Читать книгу Дневник Распутина - Группа авторов - Страница 2

Кем был Григорий Распутин? «Святым чертом», накликавшим на Россию страшную революционную бурю? «Божьим человеком», посланным царской семье как живой талисман, призванный – наперекор всему и всем – уберечь ее от неминуемого? Или же чем-то «потусторонним», умом непостижимым, вроде слепого рока или природной стихии, несущей людям в едином вихревом потоке и жизнь, и гибель?

Текст, который публикуется ниже, необычный. Это рукописная тетрадь, состоящая из 192 листов, на ее обложке кем-то четким почерком написано: «’’Дневник Распутина” и 2 письма ”Мушки”». Здесь же – несколько пояснений. Одно из них сообщает о том, что это якобы – копия оригинала, надиктованного Распутиным его секретарше Акилине Никитичне Лаптинской – «Мушке». Другое уточняет, что текст «Дневника» «переписывался Крамер Л. П. с черновиков Гедымин[1] ”с сохранением старой орфографии”». Еще одна пометка представляет собой резолюцию о передаче данной рукописи 14/Ш (год не указан) в Центрархив «товарищу Максакову»[2]. Содержание тетради – якобы записанные со слов самого Распутина фрагментарные свидетельства о его жизни – начиная с детства и до конца 1916 года, а также комментарии «старца» к актуальным событиям и его рассуждения на общие темы.

Историки крайне не любят иметь дело с такими копиями. Сразу возникают вопросы: насколько добросовестно они сняты, нет ли пропусков, описок (особенно в названиях, фамилиях, датах), вставок «от себя» и т. и. Наконец, самое неприятное: за такими «копиями» зачастую скрываются фальшивки.

Конечно, было бы крайне заманчиво получить такой документ о жизни Распутина, да еще из первых (точнее, «почти первых») рук. Однако сразу вынуждены признать: очень многое заставляет отнестись к «Дневнику» Распутина весьма настороженно. Достаточно просто сопоставить два текста – «Дневника Распутина» и «Дневника Вырубовой». Последний, как известно, был впервые опубликован в ленинградском журнале «Минувшие дни» в 1927–1928 гг. и тут же разоблачен специалистами как подделка. Историки сразу обратили внимание, насколько журнальный текст по фактуре и, главное, стилю отличался от настоящих воспоминаний А. А. Вырубовой, напечатанных ею в 1923 г. в Париже, а также на то, насколько содержание «Дневника Вырубовой» было тесно связано с советскими историческими публикациями и исследованиями, вышедшими к тому моменту. По сравнению с ними «Дневник Вырубовой» нес не так уж и много новой информации. Важную роль в разоблачении сыграли и протесты самой Вырубовой, категорически отвергавшей факт существования «Дневника», а также фантастические обстоятельства его появления в редакции «Минувших дней», изложенные в вводной статье. Примечательно, однако, что некоторым хорошо осведомленным современникам «Дневник Вырубовой» показался в тот момент подлинным. Известный госдарственный деятель эпохи последнего царствования С. Е. Крыжановский, например, писал Вырубовой, что ее «Дневник», опубликованный в Ленинграде, представляется ему правдоподобным[3].

Фальшивость «Дневника Вырубовой» ставит под сомнение подлинность и «Дневника Распутина», поскольку оба текста в ряде существенных моментов весьма перекликаются друг с другом. Оба они имеют сходным образом оформленные титульные листы и схожую структуру: «Дневник Вырубовой» также состоит из отдельных и законченных сюжетов, зачастую с явно неточной датировкой и далеко не всегда связанных между собой – как бы картинок, сменяющих одна другую. Дублируются прозвища некоторых персонажей. Упоминаются одни и те же факты, отсутствующие в других источниках. И там, и там несколько раз встречаются описания «вещих» снов. Имеют место явные лексические «переклички». Отчасти схожа идейная матрица «дневников»: в обоих текстах Распутин предстает своего рода добровольным печальником за народ, Николай II – безвольным и слабым монархом, Александра Федоровна – волевой, умной, но чрезмерно мистически экзальтированной и в целом неудачливой царицей, а подавляющее большинство царского окружения – толпой морально ничтожных типов, алчущих личной выгоды любой ценой. Разоблачитель «Дневника Вырубовой» А. А. Сергеев отметил ряд характерных неточностей в его лексике. Так, например, в нем используется понятие «снять» в значении «отставить от должности», которое стало широкоупотребительным уже в советскую эпоху (прежде всего, в партийной среде) – до этого говорили: «уволить»[4]. Понятие «снять» в значении «отставить от должности» дважды встречается и в «Дневнике Распутина».

Однако между текстами есть и некоторые существенные расхождения. Фактологической основой «Дневника Вырубовой» в значительной мере (хотя далеко не во всем) явились сведения, содержащиеся в семитомном «Падении царского режима» и в трехтомной переписке Николая II и Александры Федоровны[5], а также ряде других публикаций послереволюционных лет.

В «Дневнике» же Распутина значительно больший удельный вес принадлежит историям, не имеющим подтверждений в документальных публикациях. Перечислим лишь некоторые. Это рассказы о некоем Игнатии (Эрике) (кратко упоминаемом также в «Дневнике Вырубовой»), о фальшивом письме Ольги, о тайных пометах на царских письмах, о «псевдоотравлении» Николая в 1912 году, о попытке отравления Николая и Алексея, о демарше Гвардейского экипажа против Распутина в 1912 году, о фальшивом письме Б. В. Штюрмеру из Дании в 1916 году и т. д. При этом в ряде случаев упоминаются вполне конкретные имена и фамилии, а также события, с ними связанные, которые, в принципе, могут быть проверены по другим источникам. Если все это – выдумки фальсификаторов, то чересчур смелые и заведомо рискованные.

Отчасти «Дневник Распутина» даже предстает как более «естественный» документ, чем «Дневник Вырубовой». В «Дневнике Распутина» отсутствуют некоторые из наименее правдоподобных сюжетных линий «Дневника Вырубовой» – касающиеся, например, сексуально-садистских наклонностей Николая II, его любовных отношений с Вырубовой, истории убийства императором в припадке гнева некоего «Петруши» и др. Следует также учесть, что, в отличие от «Дневника Вырубовой», разительно контрастирующего по стилю с подлинными записками А. А. Вырубовой (стиль автора «Дневника Вырубовой» во многих местах скорее напоминает брутально-образную речь Г. Е. Распутина, нежели фрейлины Ее Величества), «Дневник Распутина» вполне соответствует речевой стилистике «старца», известной по другим источникам, а также практически ни в чем не противоречит его психологическому облику, который можно воссоздать на базе всей совокупности исторических свидетельств.

Однако даже если исходить из того, что данный документ – «апокриф», это ни в коей мере не означает, что содержащаяся в нем информация не имеет под собой достоверной исторической канвы. Как уже отмечалось, создавая «Дневник Вырубовой», его авторы старались использовать принцип фактологической достоверности. Логично предположить, что в таком же ключе изготовлялся ими и «Дневник Распутина» (если, конечно, он и вправду – подделка). А это значит – многим содержащимся в нем уникальным сюжетам, в том числе кажущимся на первый взгляд сомнительными, – были документальные подтверждения, впоследствии утраченные (либо пока не найденные).

Последнее вполне можно допустить, если вспомнить, что один из возможных сочинителей «Дневника Распутина» П. Е. Щеголев (его, наряду с писателем А. Н. Толстым, называют одним из создателей фальшивого «Дневника Вырубовой», хотя прямых свидетельств этого нет) входил в состав Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) Временного правительства и имел возможность ознакомиться со всеми ее материалами, в том числе теми, которые оказались позднее утрачены. Некоторые из них были, к счастью, найдены – например, следственное дело ЧСК о Распутине, приобретенное М. Л. Ростроповичем. Копия этого дела была предоставлена Э. С. Радзинскому, построившему на нем свою книгу о Распутине[6]. Но многое было утеряно безвозвратно – исчезла, к примеру, «тетрадь № 1» Вырубовой, которую ей предъявили на допросе[7]. Известны случаи, когда некоторые архивисты намеренно уничтожали документы, в том числе компрометировавшие царскую семью.

Помимо работы в ЧСК, Щеголев также являлся одним из руководителей Центрархива и возглавлял комиссию по разбору архивов Департамента полиции, то есть имел практически неограниченный доступ к материалам этого ведомства, личным бумагам, где также содержалась самая разнообразная информация о Распутине.

В пользу того, что содержание «Дневника Распутина», в основном, представляет собой не аляповатую мозаику из небылиц, «взятых с потолка» в пропагандистских либо коммерческих целях, но информацию, спаянную в весьма правдоподобное историко-психологическое целое, – свидетельствует целый ряд моментов.

Так, раскрывая секрет успеха лечения наследника, Распутин говорит: «.. такие, у которых так кровь бьет… очень они люди нервные, тревожные… и штобы кровь унять, надо их успокоить. А это я умел…» Однако в те годы, когда на свет появился «Дневник Распутина», медицина лишь подходила к пониманию того факта, что течение гемофилии напрямую связано с психическим состоянием больного. В то же время сам Распутин, регулярно общавшийся с цесаревичем Алексеем, разумеется, не мог не установить интуитивным путем эту закономерность. Таким образом, либо перед нами – фрагменты подлинных надиктовок «старца», либо текст, написанный людьми, осведомленными об этих распутинских наблюдениях в пересказе хорошо знавших его лиц.

Весьма близким к истинному – и идущим вразрез с бульварными домыслами, широко захватившими общественное воображение тех лет, – выглядит предлагаемая «Дневником Распутина» версия отношений «старца» с Александрой Федоровной. Так, в «Дневнике» Григорий пересказывает текст письма Александры Федоровны к нему, ставшего, благодаря Илиодору, общеизвестным: «Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник. Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руку и голову свою склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко, легко мне тогда бывает. Тогда я желаю мне одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятиях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть? Куда ты улетел? А мне так тяжело, такая тоска на сердце… Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ани [Вырубовой] о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она – хорошая, она мне [меня] любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня? Скорей приезжай. Я жду тебя, и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Вовеки любящая тебя М..(ама)» (Илиодор [С. Труфанов]. Святой чорт. (Записки о Распутине). Изд. 2-е. М.: Тип. Т-ва Рябушинских. 1917. С. 31–32). Это послание в те годы считалось очень многими едва ли не главным доказательством интимной близости «старца» и императрицы. Предстающий со страниц «Дневника» Григорий категорически отметает эти подозрения: «Ну хотя бы, безмозглые, додумались до такой простой вещи, что ежели мне нужна баба для… то возьму снизу, там свежее и слаще, и страху нет… вверху ничего не беру, а только даю… А когда подхожу к дверям детей Мамы, то, поистинно говорю, в мыслях и помышлениях: “Сохрани и Спаси их! ибо слепенькие и жаждущие!” Им несу только слово душевное, ибо они озябли… от одиночества и обмана…» Стоит отметить, что данный отрывок близко перекликается с рассуждениями Распутина, которые приводит в своих воспоминаниях хорошо его знавшая писательница В. А. Жуковская: «Вон которые ерники брешут, што я с царицей живу, а того, лешии, не знают, што ласки-то много по-боле этого есть (он сделал жест); ”Да ты сама хошь поразмысли про царицу?.. На черта ей мой..!”»[8] Остается лишь добавить, что мемуары Жуковской впервые были опубликованы лишь в 1992 году. (Справедливости ради стоит отметить, что Распутин, предстающий со страниц «Дневника Вырубовой», также подается как сугубо духовный наставник императрицы, не имевший с ней плотских отношений.)

Стоит упомянуть содержащееся в «Дневнике» описание Распутиным его «половой практики», противоречащее бульварным стереотипам тех лет. В начале прошлого века Распутина было принято (эта традиция, впрочем, жива по сей день) описывать как «сексуального сверхчеловека» – «с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой»[9], поведение которого знаменовали «ничем не ограниченные половые излишества», «садизм»[10], «грубая чувственность, животное, звериное сладострастие»[11]; «Распутин представлял собой человека, который делал себе карьеру в жизни исключительно своей половой аномалией, тем, что врачи называют приапизмом»[12] и т. д. А вот как – нарочито «смазанно» – описывает себя сам Распутин на страницах «Дневника»: «И никогда я об этом не думаю. Пришло – закружило… прошло – стошнило… – Придет, закружит и отпустит, и нет в этом для меня ни греха, ни радости…» Данное описание оказывается весьма близким к исторической реальности. Дело в том, что «детальный анализ сохранившихся свидетельств не оставляет сомнений: реальный Григорий Распутин был человеком с резко сниженной сексуальной потенцией, вся модель поведения которого была построена так, чтобы максимально закамуфлировать этот изъян, тем более нетерпимый для истероида, жаждущего тотальной и немедленной любви к себе со стороны всех и вся»[13].

Сказанное выше, разумеется, ни в коей мере не доказывает факт подлинности «Дневника Распутина», однако все же говорит в пользу достоверности содержащейся в нем информации.

О том, что «Дневник Распутина» вряд ли следует считать «грубой подделкой», не имеющей никакой достоверной источниковой основы, косвенным образом свидетельствует и обозначенное на титульном листе и подтверждаемое в тексте имя технического автора «Дневника Распутина» – «Мушки» (А. Н. Лаптинской). Если предположить, что задача гипотетических фальсификаторов заключалась в том, чтобы создать документ, вызывающий как можно меньше подозрений, то указание на Лаптинскую как на его непосредственного создателя выглядит отнюдь не самым удачным.

Как известно, «проповеди» и различные назидания «старца» записывали несколько его высокообразованных сторонниц (например, А. А. Вырубова, X. М. Берладская, О. В. Лохтина[14], Е. Патушинская, даже сама Александра Федоровна). Одним из наиболее известных литературных помощников Распутина была М. Е. Головина («Муня»), познакомившаяся с Распутиным в 1910 году и подготовившая к печати изречения «старца», изданные еще при его жизни. Можно было, наконец, пойти по пути создания фальшивой копии собственноручных записей «старца», тем более что он в реальности пытался вести что-то вроде «дневника», одна из тетрадей которого хранится ныне в Российском государственном историческом архиве (РГИА)[15].

Тем не менее в качестве технического автора «Дневника Распутина» на титульном листе рукописи обозначена именно А. Н. Лаптинская – далеко не самая грамотная среди распутинских «секретарей» и «литературных редакторов», крестьянка по происхождению, бывшая монастырская послушница, якобы излеченная Распутиным[16]. (О надиктовке Распутиным своих «записок» «Мушке» упоминает и «Дневник Вырубовой».)

Сведения о ее жизни по сей день крайне скудны. Согласно данным все того же «Падения царского режима», Акилина (Акулина) Никитична Лаптинская (1886 г. р.) – крестьянка Святошецкой волости Городецкого уезда Могилевской губернии – познакомилась с Распутиным в 1907 году[17]. В показаниях ЧСК, которые цитирует Радзинский, Лаптинская сообщает, что ее знакомство со «старцем» произошло в 1905 году в Петербурге в период, когда она в качестве сестры милосердия помогала О. В. Лохтиной во время ее болезни[18]. Радзинский подозревает, правда, что встреча Распутина и Лаптинской могла состояться еще до русско-японской войны – в Верхотурском монастыре (в котором Распутин бывал неоднократно), где Лаптинская, согласно показаниям М. Е. Головиной, жила и откуда была вынуждена удалиться из-за какой-то темной истории.

Как бы то ни было, но в Петербурге «старец» якобы исцелил Лаптинскую от падучей (скорее всего, речь идет об истерических припадках, внешне напоминающих эпилепсию), когда она была послушницей женского монастыря на Охте. Вскоре после счастливого избавления от недуга Лаптинская ушла из монастыря, чтобы посвятить жизнь заботам о больных. Однако истинным смыслом жизни Лаптинской с этого момента стало служение исцелившему ее «старцу» и обретение его полного доверия. Дочь Распутина Матрена в своих воспоминаниях приводит рассказ Вырубовой о Лаптинской: «Акулина сидела у ног отца, не слушая его протестов. Часами могла стоять перед ним на коленях, буквально переползая за ним из комнаты в комнату, не желая сесть на стул даже для того, чтобы поесть. Акулина целовала руки отца, но не со смирением, как можно было ждать от ученицы, а со сладострастием Магдалины. Акулина выхватывала у отца стакан с водой – допить. И не просто допить, а непременно с той самой стороны, с какой пил отец. Таскала потихоньку из бельевой корзины ношеные вещи отца и т. и.»[19]Такой, сидящей у ног «идола», Лаптинская запечатлена на известном фото Распутина со своими почитателями.

В итоге бывшая сестра милосердия заняла в окружении «старца» совершенно особое положение, став, по словам В. Искуль фон Гильденбандт, «церемониймейстером», впускающим к Распутину гостей: «Живущая у него и ведающая его хозяйством, полуинтеллигентная, невоспитанная, довольно грубая и переполненная важностью своих обязанностей, она оберегала интересы своего кумира и ревниво блюла за теми, которых впускала за порог только после того, что узнавала фамилии и цель посещения. Не помеченных на списке тех, кому были назначены аудиенции, она бесцеремонно выпроваживала, других пускала ко всем в столовую, а третьих, пошушукавшись с ним, быстро и ловко прятала в отдельных комнатах, где они и ждали своей очереди»[20]. Мажордомско-секретарские обязанности Лаптинской органично вплетались в сексуальный контекст. Из-за отсутствия штор в квартире Распутина (на Гороховой, 64) его «эротические упражнения» с Лаптинской иногда делались достоянием улицы[21].

О том, что духовно-телесная близость Лаптинской к «старцу» в последние годы его жизни действительно носила исключительный характер, косвенно свидетельствует тот факт, что именно Акилине было доверено подготовить тело Распутина к погребению и стать единственной из окружения «старца», кому дозволили, вместе с императрицей, ее дочерьми и Вырубовой, участвовать в его похоронах[22].

Если к этому добавить, что, по наблюдениям жандармских чинов, Лаптинская была очень умной женщиной и к тому же умеющей хранить тайны, то очевидно, что она, знавшая «многое из прошлой и настоящей» жизни «старца» и имевшая сильное влияние на Г. Е. Распутина[23], была исключительно хорошо информирована о его жизни.

Есть еще один важный вопрос, на который необходимо ответить, коль скоро мы ставим вопрос о достоверности сведений, содержащихся в «Дневнике Распутина». Мог ли в принципе появиться документ, содержащий автобиографические надиктовки «старца», в последний период его жизни? Зачем, собственно, Распутину было рассказывать кому бы то ни было сокровенное о себе и своих близких, в том числе о членах императорской семьи? Не надежнее ли было сохранить все это в тайниках своей памяти, не перенося на бумагу эту потенциально взрывоопасную информацию – в частности, касавшуюся таких острых тем, как глубокие интриги внутри царской фамилии или отношение Александры Федоровны к перспективе сепаратного мира с Германией?

Отвечая на этот вопрос, прежде всего необходимо учесть особенности как характера Григория Распутина, так и того психологического состояния, в котором он находился в период 1914–1916 гг.

Если говорить языком медицинской психологии, то характер Г Е. Распутина следует определить как истероидный, притом заостренный до гротеска, до уровня психопатии.

Для такого человека похвала, аплодисменты, слава – суть воздух, без которого невозможно обойтись ни секунды, а хвастовство, бесконечный разговор о себе и «вокруг себя» – единственный приемлемый способ общения. Короче и точнее всех характер Распутина определил английский посол в России Джордж Бьюкенен: «Его основным принципом жизни было себялюбие»[24]. «И я, и он, кажный хочет первым быть, а “первый” только один бывает»[25], – по-своему подтверждает ту же мысль сам Григорий, рассказывая о своих отношениях с еще одним патологическим себялюбцем – монахом Илиодором.

Вот лишь несколько зарисовок поведения Распутина в компаниях, где он чувствовал себя свободно.

«Прежде у меня была хатенка, – возбужденно рассказывал Григорий приехавшему к нему в гости Илиодору, бывшему в ту пору его ближайшим другом, – а теперь какой дом-то, домина настоящий… Вот этот ковер стоит 600 рублей, его мне прислала жена вел. кн. Н.[26] за то, что я благословил их на брак… А видишь на мне крест золотой? Вот, смотри, написано ”Н”. Это мне царь дал, чтобы отличить… Вот этот портрет сами цари заказывали для меня; вот эти иконы, пасхальные яйца, писанки, фонарики – царица мне в разное время давала… Эту сорочку шила мне государыня. И еще у меня есть сорочки, шитые ею»[27].

Духовная власть над царской четой являлась особо сокровенным предметом гордости Распутина. Когда в присутствии Илиодора фрейлина царицы Анна Вырубова упала перед Распутиным на колени, тот с удовлетворением пояснил: «Это – Аннушка так. А цари-то, цари-то…», «Папа-то (Николай II. -Д. К., И. Л.) с трудом меня слушается, волнуется, ему стыдно, а мама (Александра Федоровна. – Д. К., И. Л.) говорит, что “без тебя, Григорий, я ни одного дела не решу; обо всем тебя буду спрашивать… Если все люди на земле восстанут на тебя, то я не оставлю тебя, и никого не послушаюсь”. А царь, тоже поднявши руки, закричал: “Григорий! Ты Христос!”»[28].

Не упускал Распутин случая прихвастнуть и своим влиянием на «большие дела». Показывая все тому же Илиодору присланный от царицы проект какого-то манифеста, он заметил: «Это мама прислала мне проверить, хорошо ли написан, или нет; прислали одобрить, и я одобрил; тогда они его обнародовали»[29]; «Меня царским лампадником зовут. Лампадник маленькая шишка, а какие большие дела делает!»[30]; «Мне ничего не стоит любого министра сместить! Кого захочу, того и поставлю!»[31]; «Захочу, так пестрого кобеля губернатором сделаю. Вот какой Григорий Ефимович»[32]; «Все могу!»[33]

Оборотной стороной патологического себялюбия оказывалась острейшая нетерпимость Распутина к «недостаточно внимательному» отношению окружающих к его особе. «Он всегда требует к себе исключительного внимания и очень мнителен», – вспоминала о Распутине одна из его близких знакомых[34]. Из-за того, что «московские барыньки не любят его», Распутин однажды начал что есть силы бить посуду и при этом «был страшен»: «Лоб бороздили крестообразные морщины. Глаза пылали. Было что-то дикое в лице. Казалось, всякую минуту может наступить взрыв и разразиться необузданный гнев, все сметая на своем пути». Но лишь только «барыньки» окружили его, Распутин «тут же при всех стал переодеваться. Дамы помогали ему, подавали сапоги… Он весело напевал и прищелкивал пальцами»[35]. Во время проповеди епископа Гермогена, заметив, что все взоры окружающих сосредоточились на колоритной фигуре проповедника, Распутин забрался на какой-то приступок, «как-то неестественно вытянулся, положил свои грязные руки на головы впереди стоящих женщин, голову свою высоко задрал, так что борода стала почти перпендикулярно к лицу в его естественном положении, а мутными глазами он водил во все стороны и, казалось, своим взглядом он выговаривал: “Что вы слушаете Гермогена, епископа; вот посмотрите на грязного мужичка; он ваш благодетель; он возвратил вам батюшку (незадолго до этого Распутин успешно ходатайствовал перед царем за опального Илиодора. – Д. К., И. Л.); он может миловать и карать ваших духовных отцов”…»[36]

Эгоцентризм «старца», разумеется, не исчерпывался чисто ситуативным лицедейством и куражом. Как человек с цельным мировоззрением и духовно сильный, Распутин нуждался в идеологически убедительном осмыслении самого себя и своего жизненного пути, в конструировании некой стройной «метафизики» своего эгоцентризма.

Попытки создания серьезных духовных наставлений, имеющих форму автобиографического повествования, предпринимались Распутиным в предшествовавшие годы неоднократно. Тем логичнее предположить, что рано или поздно у него должна была сформироваться потребность в создании полновесных мемуаров, помимо всего прочего могущих служить в дальнейшем своего рода исходным сырьем для написания канонического жития. В том, что поклонники Григория Распутина, убежденные в его святости, не могли не задумываться всерьез о последующей канонизации своего кумира, сомневаться вряд ли стоит. В этом плане мысль Распутина о создании своего подробного жизнеописания, раскрывающего суть его духовной избранности и исторического величия, вероятно, могла дополнительно подпитываться встречным стремлением его ближайших адептов получить непосредственно из уст «старца» его автобиографическое «откровение».

Наконец, важнейшим фактором, который не мог не побуждать Распутина к «собиранию биографических камней», являлась ситуация начавшейся войны. По образному выражению Матрены Распутиной, в эти годы ее отец вступил в полосу «темной ночи души»[37].

В момент, когда разразился сараевский кризис, ставший поводом к началу Первой мировой войны, Григорий Распутин, как известно, находился в больнице после покушения на него Хионии Гусевой. Ясно понимавший, что война чревата для России революцией и непосредственно угрожает царской семье, а значит, и ему лично, «старец» буквально забросал Николая II телеграммами, умоляющими не отдавать приказ о мобилизации, означавший неминуемое начало войны. «Отвращение моего отца к войне было результатом нескольких причин: во-первых, страх войны и ее жестокости, жалость к ее неисчислимым жертвам и сомнения относительно результата такой бессмысленной резни… Во-вторых, его ненависть к войне исходила из дара ясновидения… Он предвидел внутренний переворот, который будет неизбежным результатом ряда перемен, влекущих за собой коллапс..»[38]

Пацифистская активность Григория вызвала неудовольствие императора, повлекшее за собой его серьезное охлаждение к «старцу»: «Николай упивался народной любовью, не понимая, что не его личная популярность, а военная лихорадка покончила с внутриполитическими неурядицами. Он был совершенно убежден в правильности своей позиции»; «Николай был опьянен даже не столько победами на фронте, сколько самим собой в образе воителя, исполненного силы»; «Насколько я помню, то был единственный период, когда царь по-настоящему холодно относился к отцу»[39].

Для Распутина размолвка с царем стала настоящей катастрофой, многократно усилившей стресс, пережитый в результате покушения: «Папа был уже не тот, что прежде… Его выздоровление от раны затянулось – я уверена, что виной тут был удар, нанесенный Царем. Иногда чувствовалось, что Отец не хочет выздоравливать. Я также уверена, что рана от слов Царя оказалась глубже, чем от ножа». Григорий мерил комнату шагами, мучился, ожидая, что царь вот-вот сменит гнев на милость[40].

Впрочем, отчуждение Николая II от Распутина не было роковым – они продолжали регулярно встречаться, а спустя полгода, когда общественная эйфория начального периода войны сменилась первыми признаками нарастающего оппозиционного раздражения, влияние Распутина на царскую семью в целом не только восстановилось в прежнем объеме, но начало неудержимо расти.

Однако было и другое, куда более фатальное и тяжелое психологическое испытание, которое обрушилось на Григория Распутина в эти годы, – явственное ощущение сжимающегося кольца всеобщей ненависти и все более ясное предощущение неминуемости собственной гибели. Это чувство, входившее в плотный резонанс с «предчувствием гражданской войны», действовало на Распутина разрушающе: «К несчастью, нескончаемые ненависть и противостояние врагов, окружавшие моего отца, в конце концов, оставили след в его характере. Он стал нервным, раздражительным, его стала мучить бессонница, и для того, чтобы забыться, и расслабиться хотя бы на несколько минут, он начал пить»[41]; «Мой отец чувствовал этот агрессивный настрой, ненависть, которая не остановится ни перед чем, чтобы его уничтожить..»[42]Распутину прямо угрожали, его неоднократно пытались убить. «Я еще раз… вытолкал смерть… Но она придет снова… Как голодная девка пристает…», – сокрушался Григорий после провала очередного покушения на его жизнь[43].

Сознание собственной ненавистности для большинства окружающих и – в силу этого – обреченности, особенно нестерпимое для человека, всегда стремившегося к всеобщему поклонению и восхищению, толкало Григория не только в омут пьяного забытья и разгула, но и к тому, чтобы как можно полнее и откровеннее выговориться, утвердить себя словом – вопреки роковому стечению обстоятельств. Из медицинской психологии известно, что последней защитой человека против стресса, причины которого неустранимы, служит «откровенный разговор» – зачастую неважно с кем, лишь бы быть услышанным.

«Болтливость» и хвастовство Распутина в этот период достигли форм и масштабов, небывалых по степени гротеска (в предшествующие годы он всегда вел себя строго сообразно обстоятельствам[44]), что порой вызывало скандалы. Самым громким из них стала история, приключившаяся 26 марта 1915 года в московском ресторане «Яр», где «старец», напившись, стал в непристойных выражениях бравировать своей близостью к царской семье: «Этот кафтан подарила мне “старуха” (так называл Распутин Александру Федоровну), она его и сшила»[45]. «Я делаю с ней все, что хочу»[46], – прибавил он, вероятно, неожиданно для самого себя и тряхнул бородой: «Эх, что бы “сама” сказала, если бы меня сейчас здесь увидела?»[47]. Затем Григорий «заинтересовался смазливыми хористками»[48] и «сделал непристойный жест»[49], после чего «обнажил половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде: ”люби бескорыстно”»[50]. «Записывал своими страшными каракулями их адреса. Обещал каждой небесную благодать»[51]. Эта история, ставшая достоянием гласности, в очередной раз чуть было не стоила Распутину царского расположения, и лишь экстренное вмешательство Александры Федоровны помогло «Нашему Другу» политически уцелеть.

Потребность Григория взять явочным порядком «словесный реванш» у судьбы особенно ярко проявлялась в общении со «своими». По наблюдению начальника царской охраны генерала А. И. Спиридовича, «старец» во время войны в разговорах осмелел «как никогда»: в круге своего общения «он высказывался авторитетно по всем вопросам, волновавшим тогда общество… он не только слушал, а спорил и указывал»[52].

Все сказанное выше позволяет сделать вывод о том, что потребность в надиктовке внутренне раскрепощенных откровений «житийного толка»[53] близкому человеку – прямо вытекала из тех обстоятельств и того душевного состояния, в которых оказался Григорий Распутин в последние два года жизни. Существовали ли такие записи в реальности, и если да, то имеют ли они какое-либо отношение к «Дневнику Распутина» – на эти вопросы ответа пока нет. Однако известно, что в последние годы жизни Распутин требовал, чтобы его устные рассуждения фиксировались письменно. Одна из его «поклонниц», некая Шейла Лунц, свидетельствовала, что однажды «старец» явился к ней на квартиру, посадил за письменный стол и «стал мне диктовать какую-то ерунду на церковно-славянском языке. Я исписала целый лист»[54]. В конце 1915 г. таким спонтанным «диктантам» был придан регулярный характер: И. Ф. Манасевич-Мануйлов доставил на Гороховую, в квартиру Распутина, «переписчицу» с пишущей машинкой. После этого в Царское Село отправлялся уже печатный текст, который «старец» заверял подписью[55].

Подводя итог всему вышесказанному, следует признать, что спор о том, является ли «Дневник Распутина» подлинным документом или подделкой, на сегодня не закончен. Однако, чем бы ни завершился этот диспут, ясно одно: «Дневник Распутина» в любом случае вызывает бесспорный интерес – в первую очередь благодаря обилию фактов и сюжетов, не имеющих аналогов в известных на сегодня литературе и документах. Предположить, что этот документ в основном состоит из выдумок – значит как минимум игнорировать творческий метод создателей «Дневника Вырубовой» (если, конечно, «Дневник Распутина» – также их рук дело).

Одно то, что возможные мистификаторы создали едва ли не наиболее достоверный и целостный из имеющихся на сегодня в исторической литературе психологический портрет Распутина, – позволяет дать высокую оценку степени их погруженности в тему, а также отдать должное их таланту Чтобы составить такой текст, надо было обладать не только обширными знаниями множества конкретных, зачастую очень частных деталей той эпохи, но и весьма тонким пониманием психологии упоминаемых в «Дневнике» людей, их интересов и мотивов поведения.

Если же рассказы (или хотя бы часть их) содержат в себе достоверную фактологическую основу, – это заставляет рассматривать «Дневник Распутина» не просто как возможный опыт исторической мистификации, но как своеобразный исторический источник, требующий тщательной перепроверки.

И пусть читатель сам попробует поучаствовать в расшифровке этого исторического ребуса!

* * *

Выражаем глубокую признательность директору Государственного архива Российской Федерации доктору исторических наук С. Мироненко за любезно оказанное содействие в подготовке настоящей рукописи к печати, а также А. Коцюбинскому, Д. Крутикову и Е. Семыкиной, помощь которых сыграла решающую роль в успешном завершении данного труда.

Д. А. Коцюбинский, кандидат исторических наук

И. В. Лукоянов, кандидат исторических наук