Читать книгу Драмы - Гуго фон Гофмансталь - Страница 3

Пролог. Теперь молчите, звуки! Я хочу

Здесь жалобу свою излить о том,

О ком я плакать должен прежде всех!

Я молод, говорить хочу за тех,

В ком молодость играет в эти дни!

И тот, чей бюст взирает на меня,

Был драгоценный друг моей души,

Он был мне нужен в этой темноте!

Как лебедь, радостно спеша, плывет

И корм берет из белых рук наяды,

Так я склонялся в темные часы

К его рукам за пищею желанной —

За грезами глубокими души.

Лишь этими цветущими ветвями

Мне украшать твой образ дорогой?

Но ты преобразил передо мной

Весь мир кругом, ты блеском превзошел

Блистанье всех цветов и всех ветвей!

И, опьяненный, я бросался ниц

И чувствовал, как предо мной роняла

Свои одежды чудная природа!

Мой друг! я не пошлю герольдов, – имя

Твое вещать везде на перекрестках,

Как делают по смерти короля:

Наследнику он оставляет славу

Свою, и камню гробовому – имя.

Но ты, волшебник, не совсем исчез!

Ушел твой облик видимый, а ты

Витаешь всюду, жду я каждый миг —

Над бездной не поднимутся ли вдруг

Из волн ночных нездешние глаза

С бессмертною, таинственною силой?..

Не кроется ли волосатый фавн

За чащею, увитою плющом?..

Я верить не могу, что я – один,

Среди цветов, деревьев и камней,

Которые молчат под этим небом,

Где облака плывут: возможно, право,

Что существо воздушней Ариэля

За мною вьется! Знаю, заключен

Союз волшебный был между тобою

И существами многими, и луг

В весенний день дарил тебя улыбкой,

Как женщина любовника дарит,

Проснувшись утром после страстной ночи.

Хотел я смерть оплакивать твою —

Но радостью уста мои ликуют!

Итак, мне не годится здесь стоять.

Жезлом я троекратно постучу,

Виденьями наполню эту сцену

И отягчу их ношею печали,

Чтоб каждый здесь заплакал, размышляя,

Как много скорби к нашим всем делам

Примешано.

Пусть это представленье

Как в зеркале покажет вам печали

Тревожного и темного мгновенья.

Художнику великому хвалу

Услышите из уст воскресших теней.

Джанино (глухим голосом). Очень плохо.

К Тицианелло, который заливается слезами.

Бедный, милый Пиппо!

Батиста. Он спит?

Джанино. Нет, бредит наяву. Палитру

Он требует.

Антонио. Но ведь ее нельзя

Давать ему?

Джанино. Напротив. Врач сказал:

Его не надо мучить. Нужно дать

Все то, о чем он просит.

Тицианелло (в отчаянии). Все равно,

Умрет он завтра или уж сегодня!

Джанино. Сказал он, что скрывать не смеет больше…

Парис. Не может умереть он! Невозможно, —

Ошибся врач, обманывает нас.

Дезидерио. Как, Тициан, творец великий жизни,

И смерть? Так кто же вправе еще жить?..

Батиста. Но он что чувствует? Опасность видит?

Тицианелло. В бреду воображает он, что пишет

Картину новую, и жутко видеть

Как, задыхаясь, он спешит. Девицы

Ему позируют, а нас он выслал…

Антонио. Но как же пишет он, откуда силы

Берет?

Тицианелло. В загадочном одушевленьи,

Как никогда он прежде не писал,

Как будто повинуясь приказанью,

Мучительно, безумно…

Тицианелло.

Джанино.

Парис.

Что? что с ним?

Паж. О, успокойтесь. Отдан нам приказ

Картины из беседки принести.

Тицианелло. Зачем?

Паж. Он хочет видеть их, сравнить —

Он говорит: те жалкие, плохие —

С картиной новою. Теперь чудесно

Постиг он многие задачи – понял,

Что живописцем был плохим… И нам

Велел картины тотчас принести.

Прикажете?

Тицианелло. Скорей, скорей! Спешите,

Пока вы медлите, томится он.

Антонио (вполголоса). Как страшно! Он, божественный художник,

В бреду… и жалок так невыразимо…

Тицианелло (возвращаясь). Он успокоился, лицо сияет,

Глаза его блестят здоровым блеском,

И, бледный, он все пишет, все спешит,

Беседуя с девицами, как прежде.

Антонио. Так ляжем на ступени, станем вновь

Надеяться до будущей тревоги.

Батиста (как бы про себя).

Тревога… а потом конец… конец

Тревоге всякой, и существованье

Безжизненное, мертвое, глухое…

Еще невероятное сегодня

Уж совершится завтра…

Джанино. Я устал…

Парис. Так жарко веет этот знойный воздух.

Тицианелло (улыбаясь). Бедняжка, ты не спал всю ночь!

Джанино (приподымаясь, опершись на руку).

Да, правда,

Я в жизни первый раз не спал всю ночь…

Откуда знаешь ты?

Тицианелло. Я ощущал

Вблизи твое дыханье, а потом

Ты встал и сел поодаль на ступени.

Джанино. Казалось мне, как будто странный зов

Пронесся среди синей томной ночи.

И сна в природе не было: она

Дышала тихо влажными устами, —

Раскинувшись лежала в тьме глубокой,

Прислушиваясь к таинству молчанья.

Мерцанье звезд струилось непрерывно

На мягкую неспящую траву,

И соком наливалися как кровью

Плоды тяжелые при свете ярком

Луны, и серебрились все фонтаны

Ее лучам сверкающим навстречу.

Проснулись чудных звуков сочетанья,

И там, где тень скользила облаков,

Я слышал, будто мягко выступали

Нагие ноги… Тихо я поднялся —

Лежал я прежде около тебя.

Тогда во тьме пронесся сладкий звук,

Как будто флейта тихо застонала,

Которую в раздумье держит фавн

В руке своей из мрамора – вот там,

У группы темных лавров, близ цветов.

Я видел, как стоял он неподвижно,

Блистая белым мрамором, вокруг

В мерцанье серебристо-голубом

Летали пчелы, жадно опускались

На красные раскрытые плоды

Гранатов, соком спелым опьяняясь

И ароматом ночи. И когда

С дыханьем тихим тьмы мое лицо

Благоуханья сада обвевали,

Мне чудилось, что веяли вблизи

Колеблемые складки мягких тканей,

Что теплая рука меня касалась.

При свете лунном, шелковисто-белом,

Кружились мошки роем иступленным,

А на пруду лежал смягченный блеск —

Дрожал, переливался, серебрился…

Не знаю, лебеди белели там

Или наяд купающихся плечи…

И несся запах алоэ, как будто

Смешавшись с нежным запахом волос

Любимой женщины… И все сливалось

В могучее, роскошное виденье…

Бессильна речь, и чувства умолкают.

Антонио. Достоин зависти, кто видит это

Во тьме ночной – и так переживает!

Джанино. Я в полусне пошел потом туда,

Где виден город, как он спит внизу

И кутается в чудные одежды,

Которые и месяц и волна

Соткали над его волшебным сном.

Приносит ветер ночи его лепет

Сюда в наш сад, – таинственные звуки,

Чуть слышные, манящие тревожно

И странно грудь гнетущие тоской.

Я слышал часто их, теперь же понял

И многое внезапно разгадал.

В молчанье каменном раскрылась мне

Вакхическая пляска красной крови,

Таинственного отблеск видел я

В мерцанье крыш под лунными лучами:

И понял я внезапно: город спит,

Но бодрствуют страданье, опьяненье

И ненависть. И дух и кровь не спят,

Течет волна живой, могучей жизни.

Владеем ею мы – и забываем…

Я пережил так много в эту ночь —

И утомился.

Дезидерио (у ограды, к Джанино).

Видишь ли ты город?

Окутан в золото, лежит он там

В лучах вечерних жаркого огня

И в серебристо-розовом тумане,

Внизу чернеет теней синева…

Он манит чистой, ясной красотою!

Но в этой дымке розовой живут

Уродство, безобразие и пошлость,

Там звери и безумные таятся,

И то, что мудро, даль от нас скрывает —

Противно, отвратительно и мутно…

Там люди красоты не признают,

И называют нашими словами

Свой жалкий мир, но все же по-другому

Мы радуемся, думаем, скорбим!

Когда охватит душу крепкий сон —

Мы спим не там, и наши сны не схожи:

Здесь спят цветы пурпурные, и змеи

Спят золотые, спит гора, в которой

Титаны молотом тяжелым бьют…

Они же прозябают в забытьи

Как в раковинах устрицы морские.

Антонио (приподнимаясь).

И потому решеткою высокой

Велел учитель оградить наш сад,

И потому сквозь заросли густые

Не изучать – угадывать должно

Тот внешний мир.

Парис (тоже приподнимаясь).

В этом состоит

Ученье о путях сплетенных.

Батиста (тоже приподнимаясь).

В этом

Великое искусство глубины

И таинство сомнительного света.

Тицианелло (с закрытыми глазами).

И потому так много красоты

Таят полуразвеянные звуки,

И потому так манят нас слова

Неясные умершего поэта

И все, о чем тоскуем, отрекаясь.

Парис. И в этом – чары потонувших дней,

Прекрасного источник безграничный,

Мы гибнем, задыхаемся в привычном.

Джанино (ласкаясь).

Не думай неустанно об одном,

В печаль не погружайся безутешно.

Тицианелло (с грустной улыбкой).

Но скорбь и состоит в терзаньи вечном

Одною мыслью, наконец она

Становится бесцветной и пустою.

Оставь меня, мне думать не мешай!

Давно я сбросил пеструю одежду

Наивных горестей и наслаждений,

И просто чувствовать я разучился…

Парис. А где Джокондо?

Тицианелло. Рано до рассвета —

Вы спали все – прокрался он из сада,

Тревог любви на нем дрожала бледность

И на устах – ревнивые слова.

Дезидерио. Где человек, где истинный художник,

Достойный быть наследником его,

Могучий духом, властелин природы

И, как ребенок, вещий в простоте?

Антонио. Из рук его кто примет посвященье

И радостно уверует в свой дар?

Батиста. Кто не подавлен мудростью его?

Парис. Кто скажет нам, художники ли мы?

Тицианелло. Он оживил недвижный лес, и там,

Где в чаще шепчут темные озера,

Где плющ обвил высокий ствол дубов

Из ничего он вызвал сонм богов

С цевницею звучащею сатира,

Чья песнь желанье будит в существах

И увлекает пастухов к пастушкам.

Батиста. Он душу дал бесплотным облакам,

Плывущим мимо: белизну их тканей

Протяжных, бледных, тонких, как вуаль,

Он одарил желаньем нежным, бледным,

И черным тучам с золотой каймой

Дал мрачный бег, заставил улыбаться

Гряду округлых облачков, и тучкам

Серебряным и розовым заката

Внушил воздушность: все он оживил,

Все одарил душою и значеньем!

Из бледных, скудных, обнаженных скал,

Из волн зеленых пенного прибоя,

Из грезы неподвижной черных рощ,

Из скорби молнией сраженных буков

Он создал человечески-живое

И научил нас видеть духа ночи.

Парис. Из полусна он пробудил нам душу,

Ее обогатил и озарил,

Нас научил он наслаждаться днем

Как зрелищем текучим и блестящим,

Он научил взирать на нашу жизнь,

В ней видеть красоту ее и радость.

И женщины, и волны, и цветы,

И шелк и золото, игра камней,

Высокий мост, и светлый луг весны,

И нимфы у хрустальных родников,

И все, о чем мы тихо любим грезить,

И все, что нас чудесно окружает

В действительности яркой и роскошной,

Через него прониклось красотою,

Пройдя чрез душу вещую его.

Антонио. Как в хороводе стройность красоты,

Как факелов мерцанье в маскараде,

Как музыки певучей колыханье

Для спящей сном недвижимым души,

Как зеркало для женщины прекрасной,

Тепло и свет для луговых цветов —

Отражена волшебно красота

Во взоре человеческом впервые…

В нем зеркало свое нашла природа.

«О, разбуди наш дух! сплети из нас

Вакхическое шествие, художник!»

Так все живущее к нему взывало

И жаждало безмолвно его взора.

Антонио. И если мы душою постигнем,

Как смутно грезят дальние деревья…

Парис. И если нам раскрыта красота

В безмолвном беге белых парусов

Над гладью синей бухты…

Тицианелло (обращаясь к девицам, которых он приветствует легким склонением головы. Все оборачиваются). Если мы

Как счастье и как музыку вкушаем

Волос волнистых блеск и аромат,

И девственного стана белизну,

И гибкость этой ленты золотой —

Он научил нас видеть и ценить…

(С горечью.) Когда поймут нас те, внизу!

Дезидерио (к девицам). Скажите:

Кто с ним? Войти нельзя ли нам туда?

Лавиния. Останьтесь здесь. Он хочет быть один.

Тицианелло. О, если бы теперь явилась смерть,

В молчании, в прекрасном опьяненье,

И, нежная, над ним склонилась тихо!

Джанино. Лавиния! меня терзает ужас!

Я близко никогда не видел смерти!

Я вечно буду помнить, каждый миг,

Что мы умрем! Стоять я буду молча,

Где люди веселятся, буду думать

В безмолвном ужасе: мы все умрем!

Я видел раз, как с пением вели

Несчастного на место страшной казни.

Он шел, качаясь, видел всех людей,

Деревья видел, как дрожали ветром

Душистые их ветки в сладкой тени.

Лавиния! и мы идем всегда

Такой дорогой…

Я недолго спал

Там, на ступенях, и проснулся вдруг,

Услышав слово: смерть!

(Содрогается.)

Какая тьма

Спускается угрюмо с высоты!

Я тьмы не вижу. Вижу я другое:

Вот бабочка порхает, там звезда

Зажглась вечерняя, а в этом доме

Готовится старик уснуть спокойно.

Последний шаг нетруден, в этот миг

Мы замечаем наше утомленье.

Лавиния (спокойно, все более и более воодушевляясь).

Приветствуй жизнь, забудь свой страх, Джанино!

Блажен, кто, пойман в сети бытия,

Глубоко дышит грудью безмятежной,

О будущем напрасно не терзаясь,

И отдает могучему потоку

Свободу своих членов: жизнь несет

К прекрасным берегам его…

Джанино (еще стоя на коленях, содрогаясь, шепчет про себя).

Конец!