Читать книгу Разведывательная деятельность офицеров российского Генерального штаба на восточных окраинах империи во второй половине XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Группа авторов, С. Э. Зверев - Страница 6

Простившись с друзьями, которые еще были в Петербурге, так как многие уже разъехались на лето в разные места, я закончил все свои личные дела. Довольно большой сундук с книгами я сдал на хранение в подвальное помещение Соляного городка, где хранились книги и разные вещи Военно-педагогического музея, администрация которого очень охотно мне в этом помогла.

На юг я отправился налегке, не рассчитывая на будущей своей службе сидеть подолгу на одном месте и обзаводиться комфортабельной обстановкой. В этот раз я отправлялся на Кавказ один, в I классе скорого поезда и с совершенно другим настроением, чем 12 лет тому назад. До Владикавказа я доехал быстро и без всяких значащих встреч и приключений. В этом городе я остановился на сутки и повидал некоторых своих старых сослуживцев по 20^й артиллерийской бригаде. За истекшее время[мало] что изменилось в жизни бригады: старые старшие чины бригады в большинстве ушли в отставку, капитаны не все еще были произведены в подполковники и не командовали батареями. Мои же сверстники пребывали не старше как в штабс-капитанском чине. Меня встретили сердечно и гостеприимно, с оттенком уважения, которое меня несколько смущало. Но в жизни самой бригады существенно мало что изменилось, и рутина традиции царила во всем по-прежнему. Мой боевой командир батареи (по походу в Ахал-Теке) был уже произведен в полковники. Я же лично, благодаря двум академиям, как говорили тогда, «обскакал всех своих старших сверстников». Простились мы дружески, и на почтовых я помчался по Военно-Грузинской шоссированной дороге в г. Тифлис. Сама дорога и езда по ней с остановками на маленьких приветливых станциях, сохранивших еще почти все черты и характер, описанные Пушкиным и Лермонтовым, произвела на меня неотразимо приятное впечатление. Я радовался, как юноша, тому, что я опять на Кавказе, дышу чудным горным воздухом и любуюсь изумительными по красоте и величию горными панорамами.

В г. Тифлисе, жарком, шумном, живописном, но пыльном, я остановился в лучшей гостинице и с трудом получил номер. Кажется, был в этот год дворянский съезд, и множество грузинских и армянских делегатов прибыли в столицу Грузии, очень часто с женами и взрослыми детьми, которые использовали этот случай, чтобы повеселиться. Дома ввиду страшной жары, имели, обыкновенно, крытую веранду по всему фасаду, иногда в два-три этажа. Ночью спать в комнате душно, а потому все постояльцы устраивались на ночлег на веранде, мало стесняясь соседей и не очень разделяя представителей обоего пола, о чем свидетельствовала иногда громкая перебранка и жаркие споры.

Переночевав с трудом в жарком номере, я на следующее утро в полной парадной форме отправился на извозчике в штаб округа. Это был целый довольно длительный переход. На лето штаб округа (его канцелярия, служащие и сам начальник штаба со своим помощником) поднимаются почти вертикально над Тифлисом на высоту до 2000-¹, где прохладно, и природа носит более северный характер. Прекрасное шоссе змеей вьется из города по крутому склону горы Св. Давида в местность Коджоры[11], где и устроено деревянные летние дачи для начальства с их семьями и бараки для всех штабных канцелярий и др. нужд. Подъем длинный, но очень интересный: все время виден город в долине реки Куры, постоянно изменяющийся по масштабу в плане, пока совершенно не потеряется в окружающей его долине и предгорьях, а вид переходит в обычную горную панораму. С подъемом на Коджорское плато, почти лишенное больших деревьев и напоминающее степь, прорванную глубокими трещинами, дорога проходить в виду интересных развалин древнего грузинского или персидского укрепления «Кер-о-глы», с которым связано много местных легенд.

Штаб раскинулся широко и имел даже свое общественное собрание. Сам начальник штаба генерал-лейтенант Троцкий[12]был где-то в отъезде, а принял меня его помощник генерал-майор Мылов[13], давно уже служащий на Кавказе, и по происхождению осетин. Он очень приветливо выслушал мой доклад, пригласил в свою дачу запросто пообедать и порекомендовал пока познакомиться с моими сослуживцами по штабу. Я обошел все учреждения, всюду представляясь, и очень приветливо принятый. Нас оказалось немного новеньких – всего три человека, из которых двое окончили по II разряду, а избрали этот округ, как уроженцы Кавказа.

Виталий Николаевич Троцкий

Явившись к генералу Мылову на дачу, я познакомился с его женой и тремя детьми-подростками. Семья оказала мне самое широкое гостеприимство. Сергей Николаевич Мылов в очень дружеской беседе после обеда поинтересовался всеми столичными новостями и в свою очередь ориентировал меня в предстоящей мне в текущем году службе. Он сообщил мне доверительно, что осенью сего 1888 года предполагается приезд на Кавказ всей царской семьи. Теперь штаб занят вопросом, как показать императору все войска, не нарушая охраны границ с нашими соседями, особенно с Турцией, отношения с которой довольно холодные. По слухам, туки пригласили английских инженеров для укрепления кр[епости] Эрзерум и подступов к ней от наших границ. В районе соприкосновения с Турцией расположена 39^я пехотная дивизия генерал-лейтенанта фон Шака[14] (знаменитого героя войны 1877–1878 гг.), которая содержится постоянно в военной готовности. Очень сложен вопрос, как оттянуть ее на царский смотр без риска. Вообще же, план таков: собрать войска всего Кавказа в пять лагерей по пути выработанного проезда царской семьи. Очень труден вопрос об охране этого путешествия царской семьи, еще впервые посещающей Кавказ. Предположено для этого привлечь все грузинское, армянское и всех горских племен дворянство. Словом, работы и заботы много, а предстоит всяких хлопот еще больше. В штабе округа офицеров Генерального штаба на все пять лагерей не хватает, и он, С.Н. Мылов, очень рад выходу на Кавказ на службу еще трех новых товарищей.

Войска уже теперь усердно готовятся к царскому смотру, особенно в хозяйственном отношении, и усердно шьют обмундирование, а также успешно проходят свое строевое образование. Пока от меня оставить при штабе, так как очень много секретной переписки, а по выяснении вопроса о лагерях и наличности в них офицеров Генерального штаба, я получу соответственное назначение.

Сергей Николаевич Мылов

После обеда я откланялся и быстро спустился в Тифлис, поражаясь лихостью ямщиков, беззаботно гнавших лошадей по узкому шоссе с крайне крутыми поворотами в его зигзагах, проходящих иногда над самым обрывом в несколько сот футов. От быстрого спуска вниз в город у меня сильно и долго шумело в ушах, и кружилась голова.

Не весь штаб находился в Коджорах, а некоторые отделы (оперативный, разведывательный и хозяйственный) оставались в большинстве в городском штабном доме. Я устроился тоже в городе, так как временно был прикомандирован к разведывательному и по службе Генерального штаба отделу, руководимому генерал-лейтенантом Александром Семеновичем Зеленым[15]. Это был один из лучших знатоков Турции, пробыв почти 10 лет военным агентом при нашем посольстве в Константинополе. Он в совершенстве владел турецким и арабским языками, а также и всеми европейскими. Превосходно образованный, с уклоном ученого географа-статистика, Александр Семенович в то же время был обаятельный человек по своей легкости, доброжелательности и[обладал] прекрасными манерами культурного человека. Он принял меня как своего товарища и систематически стал вводить меня в курс изучения Кавказа и прилежащих к нему стран.

В Тифлис стало съезжаться все больше и больше делегатов всех многочисленных народностей Кавказа на обсуждение вопросов, связанных с предполагаемым приездом царской семьи. В гостинице стало жить невыносимо от жары, чисто южного шума и гама. Случайно я познакомился с заведующим шелководственной станцией в Тифлисе (Н.Н. Шавровым), отца которого (военного инженера) я знал. Мой новый знакомый предложил мне приехать к нему в городской сад Муштаид[16], на окраине города. Здесь в особо отделенной части сада размещались красивые двухэтажные здания шелководственной станции и ее музея. Мне отвели прекрасную и прохладную комнату в квартире заведующего, семья которого была где-то далеко у родных вне Кавказа. В Муштаиде помещался и летний городской клуб, так называемый «Кружок», где каждый день играла музыка, сидели за картами игроки, и оживленно плясала на летней ротонде молодежь обоего пола.

Жара в этот год стояла в Тифлисе невыносимая. Устроившись, я стал немного втягиваться в работу, жестоко страдая первое время от жары. По поручению петербургских друзей я должен был найти две-три семьи и вручить им письма с маленькими посылочками. В одно из ближайших воскресений в 4 ч. дня я отправился по данным мне городским адресам исполнять эти поручения. На звонки никто не вышел. Тогда я решил войти через узкую калитку внутрь дома, во двор. Сюда выходили сплошные крытые тенистые веранды перед целым фасадом дома в каждом этаже. На мой вопрос, где я могу видеть такую-то и передать ей письмо, кто-то в одной ночной сорочке томно протянул руку, извиняясь за свой костюм, так как в эту пору все в таком виде отдыхают. Я в свою очередь извинился и поспешил уйти, поняв, что к Тифлису совершенно неприменимы петербургские часы визитов. Скоро я, однако, ко всему применился. Очень быстро расширился мой круг знакомых, так как в «Кружке» сходилось все тифлисское общество, и на танцевальные вечера сюда съезжались даже с коджорских дач.

Великий князь Михаил Николаевич

Жизнь общества в столице Грузии была чопорнее, чем во Владикавказе 12 лет тому назад, но общие пушкинские и лермонтовские черты сохранились. Публика довольно быстро знакомилась между собою, любила повеселиться и в «Кружке», и в домах, известных широким гостеприимством. Все тянулись за более богатыми, наряжались, искали развлечений в собраниях, театрах и других увеселительных местах, а потому жили выше своих средств. Задолженность грузинского дворянства вошла даже в пословицу. Наместник Кавказа великий князь, фельдмаршал Михаил покинул свой пост до моего приезда. Рассказывали, что он был огорчен своим удалением, сделанным в очень деликатной форме. Император назначил его председателем Государственного совета, желая иметь своего дядю вблизи себя и пользоваться его мудрыми советами в делах управления государством. Под сурдинкой же рассказывали, будто император своим очень близким людям сказал так: «На таких самостоятельных и ответственных постах я хочу иметь людей, с которых я мог бы снимать головы, если они окажутся не соответственными и вредными». Вместо должности наместника, объединявшую всю полноту власти на Кавказе, были созданы две должности: «главноначальствующий над гражданской частью Кавказа» и «командующий войсками Кавказского корпуса, он же наказной атаман всех кавказских казачьих войск». Обе должности совмещались в лице князя Дондукова-Корсакова[17].

После наместника из царской семьи ореол власти на Кавказе как-то поблек, тем более, что у Дондукова-Корсакова умерла жена, и первый год своего властвования он не делал никаких торжественных приемов и не давал блестящих балов. Теперь все мысли князя были направлены на предстоящий приезд царской семьи, и он лично с начальником штаба г[енерал]-л[ейтенантом] Троцким объезжал пункты будущих больших лагерей и места торжественных встреч царской семьи местным туземным населением.

Великий князь, фельдмаршал Михаил проживал лето в своем имении в Боржоме, горячо интересуясь всем, что относилось к предстоящему приезду и приему императора, рассчитывая принять царскую семью на несколько дней у себя в Боржоме.

Дворянство всех народностей желало участвовать в приеме царской семьи и готовилось встречать дорогих высоких гостей с самым широким кавказским гостеприимством и обязательно в парадных национальных костюмах. Для этого предстояло закупить в Персии и на наших фабриках шелковые материалы и заказать на месте разные части одежды, обувь, головные уборы, снаряжение конское и проч, и проч. Словом, хлопот и расходов предстояло участникам торжества и встреч в намеченных пунктах много.

Мои занятия в штабе округа, в отделе г[енерал]-л[ейтенанта] Зеленого, шли довольно успешно. Я успел ознакомиться с литературой по Кавказу и некоторыми работами по изучению в военном отношении нашей приграничной полосы и наших азиатских соседей. Александр] Семенович] Зеленый в совершенстве знал все, что кем-либо было сделано на Кавказе и в сопредельных им частям Малой Азии за весь период нашего владычества в этой стране. Он зорко следил и за тем, что предстоит еще сделать нам по военно-географической и статистической разведке приграничных окраин. Меня он ориентировал в системе рекогносцировок как исполненных, так еще только предположенных. Я был поражен богатством и разнообразием сведений, добытых этими работами кавказских офицеров Генерального штаба и страстно захотел тоже принять участие в этих военно-научных работах.

Александр Михайлович Дондуков-Корсаков

Однако, текущая войсковая работа требовала в этот год самой напряженной работы в строевых частях, стягиваемых в лагерные сборы в пяти местах. Скоро выяснилось, что у ст. Михайловская Закавказской ж. дороги, на участке между Тифлисом и Батумом, на местности «Цхримуха», в одном перегоне по шоссе от имения б[ывшего] наместника в[еликого] к[нязя] Михаила в Боржоме, предположено стянуть в лагерный сбор 39^ю пехотную дивизию г[енерал]-л[ейтенанта] фон Шака, две артиллерийские бригады, четыре вновь созданные туземные (армянские и грузинские) стрелковые дружины и свободные от пограничного наряда конные полки 1^й и 2^й Кавказских казачьих дивизий.

Начальником всего этого лагерного сбора назначался генерал]-л[ейтенант] фон Шак, а начальником штаба – полковник Шлейснер[18]. Я был назначен в этот лагерь старшим адъютантом штаба лагерного сбора. Жизнь моя в Тифлисе проходила в работе по утрам в самом штабе, а вечером я невольно тянулся в «Кружок» и проводил там время в беседах с новыми знакомыми. Обедать ходил в ближайший к штабу ресторан. С назначением же в состав штаба в Михайловском лагере, пришлось выехать на ст. Михайловскую. Сюда скоро прибыл из г. Александрополя начальник 39^й пех. дивизии г[енерал]-л[ейтенант] фон Шак со своим штабом. Полки дивизии походным порядком тянулись в указанную им лагерную стоянку, где высланные заранее квартирьеры с рабочими приготовили места для разбивки палаток и выстроили бараки для старшего начальства и канцелярий.

Был уже конец июля, когда лагерное место стало заполняться прибывающими сюда войсковыми частями. Началась обычная лагерная суета и усиленное обучение войск. Начальник штаба полковник Шлейснер заболел, и я официально был назначен исполнять его обязанности. До сих пор я, строго официально представившись начальнику лагерного сбора г[енерал]-л[ейтенанту] фон Шаку, личного у него доклада не имел, а работал в штабе лагеря под руководством старого и больного полковника Шлейснера, очень нервного и с большими странностями.

Обширные приготовления к высочайшему смотру, руководство которыми лежало на штабе лагеря, сильно тяготило п[олковни] ка Шлейснера: он часто путал и забывал распоряжения генерал]-л[ейтенанта] фон Шака, вызывая его неудовольствие, и, наконец, подал рапорт о болезни. На просьбу г[енерал]-л[ейтенанта] фон Шака о присылке заместителя начальнику штаба ему ответили, что офицеров Генерального штаба не хватает на пять лагерей и надо обойтись своим наличным числом.

Поэтому я был вызван к г[енерал]-л[ейтенанту] фон Шаку, который с первого же дня моего прибытия относился ко мне строго официально, не подавал руки и не приглашал сесть. Объяснив мне положение дела и важность всех еще предстоящих распоряжений, связанных с приездом царской семьи, генерал]-л[ейтенант] фон Шак приказал мне принять обязанности начальника штаба и ежедневно, вскрыв всю почту, являться утром в 8 ч. утра к нему с личным докладом.

Две недели я кипел, точно в котле, заваленный огромной и разнообразной перепиской как по чисто военным лагерным занятиям, так и по гражданским делам в связи с предстоящим посещением лагеря, а затем великокняжеского имения в Боржоме. Ежедневный доклад г[енерал]-л[ейтенанту] фон Шаку я делал стоя, записывая в свою книжку быстро все его распоряжения. В штабном бараке я сам лично составлял все черновые распоряжений и приказы, ответы гражданским властям и донесения в высшие инстанции. Переписанное начисто писарями штаба я проверял, скреплял и спешные бумаги отправлял на подпись начальнику лагерного сбора.

В течение круглых суток приходилось иметь личное соприкосновение по лагерным делам с начальниками всех степеней, разбирать всевозможные сложные строевые, административные и хозяйственные вопросы и давать на них немедленно ответы, а в экстренных случаях лично докладывать начальнику лагерного сбора. Эти дела совершенно поглощали мое время, едва оставляя 3–4 часа для сна.

Так прошло две недели. Явившись с утренним очередным докладом, который длился довольно долго, я стал укладывать в свой портфель все бумаги, чтобы, по обыкновению, уйти. Вдруг раздался громкий голос генерал]-л[ейтенант] фон Шака, зовущего своего денщика:

– Степин! А Степин! Поди сюда скорее!

Степин явился.

– Принеси еще стул, два стакана и того старого кахетинского вина, которое мне прислал вчера князь Джемарджидзе!

Приказание было быстро исполнено. Генерал ф[он] Шак, налив оба стакана, привстал со своего кресла и сказал:

– Ну, капитан, я присмотрелся теперь и к вам лично, и к вашей работе. Я вам совершенно верю, несмотря на вашу молодость. Вы отлично справляетесь с обязанностями начальника штаба, да еще при сильно осложненных обстоятельствах. Рассчитываю вполне и на успешную вашу работу в будущем, которая сильно осложнится приездом царской семьи. За ваше здоровье, капитан, за успех нашей совместной службы!

Мы чокнулись и выпили до дна.

– Теперь садитесь. Всякое утро докладывайте мне только самые важные дела, в которых вы считаете необходимым получить мое личное указание или санкции. Все остальные вопросы, разрешаемые по букве закона и инструкций, решайте от моего имени за своей подписью, как на то дает вам право и самый закон. Все суточные и обычные лагерные распоряжения отдавайте за вашей подписью, начиная с заголовка: «Начальник лагерного сбора приказал» и скрепляя своей подписью. Вы проявили такое понимание дела, изумляющую меня энергию и работоспособность, к какой мы здесь на Кавказе не привыкли. Здесь люди работать любят с прохладцей. До свидания!

Адольф Вильгельмович фон Шак

Генерал, крепко пожав мне руку, отпустил меня, приятно ошеломленного таким неожиданным обращением этого сурового начальника и одного из самых достойных уважения героев минувшей войны с Турцией 1877–1878 гг. Здесь уместно будет сказать, несколько строк о том, что за личность г[енерал]-л[ейтенант] фон Шак.

Родом коренной немец из Пруссии, он воспитывался там в кадетском корпусе и выпущен корнетом в гвардейский кавалерийский полк. Участие в качестве секунданта в дуэли между двумя офицерами, окончившейся смертью обоих, повлекло предание его суду и грозило лишением чина и дворянского достоинства. Но заявленное им желание удалиться навсегда из пределов отечества в Россию смягчило гнев прусского короля: корнет ф[он] Шак был отпущен в Россию с приличной аттестацией. У нас он был принят на службу в том же чине корнета гвардии и по личной просьбе переведен в армейскую кавалерию поручиком с назначением на Кавказ для службы в строевых полках этого края, заманчивого для всех иностранцев, особенно военных, молодой и еще только назначенный наместником Кавказа великий князь Михаил Николаевич принял поручика ф[он] Шака охотно, с зачислением в свою свиту ординарцем. Скоро ф[он] Шаку пришлось выполнить несколько отважных поручений, в которых он проявил выдающуюся смелость и сообразительность. К несчастью, и здесь дуэль между двумя офицерами свиты наместника Кавказа, в которой ф[он] Шак проявил самое активное участие, повлекло за собою предание всех участников военному суду и разжалование в рядовых солдат пехоты.

Фон Шак прослужил 7 лет, таская серую солдатскую шинель и участвуя в многочисленных мелких и больших боевых столкновениях и походах, получив за боевое отличие две степени георгиевского солдатского креста и унтер-офицерское звание, он был, наконец, помилован: ему возвращен чин поручика с зачислением на службу в один из славнейших кавказских пехотных полков. За время службы рядовым в пехоте ф[он] Шак самым добросовестным образом нес все тяготы солдатской службы, не позволяя себе никаких льгот и послаблений, но тщательно изучив быт, нужды и дух солдат кавказской армии, приобретя в массе их к себе огромное уважение и преданность.

С возвращением чина поручика служба снова улыбнулась, и ф[он] Шак, имея уже офицерский георгиевский крест, быстро выдвинулся за дальнейшие боевые отличия. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. застала его уже командиром полка, притом с широкой известностью по своему умению учить и воспитывать солдат. Эта репутация привлекла, между прочим, внимание и Мих[аила] Дмитриевича] Скобелева, который до этой войны, будучи уже в чине полковника Генерального штаба, исходатайствовал себе разрешение для ценза прокомандовать год батальоном в полку полковника ф[он] Шака, чтобы поучиться под его руководством.

Как я потом слышал из уст самого ф[он] Шака, он был рад этому, и они совместно со Скобелевым много читали на немецком и французском языках военные сочинения разных авторитетов, особенно по Франко-германской войне 1870–1871 гг., а также много решали тактических задач по системе знаменитого фельдмаршала фон Мольтке.

В Русско-турецкую войну полковник ф[он] Шак особо отличился в сражении под Даяром, где он командовал арьергардом в отряде генерала Тергукасова[19], отступавшего под натиском превосходных сил армии Махмуд-паши, прикрывая отход в пределы России свыше пяти тысяч армянских семейств со всем их имуществом. Арьергард полковника ф[он] Шака состоял всего из 4-х батальонов его полка, 2-х батарей и 6 сотен казаков. Генерал Тергукасов начал отступление, отправив вперед несчастные семьи жителей со всем их имуществом; затем двинулся сам с главными силами ночью, приказав полковнику ф[он] Шаку оставаться на месте, поддерживая огни по всему обширному биваку, создавая иллюзию для противника стоянки на месте ночлега всего корпуса Тергукасова.

Оба старших начальника простились друг с другом, причем г. Тергукасов объявил ф[он] Шаку, что он должен умереть на месте со всем арьергардом, удерживая турок, пока не получит собственноручную записку г. Тергукасова «отходить», предоставляя ему тогда самому выйти из огня, как сможет.

Для прикрытия всего расположения корпуса и отходящего армянского населения было выдвинуто в аванпостную охранительную цепь все 4 батальона пехоты; две батареи стояли на позиции; в резерве оставался почти полк казаков. Под самое утро прискакал от г. Тергукасова ординарец с запиской: «Отходи. Тергукасов».

Лично выехав в цепь, полковник ф[он] Шак следил за отходом всех рот цепи в резерв. Ущелье Даяр очень волнисто, заполнено предгорьями, в которых много каменоломен. Еще стоял довольно сильный туман, и трудно было далеко видеть. Но зоркий глаз ф[он] Шака обратил внимание на то, что одна из рот прибыла в очень маленьком составе.

– Неужели здесь все ваши люди? – спросил ф[он] Шак у командира роты грека Папарилопуло.

– Так точно, люди все здесь, – был ответ.

Ф[он] Шак покачал головою:

– У вас, значит, были большие потери? Где же ваши раненые и где трупы убитых? Неужели вы их не убрали? – спросил командир полка.

Вдруг вдали, в густом тумане, где уже по расчету никаких наших войск быть не должно, раздалась отчаянная стрельба турок, судя по звуку, в одном определенном месте. Полковник ф[он] Шак немедленно остановил и повернул назад уже отходившие батареи, приказав им занять позиции и сильным огнем поддержать его наступление, а сам, схватив резервные сотни казачьего полка, помчался вперед на выстрелы, приказав следовать за собою и двум батальонам пехоты…

Уже рассветало, когда он увидел, что турки окружают одну из каменоломен. Конница на рысях понеслась к каменоломне, а за нею следовала, быстро разворачиваясь, цепь нашей пехоты. Неприятель остановил окружение и поспешно стал отходить назад от каменоломни, открывая русское наступление огню своей артиллерии. Когда ф[он] Шак с передовыми сотнями доскакал до каменоломни, оттуда выбежало человек 15–17, почти всех раненых, пехотных солдат… Они с криком радости подбежали к ф[он] Шаку, хватая за стремя своего командира полка с громким криком: «Ваше высокоблагородие! Спасибо, наш отец-командир! Выручил нас, а то наш ротный командир нас туркам продал!..»

Распорядившись выносом раненых и ближайших убитых, что исполнили спешенные казаки, ф[он] Шак начал свой отход от каменоломни. Искусно маневрируя и прикрываясь огнем наших батарей, занимавших теперь самоотверженно позиции без всякого прикрытия пехоты, чтобы дать ей возможность уйти из-под огня турецкой многочисленной артиллерии, арьергард полковника ф[он] Шака мужественно держался целый день против 20 таборов[20] пехоты и многочисленной артиллерии Махмуд-паши. Только к ночи турки прекратили преследование арьергарда полковника ф[он] Шака, и он мог, подобрав всех своих раненых и убитых, отойти на соединение с г. Тергукасовым, обеспечив ему полный успех его знаменитой операции.

С этих пор за ф[он] Шаком утвердилась слава не только храброго человека, но отца-командира, который не покинет своих подчиненных ни в какой беде. Солдаты восхищались им, как образцом солдатской доблести во всех отношениях.

Произведенный затем в генералы, он быстро повысился до поста начальника дивизии, считаясь одним из старейших и заслуженнейших строевых кавказских генералов с огромной популярностью как среди войск, так и туземного населения.

Вот у этого доблестного начальника мне и выпало счастье начать мою самостоятельную войсковую службы, да еще на крайне ответственном посту. Конечно, я со всем усердием, на какое только был способен, ушел в это дело, не щадя своих сил.

Учение полков 39^й пехотной дивизии предстояло для меня большой интерес, и я охотно посещал их, а также участвовал в производстве начальником лагерного сбора смотров полкам по частям и в целом. Роты были почти полностью военного состава, и впечатление от полка внушительное. Очень хорошо выглядел строй полка в скромных черных мундирах без всяких блестящих пуговиц и застежек. С величайшим усердием работал как весь офицерский состав, так и каждый рядовой в лагерных учениях, понимая, что предстоит в первый раз в жизни представиться войскам императору Александру III.

В неустанных трудах прошел уже месяц. Однажды, при утреннем докладе у начальника лагерного сбора, он дал мне прочесть совершенно секретное жандармское донесение из кр[епости] Карс начальнику штаба войск кавказского округа, присланное с резолюцией: «Начальнику] 39 пех[отной] дивизии. Расследовать и поступить по всей строгости законов».

Суть дела заключалась в следующем. Один из полков 39 пахотной] дивизии (Кубинский) был оставлен гарнизоном в крепости] Карс, и только три полка привлечены на ст. Михайловскую в лагерный сбор. Командир Кубинского пех[отного] полка, герой Русско-турецкой войны, отличный боевой штаб-офицер и превосходный хозяин в полку, любил играть в карты. В общественном клубе в Карсе он сел играть с какими-то приезжими именитыми гостями и сильно проигрался. Расплатиться было нечем. Тогда он вызвал к себе своего же полка офицера, дежурного по караулам, и спросил его строго официально:

– Кого и когда вы имеете право допустить к полковому денежному ящику?

– Заведующего хозяйственной частью и казначея полка, если они предъявят приказ командира полка о допущении их для выема денег из ящика, – последовал четкий ответ.

А командира полка имеете право допустить к ящику?

– Так точно, если он предъявит установленный допуск своим приказом, – отвечал дежурный по караулам.

Командир полка на листе бумаги крупно и четко написал приказ, проставил свой номер и скрепил его своею подписью.

– Приказываю вам доставить под караулом сюда ко мне полковой денежный ящик и лично при этом присутствовать!

Дежурный по караулам внимательно прочел приказ, тотчас вышел и вернулся с привязанным к двуколке денежным ящиком при часовом, подчаске и разводящем. Командир вышел, осмотрел печати и приказал допустить себя к денежному ящику для выема денег. Дежурный по караулам громко отдал приказание разводящему: «Допустить командира полка к денежному ящику!». Разводящий передал приказание, и часовой отступил, допустив командира полка сорвать печать, открыть дверцу, вынуть полковую шкатулку, вторично опечатанную, вскрыть и ее, взять несколько пачек денег.

В это время принесли из канцелярии полка казенную печать. Командир полка вместо взятых из шкатулки денег вложил туда форменную расписку, в которой указал, что на основании приказа номер такой-то и даты такой-то, он, командир полка такой-то, взял заимообразно для личных своих надобностей такую-то сумму денег, в удостоверение чего и подписывается. Запечатав сначала шкатулку, а потом и весь ящик, командир полка приказал дежурному по караулам принять снова ящик под охрану караула и отвезти его в установленное место. Приказание было точно исполнено. Жандармский полковник был свидетелем этого поступка командира полка и немедленно донес обо всем шифрованной депешей начальнику штаба Кавказского округа, который всю переписку препроводил г[енерал]-л[ейтенанту] ф[он] Шаку с грозной резолюцией главноначальствующего и командующего войсками.

Пока я читал, начальник лагерного сбора ходил тяжелыми шагами по своему дощатому бараку, сильно нахмурившись. Круто повернувшись ко мне, он сказал:

– Здесь нет кражи и ничего уголовного. Я знаю полковника Г.[21] с самой отличной стороны – это чистый и правдивый человек, самолюбивый и гордый. Он проиграл, заплатить приезжим гостям нечем, а занять не у кого, да и совестно. Он все обставил так, чтобы вина пала только на него одного, и не пострадал кто-либо из его подчиненных. Полки стояли в приграничной полосе, и каждый командир полка в своем полковом участке, по задачам штаба округа ведет приграничную разведку и слежку за противником. У него поэтому могли быть расходы секретные, о которых никто знать не должен, кроме него и меня, как начальника всей приграничной с Турцией полосе местности, так как моя дивизия находится в полной военной готовности. А потому признаю, что полковник Г. имел основания, беря деньги из денежного ящика, не обнаруживать перед всеми, а также и жандармским полковником, истинной своей цели. В чужом же кармане, где лежат и казенные, и свои деньги, никто не может утверждать, какими именно деньгами воспользовался этот человек для своей надобности. Вот мой взгляд на это дело. Но я считаю совершенно не соответственным афишировать свои хозяйственные распоряжения, вызывая денежный ящик с караулом в общественное собрание, командир полка мог просто проехать в караульное помещение и там сделать все, что требует закон в этом случае. Такую провинность я считаю достаточно покарать, не предавая виновного военно-полевому суду. Ведь приграничная полоса находится на военном положении. Надо выручить зарвавшегося игрока из беды, помня, что это истинный герой и доблестный командир во всех других отношениях. Поняли вы меня теперь? – обратился г[енерал]-л[ейтенант] ф[он] Шак ко мне.

Я молча поклонился.

– Ну, так садитесь и напишите мне рапорт в таком же духе с ходатайством перед командующим войсками о том, чтобы во внимание всей прежней доблестной службы полковника Г. мне было предоставлено наложить на виновного взыскание в дисциплинарном порядке, таем более, что по полученной мною телеграмме из Карса, полковник Г. взятую сумму полностью обратно вложил в денежный ящик, в чем я был всегда уверен, что он так и сделает.

Я довольно скоро написал такой рапорт, и прочел мою черновую. Генерал ф[он] Шак одобрил, и я тут же ее переписал четко и старательно, а затем дал ему подписать. Он внимательно прочел, надев свои очки, подумал, вздохнул и подписал.

– Я вижу по вашим глазам, что вы удивлены мягкостью моею в этом тяжком проступке. Но скажите мне, знаете ли вы, какая разница между умным и глупым человеком?

Я молчал, не зная, что на это ответить, и сконфуженный, потому что он действительно угадал мои мысли.

– Вот все мы требуем строгости от виновного в каком-либо преступлении и караем жестоко за всякое преступление, не разбираясь с ценностью самого человека и совершенного им незаконного деяния. Я много лет прожил, часто так поступал и только под конец жизни понял, какая именно разница между умным и глупым человеком.

Я продолжал молчать и слушать его с величайшим вниманием. Он некоторое время шагал по своему бараку, попыхивая сигаркой, затем остановился передо мной и сказал:

– Это хорошо, что вы молчите. Я много, много лет не мог дать себе правильного отчета в том, какая разница между умным и глупым человеком. Умный человек от глупого отличается, прежде всего, тем, что, кроме пары своих внешних глаз, он имеет пору внутренних очей, которыми он постигает как недостатки в людях, так и малейшие их достоинства. И когда ему приходится иметь дело с каким-либо человеком, то он выискивает тщательно тонкие нити, висящие скрытно от каждого достоинства, и видит, конечно, толстые веревки от пороков и недостатков. Он осторожно подбирает тонкие нити и наматывает их на палец левой руки, а толстые веревки от недостатков наматывает вокруг своего тела. Твердо упираясь ногой и отклоняясь корпусом назад, он подает вперед левую руку и говорит нужному ему человеку: «Голубчик! Иди вперед, иди вперед!» Такой умный человек даже из отпетого подлеца может иногда извлечь огромную пользу для общего дела. Глупый человек видит только толстые веревки от недостатков других людей, особенно, ему нужных. Он хватается за эти веревки и кричит: «Посмотрите, какие у этого человека огромные недостатки, и его мне дали в помощники! Разве можно с такими сотрудниками что-либо сделать?!» И глупый человек своим поведением может оскорбить самого талантливого и полезного для дела человека, а вследствие своей близорукости провалить и самое дело. Вот что я открыл, и очень дорожу своим открытием, – закончил г[енерал]-л[ейтенант] ф[он] Шак, приказав немедленно отправить подписанный им рапорт в Тифлис.

Глубоко растроганный мудростью моего старика-начальника, я поспешил исполнить это приказание. Ответ пришел по телеграфу: «На номер такой-то. Главноначальствующий разрешил, как испрашивалось». Командиру полка в приказе по дивизии был объявлен строгий выговор за изменение без особой к тому надобности инструкции о хранении полковых сумм в денежном ящике с выводом последнего из караульного помещения.

Между тем, занятия в лагере шли усиленным темпом. Стянулись в лагерь уже все назначенные в него части, прибывшие из пограничной полосы и отбыв[шие] курс стрельбы у себя на своих стрельбищах. В общем лагерном сборе производились тактические учения на местности с обозначенным противником, составляя отряды из трех родов оружия.

Наступил и сентябрь месяц. Срочно известили начальника лагерного сбора и прибытии всей царской семьи на Северный Кавказ, где был произведен смотр войскам у Владикавказа. Наш лагерь по маршруту был последним, но мы усиленно готовились. К станции Михайловской на красивой открытой поляне был устроен для приема и отдыха царской семьи деревянный павильон, включавший в себя огромную столовую на столбах с боковыми ажурными стойками (высотой от пола 1½ аршина) и с тенистой высокой двускатной крышей; к столовой примыкала очень красивой архитектуры, в русском стиле гостиная и уборная для царской семьи, и большая приемная комната с обширной верандой. Все помещения, отделанные и меблированные, были роскошно декорированы. Невдалеке были возведены и все хозяйственные постройки для царской кухни, и кладовые со съестными припасами. Накануне приезда царской семьи прибыли хозяйственные чины и придворная кухня.

Для охраны павильона и всей царской семьи в районе пребывания их у ст. Михайловской местное туземное население, в лице своих двух делегатов, предложило г[енерал]-л[ейтенанту] ф[он] Шаку отряд молодежи в роскошных национальных костюмах, знающей в совершенстве местность и всех живущих в ней. начальник лагерного сбора охотно принял это предложение и поручил мне всю организацию и ведение этого дела. В штаб лагеря явилась сотня туземцев, преимущественно дворян, в своих национальных костюмах. Пришлось порядочно повозиться с этим делом и несколько аз прорепетировать размещение всех постов охраны. Мне лично приятно было то, что гордые туземцы потребовали полного доверия к ним, проявили со своей стороны полное повиновение и охотно подчинились всем правилам и требованиям инструкции охраны, исключив необходимость участия жандармов в официальной полиции. Для встречи и представления войск была избрана обширная поляна у самого лагеря.

Настал, наконец, день и утро, в которые прибыли поезда чрезвычайной важности. Раньше царской семьи на станцию Михайловскую прибыл князь Дондуков-Корсаков со своим начальником штаба, а в первом поезде чрезвычайно важности – военный министр генер[ал]-ад[ъютант] Ванновский и его сопровождающие, а также свита императора. Со вторым поездом прибыл император со своей семьей.

От станции в придворных экипажах царская семья и все ее сопровождающие проследовали на поляну, где уже были выстроены длинным фронтом войска. Всю охрану на этой местности и по пути проезда несли туземная добровольная охрана, имея посты на указанных по инструкции пунктах. Массы туземного населения свободно заняли указанные им места, образуя шпалеры вдоль пути следования царской семьи и встречая ее громкими кликами радости. День был солнечный, ясный, и картина встречи на вокзале и всего следования до лагерного сбора, затем самый объезд были необычайно красочна на фоне кавказской природы, величественна и торжественна. По фронту войск император следовал верхом, так же как и сопровождающие его старшие начальники края и Свиты. Императрица с детьми следовала за императором в открытом ландо.

Старые по духу и своему историческому боевому прошлому кавказские войска встретили императорскую семью радостно, а вид имели необычайно внушительный и блестящий своей военной выправкой, выучкой и отличным обмундированием. Прошли полками в глубоких резервных колоннах отлично. Император остался доволен, всех благодарил, пригласив старших начальствующих до командиров отдельных воинских частей включительно к царскому завтраку в устроенном павильоне. Здесь же главноначальствующий представил императору депутацию от местного населения, а императрице представились представительницы местного дворянства, поднеся цветы и туземные изделия. После завтрака и обычной беседы с некоторыми из присутствующих на завтраке царская семья, очень всем довольная, отбыла в имение б[ывшего] наместника великого князя Михаила Николаевича в Боржоме, где и предполагала провести на отдыхе несколько дней. Там ее ожидал великий князь, фельдмаршал Михаил со своей семьей.

Наш лагерь на время стих. Получилось срочное повеление г[енерал]-л[ейтенанту] ф[он] Шаку вступить в начальствование всеми войсками для обеспечения окончательного проезда царской семьи по Закавказской ж[елезной] дороге в Батум, а оттуда морем на север. Войска нашего лагеря по частям немедленно были выдвинуты к линии закавказской жел[езной] дороги и расположились, по инструкции, от Тифлиса до Батума. От Тифлиса до Баку линия была занята из ближайшего лагеря, войска которого тоже успели представиться императору.

Служба охраны оказалась чрезвычайно сложной, а полковник Шлейснер не выздоравливал. Поэтому г[енерал]-л[ейтенант] фон Шак обратился с официальным ходатайством к начальнику штаба Кавказского военного округа о назначении к нему специального начальника штаба всех войск охраны. В письме г[енерал]-л[ейтенант] ф[он] Шак, отозвавшись в самых лестных выражениях о моих скромных трудах в течение лагерного сбора, закончившегося блестящим смотром, и просил, в изъятие всех правил, о назначении к нему на должность начальника штаба всех войск охраны капитана Артамонова, как наиболее подходящего по своему образованию и испытанного уже им штабного работника.

На это по телеграфу главноначальствующий выразил свое согласие. Нагрузка моя в течение суток чрезмерно увеличилась, так как все вопросы охраны шли по телеграфу, преимущественно шифром. Туземное население к этой охране не привлекалось. Опасность возможного устройства крушения поездов чрезвычайной важности легко могла быть осуществлена во многих пунктах по линии Закавказской железной дороги. Местами дорога проходила очень узким скалистым дефиле, и можно было сверху и с боков ущелья за несколько минут до прохода царского поезда заранее подготовленным взрывом свалить на рельсы целую огромную скалу. Но особое внимание привлекал Сурамский перевал, очень плохой участок дороги, вместо которого 250 итальянскими рабочими специально для того пригашенными, прокладывался тоннель. Слухи о том, что итальянцы эти – социалисты, бежавшие из своего отчества, и люди ненадежные – ходили уже давно. Жандарсмкий надзор Закавказской ж[елезной] дороги поэтому давно наблюдал за Сурамским перевалом и работами в тоннеле. Кажется, на вторые сутки по вступлении г[енерал]-л[ейтенанта] ф[он] Шака в начальствование всеми войсками охраны была получена шифрованная телеграмма от жандармского участкового офицера с Сурамского перевала: «В ночь с такого-то на такое-т сентября похищено из склада Сурамского строительного участка шесть пудов динамита. Расследование производится».