Читать книгу Имею право сходить налево - Григорий Славин - Страница 4

Нельзя сказать, что мы неудачники. У каждого из нас есть работа, квартира. Мы при деле. Уже и не помню, когда у меня возникала необходимость перехватить у Гриши или Геры «до понедельника». У Гриши, у того и жена имеется, что, впрочем, в графу «достаток» занести можно, если только оценить Киру как сокровище. И крал я последний раз, если не ошибаюсь, лет двадцать пять назад, как раз перед переездом в наш общий дом. Яблоки. А тут нате. Со взломом.

Отсидеться и привести мозги в порядок мы решили у Антоныча. Несмотря на то, что все было предельно ясно, события в логическую цепь в голове все равно не укладывались. Лично я вывел для себя такую последовательность: «Антоныч трахнул дочь Сказкина, поэтому я должен украсть для Сказкина коллекцию картин Уорхола». Согласитесь, странная следственная связь. Как-то неубедительно второе вытекает из первого. Но стоит вспомнить звук шипения задницы на плите, как логика начинает прослеживаться.

– Я не понял, – сказал Гриша, вынимая пиво из холодильника Антоныча. – Мы что, должны украсть?

– Антоныч! – позвал Гера. – Это тебе вопрос!

Антоныча это вполне разумный отсыл взбесил.

– Да сколько можно упрекать?! Откуда мне было знать, что все начнется пирсингом на пупке дочери Сказкина, а закончится аппликациями на ягодицах Архипова?

– Нет, я не понял, – начал сначала Гриша, – мы должны украсть картинки из чьего-то дома? – Откупорив пиво, он стал жадно пить прямо из горлышка бутылки.

Вопрос уже давно не требовал ответа. Да, картинки мы должны украсть. Вынести разбоем, как угодно. И не из чьего-то дома, а из конкретного. Вот он дом, на схеме. А вот схема дома. С указанием рубежей сигнализации.

– А вам не кажется, что старик отправил нас в эту квартиру для того, чтобы нас повязала вневедомственная охрана?

Антоныч рассуждал разумно. Но мне показалось, что выбора у нас нет.

– У меня есть карабин, – сказал вдруг Гера.

– Какой карабин? – не понял Гриша.

– Настоящий. С калибром дула семь целых шестьдесят две сотых миллиметра. Со штыком.

По тому, как это было сказано, я догадался, что Гера представления не имеет, с какого конца этот карабин заряжается. Но похолодел я не от этого. Я растерянно посмотрел на Антоныча, который едва не подавился чешским светлым.

– Каким… штыком?! Ты что, обалдел?

– Валить нам отсюда надо, – угрюмо произнес я.

– Валить? – переспросил Гриша. – У нас здесь работа, квартиры, тачки! А у меня, вообще, жена! Она с нами свалит? Да и не в этом даже дело… – Он успокоился и задумчиво посмотрел в пол. – Если даже Сказкин в кафе спектакль разыграл… Вы слышали, что сказал Гюнтер. Нас найдут, куда бы мы ни уехали.

К сожалению, он был прав.

– Тогда получается, нужно взять эту хату.

Мы все посмотрели на Геру.

– С каких это пор ты так стал разговаривать? – спросил Антоныч.

– Как только ты налег на дочь Сказкина, во мне что-то перевернулось, – огрызнулся Гера. – Я стал другим!

– Хватит! – Гриша одним движением развернул на кухонном столе Антоныча схему. – Что это за улица?

Я присмотрелся.

– Это не улица, это проспект. Кутузовский.

– Чтоб их всех, – вырвалось у Антоныча. Присмотрелся и он. – Двадцать шестой дом… Это что за дом? – он обернулся, посмотрел на меня, не узнал во мне главного архитектора и посмотрел на Гришу. – Что это за дом?

– «Брежневский».

У меня снова ослабли ноги. Несмотря на то, что я сидел, у меня возникло желание сползти на пол. Двадцать шестой дом, или, как его еще называют, «брежневский», когда-то хранил сон Брежнева, Андропова и других членов ЦК. Сейчас в нем помимо наследников проживают шахи всех мастей. Кутузовский проспект – это парадный правительственный въезд в столицу с запада. И картины находились, конечно, в двадцать шестом.

– Надо прикончить Сказкина, и все! – орет Гриша и бьет кулаком по столу. – И не будет никаких проблем!

– Гриша, ты, главное, не нервничай, – слышу голос Геры.

– Да как же мне не нервничать! – На столе что-то падает. – Это же болит!

– Утром мы посетим хирурга, – пообещал Антоныч.

– Утром!.. – Гриша поднимает указательный палец. – А ночь мне что, на луну выть? А вдруг заражение? Мне откуда знать, что этот проклятый енот жрал?! Может, за пять минут до моего появления он крысу съел!..

Перестук рюмок. Им хорошо. Они на дне рождения Толика не были. Они сейчас и вполовину не чувствуют то, что чувствую я. А я перебрал норму, за которой находится здоровый сон. Когда переливает через края, не до умиротворения.

Гера:

– До чего же все-таки это необъяснимая загадка – жизнь… Вот укусил енот мужика, и что с того? Вроде бы никаких проблем… – тут Гера заторопился. – Нет, нет, в смысле – не насмерть же! Утром придет хирург, помажет, укол вставит – и все. Отдохнет человек пару дней – и обратно, в коллектив, в работу… Но что же получается на самом деле… Ему не дает покоя мысль, что жена увидит его травму. То есть реально он дает себе отчет, что она дура и что осознать невинность ситуации не в состоянии.

О чем они говорят? Пытаются успокоить себя перед делом?

Антоныч:

– Ведь это на самом деле так обыденно. Приезжает жена из трехдневной командировки, а мужа укусили… И этого ей достаточно, чтобы удариться в подозрения и нарядить мужика в одежды дьявола, а себе уделить роль дьявола изгоняющего.

– Вы забываете, куда меня укусили! – вяло возмутился такой философии Гриша.

– А какая разница куда? – удивился Антоныч, который не далее как пять часов назад стал автором идеи о создании Грише прочного алиби ввиду сложной обстановки. – Еноты – создания неразумные. Что ближе оказалось, за то и тяпнул.

– Еноты! – с черным сарказмом вскричал Гриша. – Как это все обыденно и невинно! Где это я в Москве мог намотать енота?! Вы можете себе представить такой сюжет: вас в столице родины кусает за причинное место енот? Кто поверит? Жена?

Пауза. Я открыл глаза.

Антоныч:

– Гриша, а разве тебя не укусил в Москве енот?

Слышу стон.

– Вот об этой странности очевидного и противостоящего ему невероятного я и говорю, – заметил Гера. – Ни с кем не спал, жене, таким образом, не изменил, а первое, что ей придет в голову, – оставь человека на три дня, и он тут же ударится во все тяжкие. То есть она не оставляет ни шанса. Она все знает наверняка. Вот если бы следы зубов были на пятке… да что на пятке! – даже если бы у Гриши ухо порвано было, она бы обязательно поверила, что укусил… ну, не енот, конечно, но собаку ей предъявить было бы можно.

– То есть пятка и ухо как органы в ее представлении участия в соитии принимать не могут, а посему объяснению факт поддается, – подтвердил Антоныч. – А между тем ухо могло было быть порвано Грише в приступе глубочайшего оргазма. И пятку в таком состоянии прокусить тоже можно без труда.

Я вспомнил солистку оперного театра и слова Антоныча за преувеличение не счел.

– Но член – такой же выступающий из тела предмет, как ухо, пятка или палец. И обварить его, и отбить, и поцарапать можно с тем же успехом, что и все перечисленное. Однако член – это… со временем она начинает его считать своим. Вот она, разница в философии полов! Гриша сиськи жены своими почему-то не считает, а она его член узурпировала с такой решимостью, словно это не подлежит обсуждению.

– Да вы мне все нервы уже вымотали! – взмолился Гриша. – Лучше придумайте, что ей сказать.

– Может, лучше придумаете, как нам из «брежневского» дома вынуть картины Уорхола? – я встрял решительно, не сомневаясь, что последним мы сейчас и займемся.

Но вдруг на кухне Антоныча заиграла музыка. Реально: композиция Рыбникова из кинофильма не то «Большое космическое путешествие», не то – «Через тернии к звездам». Такая мелодия установлена на мобильнике только одного из нас. На Гришином мобильнике.

– Это она! – кричит он и принимает вид затравленного лисой кролика. Словно жена его подходит к квартире Антоныча, а не за тридевять земель. – И что я сейчас должен делать?! Что сказать ей?!

– Что ты орешь? – возмутился Гера. – Скажи, что соскучился. Спроси, когда ждать. И поставь на громкую связь.

– Господи, пронеси… – шепчет Гриша, и я снова убеждаюсь в том, что связывать себя узами брака мне еще рано. Я еще не дошел до того состояния, когда экстрим одиночного плавания перестает фонтанировать и нужна дополнительная встряска. Стокилограммовый Гриша сейчас сидит на стуле и трясется как заяц в норе. Угрозу ему представляет не организованная преступная группа, не войска ООН, не пираты Сомали, а хрупкая, почти невесомая – я удивляюсь, как вообще женщины с таким ростом и весом живут на свете, – жена. Куда бы мы вчетвером ни направлялись, Гриша всегда начеку, как вор на стреме. Он не двойной агент «МОССАДа», не революционер, ему не угрожает ни застенок, ни сама стенка. Но половину выделенного нам на развлечения времени он тратит на создание себе непробиваемого алиби. Я не понимаю, зачем мне постоянно следить, нет ли хвоста, с лупой высматривать на подголовнике сиденья волосы и заглядывать под сиденья в поисках туши для ресниц или помады. И вот эта жизнь – засыпая, вспоминать, предохранялся ли ты позавчера, будучи немножко пьяненьким, и просыпаться дома, размышляя, не вывернуты ли трусы на левую сторону – это как-то не для меня. Точно так же не для меня и осознание собственной вины без достаточных на то оснований. Гришу укусил енот, но Гриша ведет себя так, словно перелюбил всех участниц чемпионата Москвы по фигурному катанию и теперь за это расплачивается. – Да, дорогая?..

– Гриш! – слышу я голос его жены. – Привет, зая!

«Зая», «рыба», «сладкий»… Фашизм не вызывает у меня столько неприязни, как эти животно-гастрономические погонялки. Ну какой Гриша «зая»? Если он зая, то я мыша. Гриша скорее коняшка, это логичнее и наиболее полно раскрывает Гришину суть. Но ни коняшкой, ни бегемошей, ни слоняшей она его почему-то не называет.

– Мое солнышко!.. – хрипит он, водя по стенам безумным взглядом. Я не вижу, но точно знаю – так и есть. – Когда уже ты приедешь?

Я чешу себе пятерней щеку. Если Гришу слушать, не зная самого Гришу, то без труда можно угодить впросак. То есть конкретно представить себе, что Гриша без жены так измаялся, что первым делом интересуется датой ее приезда.

– Мой мальчик вел себя хорошо? – слышу я.

– Не говори глупостей, малышка, – говорит он, глядя на ремень своих джинсов. – Ты же знаешь своего заю. Сложности не для меня.

Так и есть. Пытаться слиться с фигуристкой, а вместо этого подвергнуться атаке чокнутого енота – это для Гриши не сложности. Так, проходной матч.

– Я приеду, проверю! – Она хохочет.

«Скажи ей, что ты тоже проверишь», – шипит Гера. Даже он, далекий от семейной жизни человек, понимает, что уже давно пора переходить в контрнаступление.

– Кто это там разговаривает, Гриш?..

– Это телевизор.

– А ну-ка, включи погромче…

Оба. Хороший ход. Если Гриша с бабой в машине, телевизор ему включить громче скоро не получится. Меня начинает все это забавлять. Хочется даже встать и пойти выпить. Слышу, как кто-то с быстротой кошки хватает со столика пульт и нажимает кнопку.

«…На востоке Москвы в воскресение вечером столкнулись два маршрутных такси, пострадали семь человек… Дэтэпэ случилось на пересечении Алтайской и Хабаровской улиц. Столкнулись микроавтобусы «Газель» и «Мерседес»…»

– Хорошо, – говорит она. – А у меня рейс задерживают.

– Да ты что? – вопит Гриша. – Как это – задерживают?! Это свинство!

Нет, мне это нравится… Столкнулись два маршрутных такси вечером… В Москве… Хорошо… Вот хорошо так хорошо. В аварии приняли участие по меньшей мере тридцать человек. Это не просто хорошо, это замечательно.

– Да, это свинство, – соглашается она, вздыхая с надрывом. – Гриш, а что ты сейчас делаешь?..

– Ничего. Сижу, телевизор смотрю… А когда, сказали, дадут посадку?

– Пока ничего не говорят. Пепел с вулкана. Ты цветы полил?

– Пепел с вулкана?.. – Я не вижу Гришу, но чувствую, как он пропитывается светом. – Что, и Орли накрыло?..

– Гриш, ты сидишь перед телевизором, вместо того чтобы полить цветы, и задаешь мне такие вопросы!

Вот так и проваливаются самые блестящие алиби.

– Да что я, новости слушаю? – усмехается он. – Я кино смотрю.

Идиот. Кино… «На востоке Москвы столкнулись…»

– Ну, ладно, зая, пойду схожу в бар, закажу вина. Голова раскалывается. Это ужасно. Я, наверное, вообще не долечу до дома. Не балуйся там.

– Да ты что?!

– Ну, чмоки-чмоки!

– Ага, – вторит Гриша, – и тебя чмоки-чмоки.

Когда я слышу облегченный Гришин вздох, Антоныч с неудовольствием ворчит:

– Знаешь, на кого ты сейчас был похож? На педика.

Я начинаю подозревать, что они от страха перед Сказкиным потеряли разум.

– О чем вы сейчас говорите? – я толкаю в плечо Антоныча. – Тебе ли рассуждать о том, кто педик? Это из-за тебя мы сейчас в положении, которое нельзя назвать привычным! Ты умеешь красть? Отключать сигнализации, вскрывать замки с миллионом комбинаций, сейфы откупоривать?

Антоныч разворачивает к себе карту. Можно подумать, он сейчас предложит что-то умное. Как тот герой блокбастера, который до последней минуты говорит глупости, а потом встает и быстро отключает ядерный фугас.

– Нужно позвонить Гюнтеру, – Гриша почесал подбородок. – Он поможет.

– При чем здесь Гюнтер? – Антоныч вяло моргнул. – Ты думаешь, терпение людей можно испытывать бесконечно?

– А у нас есть другой вариант?

– Какой вариант? Гюнтер знает, как обчистить квартиру в доме на Кутузовском?!

– Может, он чему научит.

– Нашел учителя! Ты бы помог?

– Я не буду звонить Гюнтеру, – угрюмо сообщил Гриша и спрятал свою трубку в карман джинсов.

– Звони!.. – Гера протянул ему свою.

Происходящее мало укладывается в моей голове. Что-то происходит, а я никак не могу стать участником этого. Сказкин, менеджер на плите, Гришина жена, которая не может вернуться домой, какой-то Гюнтер…

Гриша между тем набирает номер. Около минуты мы слушаем музыку. Оркестр под управлением Глена Миллера исполняет главную тему кинофильма «Серенада солнечной долины».

– Так и первый раз было, – шепчет Гриша.

Потом музыка прерывается, и я слышу беспредельно усталый голос:

– Какого черта?

Это знакомый голос.

– Гюнтер Алексеевич, здравствуйте! – говорит Гриша.

– Что? – после небольшой паузы.

– Здравствуйте, Гюнтер Алексеевич!

– Это кто?

– А помните, мы несколько часов назад разговаривали с вами в кафе?

– Я не был в кафе уже лет десять.

У меня из зубов вываливается сигарета.

– Как же так, – ошеломленно бормочет Гриша. – Мы с вами разговаривали о Сказкине…

– О сказке?.. Какой сказке? Вы кто?

– Я Гриша.

– Значит, если ты Гриша, тебе можно будить человека в три часа ночи?

– Сейчас два ночи.

– Это у тебя два. А у меня три.

Телевизор давно выключен. Мы молчим. Поэтому разговор, переведенный в режим громкой связи, слышен очень хорошо. Сказать, что мы ничего не понимаем, – это ничего не сказать.

– Мы от Владислава Александровича… – делает Гриша последнюю попытку.

– Я его не знаю.

Существуют две разновидности ступора: пассивный и активный. Пассивный – это когда ты без причин начинаешь смотреть на какой-то предмет и доводишь себя до состояния фикуса так убежденно, что даже моргать перестаешь. Активный отличается от него тем, что вводят тебя в него и выводят шлепками по лбу. Я сейчас находился в активном ступоре.

– Как же так?.. – шепчет Гриша, наливаясь свекольным соком и глядя на экран телефона. Убеждается, что правильно набрал номер. – Вы – Гюнтер Алексеевич?

Связь прерывается.

– Что происходит? – пробормотал Антоныч. – Короче, зачем нам Гюнтер этот? Мы управимся и без него! Что тут на плане квартиры обозначено?.. – и он деловито склоняется над столом.

– Да нас охранники в дверь даже не запустят! – я встаю и направляюсь к окну. Хмель уходит, его начинает замещать усталость. – У нас всего три дня. Если продать квартиры, машины, перевести бабки за границу… В Новой Зеландии можно организовать серпентарий и торговать ядами. Сейчас на них большой спрос в США…

Мои планы нарушает телефонный звонок. «Большое космическое путешествие» снова начинается.

– Это она! – Гриша выдернул из штанов трубку, уронил на пол, поднял, снова уронил, снова поднял и включил. – Да, солнышко?

– Сам ты солнышко, дефективный, – слышим мы по громкой связи. Это голос Гюнтера. – Ты с какого телефона мне сейчас звонил?

– Гюнтер Алексеевич?..

– Еще раз назовешь мое имя в эфире, башку оторву. Через час на прежнем месте.

– А я говорил, что звонить ему нужно было с телефона Григория, – упречно произносит Антоныч.

– Ты не говорил!.. – рявкаем мы хором прапорщиков ансамбля Красной армии.

Эта ночь никогда не закончится.

Через пятьдесят две минуты мы заходим в кафе и видим за столиком Гюнтера. В половине третьего ночи он ест салат из пропущенного через крупную терку огурца и запивает водой из бокала. Перед ним серебряный поднос, на нем – рюмка водки. И крошечное серебряное блюдце с искрящейся росой черной икрой.

Он смотрит на нас взглядом, каким смотрит главврач психиатрической больницы на четверых шизофреников, закинувших удочки в унитаз.

– Садитесь, дебилы.

Второго приглашения мы решили не ждать.

– С чьего телефона ты звонил?

– С Гериного… – признается Гриша.

– Пальцем покажи.

Гриша показывает на Геру.

– Дай трубку, – просит Гюнтер.

Гера без вопросов отдает.

Подозвав официанта, Гюнтер бросает ему «Нокиа». Официант коротко кивает и направляется к аквариуму ведер на сто в углу кафе. Подходит, щиплет корм для рыбок, солит им воду, после чего бросает туда же телефон. Размером с руку, похожие на акул рыбки приходят в восторг. Они мечутся, хватают что-то ртом и поднимают со дна песок. Побледнев, Гера встает и направляется к аквариуму. Чтобы он не упал в него, я встаю и иду следом. Около минуты мы смотрим в аквариум. Вернее, на восемь или десять трубок разных размеров, цветов и производителей, разбросанных по его дну. Две или три из них уже подернулись тонким слоем тины, а один проржавел настолько, что был похож на телефон Флинта. Беспредельно пораженные этой картиной, мы возвратились на свои места.

– Твой номер, недоумок, – говорит Гюнтер Грише, поднимая рюмку, – я изолировал от доступа третьих лиц. Я для того это сделал, наверное, чтобы ты звонил мне с телефона другого недоумка. Какого черта вам опять надо? – он выпивает, цепляет ножом из блюдца икорку и отправляет ее в рот.

– Понимаете, в чем дело… – говорю я, соображая, как объяснить, чтобы он действительно понял. – Нам нужно обворовать одну квартиру.

Я ожидал, что Гюнтер встанет и уйдет. Или, по крайней мере, возьмет поднос, уже отыгравший свою роль, и шарахнет меня им по голове. Но ничего похожего не произошло. Гюнтер как рассасывал икринки, так и продолжил рассасывать. Лишь щелчком подозвал официанта, чтобы тот принес вторую рюмку.

– Сказкина задумка? – спросил он наконец.

– Ну, не наша же, – буркнул Антоныч.

Осмотрев всех нас по очереди, Гюнтер вытер рот салфеткой и бросил ее на стол.

– Да уж. Сомнительно, чтобы такая светлая креативная идея возникла в головах таких идиотов. У вас на лбу написано, что вам не дано ни украсть, ни покараулить, – он опрокинул вторую и попросил принести третью. – И что Сказкину понадобилось из той квартиры?

– Картины.

– А, его тяга к прекрасному… Тонко чувствующий этот мир человек. Ничего не поделаешь.

– Понимаете, – продолжил я, – если он не получит этих картин, он нас…

– Убьет, – подсказал Гриша.

– Конечно, убьет, – подтвердил Гюнтер. – Он человек слова. Я вам говорил.

– Так что же делать?

– Это уж вам выбирать.

– Мы уже выбрали, – раздраженно встрял я. – Как украсть картины?

– Я что, похож на Яндекс?

– Мы щедро заплатим, – заискивающим тоном, чувствуя, как и все, что Гюнтер – последний наш шанс, пообещал Гриша.

Но тот только поморщился, мотая головой, как лошадь.

– Что вы мне заплатите и что в вашем понимании – «щедро»? Продадите свои улучшенные планировки и негритянские джипы? А потом свалите выручку на этот стол и попытаетесь убедить меня в том, что это – щедро?

Мы переглянулись. Если все продать, то, как мне показалось, это будет щедро. То же, думается, показалось и моим приятелям. Если посчитать, то выручка будет больше чем рыночная стоимость полотен Уорхола.

– Где эта квартира?

– В двадцать шестом доме на Кутузовском проспекте.

Гюнтер перестал жевать губами, напрягся и послал официанта за третьей. Моему пониманию не поддавалось, как можно в таком возрасте в это время суток столько пить.

– Галина Леонидовна что-то в стену замуровала перед изгнанием?

– Нет, – ответил Гера. – Нам нужно вынести картины Уорхола. Десять штук.

Гюнтер мгновение сидел неподвижно, а потом задумчиво посмотрел в потолок.

– Уорхола?

– Да.

– Десять штук?

– Вообще-то, одиннадцать, – уточнил я.

– Одиннадцать? – Гюнтер остановил на мне взгляд. – Нет, это невозможно. Вот если бы десять – другое дело. А одиннадцать – это слишком.

Я встал и отодвинул ногой стул.

– Посмеемся над его шуткой на улице, – сказал, выходя из-за стола.

– Сядь! – тихо приказал Гюнтер. – Вы теперь вообще не делайте резких движений. Ты с кем шутить надумал, малыш? Хочешь в аквариум?

Да что за напасть! Один обещает в мешки для удобрений, другой в аквариум! А между прочим, к последнему мы за помощью пришли.

– Если хотите остаться в живых, слушайте меня и не трещите крыльями. – Гюнтер прогнал прочь официанта вместе с рюмкой. Голос его зазвенел стальными нотками, он совсем не напоминал мне пожилого дяденьку, выпивающего по ночам. Если бы не красные пятнышки на щеках, можно было подумать, что он все это время пил воду, а не водку. – Вы где живете? В придуманной хиппарями стране Христиании? Или думаете, что это хобби у меня такое – спасать шкуры дебилов? Номер моего телефона – «ноль-три»? Отвечай.

– Я тебе не звонил, – огрызнулся я.

– Сядь.

Я повиновался.

– На Ленинградском проспекте есть антикварный салон «Елизавета», – Гюнтер расстегнул пиджак и откинулся на стуле. – Сорок четвертый дом. Приятное заведение, там даже охранник украшен вензелями. Хозяин салона – Мирослав Халуев. Завтра… – он посмотрел на часы. – Уже сегодня поедете и примете от него кое-что. Привезете мне. Я вам объясню, как взять Уорхола.

– Просто взять кое-что и привезти вам?

– Совершенно верно.

– А это кое-что большое?

– Даже если Халуев отдаст вам рояль, вы вкатите его в это кафе, потому что деваться вам, мушкетеры, некуда.

– А этот Халуев знает, что он должен отдать нам кое-что? – продолжил допрос Гера.

– Нет.

Я чуть напрягся.

– То есть как?

– А вот так. Мне нужен ковер персидского шаха Исмаила, сотканный в честь его победы над ширванским шахом. А он мне его не отдает. А ковер мне нужен. Я о нем мечтал с детства.

И Гюнтер с видом обиженного мальчика стал клацать ножничками для сигар.

– Еще пара недель, и я смогу сдать экстерном выпускные экзамены в Высшей школе изящных искусств, – вырвалось у Гриши. – А как же он отдаст ковер нам, если он даже вам его отдавать не хочет?

– Не знаю. Вам нужно как следует подумать над этим. И вы уже можете начать ломать голову, потому что сделать это нужно утром. В одиннадцать часов Мирослав улетает в Бразилию до ноября.

– Гюнтер Алексеевич, вы хотите, чтобы мы вошли в антикварный салон и отобрали персидский ковер у хозяина? – решил расставить все точки Антоныч.

– Лучше и сформулировать нельзя. Вы передаете ковер мне, а я рассказываю, как вынести картины из двадцать шестого дома. Какая, кстати, квартира?

– Послушайте, это уже…

– Я даже думать не хочу, – прервал Гюнтер Антоныча, – как рассердится Сказкин, когда узнает, что картины ему нести вы не собираетесь.

– Когда открывается салон? – Я выцарапал из новой пачки сигарету и мутными от беспомощности глазами посмотрел на Антоныча.

– В десять, – ответил Гюнтер. – До четырнадцати я буду вас ждать. Если не позвоните – желаю вам удачи.

Мы поднялись и покинули гостеприимное кафе. Забираясь в машину, я услышал:

– Кража с криком.

Я подумал, что ослышался. Весь день мне что-то слышится. Уже в машине я тряхнул Геру за рукав.

– Что ты сказал?

– Он сказал, – вмешался Антоныч, – что нам нужно силой забрать ковер. Свинчиваем с моей машины номера и отправляемся на Ленинградский.

– Вы с ума сошли?! – взревел я, расставляя руки. – Вы что, пойдете на это?! Я думал, мы просто уйдем и свалим подальше! Еще есть шанс продать все и уехать!