Читать книгу Отгадай или умри - Григорий Симанович - Страница 3

В понедельник 24-го, утром, позвонила секретарша главного редактора «Мысли» Малинина и воркующим голоском попросила от имени Андрея Сергеевича приехать к двум часам. Это был ожидаемый звонок. Он вписывался в план Фогеля.

План предполагал два основных направления усилий. Первое – понять, как это могли проморгать в редакции. Второе – подать сигнал людям всесильного Мудрика (и через них опосредованно ему самому, если повезет), что произошла чудовищная накладка, провокация, а он, Фима, абсолютно лояльный, тихий, законопослушный человек, пал жертвой коварных негодяев.

План был. Оставалась мелочь: реализовать. Она-то и ужасала. Но инстинкт самосохранения подстегивал, и кое-какие мыслишки появились.

Малинина Фима видел пару раз на каких-то праздничных вечерах редакции, куда получал приглашения как постоянный автор, но приходил редко. Разумеется, не общались: Фима, как всегда, следовал своему принципу – не лезть на глаза сильным мира сего, скромно жить в сторонке. Так, в сторонке, в компании двух-трех рядовых сотрудников издания, он и попивал свою водочку, закусывая чем спонсор послал.

В два ровно Фима вошел в приемную и немедленно был призван в кабинет. Малинин, человек с узким сухим лицом, чем-то смахивающий на Суслова, идеолога-инквизитора доперестроечных времен, не вставая и не поднимая взгляда от какой-то рукописи, жестом указал на кресло. Потом так же вслепую дважды ткнул в спикерфон и дважды буркнул «зайди», получив в ответ лишь одно «иду».

Король кроссвордов открыл было рот, чтобы начать монолог, но осекся – то ли от нерешительности, то ли по здравому суждению, что, мол, надо дождаться вызванных.

Фима догадался, кого дернул главный. Наверняка Буренина – он возглавлял отдел информации, развлекуха последней полосы тоже относилась к рубрикам отдела. С ним Фима был знаком, они явно симпатизировали друг другу. Но Буренин не откликнулся. Второй – Арсик, ответственный секретарь редакции. С ним Фима пару раз общался на отвлеченные темы, опять-таки держа почтительную дистанцию – все-таки редакционная номенклатура.

Арсик шел. Малинин продолжал молча изучать некий текст. Вдруг поднял взгляд, от которого на Фогеля повеяло ледяными ветрами российской истории, и тихо, но очень внятно прошипел: «С-сука…»

Фима был не готов. Он выстроил другую последовательность. Он намерен был сразу начать говорить, объяснять, ошарашивать собеседника мощным накалом фактов, доводов, эмоций. Он хотел тотчас предстать взбешенной жертвой, каковой, в сущности, и являлся.

Он упустил момент и был унижен, расстрелян в упор, даже не успев вылезти из окопа.

Однако Фима по целому ряду признаков оставался все-таки евреем. В людях этой маленькой, но популярной части народонаселения весьма распространена бешеная вспыльчивость особого рода. Она часто проявляется откуда ни возьмись у тихих, смиренных, глубоко интеллигентных особей в минуты, когда никто ничего подобного не ждет, а, напротив, готов дожать, добить, дотоптать полумертвого от страха иудея. Эта вспыльчивость есть, может быть, некая форма протеста скорее не против слов и действий обидчика, а против собственной же вековечной забитости, издревле унаследованного страха и испокон веков побеждавшего благоразумия.

Фогель выскочил из топкого кресла, перегнулся, опершись руками о стол, и, приблизив арбузно-пунцовое лицо вплотную к малининскому, заорал истошно, во всю мощь почти здоровых легких: «Сам сукаблядь, фашист паучий!»

Позже Фима мучительно недоумевал, с какого рожна он приплел к своему «ответу Чемберлену» столь витиеватое биолого-идеологическое определение. Но в тот момент контроль над собою полностью был потерян.

Глаза Малинина расширились, и он онемело застыл, глядя на этого взбесившегося очкарика, словно тот был коброй, сделавшей смертоносный выпад.

Не он один застыл. Свидетелем сцены и еще одной парализованной жертвой Фиминого экстатического бунта, бессмысленного, но неожиданно эффективного, оказался Евгений Арсик, успевший тихо открыть дверь и просочиться аккурат за секунду до бессмертной филиппики Фогеля.

Арсик был высокий, с виду добродушный мужик, но редактор и отсек (ответственный секретарь) крайне жесткий и суровый. Сказывался характер, закалявшийся в юности на морских дальневосточных просторах.

Тишина овладела кабинетом Малинина, все трое ошарашенно переваривали случившееся. Первым переварил Малинин. Очухавшись, он предложил Арсику сесть, а себе и Фиме – успокоиться.

Пламенный трибун и боец сразу сник и перевалился назад в кресло, уставившись в пол.

– Мы все погорячились, – начал Малинин, поймав недоуменный взгляд Арсика, которого к погорячившимся подверстали, как колонку о погоде к передовице. – Но вы должны понять, Ефим Романович, что вы чудовищно подставили газету, меня лично, Евгения Палыча, всех… Я подписал номер. Не мне вам объяснять, какие времена и кого мы обидели. Последствия непредсказуемы. Мне уже звонили. Вызывают. Простите за излишнюю интеллигентность, но я свою жопу подставлять не намерен. Автор – вы. К сожалению, в моей газете, под моей визой.

Фима взял себя в руки и попробовал вернуть тот тонус, каким зарядил себя по дороге в редакцию. Тонус не возвращался. И Фима начал свой рассказ тоном подследственного, дающего показания под грузом неопровержимых улик. Впрочем, когда он дошел до экспертизы, произведенной Проничкиным (обозначил его как специалиста экстра-класса, но фамилии интуитивно называть не стал), что-то в нем ожило, воспряло, появился некий легкий азарт постижения истины, и финал своего повествования Ефим Романович исполнил уже не как подозреваемый, а скорее как следователь, делающий выводы по результатам допроса.

– Итак, господа, если исходить из тезиса, что я нормальный, аполитичный, не замеченный в ереси, тихий лабораторный человек, да к тому же крайне осторожен и, не скрою от вас, трусоват, то злой умысел или желание подшутить над вами и над ним никак не проходит, ну не вяжется никак с моей персоной. Давайте пригласим вашего специалиста к моему компьютеру, давайте меня освидетельствуем на предмет психической уравновешенности. Но первое, что надо сделать, – срочно проверить, что получил на свой электронный адрес юноша-редактор Костя Ладушкин, который со мной, так сказать, на линии, что он передал Буренину на визу и что Буренин скинул вам, – Фима выразительно взглянул на Арсика.

– У меня в окончательной верстке то же самое, что и у вас, – грустно констатировал ответственный секретарь. – Я подписал. Но…

Фима резко повернулся в его сторону в импульсивной надежде на спасительные слова.

– Но… Видите ли, отправитель не Буренин.

– А кто? – в один голос спросили Малинин и виновник торжества.

– В графе «от кого» неизвестный электронный адрес. Я обнаружил только сегодня утром, клянусь. В пятницу имя отправителя было Буренин. Абсолютно точно. Могу поклясться. Я не снимаю с себя какой-то доли вины. Но вы же понимаете, – при этом он заискивающе посмотрел на Малинина, – что ответы на кроссворд я сверять просто не в состоянии, я и так в этом кошмаре пятнадцать часов в сутки, это не мое, черт возьми, дело…

И не ваше, конечно, Андрей Сергеевич, хотя вы тоже подписали номер. За это отвечает Ладушкин, а потом Буренин.

Малинин снова нервно вдавил спикерфон, с тем же успехом. Вызвал секретаря. Рыкнул: «Срочно найти мне Буренина и Ладушкина из его отдела».

Через пять минут секретарь по спикерфону сообщала: ни того, ни другого нет в редакции и не было с утра.

– Найти! – заорал Малинин дурным голосом и, отпустив кнопку, добавил такое, чего в старые добрые времена в винных отделах гастрономов не всегда позволяли себе даже бухие грузчики.

Помолчали. Прошло еще несколько минут. Спикерфон ожил. Подрагивающий голос секретаря: «Извините, Андрей Сергеевич, но их нигде нет. Дома нет, мобильные молчат, в отделе ничего не знают, сами удивляются».

Малинин решительно встал с кресла, Арсик последовал примеру шефа, поднялся и Фима.

– Пошли! – жестко бросил Малинин, и они поспешили за ним по редакционным коридорам, спустились, игнорируя лифт, двумя этажами ниже и вошли в офис отдела информации.

– Где компьютер Ладушкина? – выстрелил Малинин в пространство офиса, в котором за перегородками размещалось восемь сотрудников. Семеро вскочили в изумлении. Девушка с вытянутым, восково-бледным лицом молча указала себе за спину, где зияла пустая рабочая «ячейка», а на столе дремал дисплей.

– Вас зовут?..

– Дина! – поспешно ответила девушка. Глаза ее выдавали готовность сообщить и куда более интимную информацию.

– Вы знаете пароль компьютера Ладушкина?

– Конечно. «Козлы».

– Что?

– «Козлы», пароль такой…

Малинин одарил девицу взглядом, полным сострадания, какое испытывают к убогим, и включил системный блок.

В почте в разделе «Входящие» ни искомого кроссворда, ни ответов на него не было вообще. Соответственно и в «Отправленных» – тоже. Предыдущие фогелевские файлы благополучно размещались в директории. Малинин со скоростью уверенного пользователя покопался в недрах почтовой программы, залез в другие. С тем же успехом.

У дежурного охранника взяли ключи от кабинета Буренина. Действовали на удачу: вдруг его компьютер незапаролен? Так и оказалось. Но никаких следов злосчастного кроссворда Малинин не нашел. Фогель и Арсик молча следили за поисками, испытывая сходные ощущения: происходящее напоминало детектив.

Вернулись в кабинет Малинина. Главный раскурил трубку, Арсик разжег сигарету и сочувственно поглядел на некурящего Фогеля. В эту минуту Фима впервые пожалел о том, что двадцать лет назад завязал с никотином. Дым в кабинете сгущался, как тучи над невольным автором злополучного «суслика». Фиму истязала страшная догадка: три звена из четырех безнадежно выпали. Ладушкин и Буренин, скорее всего, избавились от улик, Арсик вывел кроссворд за скобки своих обязанностей. Если не считать Малинина, по идее отвечающего за все, Фима остается один на один со всемогущим теневым лидером страны, которого, так уж выходит, издевательски обозвал грызуном семейства беличьих.

– Итак, что мы имеем? – произнес Малинин, и вид его с трубкой у губ напомнил Фиме следователя-садиста из американского фильма, название которого вылетело из головы.

– Не знаю, что вы имеете, но поиметь хотите меня, – тотчас вставил Фима.

– Боюсь, Ефим Романович, что иметь вас будут совсем другие люди и в другом месте, – резонно заключил Малинин. – И все же… Давайте исходить из вашей невиновности. Допустим… Допустим, что вас взломали и искусно подсунули… – Малинин осекся, явно не желая называть фамилию… – Предположим, что наши проморгали и решили смыть следы. Но скажите на милость, как злоумышленник мог сделать ставку на безответственность сразу троих сотрудников газеты?

– Двоих, – жестко поправил шефа хмурый Арсик.

– Нет, Женя, троих, – акцентированно повторил Малинин. – Он ведь не мог быть уверен на все сто, что ты такой раздолбай, что не проверяешь на последнем этапе.

Арсик побелел, скрипнул зубами, но промолчал, сочтя за благо не нарываться.

– Наш доброжелатель, – продолжил Малинин, – вряд ли из тех, кто действовал на удачу, на авось. Он либо знал наверняка, что ошибка проскочит, либо…

– …взломал и Ладушкина и Буренина, – закончил за него Фима, и они обменялись понимающими взглядами.

– Получается, кто-то хозяйничал и в персоналке Ефима Романовича, и в нашей корпоративной сети, которая, между прочим, надежно защищена, – резюмировал Арсик.

И тут зазвонил городской. Главный поднял трубку, сказал «да», еще раз «да», замер. Сидевший близко Фима почувствовал, что разговор имеет отношение к «делу о кроссворде». Интуиция Фиму, как всегда, не подвела. Но лучше бы подвела. Малинин слушал молча, произнес лишь одну фразу: «Подъезжайте к шести», положил трубку, замер в полном оцепенении, словно только что зачитали ему смертный приговор. Наконец уста отверзлись и он произнес: «Буренин умер».