Читать книгу Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе - Александр Колпакиди, Группа авторов - Страница 5

Как известно, многие участники событий 1968 года благополучно вросли в капиталистическую систему – их радикализм на самом деле оказался и возрастным, и временным. Часть полностью изменила своим взглядам молодости и резко поправела – вплоть до неолиберализма (самые известные примеры: А. Глюксман, Б. Анри-Леви, Й. Фишер, Д. Кон-Бендит, М. Рокар и др.). Часть примкнула к существовавшим левым политическим силам (в основном поначалу – к компартиям), часть сохранилась в сравнительно немногочисленных радикальных политических группах (например, троцкистких), также претендовавших на участие в традиционной политике. Но помимо «политики меньшинств» и разных форм встраивания в парламентскую систему с потерей собственного политического лица, был другой вектор развития левой идеологии и практики после 1968 года. Он привлек меньшее количество людей, но пользовался куда большим влиянием, чем это многим кажется сейчас. Речь идет о возникновении леворадикальных боевых групп, взявших на вооружение партизанскую тактику городской герильи. Сторонники и участники этих групп попытались перенести неоколониальные войны из «третьего мира» в первый, руководствуясь тезисом Че Гевары: «Создать два, три… много Вьетнамов». Один из лидеров французской группы «Аксьон директ» («Прямое действие») писал уже в 2000-е гг., отбыв 25-летний срок заключения:

«Занимая подобную антиавторитарную позицию, мы порвали с теми, кого тогда называли «старыми левыми» (парламентариями и ревизионистами) и «новыми левыми» (интегрированными в систему, разбитыми на группки, законопослушными и пацифистски настроенными). Мы решительно покончили с буржуазными формами политической деятельности» [Rouillan, 2013].

Они пытались вернуть войну туда, откуда ее, по их мнению, вывели в «третий мир» – в города метрополий. И для этого развернули в городах Германии, Италии, Франции, Бельгии и других стран боевые действия. Но к такому решению эти люди пришли далеко не сразу.

Огромное влияние на европейских радикалов оказали три события в «третьем мире»: революция на Кубе, произошедшая без вмешательства СССР, и общий подъем латиноамериканского революционного движения, война во Вьетнаме и «культурная революция» в Китае, воспринятая как решительное разрушение молодёжью государственного бюрократического аппарата. Эти события послужили не только катализатором, но руководством к действию. Отсюда и популярность Мао, Че Гевары и Фиделя Кастро среди бунтарей 1960-х гг., и попытка взять из «третьего мира» организационные формы борьбы: от ассамблей до городской герильи. Левые ультрарадикальные группы использовали как руководство к действию теорию герильи бразильского коммуниста Карлоса Маригеллы [Marighella, 2002] и работы Мао по тактике партизанской войны.

Радикализация студентов в конце 1960-х гг. была для властей и традиционных партий тем более неожиданной, что происходила на фоне очевидного экономического роста – спад начнется уже в 1970-е. Жесткие меры подавления: исключения из университетов, дисциплинарные запреты, разгоны собраний и митингов полицией, сопровождавшиеся арестами, чем дальше, тем больше убеждали часть молодых радикалов (в том числе студентов) в справедливости леворадикальных идей о необходимости уничтожения всей капиталистической системы. А власти воспринимали все, даже относительно мирные инициативы пацифистов, противников атомного вооружения, экологистов и борцов за права меньшинств как «коммунистическую» угрозу – и поступали с ней соответствующе жестоко, отталкивая молодежь все дальше в радикализм.

Этот процесс выдавливания внепарламентской молодежной оппозиции с политического поля происходил почти во всех западных странах: Франции, Италии, Испании, Португалии и США. Но наиболее показательным он был в Германии.

Западная Германия 1960-х гг. – не благополучное демократическое «социальное» государство. ФРГ в то время – страна, в которой нацизм и нацисты еще не ушли в прошлое, оппозиция фактически отсутствует, а вся власть поделена внутри «олигархии партий». Под давлением сторонников ХДС (Аденауэр прямо заявлял, что социал-демократы представляют опасность для государства), отступая перед травлей желтой прессы концерна Шпрингера, СДПГ все больше превращалась в формальную «оппозицию ее величества». Всего три партии – две основных и небольшая Свободная демократическая – разыгрывали каждый раз между собой парламентские выборы, при том, что большая часть прессы находилась в руках «черных» – ХДС/ХСС. Выдвижение кандидатов проходило под полным контролем партийной верхушки, несогласие с которой приводило к исключению «бунтарей». В политике активную роль играли бывшие высокопоставленные нацисты: советником канцлера Аденауэра был Ханс Глобке – один из разработчиков «расовых законов», канцлер времен «большой коалиции» Курт Кизингер при Гитлере работал в ведомстве радиопропаганды министерства иностранных дел, видные нацисты занимали посты в системе юстиции, армии, промышленности. На свет появилась Внепарламентская оппозиция (ВПО), которая выступала против попыток введения чрезвычайного законодательства в Германии, фактически отменяющего демократические права, против участия бундесвера во Вьетнамской войне, против американских баз на германской территории, против участия (нео)фашистов в политике – и за соблюдение Конституции ФРГ. Кстати, в 1968–1969 г. именно Внепарламентская оппозиция вместе с немецкой интеллигенцией организацией массовых протестов сорвала попытку неофашистов из Национал-демократической партии стать парламентской силой и присоединиться в качестве правого крыла к ХДС/ХCC. А впоследствии именно деятельность германской протестной молодежи и интеллигенции заставила отказаться от попыток реабилитации нацизма и побудила германское общество мучительно размышлять о проблеме виновности немцев за преступления «третьего рейха» [Kyonig, 2012: 29].

Ядром Внепарламентской оппозиции был Социалистический союз немецких студентов (СДС) и его печатный орган – журнал «Конкрет». Однако, несмотря на активность своих действий, молодежь из ВПО не воспринималась всерьез ни властями, ни «официальной» оппозицией в лице СДПГ, более того, радикализирующийся СДС уже в 1960 г. был выведен из СДПГ (а «Конкрет» лишился поддержки партии еще годом раньше!) – социалисты попросту испугались слишком решительных молодых союзников. Точно также от них дистанцировалась компартия – к СССР молодежь относилась критически, контролировать СДС из Москвы не могли и, соответственно, воспринимали его скорее как угрозу. Газеты концерна Шпрингера, поддерживающие ХДС, травили ВПО в лучших традициях нацистской пропаганды, и закончилось это тем, что в 1968 г. вдохновленный этой пропагандой неофашист тяжело ранил лидера СДС и ВПО Руди Дучке. Полиция боролась с акциями левых гораздо жестче, чем с неофашистскими (в 1967 году при разгоне демонстрации был убит полицией выстрелом в спину случайно оказавшийся на ней студент-католик Бенно Оннезорг) [Tarasov, 2003].

Эти выстрелы были восприняты радикальной молодежью не как случайность, а как закономерное продолжение полицейского произвола и клеветы. В ответ на выступления студентов и Внепарламентской оппозиции против войны во Вьетнаме, против нацистов в руководстве государства, против чрезвычайных законов, против ядерного вооружения – полицейское насилие все возрастало, пресса концерна Шпрингера развязывала самую настоящую травлю против антифашистов. В демократической с виду – но не по содержанию – Западной Германии Внепарламентской оппозиции не нашлось места, политическое поле было уже поделено, а большинство населения не боялось «потерять политическую свободу, но зато опасалось снижения жизненного уровня и потери работы» [Jaspers, 1969: 186]. Радикальная молодежь, стремящаяся к демократии, в конце 60-х увидела, что несмотря на наличие формальных институтов демократии, эти институты не работают.

В итоге, многие молодые защитники германской Конституции пришли к выводу, что она представляет собой фикцию, что фашизм уже почти вновь пришел к власти в Германии – и необходимо «выманить фашизм наружу», заставить фашистское государство проявить свою сущность – с помощью вооруженной борьбы. Вскоре на свет появилась леворадикальная террористическая организация Фракция Красной Армии (Rote Armee Fraktion – РАФ).

Карл Ясперс – гуманист, представитель религиозной версии экзистенциализма написал в 1965 г. книгу с жесткой критикой аденауэровской Германии, а на следующий год в ответе своим противникам еще более ужесточил позицию. Статьи одного из лидеров РАФ, ведущей журналистки «Конкрета» Ульрики Майнхоф из изданного в России сборника «От протеста к сопротивлению» [Meinhof, 2004] во многом буквально повторяют тезисы книги Ясперса «Куда движется Федеративная республика?» [Jaspers, 1969]. В 1966 г. позиция пожилого консервативного философа Ясперса отличается от взглядов молодой журналистки Майнхоф, во-первых, большей систематичностью, а во-вторых, как ни странно, большей радикальностью. Характеризуя ситуацию в ФРГ, он пишет:

«Если ликвидируется республиканский путь самоубеждения и развития событий в результате бесед и споров между силами, борющимися легальными методами, если политика в полном смысле слова прекращается, то остается самоотречение или гражданская война. <…> Народ, который в таком случае не предпочтет гражданскую войну отсутствию свободы, не является свободным народом» [Jaspers, 1969: 43].

Генрих Бёлль, известнейший немецкий писатель, вступавшийся за преследуемых в СССР диссидентов, пропагандировавший европейской аудитории тексты Копелева и Солженицына, в разгар деятельности РАФ – в 1977 г. – заявляет о необходимости включения в школьную программу пьесы Майнхоф «Бамбула», которая была завершена незадолго до перехода ее автора на нелегальное положение, а также об обязательности изучения всего ее печатного наследия дорафовского периода [Бёлль, 1996: 561]. Очевидно, Бёлля – а также Гюнтера Грасса, Зигфрида Ленца и многих других немецких писателей, защищавших права арестованных рафовцев – трудно обвинить в кровожадности или безнравственности. Германская интеллигенция понимала, что, во-первых, леворадикальный терроризм – это прямое следствие выбрасывания за пределы политической системы радикальной оппозиции, отказ считаться с ней в легальном политическом пространстве, а во-вторых, борьба с ним ведется совершенно неправовыми и антидемократическими методами, заставляющими вспомнить о фашистских режимах.

РАФ – только самая известная из леворадикальных террористических организаций. В одной Германии также еще существовали «Движение 2 июня», «Тупамарос Западного Берлина», «Революционные ячейки» и т. д. Вслед за РАФ по степени известности идут итальянские «Красные бригады». Во Франции в конце 70-х – первой половине 80-х действовала организация «Аксьон Директ», а в Бельгии – «Сражающиеся коммунистические ячейки», леворадикальная вооруженная группа была даже в мирной Дании. И несмотря на все различия в идеологии и практике сам факт появления этих организаций был симптоматичен. Деятельность их остановилась только во второй половине 80-х, но последнее поколение РАФ прекратило вооруженную борьбу только в 1994 г.

Вслед за внесистемной молодежью и в Германии, и во Франции, и в Италии, и в США поднимается рабочее движение. Легальные профсоюзы и рабочее движение в целом, присоединившись к студенческому движению, поняли, что могут требовать гораздо больше, чем раньше. И власти пошли на уступки профсоюзам: повышалась заработная плата, улучшались условия труда, но как только уступки были сделаны, рабочее движение оставило радикалов без поддержки. Тем не менее, под воздействием студенческого движения часть рабочих также оказалась во внесистемной оппозиции. Во Франции в мае 1968 г. возникли «комитеты самоуправления» и «комитеты действия», ставшие вместе со студенческими ассамблеями центрами сопротивления. В отличие от официальных профсоюзов эти органы были органами прямой, а не представительной демократии. Но после спада забастовочной волны они легко были ликвидированы полицией.

В Италии с ее синдикалистскими традициями внесистемная оппозиция оказалась гораздо в большей степени связана с рабочим движением. Вслед за студенческими выступлениями именно в Италии произошли самые мощные рабочие выступления. «Жаркая осень» 1969 г. напоминала знаменитое «красное двухлетие» 1918–1920 г., когда Италия стояла на грани революции. На заводах возникали фабрично-заводские советы (ФЗС) – органы рабочего самоуправления, основу которых состояли ассамблеи – собрания рабочих одного предприятия или цеха. Ассамблеи выбирали делегатов, которым принадлежало право вето по любым вопросам, затрагивающим деятельность рабочих. Ассамблеи через делегатов должны были контролировать деятельность хозяев предприятия и дирекции. Разумеется, итальянские предприниматели и власти боролись с системой советов, но ни аресты, ни уголовные дела (в 1970 г. – более 10 тыс. дел против рабочих делегатов) не дали эффекта.

В Италии сказалась еще одна особенность: Итальянская коммунистическая партия была самой самостоятельной по отношению к Москве из западных компартий, опиралась на мощную теоретическую традицию (прежде всего работы Антонио Грамши) и готова была вступать в контакты с внесистемной оппозицией. В результате забастовочной деятельности в 1970 г. был принят закон о рабочем контроле, а в 1972–1973 гг. коллективные договоры рабочих с предпринимателями фактически закрепили права ФЗС. Но затем чем дальше, тем больше ФЗС встраивались в систему в качестве низовых организаций профсоюзов, что, с одной стороны, обеспечило итальянским рабочим резкое улучшение условий труда, а с другой – заставило перейти от захватов предприятий к традиционным формам борьбы [Drabkin, 1994: 83–93].

Особенности рабочего движения в Италии диктовали и особенности террористической организации «Красных бригад». «Красные бригады» первые годы деятельности осуществляли террор против начальников заводской администрации, управляющих, руководителей предприятий – тех, кто агрессивно мешал развитию ассамблей и рабочего контроля (одна из первых акций «Красных бригад» – взрыв на заводе «Пирелли» в 1970 г.). Этим же объясняется факт массовой поддержки «Красных бригад» – по оценкам в их деятельности принимало участие более 25 тыс. человек (для сравнения – в случае РАФ счет идет на десятки участников и сотни вовлеченных).

Во Франции в период возникновения «Аксьон директ» (АД) предпринимались жестокие антииммигрантские меры, призванные отнюдь не прекратить миграцию, а лишь держать мигрантов в неполноправном положении как дешевую рабочую силу. Франция ведет активную и агрессивную неоколониальную политику, особенно в Африке (вторжение в Чад в 1983 г. – отнюдь не единственный пример) и, наконец, поддерживает остальные страны НАТО и США в холодной войне. Многие создатели АД в 1970-е годы активно участвовали в борьбе с режимом Франко в Испании, который, в отличие от часто повторяемых штампов, в конце своего существования отличался по-прежнему крайней жестокостью к оппозиции [Pozharskaya, 2010: 336, 342]. Один из ближайших друзей лидера АД Жан-Марка Руйяна Сальвадор Пуч Антик был арестован и жестоко казнен в испанской тюрьме (его судьбе посвящен известный фильм М. Уэрги «Сальвадор»). Именно опыт подпольной вооруженной борьбы с фашизмом подготовил участников АД к борьбе с французским правительством, в деятельности которого они также увидели скрытый фашизм по отношению к колониям, мигрантам и рабочим. Самая известная жертва «Аксьон Директ» – это Жорж Бесс, генеральный директор «Рено», инициатор массовых увольнений (более 21000 уволенных, сокращений зарплат и репрессии против рабочих). Всего с 1979 по 1987 год было проведено более 100 различных операций, численность организации составляла несколько сот человек. Среди акций АД – саботаж на производстве военной продукции, экспортируемой для колониальных войн против населения стран «третьего мира» [Tkachev, 2013].

Ультрадикалам не удалось создать единого антиимпериалистического фронта. Поднять массовое движение рабочих и мигрантов в Европе против неолиберальных реформ тоже не получилось. Руйян писал:

«С выдвинутым нами лозунгом “вернем войну сюда!” пролетарии “третьего мира” должны были убедиться в том, что в метрополиях существуют не только откормленные «левые» и бесчувственные, беспомощные перед лицом массовой бойни люди, поставки тонн оружия и поддержка разрушительных войн. <…> Вот это и есть самое существенное, и именно это нужно показать миру» [Tkachev, 2013].

В этом смысле деятельность леворадикальных групп, занимавшихся «городской герильей» отчасти можно считать успешной. Но они не сумели и не могли получить массовой базы. Одной из причин стала начавшаяся в 1970-е гг. деиндустриализация Запада – перевод промышленного производства в «третий мир», который некоторые модные и малограмотные политологи приняли за появление «постиндустриального общества». Численность рабочего класса в Европе стала резко сокращаться, но зато расти в «третьем мире». И часть европейских ультрарадикалов это заметили, проанализировали, и выбрали своей главной целью именно поддержку революционного движения в «третьем мире». Европейский рабочий класс был признан ими не просто обуржуазившимся, но и получающим определенные выгоды от эксплуатации стран периферии. Датская группа «Блекингегаде» («банда с улицы Блекингегаде», как ее называла пресса) организовала целый ряд ограблений с целью помощи медикаментами и одеждой национально-освободительным движениям в Африке и Азии – в Зимбабве, Мозамбике, Палестине [Дергунов, 2019: С. 242–245; Kuhn, 2014: 21–91)]. Также ее участники занимались тщательным анализом изменений в современной капиталистической системе. Они считали что «по существу единственным способом участия в борьбе за социализм для жителей империалистических стран является материальная поддержка национально-освободительных движений в “третьем мире” [Дергунов, 2019. С. 245]. Лидеры группы уже в 90-е годы, находясь в заключении, заявляли:

«Я против того, чтобы нас изображали “революционными романтиками”. Настоящими романтиками были те, кто ожидал восстания рабочих масс в империалистических странах». И хотя в работе Лауэсена сохраняется своеобразное влияние евромаоизма, в целом его анализ причин консервативности европейского рабочего класса и современных экономических процессов следует признать совершенно справедливым.

Левый ультрарадикализм 1970-1980-х годов стал следствием слабости массового левого движения, осознанием деградации просоветских массовых компартий, борьбой против инкорпорирования в капиталистическую систему ценой отказа не только от коммунистической идеологии, но и от самой этики протестного движения. Участники европейской городской герильи осознавали себя перед выбором: встраиваться в капиталистическую систему, уходить в сектантские микроорганизации – либо все-таки бороться. Их вдохновлял уже не столько исторические примеры борьбы в Европе, сколько борьба в «третьем мире», которую они и попытались перенести в «первый», в Европу и США.».

Политический террор, если он не является частью мощного политического движения, неизбежно заставляет участников групп самоизолироваться, догматизироваться, изначальная цель постепенно начинает утрачиваться. Наиболее храбрые, преданные, самоотверженные участники террористических групп гибнут в первую очередь. Этот фактор осознавали еще народовольцы, это стало одной из причин поражения партии эсеров после Февральской революции – лидеров уровня тех, кто погиб в терроре, им просто не хватило для консолидации партии и удержания власти в 1917 г. В этом смысле традиционная социал-демократическая критика индивидуального террора оказалась в основном справедливой и для 70-х – 80-х годов. Но участники европейской городской герильи не могли смириться ни с отчуждением при капитализме, ни с чудовищной эксплуатацией стран периферии, ни с поражением левых – и потому выбирали борьбу.

* * *

Известный российский левый политолог Александр Тарасов перед предыдущим юбилеем «красного мая» 1968 г. писал:

«Основное содержание нового мифа уже понятно: 68-й – это, дескать, “победившая революция”, “изменившая лицо капитализма”, сделавшая его предельно свободным, предельно демократическим, предельно толерантным, обращенным лицом к нуждам всего населения, включая молодежь, женщин, меньшинства» [Tarasov, 2008].

Этот миф призван как-то завуалировать факт: движение 1968 г. в целом потерпело неудачу. Революция не произошла, Система победила, капитализм изменился, но это эти изменения оказались косметическими. Политическое поражение привело не только к политической стагнации и деградации большей части левых движений. В области теории поражение оказалось еще более ощутимым. Мыслители-структуралисты, угнетенные поражением революции, увидели причину этого поражения, источник победы власти в самом языке ― и капитулировали политически и теоретически. Этот вывод, ставший пессимистическим итогом «революции-1968», буквально парализовал социальную философию вплоть до конца ХХ века и в значительной степени подорвал организационные и мобилизационные возможности левого движения.

Венгерский историк Тамаш Краус писал:

«Неолиберальный поворот был украшен такими перьями из наследия 1968 года, как антирасизм, мультикультурализм, защита прав меньшинств, защита прав человека, хотя при этом у общества были отняты возможности самообороны, 68-й год и кейнсианские идеи были преданы забвению, и логика капитала вызвала к жизни антисоциальную систему свободного рынка, которая превознесла до небес социальное неравенство. <…> Таким образом, в действительности капитал и его институты извлекли прибыль из антигосударственных устремлений 1968 года, <…> цель заключалась в том, чтобы урезать или полностью ликвидировать не само государство, а только его общественные функции, его учреждения и меры в сфере социального благоденствия» [Krausz, 2009].

Левое движение уступило и политическую инициативу, и интеллектуальную гегемонию – и это при том, что в академических кругах левых оказалось едва ли не большинство.

Торжество идеологов и практиков неолиберализма, ставшее очевидным после краха СССР, казалось, похоронило перспективы левого движения и, тем более, внесистемного движения. Даже теоретического аппарата, чтобы полноценно осмыслить падение СССР, у большинства европейских левых не оказалось. Фрэнсис Фукуяма в 1989 году (как Дж. Белл тридцатью годами раньше) объявил о «конце истории» и победе либеральной системы. Вроде бы внесистемные элементы оказались поглощены и переварены Системой, но 1 января 1994 г., когда вступил в силу Договор о Североамериканской зоне свободной торговли (НАФТА) на юге Мексики, в штате Чьяпас, началось вооруженное восстание, поднятое Сапатистской армией национального освобождения (САНО). Летом 1996 года в Чьяпасе состоялась первая всемирная встреча против «глобализации», положившая начало «антиглобалистскому движению» [Subcomandante Marcos, 2002: 8-11, 125–130]. Дальнейшее известно: появление социальных форумов, развитие антиглобалисткого движения среди молодежи из «среднего класса» в развитых странах, сражения антиглобалистов с полицией в Сиэтле, Генуе, Праге, Гетеборге, появление социальных форумов. Но, как было сказано выше, поскольку это движение так и не поставило вопроса о власти и об изменении системы собственности, его ожидал бесславный закат. Неолиберальная идеология и практика вновь победила, а альтернативой ей, в условиях слабости левых, все чаще оказывается разные варианты правого национализма, что вновь подтвердили результаты выборов в Европарламент в мае 2019 г. И если правые усилились на этих выборах меньше, чем ожидалось многими аналитиками, то левые, особенно центристские левые, в очередной раз потеряли голоса, а вся политическая картина показывает стагнацию и отсутствие реальных альтернатив неолиберальной практике при очевидной идеологической размытости большей части политических сил [Smith, 2019].

Попытки сохранить радикальную направленность теории (понимая радикализм в соответствии с известной фразой Маркса ― «Быть радикальным – значит понять вещь в её корне») предприняли, с одной стороны, ряд «старых левых», продолжателей традиций традиционного марксизма первой половины ХХ века – например, экономисты, группировавшиеся вокруг журнала “Monthly Review”, Пол Баран и Пол Суизи, и их последователи, которые тщательнейшим образом рассмотрели процессы накопления капитала в современном глобализированном капитализме, венгерский марксист, ученик Дерьдя Лукача Иштван Мессарош, теоретики «периферийного капитализма» С. Амин, Т. Дус Сантус, Дж. Арриги и др. И, как ни странно, их выводы о функционировании современного монополистического капитализма во многом совпали с выводами, которые в процессе своей ультрарадикальной политической деятельности и в последующем ее анализе в тюрьмах сделали участники РАФ [Oni xotyat nas slomit', 2003], «Аксьон директ», датской «Блекингегаде». И те, и другие двигались к новым подходам в области классовой теории, анализируя мировое разделение труда и формирование нового класса трудящихся на «глобальном Юге». Ни те, ни другие не получили массовой поддержки среди левых, и пока все еще остаются маргиналами и в политическом движении, и в научно-теоретических дискуссиях. Но с учетом того теоретического тупика, в котором находятся и традиционные социал-демократические партии, и более радикальные левые, и в связи с тем, что идеология свободного рынка продолжает дискредитировать себя все больше и больше, а ее критика становится общим местом, можно с определенной долей уверенности прогнозировать, что эта традиция будет востребована в самое ближайшее время. Хотя в Европе, пожалуй, в последнюю очередь.

В «третьем мире» события 1968 года не были ни началом, ни концом революционного подъема, который начался с 1950-х годов и вписывается в промежуток между Кубинской (1959) и Никарагуанской (1979) революциями. Там были другие этапы борьбы, другие герои и лидеры, которые подчас больше влияли на европейских левых, чем наоборот. Там, в «третьем мире», действовали массовые движения, массовая борьба против местных диктатур и западного неоколониализма, в которой погибли десятки тысяч. И один из уроков наследия 1968 года, усвоенный упомянутыми выше мыслителями и революционерами, заключается в том, что Запад окончательно перестал быть источником и центром антикапиталистической борьбы. Уже цитировавшийся Торкил Лауэсен, отмечает, что трудящиеся глобального Севера (Европа и США) могут принять участие в этой борьбе, но гегемония будет принадлежать тем 1,5 миллиардам пролетариев (80 % рабочего класса мира), что сконцентрированы на глобальном Юге, прежде всего в Китае и Индии [Lauesen, 2018]. С этим прогнозом сейчас трудно спорить, хотя упорные попытки не замечать «третий мир» среди левых авторов продолжаются и поныне [Kagarlitsky, 2017].

Еще задолго до бурных событий XX века Александр Герцен поставил диагноз: «Консерватизм, не имеющий иной цели, кроме сохранения устаревшего status quo, так же разрушителен, как и революция. Он уничтожает старый порядок не жарким огнем гнева, а на медленном огне маразма» [Herzen, 1956: 505]. Известный исследователь американского анархизма и африканских культур Николай Сосновский высказался проще: «Система без антисистемных элементов впадает в идиотизм» [Sosnovskij, 1996]. Так как большая часть наследия 1968-го года оказалась частью этой системы, нового подъема внесистемной левой оппозиции стоит ожидать хотя бы потому, что основные проблемы, которые пытались решать участники движений 1968 г. и леворадикальных групп 1970-х – 1980-х гг., не исчезли. Несмотря на период слабости и организационной и идеологической деградации, левое движение способно возродиться и вновь выступить против капитализма, стремительно теряющего «человеческое лицо». Эффект косметической (читай: идеологической) операции, которую западный капитализм проделал над собой после 1968 г., заканчивается. Поэтому опыт – в том числе негативный – поколения-1968 не может остаться невостребованным. Какой будет этот новый этап подъема левого движения и какую роль в нем будут играть страны постсоветского пространства, пока предположить крайне трудно, но одно представляется несомненным: главный импульс этого нового подъема будет исходить не из Европы.

Автор благодарен Александру Николаевичу Тарасову и Павлу Ткачеву, в свое время познакомившим его с малоизвестными аспектами истории западного левого радикализма 1960-1980-х годов, а также Мирону Третьякову за советы в процессе подготовки статьи.