Читать книгу На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945 - Ханс фон Люк - Страница 11

В любой войне при смене ТВД так или иначе возникают более длительные или короткие паузы – «периоды между кампаниями». Передышки эти имеют важное значение как для отдельных солдат, так и для всего военного сообщества в целом. Все стремятся к мобилизации умственных ресурсов и стараются развеять негативные впечатления, а также впитать – пусть и малые – позитивные. Люди подбадривают друг друга и стараются укрепить один в другом надежду на то, что в один прекрасный день наступит момент, когда навсегда исчезнет близкая угроза смерти.

Наверное, каждый солдат открывает для себя на войне, что постоянную «необходимость убивать» и «необходимость умирать» можно вынести, лишь взяв на вооружение максиму стоиков: научись принимать все хладнокровно. Сделать это можно, выработав своего рода иммунитет против таких вещей, как страх, сочувствие и, возможно, до какой-то степени даже воздействие вопросов этики, морали и совести. Он не может позволить себе спрашивать «зачем?» и «почему?», имея дело с тем, что окружает его, и с тем, частью чего он сам является. Он обязан действовать – действовать с максимальной отдачей. Много времени уходит на выработку навыков по подавлению ужаса, на умение дистанцироваться от своего соседа, чтобы сохранить способность действовать надлежащим образом. Если ему удастся достигнуть этого, его шансы на выживание значительно возрастут.

Такие мысли и эмоции бурлили в нас тогда, после окончания Французской кампании. Мы понимали, что члены наших семей там, дома, очень беспокоились за своих сыновей и мужей. Мы искренне скорбели о судьбе тех, кто погиб, и жалели тяжелораненых. Конечно, мы думали и о потерях, которые понес от наших действий противник. Но, разумеется, более всего доминировала радость по поводу того, что нам удалось уцелеть.

Тем временем ВМФ и Люфтваффе продолжали сражаться – первые налеты союзнической авиации на промышленные центры и сети коммуникаций превратили в ТВД нашу собственную страну.

Роммель получил отпуск на несколько недель и улетел в Вену, где находилось последнее его место службы перед войной, чтобы провести время с женой, Люси, и сыном, Манфредом.

Через близких друзей, служивших в генеральном штабе, я узнал, что Гитлер попытался заключить сепаратный мир с Британией. Британцы для него – помимо скандинавов и, конечно, самих немцев – принадлежали к «германской расе», которую он обожал. Однако он, судя по всему, совершенно неверно оценил Черчилля, который, как мы узнали из британских сводок новостей, пылал решимостью уничтожить Гитлера и национал-социализм.

В июле нашу дивизию перебросили в район к западу от Парижа. Роммель вернулся и сказал нам, что готовится операция «Морской Лев» – вторжение в Британию. 7-й танковой дивизии предстояло быть среди участников операции. Так начались изнурительные недели и месяцы подготовки. Вновь и вновь мы в обстановке, максимально приближенной к боевой, практиковались в погрузке и выгрузке с переданных под десантные суда барж и немногих такого рода кораблей специальной постройки. Однако, несмотря на это, нам скоро стало казаться, что приготовления к «Морскому Льву» ведутся с прохладцей и что она может не состояться, поскольку Люфтваффе проигрывали битву за Британию.

Нас с моим разведывательным батальоном передислоцировали в парижский пригород Ле-Везине, располагавшийся в «петле», которую делала Сена к западу от Парижа. На вилле перед нами жила Жозефина Бейкер[34], нашим соседом был владелец «Лидо», в котором сразу после подписания перемирия пошло новое представление. Наша вилла принадлежала швейцарцу, который намеревался вернуться в Швейцарию по причине того, что в настоящее время он не располагал возможностью вести дела в Париже. В нас он видел своего рода гарантов того, что, вернувшись однажды, застанет дом в целости и сохранности.

– Не знаю, как долго мы еще будем находиться тут, но не беспокойтесь, я присмотрю за порядком, – пообещал я ему.

Он показал мне имение и винный погреб.

– Угощайтесь когда и сколько хотите.

Столь великодушное предложение я с благодарностью отклонил. В итоге мы сошлись на символической цене в один франк за бутылку. Более всего по душе мне пришелся шамбертен урожая 1929 г.

Личный состав батальона квартировал в санатории. Граждан Везине представляла баронесса. Она была восхищена нашим поведением. Завязывались дружеские отношения, которые не имели ничего общего с «коллаборационизмом», за который позднее так жестоко карали у французов.

Июль 1940 г. Париж находился под боком. Был создан военный штаб, и на въезд в город требовался специальный паспорт. Я добыл себе такое разрешение и все свободное время проводил, освежая впечатления от этого ни с чем не сравнимого города, а также изучая отдельные кварталы. Как-то вечером я забрел в «Ле-Кавалье»[35] – в бар по соседству с Елисейскими Полями. Принадлежало заведение Клеману Дюуру, спортсмену и участнику Олимпийских игр 1932 г., а кроме того, известному шансонье и позднее кинопродюсеру. Мы сразу нашли общий язык, и я стал завсегдатаем «Ле-Кавалье». Там не водилось немецких бюрократов из все разбухавшей и разбухавшей администрации, которые вели себя как победители. Никто из них никогда не слышал выстрела, не говоря уже о том, чтобы принимать участие в боевых действиях. Всем становилось неловко, когда сотрудники военной администрации распевали нацистские песни в барах, в то время как французы-завсегдатаи хотели слушать шансон. Однажды, когда я не выдержал подобной сцены и когда дело, как мне казалось, вот-вот могло дойти до драки, я вызвал военную полицию и избавил заведение от не умеющих вести себя соотечественников.

У Клемана Дюура я познакомился со многими представителями французской культуры. Во избежание каких-либо провокаций я носил гражданскую одежду. Там же я познакомился с Ж.-Б. Морелем, с которым не утратил теплейших дружеских связей и поныне. Он занимался украшением интерьеров и знал, казалось, в Париже всех и вся. Он был моим ровесником и сражался против нас в звании лейтенанта. Он жил в очаровательной квартире на Рю-де-Доброполь, неподалеку от старых садов Тиволи около Булонского леса. Через него у меня появился доступ в круги, в которые не было доступа никому из немцев. Однажды вечером он отвел меня в подвал джазистов, где играли запрещенный «черный» американский джаз – звучала незнакомая нам свинговая музыка. Попасть туда можно было, только зная особый стук. «In the Mood» Гленна Миллера и «Down Mexico Way»[36] сделались моими любимыми мелодиями. Позднее в плену мы сами играли их.

Имея специальный пропуск и надежный «Мерседес»– кабриолет, я мог без труда передвигаться по всему Парижу со своими новыми французскими друзьями. Они нередко гостили у меня в Ле-Везине, где мы брали одну из яхт со стоянки и прогуливались по Сене или брали курс к Ле-Пеку, чтобы поесть в знаменитом ресторане «Храбрый петух».

Мои солдаты тратили свои «боевые» на покупки для семей, приобретая вещи, о которых их близкие давно уже забыли там, у себя дома: например, шелковые чулки, духи, тонкие ткани и напитки. Гитлер установил очень выгодный для нас обменный курс.

В конце августа я получил 14-дневный отпуск, что стало для меня лишь дополнительным подтверждением того, что никто в руководстве более высадки в Англии не планирует. Я решил провести две недели в Бад-Киссингене, в последнем месте службы до войны, чтобы повидаться с друзьями и уладить некоторые вопросы. Я взял с собой денщика и верного друга Эриха Бека, которому тоже хотелось съездить домой.

– Бек, подготовьте «Мерседес». Я намерен прихватить с собой и Сынка, чтобы отдать его дома в надежные руки.

– Капитан, – обратился ко мне взволнованный Бек, – я обнаружил в гараже совершенно новый «Бьюик». Может быть, нам поехать на нем? У нас там никто никогда не видел американской машины.

Я дал ему себя уговорить, раздобыл документы и армейские номера в военной штаб-квартире.

В Киссингене курортный сезон находился еще в разгаре, хотя и проходил с несколько ограниченным размахом, и я катал на вызывавшем всеобщее восхищение «Бьюике» красивых девушек. Сеттера Сынка я оставил на попечение лесника в Ронских горах, где собака, к несчастью, скончалась от какой-то инфекции, пока я был в России. Когда мы вернулись в Ле-Везине после отпуска, я снова вернул «Бьюик» к гражданской жизни – чистым и в полном порядке он был возвращен в гараж.

В октябре операцию «Морской Лев» отменили. Наши военно-воздушные силы, понеся огромные потери, так и не смогли взять верх в состязании за небо над Британией. У ВМФ же не хватало крупных боевых кораблей, чтобы должным образом обеспечить прикрытие войскам вторжения на всем пути через Ла-Манш.

Что же ждет нас дальше, какие шаги будут предприняты теперь, когда высадка в Англии стала невозможной? Верно, мы заняли почти всю Европу, но в Средиземноморье обстановка по-прежнему оставалась неопределенной. Пактом о ненападении со Сталиным мы прикрыли тыл, но что же делать с британцами?

Им пришлось бросить на континенте всю материальную часть, к тому же они потеряли немало солдат пленными. Между тем основное ядро британской армии сохранилось. Технику, взамен потерянной, им щедро поставляли американцы, запасы пополнялись, несмотря на урон, который наносила британцам подводная война. Британские военно-воздушные силы медленно, но верно добивались превосходства в воздухе. Черчилль твердо держался намерения уничтожить Гитлера и национал-социализм.

После отказа от операции «Морской Лев» наша дивизия получила приказ о переброске в район Бордо. Ну, наконец-то хоть какое-то движение! Я попрощался с друзьями в Везине и с Морелем и Клеманом Дюуром.

– Ханс, – сказали они мне оба, – вы не можете выиграть эту войну. Мы-то знаем, – Клеман даже предложил, что в крайней ситуации я мог бы найти убежище у его матери в земле басков. – Вы будете там в полной безопасности. Баски никогда не предадут друга.

Он хотел как лучше, но для меня, естественно, не могло быть и мысли о бегстве. Затем он подарил мне серебряное кольцо с девизом басков, на внутренней стороне имелся выгравированный французский перевод: «Mieux vaut penser que dire» («Лучше думать, чем говорить»). Я не мог отделаться от ощущения, что оба моих друга состоят во французском Сопротивлении, которое все набирало силу. Мнение это впоследствии подтвердилось, однако дружба наша оказалась прочнее и куда важнее – не было ни предательства, ни жажды мести.

Во время нашего долгого марша в Бордо мы как-то днем остановились на отдых в старом шато Ротшильда. Здесь ко мне заглянул один из старых моих друзей, Зибель. Во время Первой мировой войны он служил пилотом-истребителем, а позднее изобрел так называемый «паром Зибеля» – устройство, которое спасло от плена многих в Северной Африке. Зибель устанавливал старые авиационные двигатели на обычные паромы, винты обеспечивали тягу и позволяли за ночь добраться на таком судне из Туниса на Сицилию.

По прибытии в Бордо я не удержался от соблазна посетить «maison serieuse», где меня ожидала радостная встреча.

– Мон женераль, военная штаб-квартира официально признала нас. Я очень благодарна вам. Вы всегда найдете тут друзей и шампанское за счет заведения.

Надеюсь, эту обаятельную даму не записали позднее в «collaborateuse» – в коллаборационистки.

Из Германии пришли пополнения, прибыли новые люди, в том числе и новый командир батальона, майор Ридерер фон Паар, который принимал участие в Первой мировой войне и сумел быстро завоевать наше доверие. Я вновь принял свой 3-й эскадрон, которым так замечательно командовал фельдфебель Альмус. В качестве нового офицера взвода в эскадрон был назначен лейтенант фон Пошингер.

У меня появилось время пополнить свою коллекцию французских вин и коньяков. На винокурнях к северу от Бордо, порой очень крошечных, я покупал редкие вина, которые практически никогда не доходят до рынка. Моя коллекция бургундского, коньяка и арманьяка, нередко в бутылках, сделанных стеклодувами вручную и с написанными от руки этикетками, достигла 1000 единиц. Мне хотелось при первой же возможности отправить ее в Германию.

В январе 1941 г. дивизию передислоцировали в Германию, в район к западу от Бонна. Французская глава истории была закрыта. На наше место пришли части резервистов, разбухшая военная администрация и Гестапо, принесшее с собой мрак террора.

Мой эскадрон расположили на постой в деревне Хаймерцхайм. Лично мне довелось жить в окруженном рвом поместье пятнадцатого века, принадлежавшем барону фон Бёзелагеру, сыновья которого тоже служили в армии офицерами. Вечерами, когда я возвращался после интенсивных учений в поле, мы часто сидели за столом и обсуждали положение. «Старый Бёзелагер» не принадлежал к числу сторонников Гитлера. Он опасался, что следующее столкновение с Британией окончится катастрофой. Пока мы разговаривали, «старая баронесса» сидела рядом и раскладывала пасьянс (одиночный). Она уговаривала и меня попробовать, поскольку считала, что пасьянс успокаивает. Желая сделать ей приятное, я попросил показать мне несколько вариантов и вовсе не нашел это занятие скучным и старушечьим. Когда я уезжал, она подарила мне колоду карт. Пасьянсы сослужили мне отличную службу позднее, помогая восстановить внутреннее спокойствие в кризисных ситуациях. В таких случаях мои молодые офицеры, бывало, говорили: «Шеф раскладывает пасьянс, значит, его не надо трогать. Стало быть, дела не так уж плохи». Даже и сегодня я иногда люблю разложить «успокаивающий пасьянс».

На том этапе я пытался суммировать события войны и постараться предугадать, как она будет развиваться.

В двух блицкригах были разгромлены Польша и Франция; мы оккупировали также Данию, Норвегию, Голландию и Бельгию. До тех пор, пока не начали поступать тревожные сведения с Североафриканского ТВД, район Средиземноморья тоже казался обеспеченным. Между тем Вермахту пришлось высвободить значительные силы на поддержание порядка на территориях, особенно на случай британского вторжения в непредвиденном месте.

«Спина» у нас все еще оставалась прикрытой пактом о ненападении со Сталиным, который удалось заключить путем территориальных уступок СССР в Польше и в Прибалтике. Но как справиться с Британией, которая получает все больше и больше поддержки со стороны американцев, которая переходит в наступление на рейх в небе и которая сохранила господство на море?

В долгих беседах с бароном фон Бёзелагером, посвященных поискам путей выхода из сложившегося положения – завершения войны, – мы не нашли ни одного такого средства. Нас обоих страшила война, столь многообещающе начавшаяся, но теперь грозившая продлиться бог знает как долго.

В начале февраля 1941 г. нам сообщили, что Гитлер отправляет Роммеля в Северную Африку. Положение в Триполитании сделалось настолько угрожающим, что нам просто приходилось прийти на помощь итальянцам. Краткосрочный отпуск Роммель провел с семьей, и у него даже не осталось времени попрощаться с нами. 12 февраля 1941 г. он вылетел в Рим, а уже 14-го прибыл в Триполи, где лично присутствовал при высадке первой немецкой части – элитного 3-го моторизованного разведывательного батальона, который я хорошо знал еще со времен службы в Потсдаме.

Мы очень расстраивались из-за того, что лишились такого начальника, как Роммель, и встретили своего нового дивизионного командира, генерала барона фон Функа[37], с некоторым сомнением.

Он оказался полной противоположностью Роммеля: офицер генерального штаба старой формации, не «боец», как Роммель. Он руководил боем «в тылу», находясь на командном пункте, и, в отличие от Роммеля, не искал контакта со своими подчиненными. Всё же мы, командиры частей дивизии, нашли способ притереться к нему, главным образом потому, что он не проявлял попыток ограничить нашу подвижность.

Проходили недели и месяцы. Началась обычная рутина: полевые учения с решением разного рода усложненных задач – подготовка, подготовка и еще раз подготовка плюс адаптация новобранцев. Тем временем война шла уже повсюду.

Из армейских сводок новостей мы узнавали об успехах Роммеля в Северной Африке: о его нетрадиционных методах, оказавшихся сюрпризом для британцев, о броске в восточном направлении и освобождении Киренаики. Мы слышали о возрастающем по масштабам воздушном наступлении на Германию. Это вызывало особо тяжелые чувства. Теперь, в отличие от Первой мировой войны, гражданское население у нас тоже оказалось непосредственным участником боевых действий. Мы беспокоились о своих семьях.

Гитлер разражался злобными речами, его министр пропаганды Геббельс призывал к «окончательной победе», главным злом опять объявили евреев. О их судьбе мы ничего не знали.

В апреля 1941 г. мне дали короткий отпуск, половину которого я провел с родителями. Однако больше я не чувствовал себя дома счастливым, как прежде. Брат воевал на своем вельботе где-то у берегов Норвегии, сестра зубрила разные дисциплины для досрочной сдачи экзамена на аттестат зрелости, отчим медленно умирал от неизлечимого рака кишечника, мать преданно ухаживала за ним. Он не мог смириться с современными методами ведения войны и то и дело проводил сравнения с Первой мировой. Мы все хуже и хуже понимали друг друга.

Другую половину отпуска я провел в любезном мне Париже. Там Ж.-Б. Морель и Клеман Дюур вновь пророчествовали, что британцы выиграют сами по себе или с помощью американцев. По их мнению, Германии было нечего противопоставить неистощимым материальным ресурсам британцев и американцев, особенно в свете того, что промышленные районы и линии коммуникации в Германии все больше подвергались ударам с воздуха. Я спорил с ними, однако и сам не представлял, как, каким образом мы могли бы победить в войне.

Я вернулся к своему эскадрону, и вновь меня завертел все тот же утомительный, высасывающий силы водоворот. Местные жители часто интересовались у нас, что, по нашему мнению, будет происходить дальше. В умах их царила полная сумятица. Только одно можно было утверждать с уверенностью: эйфория первых дней сменялась тенденцией ко все более трезвой оценке.

Мне хотелось как-то обезопасить свою винную коллекцию, и я попросил барона фон Бёзелагера приютить ее у себя.

– Конечно, конечно, – ответил он, – я утоплю ее во рву вместе с моей. Там никому не придет в голову ее искать.

Позднее, уже в России, я получил письмо от фон Бёзелагера. Он позаимствовал две бутылки шампанского из моих запасов на свадьбу дочери. Мог бы хоть всё взять. Все равно в конце войны тайник обнаружили французские оккупационные войска. «Поганые боши накрали наших вин и коньяков. Все по праву принадлежит нам», – заявили французы, как сказал мне позднее Бёзелагер. Так закончилась моя мечта о большой коллекции французских вин. C’est la guerre[38].

В начале июня, неожиданно и без всякого предупреждения, нашей дивизии было приказано грузиться в эшелоны в Бонне, и после двух– или трехдневного путешествия мы высадились в Инстербурге в Восточной Пруссии. Батальон расквартировали в ближайших деревнях. Я воспользовался случаем навестить друзей в соседнем имении, где несколько лет тому назад, веселый и не знавший тревог, я гулял на свадьбе одного из своих товарищей.

Пожилая дама, которая после смерти мужа одна управляла имением, приветствовала меня.

– В столь печальные времена происходит наша встреча, – сказала она мне с грустью. – Помните, как мы радовались тогда, а теперь боимся долгой и трудной войны с Россией. Понимаете, о чем я? Чего еще не хватает Гитлеру? «Лебенсраум»[39], о котором все время талдычат они с Розенбергом?

Мы шли по пустым и чистым конюшням, словно бы прощаясь со старой и доброй Германией. После обеда моя хозяйка попросила меня:

– Сыграйте, пожалуйста, на фортепиано. Только, будьте добры, что-нибудь веселое и такое, чтобы мне сразу вспомнилось.

Я сел за клавиши в тусклом пламени свеч и сыграл то, что пришло в голову. Глаза старой дамы наполнились слезами. Когда я собрался уходить, она напутствовала меня:

– Прощайте, и пусть Господь сохранит вас!

Сегодня место, где находилось ее имение, находится на территории Польши. Что сталось с ней самой, я, к сожалению, не знаю.

Над Восточной Пруссией царило тепло поздней весны. Мысли уносили меня во времена моей рекрутской юности, возвращали в Кенигсберг, в старый рыцарский замок Мариенбург и к Мазурским озерам. Я все больше любил этот закоулок земли с его сухими летними месяцами и холодными зимами, в которые выпадало всегда так много снега. Меня восхищали люди, пришедшие сюда с тевтонскими рыцарями в начале тринадцатого столетия и потом, воюя с Польшей, Швецией и с Россией, а также еще и с климатом, размножившиеся, возмужавшие и ставшие сильным племенем тружеников и воинов. Народ Восточной Пруссии славился своим гостеприимством и колким юмором. Обширные земли Восточной Пруссии могли служить своего рода макетом, который показывал нам, на какой местности нам придется действовать в России.

Что было на уме у Гитлера? Поход на Россию казался решенным делом. Скопления войск Вермахта сосредотачивались на восточной границе. Не похоже, чтобы предстояли некие ограниченные операции с целью «возвращения в лоно рейха», допустим, «балтийских провинций» – территорий, некогда занимаемых тевтонскими рыцарями. Так что же, Гитлер объявит пакт о ненападении с Россией недействительным? Как же он станет объяснять это народу? Пропагандистская машина Геббельса работала на полную мощность. Вновь зазвучали разговоры о «недочеловеках», о «лебенсраум» – пространстве, которое необходимо обеспечить немецкой расе. И вновь, как уже не раз, общественное мнение легко удалось развернуть на 180 градусов.

Наступило время вторжения. Нас охватывали странные настроения. Бескрайнюю русскую империю словно бы скрывал занавес. Нашему пониманию не поддавались гигантские расстояния, присущие этой стране. Уральские горы, до которых было чуть ли не 3000 км, служили лишь границей европейской части, а дальше за ними на многие и многие тысячи километров простиралась Сибирь.

Нам вспоминалась судьба Наполеона, победоносная армия которого нашла свой конец на холодных просторах России. Не то чтобы мы очень боялись, мы просто не знали, как вести себя с противником, силы и возможности которого оставались нам совершенно неведомы и образ мышления которого был абсолютно чуждым.

Эйфория предшествующих месяцев уступила место трезвому взгляду. Даже самые молодые, которые после 1933 г. прошли школу обработки национал-социализма и приносили в Гитлерюгенде клятвы во имя фюрера, и те умолкли. И им казалось, что для победы над Россией недостаточно одного идеализма.

Сумеем ли мы справиться со вторым фронтом, ведь в результате нам придется оставить на первом фронте на западе в основном резервные дивизии? Вдруг да Британия сумеет воспользоваться ослаблением на этом участке? Несмотря на все эти сомнения и вопросы, мы продолжали делать то, что делали и делают все солдаты во все времена: мы концентрировали свои помыслы на настоящем и готовились «исполнить долг».