Читать книгу Гротески - Ганс Гейнц Эверс, Ханс Хайнц Эверс - Страница 7

Когда Лотар вошел, Дональд Маклин, дожидавшийся его в кафетерии, воскликнул:

– Наконец-то! Я уж думал, вы явиться не соизволите…

Лотар сел и стал помешивать оранжад, который ему подала официантка.

– В чем дело? – спросил он.

Маклин слегка наклонился к нему.

– У меня для вас кое-что интересное, – сказал он. – Вы ведь изучаете метаморфозы Афродиты? Возможно, я дам вам шанс узреть Рожденную-из-Пены в новой инкарнации.

Лотар зевнул:

– Вот как… что, правда?

– Чистейшая! – подтвердил Маклин.

– Позвольте минуточку, – продолжал Лотар. – Венера – истинная дочь Протея, но мне думается, что я знаю все ее личины наперечет. Я был год тому назад в Бомбее у Клауса Петерсена, к примеру…

– Ну так что же? – спросил шотландец.

– Как это «что же»? Стало быть, не знаете Клауса Петерсена? Петерсен родом из Гамбурга, и он талант, а возможно, и гений. Маршал Жиль де Рэ – шарлатан на его фоне!

Дональд Маклин пожал плечами:

– Ничего необычного – в наше-то время…

– Вы правы. Ну хорошо, Оскар Уайльд был, как вам известно, мой лучший друг. Затем в течение долгих лет я знал Инес Сикл. Каждое из этих имен должно вызвать в вас целую массу сенсационных впечатлений.

– Но не все! – заметил художник.

– Не все? – Лотар побарабанил пальцами по столу. – Но во всяком случае – лучшие. Итак, буду краток: я знаю Венеру, которая обращается в Эроса. Знаю и ту, что облачается в меха и берет в руки хлыст. Знаю Венеру в образе Сфинкса, кровожадно вонзающего когти в нежное детское тело. Я знаю Венеру, которая сладострастно нежится на ложе из падали, и ту богиню запретной любви, в честь которой во время черной мессы приносит гнусную жертву жрец. Лоретт Дюмон брала меня в свой «зоологический сад», и там я повидал, да и испытал тоже кое-что, лишь немногим известное – возрожденный Содом со множеством экзотических развлечений. Более того, у леди Кэтлин Мак-Мэрдок в Женеве я выведал один такой секрет, что любую живую душу поверг бы в сущий ужас! О да, Венера известна мне в худших, в грязнейших своих проявлениях – или же они и есть чистейшие? Тем не менее неужто вы полагаете, что богиня безграничной любви, которая и мужа почтенного способна поженить на простом цветке, сыщет такую маску, какую сочту я за прежде невиданную?

Маклин курил сигару с оттягом.

– Не могу ничего вам обещать, – сказал он, – знаю лишь, что герцог Альдобрандини Этторе уже три дня как вернулся в Неаполь. Вчера я встретил его близ Толедо.

– Несказанно был бы рад свести с ним знакомство! – сказал Лотар. – Мне не раз про него доводилось слышать. По слухам, это один из тех людей, чья манера жить – искусство сама по себе, в силу их средств и влияния…

– Не стану рассказывать вам о нем многое сейчас, – сказал художник-шотландец, – но в скором времени вы и сами удостоверитесь, что слухи те не врут. Послезавтра у герцога собирается общество, и я хочу привести вас туда.

– Премного благодарю! – поклонился Лотар, и на это шотландец рассмеялся:

– Альдобрандини был очень весел, когда я встретился с ним. Это во-первых. Во-вторых, он пригласил меня к себе в самое необычайное время – пять часов пополудни. Все это, очевидно, не без основания. Я уверен, что герцог готовит для друзей совсем особенный сюрприз. Если мои предположения оправдаются, можете быть уверены – мы там испытаем нечто неслыханное. Герцог никогда не идет протоптанными путями.

– Надеюсь, вы правы, – вздохнул Лотар. – Значит, я буду иметь удовольствие застать вас послезавтра дома?

– Конечно, заходите, – ответил художник.

* * *

– Largo San Domenico! – крикнул Маклин кучеру. – Palazzo Corigliano!

Они поднялись по широкой лестнице; английский слуга ввел их в салон. Там они встретили пять или шесть мужчин во фраках, и среди них – духовное лицо в фиолетовой сутане.

Маклин представил своего друга герцогу, и тот протянул ему руку.

– Я очень благодарен, что вы пожаловали сюда, – сказал он с любезной улыбкой. – Я надеюсь, вы не будете очень разочарованы! – Он поклонился и затем громко объявил всем присутствующим: – Господа, – проговорил он, – прошу простить меня за то, что пригласил вас в такое неподходящее время. Но таковы обстоятельства: та юная козочка, которую я буду иметь честь представить вам сегодня, принадлежит, к сожалению, к очень почтенной и приличной семье. Ей пришлось преодолеть величайшие затруднения для того, чтобы присоединиться к нам здесь, и она должна во что бы то ни стало вернуться в дом к половине седьмого, чтобы отец, мать и британка-гувернантка не подняли шум. Такое обстоятельство, господа, должно быть принято во внимание каждым, кто хочет и впредь звать себя джентльменом! С вашего позволения я вас теперь покину на минутку, меня ждут еще некоторые приготовления. А пока – фуршет, и ни в чем себе не отказывайте! – Герцог кивнул слуге, поклонился еще раз гостям и вышел из комнаты.

К Лотару подошел господин с монументальными, как у Виктора-Эммануила[19], усами. Это был Динарди, редактор политического отдела в Pungolo, писавший под псевдонимом Fuoco[20].

– Держу пари, мы сегодня увидим восточную мистерию! – усмехнулся он. – Герцог приехал сюда прямиком из Багдада.

Человек в фиолетовой сутане покачал головой.

– Нет, дон Готтфредо, – возразил он, – мы будем наслаждаться Ренессансом Рима. Герцог уже год изучает труды Вальдомини – ту же «Секретную историю Борджиа»; после весьма продолжительных уговоров ее одолжил ему глава державного архива в Северино!

– Поглядим, – сказал Маклин. – Кстати, не можете ли вы, согласно нашему былому уговору, прояснить тот самый вопрос… – Редактор вытащил записную книжку и углубился в тихий разговор с духовником и шотландским художником.

Лотар неспешно ел апельсин с хрустального блюдца, дивясь на изящную золоченую вилку с гербом герцога.

Спустя полчаса слуга распахнул портьеру.

– Герцог зовет вас всех! – провозгласил он.

Он провел гостей через две маленькие комнаты, затем отпер двойную дверь, впустил всех и быстро закрыл за ними створки.

Гости очутились в очень слабо освещенной длинной и большой комнате. Пол был выстлан красным, как вино, ковром; окна и двери задернуты тяжелыми занавесями того же цвета. Красным был окрашен и потолок. На стенах, где ничего не висело, красовались алые штофные обои, такого же оттенка тканью были обиты немногочисленные кресла, диваны и кушетки, расставленные вдоль стен. Дальний конец комнаты был погружен в полную тьму, и только с трудом можно было различить там нечто большое, накрытое поверху тяжелой бордовой тканью.

– Прошу вас, господа, занять места! – проговорил герцог.

Он сел, и все остальные последовали его примеру. Слуга торопливо ходил от одного бронзового светильника к другому и гасил немногочисленные свечи.

Когда воцарилась совершенная тьма, послышались слабые звуки рояля. Негромко, без помпы пронеслась по зале вереница трогательных бесхитростных мелодий.

– Палестрина[21]! – пробормотал духовник. – Видите, как вы были неправы с вашими арабскими предположениями, дон Готтфредо!

– Ну да! – возразил редактор так же тихо. – А вы были больше моего правы с вашим Чезаре Борджиа? Что-то непохоже!..

По звучанию вскоре стало понятно – играют на старинном клавесине. Простые звуки пробудили у Ло-тара странное чувство. Он вдумывался, но никак не мог в точности понять, что же с ним, собственно, такое. Во всяком случае это было чувство, которого он уже давно не испытывал.

Ди Нарди наклонился к нему, его длинные усы защекотали щеку Лотара.

– Я понял, – шепнул он Лотару на ухо. – Не знал, что еще могу проявить наивность.

Через некоторый промежуток времени безмолвный слуга зажег две свечи. Тусклое, почти неприятное мерцание разлилось по зале; музыка звучала далее.

– Несмотря на то что это всего лишь Палестрина, – продолжил Динарди, – несмотря на эту легкость, в тональностях слышится странная жестокость. Я сказал бы, что странного в ней – это невинная жестокость.

Лотар почувствовал, что он прав.

Молчаливый слуга зажег еще две свечи. Лотар пристально вглядывался в красный полусумрак, который наполнял все пространство, словно кровавый туман. Этот багрянец угнетал его; душа устремлялась к звукам, которые пробуждали в ней ощущение близкого света. Но красное выступало на передний план, и так побеждало: все больше и больше свеч тем временем зажигал безмолвный слуга.

Лотар услышал, как редактор пробормотал сквозь зубы:

– Ну все, довольно этого…

Теперь зала была полностью освещена. Красное, казалось, покрыло своим властным сиянием все и всех, и белизна невинных мелодий становилась слабее и слабее.

И вот от клавесина выступила вперед белая фигура – молодая девушка, закутанная в просторный белый халат. Она тихо вышла на середину залы, словно сияющее белое облако в багряном зареве. Красавица выступила во всеобщий фокус, замерла на миг, развела руки – и белая ткань халата, ничем не скрепленная, упала к ее ногам. Словно немотствующий лебедь, ткань целовала ее ступни, и бледность обнаженного девичьего тела выделилась на фоне алого нутра комнаты еще сильнее.

Лотар склонился вперед и невольно поднял руку к глазам.

– Какой вид… почти слепящий, – прошептал он.

Это была молодая, едва достигшая половой зрелости девушка, восхитительно юная – не успевший раскрыться бутон. Властная, суверенная невинность сочеталась в ней с этим манящим обещанием неприкрытой телесной услады, пробуждающим жгучую необоримую похоть. Ее иссиня-черные волосы были разделены пробором посередине, завивались над висками и ушами и уходили назад, где были собраны в тяжелый узел. Ее большие черные глаза смотрели прямо на присутствующих безучастно, никого не видя. На губах ее играла столь же холодная бессознательная улыбка, полная сокрушительно-грозной невинности, а ее снежно-бледная плоть светилась так ярко, что весь окружающий давящий багрянец будто отступил прочь. Ликующие юные ноты парили по зале.

Только теперь Лотар заметил, что у девушки на руке сидел кипенно-белый голубь. Она слегка склонила голову и подняла руку, и птица вытянула головку вперед.

Бледная дева поцеловала голубя. Она гладила его и щекотала ему головку, тихонько сжимала ему грудку. Белый голубь приподнял немного крылья и прильнул крепко-крепко к сияющей плоти.

– Голубь мира! – прошептал духовник.

И тут внезапным ожесточенным жестом обеих рук дева вздернула птицу прямо над собой. Она запрокинула голову назад – и после, напрягши руки, разорвала тушку голубя на две половины. Красное хлынуло вниз – ни капли не попало на лицо девы, но по плечам и вздернутой груди, по сверкающей снежной плоти, потекли длинные ручейки…

Все вокруг снова окутал алый туман; казалось, бледная дева тонет в чане с кровью. Дрожа от непонятной боли, она съежилась. Со всех сторон вдруг нахлынуло похотливое сияние; пол разверзся, как огненная пасть, и страшный красный провал поглотил бледную деву.

В следующее мгновение люк снова закрылся. Молчаливый слуга задернул занавес и быстро повел гостей обратно в приемную.

Казалось, никто не хотел сказать ни слова – все молча взяли свои уличные одежды и спустились вниз.

Герцога нигде не было – он изволил куда-то запропаститься.

* * *

– Друзья! – сказал Динарди Лотару и шотландскому художнику, когда они вышли на улицу. – Пойдемте отужинаем на террасе у Бертолини!

Все трое отправились туда. Молча пили они шампанское, молча созерцали жестокий и прекрасный Неаполь, ввергнутый закатом в огненный лоск.

Редактор вытащил записную книжицу и записал несколько цифр.

– Кровь – восемнадцать. Голубь – четверка. Девушка – двадцать один, – пробормотал он. – Господа, на этой неделе я поставлю на рулетке эти три прекрасных числа!

Неаполь

Май 1904