Читать книгу Женщина при 1000 °С - Халльгрим Хельгасон - Страница 39

Так началась военная служба моего отца: 132 ступеньки вниз, в ядовитую глубину истории, где он и обретался следующие пять лет. Он отложил Снорри Стурлусона и взялся за Бисмарка, записался в военное училище под Берлином. Нас с мамой пустили пожить у бабушки в Копенгагене. Дедушка уехал домой. В результате оккупации Дании посла отозвали обратно в Исландию, но из-за немцев ему пришлось добираться до нее окольными путями: сперва в Геную, а оттуда морем в Нью-Йорк, где он проснулся в день оккупации, отсидел на положенных банкетах и отплыл на пароходе «Деттифосс» в Рейкьявик.

За несколько дней война разлучила семью: в то время, когда папа ложился спать на жесткую немецкую солдатскую койку, дедушка лежал на груди Атлантического океана и читал в «Нью-Йорк Таймс» об оккупации Исландии, а бабушка сидела без сна на своей чуть теплой посольской кровати в Копенгагене и читала «Счастливчика Пера» Хенрика Понтоппидана – она всегда читала его в трудную минуту. А мы с мамой вдвоем сидели в немецком поезде, с монотонным грохотом переползающем датскую границу. Я пыталась бороться со сном, крепко прижав лоб к замерзшему стеклу, чтобы дорожная тряска не давала мне заснуть, но возле проливов была вынуждена сдаться.

Весь первый вечер мама проплакала на руках у кухарки Хелле, а бабушка, которой статус не позволял обнимать других, сидела напротив них и качала головой по поводу непонятного решения своего сына. Как он мог пойти в ту армию, которая каждый день унижает родину его матери? И вот мы сидели там – четыре разочарованные женщины, нашедшие в адище времени укромный уголок, чтобы повздыхать о глупости мужчин.

Посольская резиденция теперь была к югу от Ратушной площади и стояла на Кальвебод Брюгге, 2–4 у Длинного моста. Из братьев и сестер отца в Копенгагене до сих пор находился один Пюти – он жил у бабушки. Хенрик уехал домой в Исландию с дедушкой, а Оули и Элисабет и так учились там в гимназии.

Конечно, я сразу заметила, что веселый Копенгаген лишился своей жизнерадостности. Этот большой кирпичный Париж было не узнать: на каждом углу – немецкие шинели, на всех улицах – воскресная тишина. Все рестораны на замке, почти во всех окнах нет света, и шпили на башнях как будто испуганы. Почти никто не погиб, и ни один дом не был взорван, но в глазах людей весь народ превратился в руины.

А исландцы были как раз довольны своей оккупацией. Кто живет на холоде в заливе между скал, где до ближайшего почтамта час езды на лодке, тот будет рад любому гостю, даже если тот приветствует его винтовкой.

Мне показалось, что датские мужчины переносили немецкую оккупацию хуже, чем женщины. Многие из них приняли это унижение близко к сердцу и шептали себе под нос, что с радостью отдали бы жизнь, чтоб оттянуть немецкое вторжение в свою плоскую страну «хоть на полчаса». Таковы мужчины: они скорее выберут абсолютную гибель, чем уязвленную гордость. Женщины переносили это лучше, ведь они привыкли покоряться незнакомцам.

И все же я не уверена, что оборона по Глиструпу (распустить армию и завести автоответчик, который говорит: «Vi gi’r op!»[76]) – идеальный вариант для слабаков вроде тех, что населяют страны Скандинавии. Более подходящим вариантом было бы укомплектовать скандинавскую армию одними женщинами. Тогда им нечего было бы опасаться вторжения. Мужчины никогда не стреляют в женщин, разве что в безоружных.

Резиденция посла поблекла так же, как и весь город. Бабушка постарела на целых десять лет и не расставалась с сигариллой. Потом мы увидели, что их брак с дедушкой разошелся по швам. В предыдущие годы дедушка часто был в разъездах, на переговорах в Мальме и Мадриде, на презентации Исландии в Брюсселе и Берне… От бабушки не ускользнуло, что нередко программа там завершалась выступлением ее внучатой племянницы Лоне Банг.