Читать книгу Канареечный вальс - Гюля Мехтиева - Страница 2

Затеряться в мире – не задача.

Кто-то знает истинные тропы,

Кто-то ходит верными путями,

Ну а мы, слепцы, бредем на ощупь.

Пилигримы, шествуем в потемках,

Позабыв нетленные советы.

Слышим только отзвук моря,

Видим дня незримые отсветы.

Затеряться в мире – это праздник,

Праздник изначальной сути.

Никому не высказать ту радость,

Что владеет сердцем безоглядно.

Никому не высказать то счастье,

Неподвластное слепому року,

Что зовет, манит и тонет,

Обещаний сладкозвучных полно.

Нежность – это плевок осы.

Плавность – это часов полет.

Верность – это отсвет росы.

Горечь – это души налет.

Скрипка – бездна счастливого зла,

Музыкой возвеличенного до высот.

Как бы обманна она ни была,

Радует сердце веселый полет.

Смех – потусторонний звук.

Тополь – скелет судьбы.

Взгляд твой так рано потух.

В черный креп облачились холмы.

Поцелуи усталого солнца все так же

                                           тонки.

Время отбрасывает тени на изгибы

                                     твоей руки.

Две луны в водах отражены,

Иглами мечты к волнам пригвождены,

К сердцам пригвождены.ц

Заметить искорки в пугливом пламени,

Облечь грядущее в иносказание.

Забыться поутру в кустистом вереске.

Продлиться за полночь в чуть слышном

                                            шелесте.

Занять последние монеты времени,

Изведать тяготы чужого бремени.

Достигнуть вышнего, забот избегнув,

Радеть за ближнего, сомненья свергнув.

Я надышался свежестью апреля,

Весенних песен криком накричался.

Ведь после ливня голубеет небо,

Переполняя дружеским участьем

Ко всей земле, ко всей нелепой жизни,

Простершей неустойчивости грани

К вершинам нашего сознанья.

С наивностью росы едва ли

Осмелился б поспорить,

Да не в этом дело.

Мне мудрости апрельской не оспорить,

А счастье от избытка онемело.

И слух пронзили сотни чистых звуков

Доверчиво, забыто и несмело.

Я различил в них новые мотивы,

Я погрузил в них с головою тело.

Грусть, тихая грусть слетает на душу.

Замок хрустальный тобою разрушен.

Мир затопила слепая вода

Навсегда, навсегда!

Душа моя, остылая душа,

Изъедена тоскою.

Все слышу моря шум,

Все жду иную песню,

Но свет иль мрак –

             не вижу,

             не чувствую –

             не различаю.

Баку дождливый

так ли ты хорош?

И дробится ль о камень

Волны усталой плеск?

Несется вдоль окраин

Зари последней всплеск.

Нарвать цветов зимой

В садах… не знаю, где-то

Сложить у ног твоих

Коричневое лето.

И ветра крик, воспрянув,

Сорвать с кирпичной крыши.

И в город мой нагрянув,

Забыть о вечной тиши.

Баку, Баку, пугливый и тревожный,

И думать о минувшем, пожалуй, невозможно.

И невозможны детства задумчивые пени,

Я потону с тобою в тенетах смуглой лени.

Мне не видать морского берега,

Не вдыхать солоноватого запаха прибоя,

Не ощущать твоих рук, теплых от усилий,

Не прибавлять ко вселенной бытия,

Не намереваться измерить расстояние

Между мечтой и удачей.

Не прикасаться к бугристой коре деревьев,

Взращенных заботливо чьим-то терпением,

Мне не…

Я забуду тебя и когда-нибудь

Улыбнусь спокойно и просто.

Но до этого, видимо, долгий путь

Молений и поста.

И в предутренней мгле, различив силуэт, –

Твой, не твой ли, покажет время, –

Подберу безразличный ответ,

Не поверив в мирское бремя.

И поняв, что жизнь закончится так,

Смиренно и так ясно,

Повяжу вокруг пояса я кушак

Широкий, тонкий и красный.

Красный, как задремавшая боль,

Тонкий, как неверная память,

Широкий, как та земная юдоль,

Из которой я выбиралась.

Как осталось мало сосен

В этом солнечном бору.

Разгулялась злая осень,

И не сладко на ветру,

На промозглом, на октябрьском

             в этой стылой суете.

Как осталось мало счастья

             в неприкрытой наготе.

Я ничего не смыслю

Ни в этой морозной ночи,

Ни в смуглых отливах запястий,

Ни в сумерках летней печали.

Я ничего не помню.

И если прилив нахмурит

Брови свои одиноко,

Ему не скажу ни слова,

Не помяну в молчании.

Я ничего не вижу:

Ни сумерек, ни заката,

Ни праздничных восходов.

Только пугливые тени

Прячутся по углам.

Я ничего не значу.

И если случайно вскрикнет

Птица в предутренней рани –

Я ни о чем не жалею,

И ничего не желаю.

Все смешалось – бред и явь, стон и

                                глупое позерство.

Этой жизни не смахнуть с лика

                                подлое притворство.

Все смешалось – пустота,

Суета и небытие,

И недугов пестрота,

И движенье в забытье.

К черту все:

Отлетевший дым забвений,

шумной славы суету,

Зло и сумрачность велений,

Лжи резную красоту.

К черту!

Но манит виденье,

Что-то тянет к жизни вновь,

То ли звук ночного бденья,

То ли церковки порог.

Утомленный и разбитый засыпаю в забытьи.

Словно Богом обозначен, вырван

                                     из когтей судьбы.

Ты – хрустальный бокал,

Ты – созвездий певучее до,

Ты – слеза на моей ладони.

Ты – немеркнущий шалый закат,

Сердце, полное боли.

Не открыть, не узнать, не понять

Мне вершины твоих творений.

Только радостно думать и знать

О прекрасном твоем воскресении.

Темноликий Христос, ты явился

В жизнь мою как великое чудо.

На распутье появился.

Ты души моей цвет и желанье,

Ты единственный, что еще длится,

Ты единственный, что навеки –

Пусть и не повторится.

Я люблю тебя, мой родной,

Мой единственный, мой нежданный.

Вот опять полыхнуло весной,

И шумят тополя пьяно.

В пьяном шуме тишь разлита,

Тишь такая, что нету мочи.

Тополиная ворожба

Путь удачливый нам пророчит.

Ворожить умеют лишь тополя,

Тополя – деревья печали –

Над седою землей

Руки свои разметали…

Ломается тонкий бокал,

Стекло мне вонзается в руку.

Хочу хоть бы болью согнать

С души нестерпимую скуку.

Ломается тонкий бокал.

Словно нету в вине избавленья.

Хочу я в немом исступленье

Забыть про минувший кошмар.

Сколько дней пролетело в небытии,

Сколько снов дорогих не сбылось.

И бреду я под наитием

Дерзновенных, несказанных слов.

В круговерти прошедших событий

Нам порой невдомек,

Что жизнь в изменившемся бытии

Преподала нам сложный урок.

Нам порой невдомек, что с годами

Исчезает душевная суть.

И уже никогда не измерить

Наш рассветный предсказанный путь.

И ломается тонкий бокал.

Видно, нету в вине избавленья.

И хочу я в немом исступленье

Позабыть про минувший кошмар.

Душа согрелась

От чего –

От слова, сказанного вскользь,

От взгляда, брошенного мельком.

Пейзажа за окном –

Пускай осеннего.

Но все ж,

И в нем проснулись блики солнца.

Гляжу в узорное оконце,

И что-то душу веселит,

Пустые мысли хоронит

На дне ее, на дне колодца.

Мало узорное оконце,

Мне чрез него не разглядеть

                                весь мир большой.

Упорством движима, стараюсь

И на везенье полагаюсь.

Авось мелькнет тот яркий свет

                                за матовым стеклом,

Заденет сказочным крылом.

Свет фонарей бьет мне прямо в глаза.

Мама!

Сон поглотила большая слеза.

Мама!

Стон из лесов, стон из полей,

Мама!

Белых волос твоих синяя тень,

Мама!

Много обид и много потерь

Ночью.

Мало распахнутых белых дверей

Ночью.

Много врагов, мало друзей

Ночью.

Мало оставшихся радостных дней

Ночью.

Нет, не настанет уже никогда

Завтра.

Не обернется рекою вода

Завтра.

Не прилетят из дали журавли

Завтра.

Хоть это и вечное право земли – завтра.

Где-то что-то оборвалось

И рассыпалась удача.

Я как будто оказалась

За стеной немного плача.

Я как будто прекратилась,

И закончилась навеки.

Только время отозвалось

В опустевшем человеке.

Только время заглянуло

В час вселенского причастия,

Злое время обвинило

В неприкрытом соучастии.

В соучастии с Богом, веком, днем,

Причастии к погоде.

Злое время предрешило

Подчинение природе.

Я бегу, и в беге этом отражаются столетья.

Все пространство поглощают

                                золотые междометья.

Как когда-то в час заката, в час

                                спокойного отлива.

Голос лунный озадачил воды синие разлива.

Я хочу листком остаться, тонким

                                перышком желаний,

Чтобы после возродиться от постылых

                                ожиданий.

Я хочу проникнуть в тополь, в душу

                                дерева вселиться,

Зная, этот странный шелест на рассвете

                                прекратится.

И поднимутся навстречу звезды белые

                                сознанья.

Кто-то мудрый погрузится в глубину

                                иного знанья.

Я возвращаюсь на круги своя…

Метет метель, крещенские морозы

Застенчивы, как утренние росы…

Я возвращаюсь в светлый снегопад

И красный свет в окошке на Таганке,

И пожелтелые в употребленье марки,

И яркий, зимний, солнечный наряд,

Больничный запах, ночи торжество,

Свобода – жизни нашей божество,

Успокоения неделя.

Больных просящие несмелые глаза,

Московские крутые холода, –

Все перемешено.

Мир просится наружу,

Мир просится навстречу январю.

Вороньих стай неукротимый гомон,

Березок голых инистый наряд…

Я возвращаюсь в светлый снегопад,

Бреду по снегу весело и тихо,

Забыв начала и отрезав все концы.

Снежинки, точно белые гребцы,

Гребут со мной навстречу воскресению,

И празднуют свое спасение.