Читать книгу Патриот - Гульнур Якупова - Страница 3

На широком каменном выступе, что почти на самой макушке горы Акбейек стоит человек и издали кажется, что он подпирает небо плечами. Черты лица не различить, но односельчане его узнают и даже, приветствуя, машут рукой, будто он может оттуда это увидеть. Не Алпамыша же он, батыр-титан из народных сказок, могущий горы с места сдвинуть, а обыкновенный житель вот этого аула, много веков назад обосновавшегося на подножье горы, вершина которой от близко проплывающих мимо белых облаков кажется и летом заснеженной – оттого и назвали, наверное, ее Белой высотой, то есть Акбейек. Да, человек тот не Алпамыша, но тоже герой! Это Муса Таминдаров, седовласый ветеран афганской войны. Он часто поднимается на эту гору и, как верно догадываются односельчане, отдается воспоминаниям.

* * *

…Муса рос смышленым мальчиком, схватывал всё налету. В пять лет уже буквы различал и лопотал на четырёх языках: от матери научился башкирскому, от отца – казахскому, от дружка Салима – узбекскому, а в детском саду легко и быстро усвоил русский. Осенью собирается в школу.

В общем-то, знанием нескольких языков здесь, в интернациональном степном совхозе Оренбуржья, никого не удивишь. Однако любознательный мальчуган непременно должен был выведать, каким же образом нашли друг друга его родители – казах и башкирка. Спросил об этом как-то у матери. Та принялась в подробностях рассказывать, как было дело, да только из всего услышанного Муса выудил и запомнил лишь наиболее ценные для него сведения. На войне казахский парень по имени Нурбек служил лётчиком. После победы над фашистской Германией вернулся в Оренбургскую область, где первым делом наведался в детский дом, чтобы проведать самых близких людей, заменивших с трёхлетнего возраста ему, круглому сироте, родителей после трагической их гибели, и съездил в родное лётное училище, где получил профессию. В самом крупном совхозе области демобилизованный лётчик устроился на работу в гражданскую авиацию. Между тем не терял связи с Тайфуром – фронтовым товарищем из Башкортостана, переписывался с ним и однажды, по завершении осенних полевых работ, решил навестить его. В ауле Карагайлы, где тот проживал, казахскому джигиту приглянулась башкирская девушка по имени Тансулпан. Нурбек забрал её с собой в оренбургские степи, а вскоре у них родился сын…

Отец Мусы летает на «кукурузнике». Борется с вредителями урожая, опрыскивая поля химикатами. Когда требуется, грузы по назначению доставляет или пассажиров до города подбрасывает. А то и в качестве «Скорой помощи» понадобится. Обещал взять сынишку с собой в полёт перед тем, как тот пойдёт в школу, и мальчуган дни считает в предвкушении этого события. Однако…

В самый разгар страды, когда комбайны бороздили степные просторы, а люди не могли нарадоваться богатому урожаю, в их дом нежданно-негаданно ворвалась беда. Управляемый отцом самолёт рухнул на землю. Очевидцы потом рассказывали, как самолет, подобно раненной птице, которая западал то на одно крыло, то на другое, пока не уткнулся клювом в землю. К самолёту с окутанным дымом хвостом подоспела пожарная машина – благо приземлился он недалеко от базы.

Торопясь в центральную совхозную больницу, мать прихватила с собой Мусу. Голова отца была обмотана марлей, одна рука – в гипсе, глаза закрыты. Палата освещалась каким-то синеватым светом, и такого же мертвенного цвета было бледное бескровное его лицо. Врач сделал предупредительный жест указательным пальцем – только непонятно было, то ли пустил их всего на минутку, то ли позволил перемолвиться с умирающим одним словечком. Муса так и не разобрал. А отец и в самом деле очнулся лишь на мгновение, успев произнести напоследок всего лишь два слова:

– Сынок, лётчиком…

Что собирался он сказать, осталось для мальчика вечной загадкой.

С годами Муса всё чаще задумывался над недосказанным отцовским заветом – аманатом, но так и не решил для себя: хотел ли он, чтобы сын его тоже стал лётчиком, или наоборот – предостерегал?

А некоторое время спустя соседский мальчишка Салим сказал ему странную вещь: «Вот увидишь, теперь твоя мамаша, как и моя, будет искать себе нового мужа». И вскоре после этого мать его, Бибигайша-апай, пожаловала к ним с бутылкой водки и огромным арбузом под мышкой. Она ведь работала на бахче, где арбузов было видимо-невидимо. Салим даже показал дружкам, малайкам, потайную тропку, и те стали совершать по ночам набеги на плантацию. Муса не ходил с ними – не было надобности, поскольку сосед перекатывал к ним арбузы во двор прямо под изгородью. Щедрая Бибигайша-апай, если и видела, не ругала за это сына: «Да ладно уж, не жалко. Не продавать же. А в тюрьму, если и попадусь, не засадят. Делись, всё равно сгниют…», – говорила она.

Биби, как называли соседку и стар и млад, похоже, выпила – чуть ли не с порога пустилась в пляс под свои узбекские частушки. Перед самым приходом Биби-апай мать Мусы принарядилась в голубоватое платье с красными цветочками, которое ей очень шло, волосы заплела в две косы. Притопывая, бойкая апай неожиданно остановилась и, взглянув на Тансулпан, изрекла:

– Какая ты красавица в этом платье! Эх, до чего ж обожал тебя твой Нурбек, души не чаял… Тренькает, бывало, на своей домбре и поёт: «Йолдызым, тацйолдызым, сен ярым, жан чуагым, жан чырагым, жырым син…»[1] Так и было, я всё помню! Да только следом за ним на тот свет не отправишься! Как говорится, живому – живое. Айда-ка, сведу тебя с одним богатеньким мужичком. Он, конечно, старше тебя да женатый… Ну, и ладно – тебе то что?!

Мать только досадливо отмахнулась. Угостила Биби блинами, а вот откупорить бутылку не позволила.

В любое время – что день, что ночь – к веселой соседке стучали в окошко, звали:

«Биби, Биби, Биби!» Водку просиди. В страду в магазине спиртное не выставляли, а она запасалась горячительным загодя и сбывала по двойной цене. Ради её детей окружающие закрывали на это глаза, ибо знали – заикнись они, спекулянтку тут же упекут на пятнадцать суток, а попадётся, не дай бог, в другой раз – дело кончится тюрьмой. Люди, ещё не успевшие опомниться от последствий военного лихолетья, оправиться от репрессий, проявляли к предприимчивой женщине снисходительность – и той всё сходило с рук. «Когда ж, наконец, бабёнка одумается, а то несдобровать», – в тревоге перешёптывались между собой вокруг. И однажды ночью за ней и в самом деле пришли и увезли на милицейской машине. Дня через три после этого закадычного дружка Мусы Салима увезли с обоими братишками на машине в Оренбург. Не иначе как в детдом. Стало быть, пятнадцатью сутками не обошлось. А спустя некоторое время в дом Бибигайши вселились другие – жильё-то было казённое, собственность совхоза.

Случившееся потрясло Мусу и Тансулпан до глубины души. Разве ж можно смириться с тем, что мать-одиночку с тремя ребятишками на руках взяли да упекли в тюрьму?! Она ж не тунеядка и не алкашка какая-нибудь, трудится наравне с другими и управляется со всем без посторонней помощи…

Уж как причитала матушка, как плакала. Но однажды вдруг перестала. Пять дней кряду молчала, пять ночей не смыкала глаз – всё думала и думала о чём-то. Потом долго писала письмо. На конверте Муса увидел адрес: «Башкирская АССР». Он сам опустил письмо в почтовый ящик. Мальчика охватила тревога. Ещё Биби-апай предупреждала его, чтобы присматривал за матерью: отец, мол, так любил её, звёздочкой называл, как бы она с тоски руки на себя не наложила. На всякий случай апай тогда даже решила всё проверить: обошла и чулан, и двор, и сарай, верёвки предусмотрительно забросила под крышу бани.

Вспомнив об этом, Муса не спускал с матери глаз, даже уснуть боялся. Выскальзывал следом из дома и заходил вместе с ней. А однажды, очень некстати, одолел его крепкий сон… Хорошо ещё, что проснулся – да и невозможно было не пробудиться от такого пронзительного, истошного крика матери. Вслед за этим раздался грохот и перепуганный мальчишка услышал мужицкую брань. Он мигом бросился в сени, где увидел, как двое верзил-мужланов пытаются повалить упиравшуюся мать на железную кровать.

– Чего ломаешься? Чем ты лучше своей подружки Биби?! – усмехался один из них. – Будешь теперь заместо неё! – И дальше – грязные выражения…

Косы матери расплелись, вырез сорочки разорван, одной рукой она прикрывает грудь, другой вцепилась в спинку кровати. Муса оцепенел было от ужаса, но тут в глаза ему бросилась деревянная лопата. Вечером в доме было душно, и на ночь дверь закрывать не стали, использовав эту лопату как подпорку. Сени же заперли лишь на задвижку.

Мужики Мусу не заметили, да и заметили бы – малайка им не помеха. А тот оказался не промах: ловко схватил подвернувшееся под руку «оружие» и с размаху ударил одного по голове да с такой силой, что лопата раскололось надвое. Мужик оглянулся: со лба его стекала кровь. Второй остолбенел, как будто его самого огрели. А бедной женщине мгновения этого замешательства хватило на то, чтобы опомниться. Схватив сына за руку, с криком «Убили!» выскочила с ним на улицу, и они прямиком помчались в милицию. Мужики не стали их преследовать.

Наспех задав несколько вопросов, дежурный запер их в специальное помещение. Напуганная словами «допрос, протокол, опечатать» мать решила, что сыну грозит тюрьма.

– Улым, всю вину я возьму на себя. Если меня посадят, то тебя отправят к бабушке, – сказала она Мусе.

– Нет, лучше расскажем всё, как было! – возразил он – Отец ведь не любит, когда врут… Не любил…

– Ладно. Так и сделаем, а то запутаемся. Да, твой отец… – только было начала мать, как дверь отворилась и их повели на допрос к человеку с усталым лицом, представившемуся следователем.

– Пусть мальчик пока выйдет, – распорядился он и проворчал: – Почему их вместе заперли, порядка не знаете, что ли?

После этого мужчина достал обшарпанную кожаную папку и хлопнул её на стол.

Остальное происходило уже без Мусы.

Затем наступила его очередь. Он поведал всё без утайки. «Успели сговориться», – недовольно буркнул следователь и нажал на кнопку у края стола.

– Уведите. Давайте тех.

В коридоре Муса столкнулся с обоими злодеями. Значит, их тоже задержали.

В ту же ночь мать и сына отпустили домой.

– Повезло нам, что тот, которого лопатой по голове, не умер. Чтобы из-за какого-то негодяя засудили моего мальчика… – сказала Тансулпан и со словами «солнышко ты моё», как, бывало, называл её муж, ласково потрепала сынишку по голове.

После пережитого она заметно изменилась – стала твёрже, решительнее. Да и горе как будто отпустило её немного. А когда получила из Башкортостана ответ на своё письмо, наконец призналась, что у неё на уме:

– При Нурбеке жилось мне здесь хорошо, без него же всё опостылело. Вот и матушка моя, твоя олэсэй, к себе зовёт. Она ведь не хотела меня отпускать сюда, так и заявила: «Если уедешь со своим казахом, с бродягой, бросишь меня одну, не будет тебе моего прощения». Но ничего, простила меня моя мамочка-эсэйем. Да и не был Нурбек никаким бродягой, разве что вырос в детдоме без материнской ласки… В общем, поверила я ему и оказалась в этих краях. Видно, наказала меня судьба за то, что уехала без материнского благословения. Нечего нам теперь тут делать. Пора, улым, на мою родину. Мне ведь тебя ещё поднимать нужно. Продадим дом, живность, вещи и тут же уедем в наш аул…

– А где теперь отцовский друг?

– Ты про Тайфур-агая спрашиваешь? Там же в деревне. Работает. Шофёр. И на фронте шофёром был, горючее для самолётов возил. Сказал моей матушке: мол, пускай возвращается Тансулпан, не боится – помогу, чем смогу. Кто знает, может, и вправду понадобится его помощь.