платят). Вообще борьба с коррупцией стала тогда лейтмотивом отношения к журналистам, высказывающим не одобренное начальством мнение – как только незнакомый тебе человек узнает, что ты журналист, он сразу начинает бороться с твоей продажностью. Работая архитектурным критиком, я к этому очень привык – Юрий Лужков и его любимые архитекторы годами боролись с коррупцией в моем лице. За всю свою маленькую эпопею рецензирования московских музеев, я получил одно «спасибо» – мне позвонила директор музея валенок, и это было очень трогательно. Больше как-то не вышло, но, повторю, это было ничего – работа журналиста приучает к неблагодарности.

Хуже было то, что постепенно слухи о моей деятельности распространились в племени директоров. Они категорически отказывались меня пускать без того, чтобы иметь право визировать мой текст до публикации. Это было невозможно, это противоречило профессиональной этике, но дело не только в этом. Этика нарушается сплошь и рядом – а в том, что вкус к тексту никак не относится к числу компетенций, которые нужны человеку, чтобы стать директором малого музея Москвы. Они всячески исправляли мой текст в сторону сближения с тем пресс-релизом об экспозиции, который был составлен еще в советское время в виде справки в вышестоящую организацию, и с тех пор ждал часа публикации. Там всегда начиналось с площадей и количества единиц хранения. Впрочем, и тут бывали неожиданные варианты, например, директор музея мозга предложил мне написать статью в соавторстве с ним, причем был готов целиком составить текст сам, а я должен был только подписаться. Он был так искренне поражен моим отказом, как если бы я ему признался, что у меня все же есть хвост. Так что если этот текст попадет на глаза какому-либо директору музея, я прошу не обижаться. Я понимаю, что вы считаете журналистов еще более диким племенем, возможно, еще практикующим каннибализм, матриархат, и вообще отождествляющим себя со своим тотемным животным. Возможно, поэтому про малые музеи Москвы так мало публикаций.

Поскольку публикация в Weekend требует съемки, а съемка требует официального разрешения, прийти в музей инкогнито я не мог. Примерно три десятка малых московских музеев остались не описанными в этих записках, чего мне жаль. С другой стороны, я рад за тех директоров, которым не пришлось прочитать про свой музей не согласованные с ними слова в прессе. Вы защитили свой музей от наглых посягательств продажных писак – ура вам, товарищи!

Важно еще вот что. Главным чувством, которое вело меня тогда, было не только интерес и даже восхищение вещами, событиями и судьбами людей, которые за этим стоят, но и некоторый ужас по поводу того, что прямо сейчас это все исчезнет. Герои мои выглядели страшно незащищенными, прямо эфемерными в своих подвальчиках, особнячках, комнатках и т. д. Надо сказать, что с экономической точки зрения малые музеи Москвы выглядят в 80% случаев явлением глубоко абсурдным. И директора, и сотрудники получают непристойную, нищенскую зарплату. Работают люди пожилые, не мыслящие своей жизни без коллекции, с которой провели по 30—40 лет, и без какой-либо понятной замены. С другой стороны, содержание самого малого музея с учетом цены за помещение, тепло, электричество и воду, трат на уборку и поддержание экспозиции, охрану и все же зарплату сотрудников, минимально обходился в 2-З млн. рублей в год, не считая первоначальных вложений на приобретение коллекции и дизайн. Это смешные деньги для музея, но с другой стороны цифра, которую мне почти всегда отказывались сообщить директора – это сколько же к ним ходит людей. По косвенным признакам оказывалось, что это 1—2 человека в неделю, порядка 100 человек в год. Вдумайтесь – для того, чтобы вы могли посмотреть, скажем, коллекцию чучел на Водном стадионе, кто-то тратит в год примерно 20 тысяч рублей. Это один из самых дорогостоящих видов роскоши, которые существуют в нашей стране. Когда я думал об этом, средний билет в Большой театр стоил порядка $200, годовой бюджет театра был около $120 млн., театр принимал примерно полмиллиона зрителей в год, то есть дотация на одного зрителя составляла $40 (и она покрывалась за счет спонсорских средств). Где-то в 10—20 раз меньше, чем в малом музее. Еще раз – ваше право посмотреть эти трогательные, замшелые, часто неумело сделанные экспозиции музеев с неприлично нищими сотрудниками стоило на порядок дороже, чем ваше право побывать в Большом театре. Ясно, что этот экономический абсурд не может продолжаться вечно, и в этом смысле судьба малых музеев висит на волоске – они будут исчезать, и исчезать массово.

Не то, чтобы исчезновение моих героев меня волновало только в том смысле, что надо бы их хотя бы успеть описать. Примерно посередине моей эпопеи я сообразил, что абсолютное большинство увиденного мною – это артефакты, сюжеты и судьбы, оставшиеся в наследство от СССР. В России нет музея СССР, что несколько странно, так получилось, что едва ли не единственное, что интересно миру в России – это то, что здесь был СССР, многие приезжают именно чтобы увидеть, как это было, и в некотором недоумении осматривают Кремль и Красную площадь, узнавая много интересного о времени Василия II, Ивана IV, Бориса Годунова и ранних Романовых. В какой-то момент я придумал, что надо бы все эти музеи свести в одно место, создав нечто вроде музейного квартала в Вене, когда каждый музей сохраняет свою независимость, но для посетителя они – часть одной экспозиции. Сначала я думал, что было бы прекрасно расположить этот музей СССР в атомном бункере на Таганке, потому что ничего величественнее, чем атомное оружие, СССР все же не создал, а в бункере пустовато. Мы даже начали обсуждать этот замысел с министром культуры Александром Авдеевым, но тут его сняли, а с министром Мединским разговаривать о чем-либо как-то странно. Потом я пытался увлечь той же идеей министра культуры Москвы Сергея Капкова, и даже и увлек, он думал сначала об объединении всех этих музеев в Провиантских складах в рамках музея Москвы, потом занялся ВДНХ, где эта затея была бы еще более уместна. Там даже начались какие-то более предметные переговоры, но тут сняли Капкова, а разговаривать с министром Кибовским хотя иначе, чем с Мединским, но тоже как-то странно. В общем, идея умерла. До известной степени сегодня стране не нужен отдельный музей СССР, поскольку Россия в целом становится таким музеем. Может быть, к теме можно вернуться, когда это пройдет.

Умерла и идея путеводителя. Музеи исчезали те шесть лет, которые прошли со времени написания этих очерков. Сами музеи, места, экспозиции описаны на состояние 2010 года, как и имена директоров. «Они, конечно, пишут мне, но постарели почтальоны, и все давно переменились адреса». Путеводитель требовал бы выверки всей этой информации, и в этом смысле то, что вы читаете – это записки об исчезнувших музеях, если угодно, диванный путеводитель. Но с другой стороны в какой-то момент меня, скажем, просто пронзила мысль, что ровно в тот момент, когда я посещал музей Бутырской тюрьмы, где-то в двух шагах от меня в муках умирал в камере Сергей Магницкий, и полковник Полькин, заместитель начальника тюрьмы, который водил меня в музей, был-таки снят после этого убийства. Вот он меня поводил по музею, потом к нему зашел узнать, нет ли каких жалоб. Мои тексты задумывались как живая рецензия, а для этого жанра важно «удерживать» время, когда они сказаны. Это не то, что слова президента, которые предназначены для «отлива в граните». Кстати, никто, случаем, не помнит, что именно он тогда отлил-то? Что сказал?

Пользуюсь случаем поблагодарить Елену Нусинову, главного редактора Weekend’а и засвидетельствовать ей свою любовь – она этот проект приняла, усыновила, вырастила и довела до того состояния, в котором он сейчас предъявлен вам. Музея СССР не получилось, путеводителя по нему тоже, вышли «Записки о музее СССР». Но работать над ними мне было интересно. Надеюсь, этот интерес мне удастся передать и вам.

Григорий Ревзин