Читать книгу Донская армия в борьбе с большевиками - С. В. Волков, Группа авторов - Страница 8

С середины (конца) октября положение на фронте Вооруженных сил Юга России сложилось весьма неблагоприятно для них: 1. Усилив свои армии подтянутыми пополнениями и целыми частями за счет Сибирского фронта, противник перешел в решительное наступление по всему фронту. 2. В тылу всей Добровольческой армии вспыхнуло восстание, оттянувшее часть сил фронта и безусловно оказавшее влияние на настроение войск фронта. 3. В войсках Юга, проведших все лето в беспрерывных тяжелых боях, испытывалось переутомление. 4. Слабость сил Юга и непомерное увеличение за лето фронта вызвало сильную растяжку частей при полном отсутствии резервов. 5. Полное неустройство тыла и хозяйничанье темных элементов, решивших использовать успехи армии в своих выгодах и восстановивших этим широкие народные массы против Вооруженных сил Юга России.

В частности, против 18 тысяч пехоты, 19 тысяч конницы и 200 орудий донцов советская армия насчитывала 49 800 пехоты, 17 800 конницы и 360 орудий. Это положение вызывает решение донского командования провести мысль о посадке большей части Донской армии на лошадей, для чего в начале (середине) ноября объявляется конская мобилизация и командование обращается с просьбой к главнокомандованию повлиять на Кубанское правительство о напряжении сил для помощи.

Вообще участие кубанцев в активной борьбе нужно признать недостаточным, принимая во внимание процентное отношение войск к численности населения. Каковы причины этой пассивности, это выяснят люди, ближе стоявшие к этому делу, но, без сомнения, халатности кубанцев много способствовало простое чувство шкурничества. Враг был еще далеко, и все утешались мыслью: «Авось до нас не дойдет». Кубанские политики винят во всем ненормально сложившиеся взаимоотношения с главнокомандованием, тем хуже для тех, кто в своей пропаганде опирался именно на этот аргумент, внося развал в части, бывшие на фронте, и увеличивая в них дезертирство.

Начатое противником наступление развивалось быстро, и к концу ноября (середине декабря) его войска уже стояли на северной части излучины Дона, а Воронежская ударная группа, занявшая еще 16 (29) октября Воронеж, уже была у железнодорожного узла Валуйки, угрожая правому флангу и тылу Добровольческой армии.

Сосредоточенная в Валуйском районе конная группа донцов и кавказцев, находившаяся под командой генерала Мамантова, не оправдала возлагавшиеся на нее надежды. Силы этой группы определялись в 3500 донской конницы и около 1 тысячи кавказских казаков, и, кроме того, сюда же было придано 1350 стрелков. Командующий группой генерал Мамантов доносит об изморенности частей непрерывными боями и об их нестойкости; особенно были деморализованы и ослаблены, по его донесению, кубанские части.

Справедливость требует указать, что и 4-й Донской корпус, надломленный в моральном отношении рейдом в глубокий тыл противника, тоже был сильно расшатан. Громадное число рядовых бойцов и начальствующих лиц, устремившихся в тыл со своей «добычей», проявили полное нежелание возвращаться обратно. Этим только и объясняется такой малый боевой состав 4-го Донского конного корпуса.

27 ноября (10 декабря) вся конная группа генерала Мамантова приказом главнокомандующего была изъята из подчинения командующего Донской армией и передана в подчинение Добровольческой армии.

Это распоряжение вызывает телеграмму командующего Донской армией генерала Сидорина от 28 ноября (11 декабря) за № 10209/к, в которой, между прочим, говорится: «…В данное время Донская армия выделила для усиления Добрармии и на внутренний фронт в ее тылу до 6500 шашек и штыков, а всего, с уже находящимися в движении пополнениями, 8000 шашек и штыков, т. е. сняты по нашему масштабу значительные силы, что не может не отразиться на устойчивости Донского фронта, и я опасаюсь, что при дальнейшем нажиме противника армия не будет в состоянии удержаться на берегах Дона»… Далее, ссылаясь на слабую численность кубанцев на фронте, командующий говорит: «Опасаясь самых печальных последствий в ближайшем будущем, прошу Вас уравнять тяготу боевого напряжения всех областей Юга России, прежде всего казачьих войск».

Как видно, при этих условиях на активность со стороны Донской армии, и в частности ее конной группы, рассчитывать было трудно, тем не менее, зацепившиеся за рубеж Дона правофланговые и центральные части армии продолжали оказывать сопротивление, не допуская переправ противника на правый берег Дона.

Хуже сложилась обстановка на левом фланге. Воспользовавшись большим прорывом, образовавшимся между 3-м Донским корпусом и прижавшейся к Купянскому узлу конной группой генерала Мамантова, противник 3 (16) декабря занимает конницей на фланге и в тылу группы Старобельск и Сватово, что вместе с сильным натиском с севера поставило конную группу в серьезное положение, и после тяжелых трехдневных боев она очистила Купянск.

Отрешение командующим Добровольческой армией генералом Врангелем генерала Мамантова от командования группой и назначение на его место одного из кубанских генералов вызывает протест генерала Мамантова. В своем донесении он указывает на то, что в состав его группы входит 4350 шашек и 2000 штыков донцов и всего 1700 бойцов-кавказцев, и говорит: «учитывая боевой состав конной группы, я нахожу несоответствующим достоинству Донской армии и обидным для себя заменение, как командующего конной группой, без видимых причин лицом, не принадлежащим к составу Донской армии и младшим меня по службе. На основании изложенного считаю далее невозможным оставаться на должности командира 4 Донского корпуса» (входившего в состав группы). Этот протест вызвал поддержку донского командования и Донского атамана, и в конце концов вопрос был разрешен обратной передачей 4-го Донского корпуса в Донскую армию. Конечно, и это положение не могло благоприятствовать делу, особенно в такое время.

Необходимо остановиться над одним ужасным злом, принесшим громадный вред делу, что особенно рельефно выяснилось в боях у Сватова. Здесь обнаружилось не поддающееся учету количество у войск обозов и поездных составов, находящихся в непосредственном ведении штабов, частей и технических групп. Пока армия шла вперед, все это терялось в глубоком тылу, но при быстром отходе вся эта масса не успевала откатываться от фронта и оказалась на пути войск. Весь этот ненужный хлам был вреден еще и в том отношении, что, нисколько не обслуживая нужд войск, он привлекал к себе толпы дезертиров. По отходе от Сватова, при расформировании генералом Мамантовым обозов 4-го конного корпуса, из одних этих обозов было извлечено до 4 тысяч бойцов, оставшихся без пристанища после уничтожения их «базы». И такие облавы генерал Мамантов делал не раз.

Переправа конного корпуса Думенко в конце ноября (середине декабря) через Дон на Богучарском направлении окончательно усложнила обстановку на Донском фронте, а оставление Добровольческой армией Харькова свидетельствовало о неблагополучии и там. Считаясь по опытам прошлого с возможностью задержки только на рубежах, донское командование отдает распоряжение подготовить к обороне рубеж Донца и объявляет дополнительную мобилизацию, но, к сожалению, ни одна из мер не была проведена в жизнь.

Что касается инженерной подготовки той или другой позиции, то долгий опыт Гражданской войны показал полную несостоятельность инженерного ведомства в полевой работе. Оно было способно к работе лишь в нормальных условиях войны, сейчас же оно не могло ни собрать рабочих, ни достать инструмента, а назначенные для руководства работами начальники участков больше оглядывались на свои тылы и заботились о заблаговременном отходе, а не о работе. Вообще из всех технических войск лишь донские летчики сумели вложить всю душу в работу на полуразрушенных аппаратах, принося особенно большую пользу во время восстания верхнедонцов. К сожалению, большим злом у них были так называемые поездные «базы», занимавшие громадное число вагонов и паровозов.

Больше вреда, чем пользы, принесли также и броневые автомобили. В то время как противник пользовался ими с большим умением, донские броневики, за ничтожным исключением, в самые нужные моменты всегда отказывались служить и объявляли о необходимости какого-либо ремонта. Не принесли пользы и танки, действовавшие так удачно в Добровольческой и Кавказской армиях. Очевидно, донское командование не сумело их заставить работать. Мало того, в самые критические минуты под Новочеркасском в декабре 1919 года танки попали в руки противника. Факт этот подлежит выяснению, так как спасшиеся чины экипажа танков жалуются на то, что их не поддержали донские войска, а войска указывают на отказ танков работать.

Полную несостоятельность проявило и лицо, стоявшее во главе автомобильного дела: можно было постоянно видеть бесконечное число легковых и грузовых автомобилей, занятых работой в тылу, тогда как на фронте никогда автомобилей не было. Даже когда был поднят вопрос об организации автомобильных пулеметных батарей, то провести это в жизнь не удалось, так как тыл не пожелал отказаться от своих личных удобств. Между тем «базы» корпусных автоотрядов отличались такой же громоздкостью, как и «базы» авиапарков. Когда Донская армия отходила за Донец, то на Зверевский железнодорожный узел в числе громадного количества поездных составов прибыла «автобаза» одного из корпусов. Под ней был состав в 22 вагона, на фронте же корпуса не было ни одного автомобиля. Из технических учреждений необходимо отметить необыкновенно полезную деятельность и продуктивность работы технических поездов (инженера Калакуцкого и др.), с поразительной быстротой восстанавливавших все разрушения железнодорожных сооружений и, главное, мостов…

Вообще погубил армию тот самый тыл, который ею прикрывался. Всю войну он был весел, беспечен, кутил, веселился в те моменты, когда на фронте люди гибли за великое дело спасения Родины. И всю войну в тылу можно было видеть одних и тех же лиц, благоденствующих в дни побед армии и распространяющих панику в дни ее неудач.

О переполнении тыла можно судить по тому факту, что когда начальник штаба Донской армии генерал Кельчевский, назначенный на должность военного министра нового правительства Юга России, затребовал в январе 1920 года списки служащих отдела военного министерства, то оказалось, что их было свыше 1800 человек. Генералом Кельчевским была послана телеграмма своему заместителю о немедленном сокращении штата до минимума, причем сделана ссылка, что такой состав военного министерства превышает боевой состав любой дивизии.

Такой же излишней громоздкостью отличались и все «работающие на оборону», и тыловые учреждения, и «сам» войсковой штаб на Дону. В этих учреждениях зачастую можно было встретить лиц, никогда за всю свою жизнь не видевших фронта и прочно сохранявших свои позиции во время долгих лет. Не обидно бы было, если бы этот «опыт» шел на пользу делу, однако было как раз наоборот. Обросшие мохом бюрократы, служившие темпом мирного времени, занимались всем, чем угодно, но не отстаиванием интересов фронта. Заурядным явлением были постоянные тормозы в наградах фронту, тогда как награды тыловым деятелям проходили с невероятной скоростью. Это вызвало у фронта вполне понятную ненависть к штабным учреждениям.

Образцом деятельности этих учреждений может быть следующий характерный случай.

Надеясь на содействие одного из офицеров Генерального штаба Донской армии, один из знакомых его офицеров-фронтовиков просит продвинуть скорее его производство. Заручившийся согласием соответственной «инстанции» штаба, ходатай через два месяца узнает, что «представление куда-то завалилось».

– Что же делать? – вопрошает ходатай.

– А пусть вышлют дубликат, – отвечает «инстанция».

Дело сделано. Через месяц новая справка. Опять «представление» тщетно ищется в груде бумаг на столе, причем наводящий справку устанавливает чрезмерные надежды высшей «инстанции» отделения штаба на знания своих писарей, о всемогуществе которых вообще ходило много слухов. После неудачных поисков разговор заканчивается приблизительно следующей тирадой изведенного ходатая:

– Я не удивляюсь, что фронт так ненавидит штабы. При таком отношении к делу иначе быть не может. Если Вы позволяете так делать со мной, офицером Генерального штаба армии, что же Вы тогда делаете с рядовым офицерством, которое даже не осмеливается войти в Ваше святое святых. Если Вы завтра к утру не найдете наградного листа, то я, доложив обо всем начальнику штаба, выдавлю этот лист у Вас…

Через час-полтора лист был найден.

К сожалению, среди тонувших в бездне тыла «работников на оборону» можно было видеть офицеров со значками Академии Генерального штаба, занятых работой, ничего общего не имеющей со службой Генерального штаба, а в каких-то комитетах и т. п. Один из таких деятелей в тяжелые декабрьские дни вызывал к аппарату начальника оперативного отделения, занятого оперативной работой, лишь для того, чтобы просить его доложить командующему армией приглашение на предстоящую в каком-то новочеркасском учреждении елку… Попытка командования выживать тыловых «дельцов» на фронт обычно заканчивалась неудачей: пользуясь связями, эти господа лишь переползали из одного тылового органа в другой. Да если бы они и попали на фронт, то принесли бы пользы мало.

Тыловым бичом являлись также органы снабжений. Стоявший во главе их на Дону перед катастрофой 1919–1920 годов талантливый и безупречно честный работник не в силах был бороться с тыловым коршуньем, налетавшим на все заготовления и распределявшим львиную долю, прежде чем заготовленное для армии попадало по назначению. В результате фронт был постоянно раздет, разут, особенно если принять во внимание скаредность казаков, всегда старавшихся не только явиться на фронт в самом оборванном обмундировании, но немедленно отправить домой то обмундирование, какое получалось. В результате в станицах, особенно на юге, можно было видеть одетыми в казенного образца обмундирование не только казаков, но и баб и детей, тогда как фронт был раздет.

Что касается войскового интендантства и войсковых обозов, то эти учреждения были буквально бесполезны. Доказательством, например, может служить, что интендантство и обозы 4-го конного корпуса генерала Мамантова, отставшие от него в момент отправления корпуса в рейд, так и не присоединились к корпусу до самого отхода на Кубань. Отставшие от частей обозы привлекали к себе уклоняющихся от фронта чинов, а при частях создавались новые обозы, грабившие и озлоблявшие население. Борьба с грабежом была очень трудна хотя бы потому, что казачество смотрело на него как на средство пополнить все то, что было «реквизировано», «национализировано» и т. п. большевиками при нашествии их на Дон.

Еще большим злом было железнодорожное дело. Исправление разрушений производилось, как сказано выше, с поразительной быстротой техническими поездами, наладить же эксплуатацию железной дороги начальники военных сообщений так и не могли. Вся их деятельность сводилась к переписке, тогда как ничего не знающие по этой специальности станционные коменданты заигрывали с мелкими железнодорожными агентами, стараясь добиться у них популярности, а все эти власти, плохо обеспеченные, брали на каждом шагу взятки, как брали и многие коменданты. Нужна была суровая расправа со всем этим болотом, тогда как верховная власть была чересчур гуманна.

Еще один кошмар – это медицинское ведомство. Допустим, что трудно было найти медикаменты и высший медицинский персонал, но не найти санитаров и сестер милосердия для больных – это совершенно непонятно. Образцом деятельности военно-медицинского ведомства может служить следующий возмутительный случай: по донесению военно-санитарного инспектора во второй половине января 1920 года, то есть когда Донская армия стояла по левому берегу Дона и Маныча, часть лечебных заведений оказалась расположенной на правом берегу Маныча. Составляя донесение в штаб армии, санитарный инспектор не только не знал, где у него фактически расположены госпиталя, но даже не потрудился взглянуть на карту, чтобы хотя бы установить невозможность такого абсурдного случая, когда лечебные заведения оказались в тылу противника.

Еще один фактор, облегчавший большевикам борьбу, – это плохое отношение в штабных сферах «белых» офицеров к «красному» офицерству, особенно к «красному» Генеральному штабу, что служило помехой к переходу «красного» офицерства на сторону «белых». Уже во время осеннего отхода 1919 года из штаба главнокомандующего был разослан циркулярный запрос в штабы армий по этому поводу, в котором указывалось на существующую ненормальность и спрашивалось мнение командующих армией.

В ответе донского командования указывалось, что еще после объединения командования Вооруженными силами Юга России в начале 1919 года донским командованием по собственному почину уже было изложено свое мнение в особом донесении. Это мнение подтверждалось и теперь и в общем сводилось к следующему: офицеры, попавшие в «белую» армию, не должны смотреть на своих братьев, принужденных служить в советской армии, с точки зрения «непогрешимых судей». Считаясь с принудительной системой службы офицеров в советской России, с террором, с институтом заложников и с системой поруки, нужно смотреть на громадное большинство советских офицеров как на лиц, вынужденных к этой службе обстоятельствами. Этот взгляд требовал иного отношения к переходящим на нашу сторону офицерам, чем укоренившийся в глубоком тылу Вооруженных сил Юга России, что вызывало бы более свободный переход «красного» офицерства на сторону «белых». Не говоря уже о том, что указанный запрос главнокомандования был запоздалым, он, собственно говоря, принес очень мало пользы, так как вышедшее весной 1920 года новое положение «с амнистиями» перешедшим «красным» офицерам мало чем меняло установившуюся систему «хождения по мукам» во время церемонии их «реабилитации».

В таких условиях, осложняемых еще воцарившейся распутицей, армия двинулась на юг к Донцу, причем последняя мобилизация не оправдала ожиданий, так как с приближением противника мобилизуемых неудержимо тянуло в тыл.

Директива к отходу на Донец была отдана 5 (18) декабря. Здесь командование предполагало задержаться, оправиться и потом повторить весеннюю операцию 1919 года, тем более что теперь наученное горьким опытом казачество уже не оставалось по домам, а отходило с армией.

К сожалению, большей частью командного состава, видимо, тоже был потерян дух. В середине (конце) декабря это определилось настолько ясно, что поступил ряд самых отчаянных донесений вплоть до советов о капитуляции, от чего, видимо, не прочь была и часть тыловых дельцов Новочеркасска. Командующий Донской армией генерал Сидорин отнесся к этому резко отрицательно, отлично понимая, что вопроса о капитуляции быть не может. Однако ему уже не удалось восстановить потерянного начальниками духа.

В это же время, а именно 20 декабря (2 января), выяснилось, что на Донце армия не удержится и ее левый фланг и центр быстро катились вместе с Добровольческой армией в общем направлении на Ростов, правый же фланг медленно отходил прямо на юг к Дону. Однако необходимо отметить мимолетный успех конного корпуса генерала Мамантова 15 (28) декабря – 20 декабря (2 января), разгромившего около двух пехотных дивизий противника, но перед его конницей корпус отходил без особых боев.

21 декабря (3 января) ослабленная Добровольческая армия³³ переименована в корпус с подчинением донскому командованию, намеревавшемуся дать последний отпор севернее Новочеркасска, чтобы не сдать противнику столицы Дона. Здесь конница генерала Мамантова тоже имела успех, разгромив две пехотные дивизии противника, но дальше у нее не хватило духа, и она начала беспорядочное отступление на юг. Причина этой неустойчивости весьма простая – казаки знали, что в тылу у них полузамерзший Дон с единственной в то время мостовой переправой у станицы Аксайской, и не могли продолжать борьбу, имея у себя в тылу такую преграду.

Вообще во время всего отступления за Дон как донские части, так и стоявшие во главе их начальники, быть может совершенно того не замечая, проявили полное нежелание встречаться с конницей противника в открытом бою. К счастью, кавалерийские начальники противника (Буденный и Думенко) либо не учитывали этого и не использовали для дешевого успеха, либо сами недостаточно верили в свои силы. Мы склонны считаться с последним предположением. Доказательством, что это имеет известные основания, служат неудачи советской конницы на левом берегу Дона в начале 1920 года.

Донское командование, заметив эту ненормальность работы своей конницы, пыталось понудить ее к активности (вплоть до отрешения от командования высших начальствующих лиц и расследований), но ничего сделать не могло, так как конница не исполняла приказов об атаке конницы противника и неудержимо катилась на юг.

27 декабря (9 января) вся армия уже была на левом берегу Дона, переправившись через него с колоссальными затруднениями. Правый фланг армии (1-й Донской корпус) и Кубанская армия (бывшая Кавказская) несколько позже отошли за реку Маныч. Спасли положение лишь наступившие морозы, которые снова прекратились, как только закончилась переправа. Природа помогла своим сынам.

Отход за Дон и Маныч сразу изменил положение, дав армии серьезный рубеж. Настроение войск приподнялось, и численность их увеличилась вдвое, поднявшись с 22 тысяч бойцов начала (середины) декабря на 40 тысяч при 200 орудиях и 860 пулеметах к 1 (14) января, не считая еще Добровольческого корпуса. Объяснение тоже простое: лишившиеся домов на Родине дезертиры присоединились к своим частям. Однако можно с уверенностью сказать, что не меньше скрылось народа и в тылу, не считая громадного числа беженцев. Таким образом, Дон совершенно опустел – казачество боялось там оставаться.

Зато кубанцы и терцы неудержимо катились по домам. Развал в их частях шел полный. Дезертиры теперь находили себе оправдание в том, что они спешили в начавшую формироваться Кубанскую армию.

Задержка наступления противника, видимо решившего отпраздновать свои успехи в занятых Ростове и Новочеркасске, дала возможность донскому командованию к 5 (18) января сформировать на Ростовском направлении сильный конный резерв (4-й корпус и кавказцы). В этот день конница Буденного переправилась через Дон у станицы Аксайской, обозначив наступление в стык донцов и добровольцев.

Необходимо отметить, что все наступление противника к Дону было проведено исключительно двумя конными группами: группа Думенко не свыше 5 тысяч, наступавшая восточнее железной дороги Воронеж – Новочеркасск, и группа Буденного до 15 тысяч западнее ее. Пехота же мало принимала участия и как только появлялась на фронте, то неукоснительно терпела неудачи.

Что касается конницы противника, то, будучи главным образом укомплектована донскими и кубанскими казаками, она не обладала какими-либо непобедимыми качествами, а имела успех лишь там, где у ее противника не хватало стойкости, или где у него был подорван дух, или же во время развала противника. Что это так, можно видеть из январских боев на Дону и Маныче, где отступавшие части донцов все время бьют еще так недавно гремевшую своими «успехами» конницу противника.

В боях 5 (18) – 8 (21) января концентрической атакой донцов, кавказцев и добровольцев нанесено сильное отражение переправившейся через Дон восточнее Ростова коннице Буденного и она отброшена за Дон.

После короткой передышки и перегруппировки оба конных корпуса противника возобновляют наступление уже в нижнем течении Маныча, но в боях 13 (26) – 16 (29) января 4-й Донской конный корпус бьет по частям 15-го (28) Думенко, а 16-го (29) Буденного, причем оба корпуса теряют всю артиллерию и все пулеметы и, неся большие потери, панически бегут за Дон. Сейчас во главе 4-го корпуса, вместо уехавшего в Екатеринодар на Верховный казачий круг генерала Мамантова, стоял известный кавалерийский генерал Павлов³⁴. Начальником штаба по-прежнему оставался молодой талантливый генерал Генерального штаба Калиновский³⁵. Он, в роли начальника штаба, сделал многое, как во время рейда конницы генерала Секретева к восставшим верхнедонцам в апреле 1919 года, так и во всей боевой работе 4-го конного корпуса с момента его сформирования.

Кроме этих данных, мы можем привести следующий характерный случай, служащий доказательством, что конница противника нисколько не считала себя непобедимой, а просто действовала, пользуясь удачно сложившейся обстановкой. Накануне отхода донцов в декабре 1919 года из Новочеркасска штабу конного корпуса Думенко удалось включиться в телефонную линию штаба 3-го Донского корпуса, стоявшего в Новочеркасске.

– Ну что, штаб корпуса, собираетесь уходить из Новочеркасска? – спрашивает штаб Думенки.

– Да нет, еще не думаем! – отвечает офицер Генерального штаба из штаба 3-го корпуса.

– Напрасно, напрасно – пора уже, а то дела-то ведь у вас неважны, – продолжает разговор штаб красных.

– Ничего, – возражает 3-й корпус, – вот подошли броневики, танки…

– Не помогут ни броневики, ни танки, если потерян дух, – перебивает голос из штаба Думенки, – весной, когда вы нас гнали, то и у нас все это было, однако мы драли так, что нельзя было сдержать. Нет, раз потерян дух, то ничего не выйдет – мы это знаем хорошо по собственному опыту…

Одновременно с 4-м Донским корпусом во всех этих операциях добровольцы неизменно бьют противника на Ростовском направлении, где он пытался форсировать Дон пехотой.

Безусловной ошибкой донского командования было неиспользование этого успеха, хотя генерал Павлов предлагал перейти к преследованию противника. К сожалению, в Гражданскую войну командование всех степеней относилось весьма невнимательно к основным требованиям военного искусства, и особенно в вопросе преследования разбитого противника. Решено было активные операции приурочить к моменту сосредоточения кубанцев, намеченного в начале февраля.

Но кубанцы, как выяснилось позже, собирались плохо, и часть их, будучи восстановлена пропагандой против главнокомандования, начала собираться в особые группы «зеленых» и беспокоить тыл, вызвав оттяжку донских частей и других войск с фронта для противодействия.

Здесь необходимо несколько подробнее остановиться на политической обстановке, хотя надо заметить, что все важнейшие события происходили на почве осложнения взаимоотношений главнокомандования и Кубанского правительства.

Ввиду этого вполне точная картина может быть в этом отношении дана людьми, ближе стоявшими к делу. Нам необходимо только отметить, что по почину, кажется, Кубани, в декабре 1919 года родилась мысль о создании «Верховного казачьего круга» из представителей всех казачьих войск с целью захвата верховной власти, что, естественно, встретило противодействие со стороны добровольцев.

10 (23) января Верховный круг обменялся с генералом Деникиным телеграммами, а на следующий день на Круге от имени Донских атамана и правительства выступил председатель Донского правительства Мельников с советом не обострять отношений с Добровольческой армией и не искать новых союзников. Такого же взгляда держалось и донское командование, имевшее постоянную связь с некоторыми членами Круга по аппарату.

Окончательное выяснение взаимоотношений произошло 12-го (25) в ставке у генерала Деникина, куда были приглашены представители Верховного круга и атаманы казачьих войск. Было установлено: 1. Возможность и необходимость дальнейшей борьбы. 2. Необходимость выдвижения на фронт кубанцев. 3. Право существования казачьих армий при едином управлении верховного командования. 4. Необходимость наличия идеи единства России, так как «русское добровольчество и офицерство готово сложить свои головы за Россию, но за благополучие одного лишь казачества умирать не будет», что высказано добровольческими начальниками и командующими Донской и Кубанской армиями. 5. Добровольцы местной власти не подчинятся. 6. Горские народы Северного Кавказа власть Верховного круга не признают.

Так было резюмировано решение этого совещания генералом Деникиным в его декларации Верховному кругу. Проект ее накануне своего выступления генерал Деникин читал в штабе Донской армии ее командующему, начальнику штаба и временно и. д. генерал-квартирмейстера. Спросив их мнение, генерал Деникин сделал некоторые исправления, приняв, между прочим, в их редакции пункт о земельном вопросе. Вообще, несмотря на недоразумения, бывшие раньше, и на обострения в тылу, донское командование стояло открыто на стороне генерала Деникина.

16 (29) января генерал Деникин выступил на Верховном круге с декларацией, начинавшейся так: «В дни наших неудач все ищут причин, поколебавших фронт. Правые видят их в недостаточно твердом проведении своей программы, левые в реакционности правительства; одни в самостийных стремлениях, другие в нетерпимости к новым государственным образованиям, третьи в главном командовании. И все в грабежах и бесчинствах войск, даже те, кто толкал их на это, заменяя недостаток патриотизма жаждой наживы. Теперь, когда все горит в огне политических страстей, трудно найти истину».

Далее генерал Деникин все-таки указывает, что дух был подорван и отступлением, и наживой, и безудержной пропагандой, подрывавшей авторитет командования и затемнявшей дело борьбы, и подчеркнул сильное дезертирство кавказцев, имевших в самый страшный для Кубани час на фронте всего лишь 8200 человек.

По вопросам тыловых событий главнокомандующий, между прочим, сказал: «Екатеринодар устранил Россию, создал казачье государство, формирует самостоятельную армию и готовится принять всю полноту власти военной и гражданской на юго-востоке. Одно только не приняли во внимание, что Добровольческая армия и главнокомандующий служат России, а не Верховному кругу. Тем не менее екатеринодарские речи сделали свое дело. На фронте явилась неуверенность в возможности продолжать при таких условиях борьбу».

Подчеркивая значение Единой России, генерал Деникин определил свое отношение к окраинам так: «1. Признано самостоятельное существование фактических окраинных правительств, ведущих борьбу с большевизмом. 2. Установление будущих отношений окраин России совершится путем договора общерусского правительства с окраинными. Это не нетерпимость, а соблюдение высших интересов русской державы». Далее, сославшись на постановление совещания 12 (25) января, генерал Деникин указал, что при отказе Верховного круга от организации общерусской власти и создании казачьего государства все добровольцы и офицеры, заполняющие технические части казачьих войск, уйдут.

Обрисовав картину развала и бедствий, генерал Деникин предложил примирение на следующих условиях: 1. Единая великая неделимая Россия. 2. Подчинение казачьих армий единому командованию. 3. Борьба с большевизмом до конца. 4. Автономия окраин и широкая автономия казачьих войск; широкое самоуправление губерний и областей. 5. Участие в общегосударственном правительстве представителей казачества. 6. Представительное учреждение законосовещательного характера. 7. Земля крестьянам и трудовому казачеству. 8. Широкое обеспечение профессиональных интересов рабочих. 9. Всеобщее Учредительное собрание, устанавливающее форму правления.

Лично о себе генерал Деникин сказал, что в борьбе за форму правления участвовать не будет, считая «одинаково возможным честно служить России при монархии и при республике, лишь бы знать уверенно, что народ русский в своей массе желает той или другой власти».

Эта декларация и совещание 12 (25) января проливают свет на назревший конфликт. Не задаваясь целью исследовать его причины и разбирать виновность или невиновность одной из сторон, можно сказать, что донское командование, знавшее, что всегда силы Донской армии по их численности являлись главными силами Юга России, не претендовало на отделение армии с момента подчинения главнокомандованию, хотя и бывали осложнения, в которых донское командование отстаивало интересы Донской армии, однако не в ущерб общему делу.

Это отношение, видимо, оценивалось и главнокомандующим, у которого в тяжелые дни переживаний Юга России было самое оживленное общение с донским командованием, в лице которого генерал Деникин, очевидно, встречал поддержку. Иначе нельзя объяснить совещание генерала Деникина с донским командованием накануне выступления с декларацией и частые посещения Ставки донским командованием в лице командующего армией и начальника штаба.

С другой стороны, необходимо признать безусловно законные желания политических кругов казачества, составлявшего главные силы вооруженных борцов с большевизмом, иметь голос в общероссийском правительстве. Уступка главнокомандования в этом отношении и создание в начале (середине) февраля смешанного правительства, во главе которого был поставлен Донской атаман генерал Багаевский, удовлетворили наконец этому желанию. К сожалению, мера эта слишком опоздала.

Останавливаясь на больном вопросе «сепаратизма» или «самостийности» казачества, мы можем констатировать, что и широкие массы донских казаков были далеки от этого. Если считать, что нежелание донцов углубляться в Россию является признаком «сепаратизма», тогда можно с таким же основанием обвинять в «сепаратизме» любую русскую губернию, уезд, волость и деревню. Ведь русские народные массы, благодаря своей некультурности, в вопросе патриотизма не ушли дальше понятия своей собственной деревни, в которой сосредоточивались все интересы крестьянина. Сюда он устремился с фронта после неудач Европейской войны в надежде «авось до нашей деревни не дойдет», отсюда же он не хотел уходить во время революционной борьбы, опасаясь, как бы в его отсутствие он не был обижен своими односельчанами. Почему же тогда многие хотели видеть что-то иное в мыслях казачества? Почему донцов, страдавших «пограничной болезнью», пытались упрекать в «сепаратизме» даже после того, как Дон понес громадные жертвы и все лучшие силы его или погибли в неравной борьбе, или бежали с Родины от ужаса большевизма?!

Нет, не «сепаратизм» был помехой в вопросе движения донцов на спасение России. Рядовой казак думал так же, как всякий русский крестьянин, что лучше, милее его родного угла ничего нет и быть не может. Эта мысль весьма характерно выражена известным донским писателем Крюковым, приводящим («Донская Волна», № 16, стр. 5) простую и нескладную речь одного из станичников на Круге в период разговоров о движении донцов вперед. Вот выдержка из этой речи:

– Я коснуся одному гг. члены: так как мы на той поприще стоим, штобы свово не отдать, а чужово нам не надо, то надо до тово добиться, штобы эти флажки (указывает на карту с обозначением фронта) назад не передвигались, но и в даль далеко дюже не пущались… Россия?! Конешно, держава была порядошная, а ныне произошла в низость… Ну и пущай!.. У нас и своих делов не мало собственных… Прямо сказать, г.г. члены, кто пропитан казачеством, тот своево не должен отдать дурно… А на счет России повременить. Пущай круг идет к той намеченной цели, штобы спасти родной край – пригребай к своему берегу… Больше ничего не имею, господа члены…

Эта простонародная логика, безусловно, присуща всем русским народным массам, но в ней нет и намека на сепаратизм, под который, конечно, не подведешь меткую и все говорящую мысль: «Пригребай к своему берегу». Можно ли упрекать этого простого оратора, что он так сильно любит свой Дон? Следует ли из этого, что он не любит России? Следует ли из этого, что он «сепаратист» или «самостийник»?!

Остановимся теперь на оценке донским командованием причин неудач. В приказе по армии от 17 (30) января за № 25 командующий армией говорит: «Доблестные войска Донской армии и Добровольческого корпуса! Когда преступный наш тыл совершенно разложился и наша администрация, погрязши во взяточничестве, позабыла закон и нужды населения, восстановила против армии народ занятой нами территории, когда противник, сосредоточив на фронте все силы, перешел в наступление, вы принуждены были начать отход».

Подчеркивая далее последние успехи армии, генерал Сидорин говорит:

– Не бывать прошлым ошибкам. Борьба за народ и для народа, за Россию и для России, за казачество и его свободу, – это ныне основы нашей борьбы и нашей работы. Единым фронтом пойдут казаки и добровольцы, сметут коммуну и тем положат начало миру между русских людей…

Возвратимся теперь к фронту. Разочаровавшись в помощи кубанцев, командование решает в конце января (начале февраля) начинать наступление на север имеющимися силами, но в это время получились сведения о сдвиге конного корпуса Буденного с низовья реки Маныча на восток против развалившегося фронта Кубанской армии на Тихорецкое направление. Это побуждает донское командование двинуть 1 (14) февраля главную массу 4-го Донского корпуса в юго-восточном направлении для уничтожения конницы противника. Одновременно начато наступление на Ростов – Новочеркасск, но уже только Добровольческим и 3-м Донским корпусами. Это решение было рискованно, так как вызывало рассредоточение сил, однако оборонительное положение на Ростовском направлении, после того как Дон замерз, тоже являлось небезопасным.

К несчастью, к этому времени установились морозы до 27 градусов, что погубило окончательно донскую конницу. В то время как обходная конная группа Буденного, двигаясь правым берегом реки Маныча и вдоль железной дороги Великокняжеская – Торговая, имела все время по пути следования громадные населенные пункты, где останавливалась на ночлег, казаки, двинувшиеся опустошенным еще в первое нашествие большевиков левым берегом Маныча, были совершенно лишены крова (до сих пор не ясно, почему 4-й конный корпус не пошел правым берегом Маныча, где селения сохранились; возможно, что командир корпуса не рискнул слишком далеко отделяться от фронта армии). В результате к моменту выхода 5 (18) февраля к железнодорожному узлу Торговая из 12 тысяч бойцов в 4-м Донском конном корпусе осталось всего 5500, все остальное выбыло из строя, как обмороженное. Ослабла физическая сила корпуса, надорван был дух, и корпус не смог разбить ту самую конницу противника, которую он бил в январе. Донская армия лишилась своего главного резерва, которым так удачно маневрировала весь январь месяц.

Тем временем Добровольческий корпус с успешными боями переправился через Дон и, разбив против себя противника, занял к 8 (21) февраля Ростов и Нахичевань. 3-й Донской корпус тоже выдвинулся в направлении на Новочеркасск, но развить наступление не мог. В это время на правом фланге у него появился конный корпус Думенко, у казаков же конницы не было. Пришлось корпусу отходить. Сложившаяся обстановка побуждает 10 (23) февраля очистить Ростов и Нахичевань и вновь отойти за Дон.

После неудавшейся попытки перейти в наступление 12 (25) февраля конной группой против Буденного, командование решает сосредоточить против него всю конницу донцов, кавказских казаков и добровольцев. Тогда, воспользовавшись ослаблением фронта на Ростовском направлении, противник переходит в наступление с севера и делает прорыв на фронте 3-го Донского корпуса и в стыке донцов и добровольцев. Парировать прорывы было нечем, так как вся конница уже была на правом фланге донцов, почему 16 (29) февраля решено отвести войска на следующий рубеж – реку Кагальник. Но задержаться здесь уже не удалось. Войска потеряли окончательно дух и, не считаясь с отдававшимися приказами, все покатилось на юг к рубежу Кубани. Уже сейчас командование увидело, что вряд ли удастся задержаться на этом рубеже. Всех тянуло на Новороссийск.