Читать книгу 7 интервью о научной журналистике - Группа авторов, А. Н. Гуреева - Страница 3

Юрий Батурин – профессор факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, член-корреспондент Российской академии наук, летчик-космонавт России (выполнил два космических полета: на орбитальный комплекс «Мир» – 1998 г. и на Международную космическую станцию -2001 г.), Герой России.

Один из создателей (в соавторстве с М. А. Федотовым и В. Л. Энтиным) первого в СССР Закона о свободе печати (1990) и действующего Закона РФ «О средствах массовой информации» (1992).

Колумнист «Комсомольской правды» и постоянный консультант информационно-аналитической программы «Итоги» («1-й канал», 1992–1993), секретарь Союза журналистов России (2008–2016), директор Института истории естествознания и техники имени С. И. Вавилова РАН (2010–2015).

Лауреат журналистских премий; премии правительства России в области печатных средств массовой информации (2009).

– Юрий Михайлович, расскажите, как Вы пришли в научную журналистику.

– Очень просто. Сначала я стал ученым, и только потом – журналистом. Но я пришел не в научную журналистику, она появилась в поле моего зрения позже. Моя журналистская деятельность охватывает небольшой круг тем, в которых я компетентен, и в их числе – научная журналистика.

– Как по-Вашему, чем научная журналистика отличается от других тематических видов журналистики?

– Научная журналистика, прежде всего, коренным образом отличается от журналистики многопрофильной, всеядной, и кроме того, – от журналистики с узкой тематической компетенцией.

И в теории, и в практике журналистики всегда существовала некая состязательность специализации и универсализации журналиста. Когда я учился и готовился стать журналистом, доминировала тенденция специализации, и я до сих пор считаю ее верной. Специализация означает, что журналист пишет об экономике, либо о политике, либо о спорте или – о науке. И старается узнать в выбранной области все больше и больше. Были журналисты, добивавшиеся в своей специализации таких высот, что министерства приглашали их выступить экспертами по тому или иному вопросу, не подозревая, что у них нет профильного образования.

В последнее время, мне кажется, превалирует тенденция универсализации. Она предполагает, что журналист должен уметь писать обо всем: бросили его на спорт – пишет о спорте, бросили на экономику – значит, об экономике. Обосновывается это тем, что массовый зритель или читатель все равно не разбирается в проблемах, про которые ему рассказывают, а мнением немногих специалистов можно пренебречь.

Да, каждый отдельный журналист может пренебречь немногими специалистами. Но все вместе они пренебрегать специалистами не могут, потому что аудитория – это набор специалистов в разных областях.

Профессионал в какой-то конкретной сфере, когда читает о ней статью в газете, отмечает большое количество ошибок. А журналисты пишут обо всем. Следовательно, все напечатанное в газетах в чем-то неверно. Сегодня многие журналисты лишь приблизительно знают, о чем говорят. Научный журналист себе такого позволить не имеет права, если, конечно, хочет и дальше оставаться научным журналистом.

Конечно, и для специализации, и для универсализации есть аргументы «за» и «против». Специализация хороша, потому что знаешь, о чем пишешь. Плоха – потому что изданию требуется больше журналистов и, соответственно, затраты выше. Универсализация хороша, потому что от журналиста больше проку, плоха – потому что ошибок много. И так далее.

Но меня подобные рассуждения не устраивают. Давайте рассуждать как журналисты, понимающие толк в науке.

Изначально я – физик, и приведенный в качестве примера подход для меня выглядит, скажем, подобно утверждению, что «тепло – это хорошо, а холодно – это плохо». Смотря для чего. Отдыхать и купаться, естественно, лучше, когда тепло, а хранить продукты лучше все же в холодильнике.

С точки зрения физика (и научного журналиста) ситуация выглядит следующим образом.

Если журналист одинаково легко берется писать о светской жизни, науке, спорте, политике и экономике, то он движется к более вероятному, требующему малых затрат, т. е. хуже и хуже организованному состоянию.

И это, между прочим, соответствует закону природы – закону возрастания энтропии, беспорядка. Любая система стремится переходить от упорядоченного, т. е. менее вероятного состояния, к неупорядоченному, реализуемому большим числом способов, более вероятному состоянию, которое ведет прямиком к деградации. Превращая свою информацию с ошибками в массовую, журналист и общество подталкивает к более вероятному состоянию, в сторону дезорганизации.

Чтобы противостоять деградации, требуется напряжение сил и ума. Не у всех хватает упорства, желания работать больше других. И тогда, с удовольствием подчиняясь принципу наименьшего действия, в конце пути журналист приходит к представлению, что может абсолютно все.

Мне такой путь кажется неправильным, хотя и перспективным для каждого отдельного журналиста, потому что со временем он начинает знать все меньше о все большем, пока не достигает идеального состояния – «ничегонезнания» обо всем. С такой позиции, действительно, очень удобно писать, о чем захочешь.

Уже сама постановка вашего вопроса: «Чем отличается научная журналистика от других тематических направлений?», – говорит о том, что вы неявно исходите из того, что специализация, если и не очень популярна среди журналистов, то по крайней мере, не исчезла совсем.

В научной журналистике существует удивительный парадокс: тот, кто специализируется на ней, должен быть универсалом в науке, что само по себе очень трудно, потому что в науке много всяких областей, направлений и разделов. Скажем, математики, которые занимаются теорией чисел, уже не понимают математиков, которые занимаются, скажем, топологией. У каждой области знания свой язык, свои формы представления, способы доказательства. А если вспомнить, что научному журналисту приходится иметь дело и с математикой, и с химией, и с биологией, и с географией – и всем, чем угодно, то получается, что он должен быть универсалом, хотя любой ученый специализируется так же, как и журналист. И вот в условиях этого парадокса – «быть универсалом среди специалистов» – и приходится работать научному журналисту. Быть переводчиком со всех научных жаргонов и наречий на общепонятный литературный язык. Поле его деятельности необъятно. Чем больше он работает, тем лучше понимает, что живет в мире незнаемого. Пожалуй, больше ни в одной журналистской специализации таких трудных условий нет. Научная журналистика – это вызов, и не каждый журналист в состоянии его принять.

Сейчас в МГУ читаются межфакультетские лекции, и на факультете журналистики тоже, в том числе и по научной журналистике, для студентов других факультетов. Мне приходилось читать эти лекции. Я видел там студентов с разных факультетов, интерес у них большой. Если половина из тех, кто пришел, станет научными журналистами, мы очень скоро обеспечим потребность страны в этой категории журналистов.

– Как Вы считаете, кому и зачем нужна научная журналистика?

– Прежде всего, научная журналистика нужна обществу, государству. Научная журналистика нужна науке. Научная журналистика нужна журналистам и журналистике. Научная журналистика нужна студентам и школьникам, хотя бы потому, что научная журналистика повышает общий уровень грамотности людей, и это очень выгодно и обществу, и государству, а также это выгодно и науке, потому что научная журналистика тем самым вовлекает в науку молодежь – школьников, студентов. Это важно обществу и потому, что общество понимает, на что идут налоги, которые платят люди. А кто, кроме научных журналистов объяснит просто и доступно, на что потрачены деньги налогоплательщиков? Таким образом, цель научных журналистов – просвещение аудитории и вовлечение молодежи в науку, а миссия – дать человеку больший выбор занятий, то есть большую свободу.

– А как изменилась научная журналистика за последние 20 лет?

– Вас интересуют только двадцать последних лет? (Наверное, для вас это большой срок, сравнимый с продолжительностью вашей жизни). Но это примерно то же самое, что спросить: «Видите, река текла, потом почти пересохла и превратилась в ручеек. Скажите, пожалуйста, каковы перспективы у этого ручейка?» Что ж, оставим образ полноводной реки за рамками разговора, потому что рекой научная журналистика была много ранее. Двадцать лет назад научная журналистика уже стала ручейком. Вот если бы вы спросили про полвека и поболее, там история уже другая. Научная журналистика была очень развита, научно-популярные книги издавались немыслимыми сегодня тиражами, практически во всех газетах, на телевидении, на радио были научные программы, потом это все рухнуло. Теперь мы можем поговорить, конечно, о перспективах ручейка: что было два десятилетия назад и что мы видим сейчас. Но констатация довольно грустная: за двадцать лет ручеек научной журналистики стал поуже и помельче. Но зато вокруг него появилось огромное количество околонаучных течений: лженаука, псевдонаука, паранаука и так далее. Околонаучные течения готовы затопить журналистику. Эта тенденция опасна как для научной журналистики, так и для журналистики в целом.

– Как Вы считаете, есть ли сейчас в современной научной журналистике какие-то проблемы?

– Сколько угодно! Первая из них: научная журналистика, как мы говорили, давно уже отнюдь не мощный поток популярной информации, в котором каждый может найти интересный для него материал. А главная проблема научной журналистики состоит в том, что государство считает, будто оно обойдется без научной журналистики (что, впрочем, естественно, поскольку оно собирается обходиться и без науки). Существует и множество иных проблем.

Нет отработанной системы подготовки научных журналистов. Много лет на факультете журналистики (не только на нашем факультете, но и в других университетах) существуют курсы научной журналистики. Я сам читал этот курс ряд лет и прекрасно знаю, что большинство студентов приходят только за зачетом. Я обычно ставил зачет автоматом, если студент напишет расписку, что не будет заниматься научной журналистикой и не будет пытаться редактировать тех, кто в науке понимает. У меня дома толстенная папка таких расписок. К сожалению, студенты факультетов журналистики не готовы и не хотят трудиться больше остальных. А без упорной работы, выходящей за пределы учебных программ, стать своим в научной журналистике никак не удастся. Когда объявляешь спецкурс или спецсеминар по научной журналистике, приходит пять-шесть человек с потока.

От науки зависит мощь государства, зависит его безопасность, обороноспособность, зависят его перспективы. Как развивать науку без участия людей, занимающихся научной журналистикой? Именно они вовлекают молодежь в эту сферу деятельности. У страны есть такая потребность. Беда в том, что государство этого пока что не осознает.

Впрочем, я не вижу в этом трагедии: помимо понятного нежелания трудиться сверх необходимого минимума существует и биологическая причина столь малого числа научных журналистов. Психологи установили, что в мире только шесть процентов людей потенциально способны к научной работе (так организован их мозг, мышление). По разным причинам, не все они идут в науку, примерно один процент. Думаю, существует корреляция, в силу которой примерно такой же процент журналистов оказывается способным к научной журналистике. Научная журналистика – это и часть журналистики, и часть науки.

Сделаем грубую оценку. Сегодня в России около пяти миллионов студентов, обучающихся почти в тысяче учебных заведений, государственных и частных, причем в каждом десятом есть факультет или отделение журналистики. Это означает, что в каждом вузе учатся в среднем пять тысяч студентов, из них пятьсот на факультете журналистики, примерно сотня на курсе. Из них шесть процентов потенциально способны к профессии научного журналиста (именно они и приходят по объявлению). Затем половина из них уйдет в пиар, как более доходную область, двое – не захотят напрягать мозг сверх указанного в программе. Останется один. Этот единственный – как раз ТЫ! У тебя есть дар. Ты – один из немногих, кто сможет стать хорошим научным журналистом, если, конечно, у тебя есть сила воли, и ты способен достойно справиться с брошенным тебе вызовом. Помни: в жизни очень важно научиться делать что-то лучше других. Сейчас у тебя есть фора – используй ее. Не зарывай свой талант в землю. Трудись.

Я убежден, для того чтобы стать научным журналистом, нужно получить специальность (не журналистскую) и определенный опыт работы, затем начать с того, что знаешь, где работаешь, в чем разбираешься. Вот откуда начинается научный журналист.

Система подготовки научных журналистов на любом факультете журналистики, мне кажется, не очень перспективна. Приходилось мне работать и с магистрантами, которые целенаправленно поступали на научную журналистику, и снова я видел, что напрасно трачу время. Я занятый человек, мне надо выкраивать время на лекции. И вот готовлюсь, прихожу, рассказываю материал, а они свободно могут не прийти или сидят и слушают только для того, чтобы потом сфотографироваться с космонавтом.

Сейчас в МГУ читаются межфакультетские лекции, и на факультете журналистики тоже, в том числе и по научной журналистике, для студентов других факультетов. Мне приходилось читать такие лекции. Я видел там студентов с разных факультетов, интерес у них большой. Если половина из тех, кто пришел, станет научными журналистами, мы очень скоро обеспечим потребность страны в этой категории журналистов. Стремление и интерес к научной журналистике есть, у молодежи в том числе. Но не с факультета журналистики. Такая система мне кажется более правильной. Надо дать ребятам закончить выбранный факультет по своей специальности, дать им возможность поработать, а параллельно можно немножко подучить приемам научной журналистики.