Читать книгу Люди-мухи - Ханс Улав Лалум - Страница 6

1

В субботу, 7 апреля, я приехал на Кребс-Гате около десяти утра. Однако заранее позвонил жене сторожа и предупредил, что мне придется еще раз с ней побеседовать. Поэтому, когда я вошел в дом, она уже ждала меня на своем посту. Увидев меня, она помахала рукой и улыбнулась, хотя я даже издали заметил на ее лице неуверенность и страх. Как и собирался, я сразу приступил к делу:

– Дача в ходе следствия ложных показаний сотрудникам полиции называется лжесвидетельством; это серьезное преступление, которое может караться тюремным заключением или крупным штрафом. – Я сразу понял, что мои слова попали в цель. Фру Хансен застыла на месте как громом пораженная; ее лицо стало белым как мел, подбородок задрожал. Я быстро продолжал: – Но поскольку по данному делу еще не собирали письменных показаний, а ваше положение, насколько я понял, оказалось непростым, возможно, мы закроем глаза на кое-какие расхождения, если сейчас вы подробно и правдиво расскажете, когда жильцы вернулись домой в день убийства…

Фру Хансен опомнилась на удивление быстро и тут же затараторила:

– Спасибо вам большое! Я была сама не своя, ночь не спала от того, что не сказала вам сразу все как есть. Вы верно заметили, мое положение непростое, ведь я своей рукой записала в журнале, что Кристиан вернулся домой в девять, а Кристиану пообещала: если кто спросит, подтвердить, что так и было. Откуда нам знать, что нас будут спрашивать в полиции? К тому же я уверена, что Кристиан никакого отношения к убийству не имеет. В общем, я совсем запуталась и не знала, что делать, и подумала: лучше подтвердить, что я написала и обещала. Ну а если Кристиан иногда и возвращается домой пораньше, это не касается никого, кроме его самого да его жены.

– И фрекен Сары Сундквист, конечно, – я не упустил случая произвести на жену сторожа еще более сильное впечатление.

Фру Хансен уже справилась с потрясением и, прежде чем ответить, едва заметно улыбнулась:

– Просто невероятно, сколько всего удалось выяснить господину инспектору! Да, конечно, вы правы, но ведь фрекен Сара такая красивая и добрая молодая дама. Она никакого отношения к убийству не имеет; в этом я совершенно уверена.

Ее улыбка стала еще шире. Прежде чем фру Хансен продолжила, я догадался, что она вспоминает собственные молодые годы.

– Конечно, я кое о чем стала догадываться еще до того, как узнала наверняка. Сара как будто слетала вниз по лестнице; спина у нее стала прямее, а улыбка шире, чем раньше, так что даже такая старая карга, как я, поняла: наверное, ее ждет молодой человек. А уж все поняла я как-то утром, когда она спустилась сразу после него. И на следующее утро она вышла раньше обычного и ждала на улице, у подъезда, пока он выйдет. А еще через день она снова спустилась первой, а через пару минут вышел и он. Тут-то до меня и дошло: между ними кое-что происходит. Я, конечно, ничего не сказала ни им, ни фру Лунд. Не мое это дело, я не хотела никому неприятностей.

– Пока все отлично, – подбодрил я фру Хансен. – Вот только вы стали подделывать записи и потом солгали полиции. Но, может быть, вы не сами это придумали?

Жена сторожа решительно тряхнула головой:

– Нет, что вы, мне бы такое и в голову не пришло. Это Кристиан подошел ко мне в начале недели. Я прямо растрогалась; он очень откровенно рассказал, что по уши влюбился в фрекен Сару и у них роман. Уверял, что долго мучился и не знал, как поступить. А пока он попросил меня ничего не говорить фру Лунд о том, что я могу увидеть или услышать – да и никому другому тоже. Я обещала молчать. А потом он попросил меня подделывать записи в журнале. В те дни, когда он звонит жене с работы и говорит, что задерживается, чтобы я писала, что он, мол, вернулся на час позже. Конечно, я не сразу согласилась. Одно дело – помалкивать о том, что тебя не касается, и совсем другое – прямой обман… – Жена сторожа надолго замолчала.

– И тогда… – постарался я вывести фру Хансен из задумчивости.

Фру Хансен продолжила:

– И тогда он достал бумажник и сказал, что, конечно, моя помощь достойна вознаграждения. Он спросил, достаточно ли будет сотни крон в месяц, и заплатил двести авансом, так как приближалось Рождество. Дал мне четыре банкнота по пятьдесят крон! – Фру Хансен снова замолчала. По ее морщинистым щекам скатились две слезинки. Потом она с трудом встала и жестом велела мне подождать. – Сейчас я вам кое-что покажу, – промямлила она, проходя мимо меня.

Через несколько минут она вернулась с двумя фотографиями в рамках. Первая была старая, пожелтевшая черно-белая свадебная фотография улыбающейся молодой пары. Жених был высокий и темноволосый, невеста на голову ниже и полнее.

– Мы поженились весной двадцать восьмого года, – тихо пояснила она. – Рабочая партия тогда получила большинство в стортинге; казалось, впереди нас ждет только хорошее. Тогда, да и потом у меня много было ухажеров, а я полюбила Антона и ни минутки не жалею об этом. Он был красивый, трудолюбивый и надежный; я сразу ему поверила. Первые двенадцать лет мы горя не знали. У Антона было хорошее место; дети наши росли и ничем серьезным не болели. Хоть нам обоим приходи лось много работать, мы никогда не жаловались.

– А потом… – сказал я, не очень хорошо понимая, что меня ждет.

– Потом началась война, и Антон вступил в движение Сопротивления. Он, конечно, спросил моего согласия, но как я могла отказать? Он ведь хотел помогать, а будущее страны было под угрозой. С тех пор я постоянно гадаю, что было бы, если бы тогда я возмутилась и сказала «нет». Тогда мы еще не понимали, что война сломает его. Мой Антон остался жив, но не сумел справиться с военными воспоминаниями, когда наступил мир. Ему снились страшные сны, он боялся спать по ночам и все больше курил и прикладывался к бутылке. В прошлый раз я говорила, что сейчас его нет, а вы не спросили, где он. Так вот, сейчас он лежит в больнице, откуда выйдет разве что ногами вперед. Сколько раз я говорила ему: нельзя столько пить и курить! Просила пожалеть нас и себя, ведь печень и легкие у него могут не выдержать. Я боялась, что он не доживет и до шестидесяти. Сейчас ему шестьдесят два, но через несколько недель все будет кончено из-за его печени и легких. Так что, если хотите с ним поговорить, не откладывайте надолго.

Фру Хансен смахнула слезинку. Потом она как будто опомнилась и продолжала:

– Знаю, о чем вы сейчас думаете: почему я здесь рассиживаюсь, когда мой муж в больнице? Ну, во-первых, я никогда не любила больниц. Но главное, мне невыносимо видеть его таким. От него прежнего осталась одна тень, и ему все время очень больно. Я всегда иду к нему, как только мне звонят и передают, что он хочет меня видеть, но такое случается не часто, и нам обоим после наших свиданий не делается легче. А мне еще приходится работать, сторожить дом и помогать детям. Вот и сижу здесь целыми днями да смотрю на старые фотографии. Хочу запомнить его таким, какой он был, а не таким, каким стал.

Слезы хлынули из ее глаз, и я не знал, как ее успокоить. Выждал пару минут, а потом нерешительно показал на другую фотографию. Она была сравнительно недавней, и на ней легко узнавалась женщина постарше и четверо нарядных детей, которые сидели на полу и улыбались. За их спинами стояла рождественская елка, под которой лежали подарки.

– Война сломала жизнь не только самому Антону, но и мне и нашим детям… Особенно тяжело было в последние годы. Антон хоть и с трудом, но работал, но каждую крону, на которую ему удавалось наложить руки, тратил на сигареты и выпивку. Рождество и Новый год всегда были самыми главными праздниками в году, у нас собирались дети и внуки, и ради них он несколько дней старался держать себя в руках. А прошлой осенью я думала, что сойду с ума. Мы кругом задолжали, и у меня не осталось друзей, у кого можно было попросить взаймы. Нам не хватало восьмидесяти крон, чтобы раздать самые неотложные долги до Рождества, а ведь надо было еще купить еду и рождественские подарки… Я ломала голову, как раздобыть хотя бы пятьдесят крон. У меня не осталось ценных вещей, которые можно было бы заложить. И вдруг случилось чудо: ко мне подошел Кристиан и дал мне четыре бумажки по пятьдесят крон. Я подавила гордость и взяла деньги. Ложь – большой грех, тем более на Рождество. Поверьте, по ночам я часто плакала в подушку. Зато Антон отметил свое последнее Рождество с внуками; и угощение было достойное, и подарков больше, чем обычно. А я утешалась тем, что другие брали плату за молчание и не по таким невинным поводам.

Я еще раз посмотрел на фотографии. Да, наверное… многие согласились бы взять деньги и под более сомнительным предлогом. Поэтому я постарался утешить фру Хансен, сказал, что по-человечески вполне ее понимаю и мы, наверное, закроем глаза на мелкое нарушение, если она согласится изменить свои прежние показания. Кроме того, начиная с сегодняшнего дня она будет говорить мне правду, и только правду. Жена сторожа испытала явное облегчение, перекрестилась и обещала больше не вводить меня в заблуждение.

– Я не знал, что ваш муж во время войны был участником движения Сопротивления. Кстати, тогда он знал Харальда Олесена?

Жена сторожа просияла, вспомнив старые времена, и горделиво улыбнулась:

– Конечно, знал! Именно Харальд Олесен и пригласил моего мужа вступить в Сопротивление. До сих пор помню, как они пожимали друг другу руки – вот здесь, за кухонным столом. Конечно, и мне пришлось помогать. Несколько раз мы прятали беженцев у нас в погребе, а потом Олесен переправлял их через границу в Швецию. Антон был лишь одним из многих его помощников. У Харальда Олесена в то время дел было по горло; он создал целую сеть отсюда и до границы. Я часто удивлялась ему. Какой он все-таки был сильный человек! Отвечал за жизнь многих людей, да и потом, после войны, ему удалось справиться с тяжелыми воспоминаниями…

Я насторожился. Разговор становился все интереснее. Возможно, скоро выяснится мотив убийства.

– Учитывая, как все сложилось потом, вы или Антон никогда не злились на Олесена?

Фру Хансен решительно покачала головой:

– Нет, на него мы зла не держали. Как можно! Шла война, и кто мог знать, что случится с Антоном потом? Мы гордились, что живем в одном доме с Харальдом Олесеном, хотя наша квартира в подвале, на три этажа ниже. Даже в последние годы Антон всегда оживлялся и меньше пил после того, как разговаривал с ним. Олесена он боготворил. А сам Олесен даже не понимал, как плохо обстояло дело с Антоном, хотя и догадывался, что наша жизнь – не сахар. Он всегда дарил нам замечательные подарки на дни рождения и на Рождество. Харальд Олесен был добрым, хорошим человеком, я ничего не могу сказать про него дурного и не понимаю, кто мог его убить. Вряд ли убийство связано с войной… Хотя спросите Антона; может быть, ему известно больше.

Я понял, что должен как можно скорее побеседовать со сторожем Антоном Хансеном в больнице. К его жене у меня остался лишь один важный вопрос.

– А как же фру Лунд? Вы о ней не подумали?

– Конечно, подумала – и о ней, и о ребенке. Мне не раз приходило в голову, что он предает их обоих. Но в общем Кристиан – человек неплохой, работящий. Трудится допоздна, а ведь ему еще приходилось угождать тестю и теще. Ее родители приезжали к ним сюда всего один раз, мимо меня прошли, как мимо пустого места, а на дом смотрели с таким презрением! Кристиану к тому же приходилось ухаживать за больной матерью. Последний раз, когда она его навещала, он ее чуть ли не внес на руках. Видите ли, он рос без отца, так что детство у него было нелегким. О его жене ничего плохого не скажу, и к мужу хорошо относится, и о ребенке заботится, но она в жизни не знала горя и понятия не имеет, что значит иметь мужа-алкоголика или расти без отца. Так что я скорее на стороне Кристиана. Да ведь он и не сделал ничего плохого… Я много раздумала, что ему гораздо больше подходит трудолюбивая студентка-шведка, чем богатая кукла, на которой он женился.

Про себя я подумал, что классовые противоречия дают о себе знать – по крайней мере в Торсхове. Чем больше я узнавал о жильцах, тем больше вопросов у меня возникало. Кстати, фру Хансен и ее больной муж тоже могут оказаться куда более важными игроками, чем мне представлялось вначале.

Я сказал, что в интересах следствия мне понадобится взглянуть на банковские книжки всех жильцов, в том числе и ее, и жена сторожа сокрушенно улыбнулась, но тут же достала из ящика стола выцветшую красную сберегательную книжку «Постбанка»:

– На жизнь вряд ли хватит, но сейчас здесь побольше, чем было, когда Антон жил дома.

Трудно было с ней не согласиться. На счете фру Хансен оказалось сорок восемь крон; в самом деле, негусто после напряженной трудовой жизни. Я понял, что последнее время она экономила на всем. Пять месяцев назад ее баланс составлял всего четыре кроны. Куда бы ни делись двести пятьдесят тысяч крон со счета Харальда Олесена, они явно не перешли жене сторожа.

Сначала я собирался подняться к Лундам, а потом зайти к Саре Сундквист, но фру Хансен обмолвилась, что Кристиан Лунд уехал на работу около девяти, но сначала позвонил своей секретарше и попросил ее тоже выйти, несмотря на выходной день. Жене сторожа он объяснил, что нужно скорее закончить инвентаризацию, поработать с документами. Я быстро поменял планы. Кристиан Лунд – вот с кем нужно поговорить безотлагательно! Я попросил фру Хансен набрать его рабочий номер и сухо сказал, что мне нужно поговорить с ним как можно скорее, и, наверное, будет проще, если я приеду к нему в магазин. На другом конце линии последовало молчание; видимо, он сообразил, в чем дело, и согласился. Я предупредил, что приеду примерно через четверть часа. Лунд обещал дать распоряжение секретарше, чтобы та впустила меня.

2

Спортивный магазин, в котором работал Кристиан Лунд, оказался просторным и современным, с двойными дверями и большой витриной, выходящей на оживленную улицу. Я подумал, что управляющему магазином, наверное, неплохо платят. Кроме того, такое место – отличная стартовая площадка для дальнейшей карьеры в бизнесе. Впрочем, времени для размышлений у меня было немного. Секретарша Кристиана Лунда, через несколько секунд открывшая мне дверь, оказалась миниатюрной блондинкой лет двадцати пяти, стройной и гибкой. Протянув мне руку, она сообщила, что ее зовут Элизе Реммен и что «наш дорогой управляющий» ждет меня у себя в кабинете. Покачивая бедрами, она повела меня по длинному коридору. По пути Элизе Реммен сообщила, что спорттовары продаются хорошо и их магазин опережает конкурентов. Их магазин сетевой, и несколько других магазинов поменьше недавно перевели к ним всю свою бухгалтерию.

В кабинете управляющего горел свет. Дверь была открыта.

Кристиан Лунд встретил меня стоя и протянул руку через стол. Он очень изменился. Потом я понял, что он, во-первых, по-другому держится на работе, а во-вторых, немного успокоился, так как после убийства уже прошло некоторое время. В своем кабинете он явно чувствовал себя хозяином положения. Высокий, хорошо сложенный и сильный, Лунд производил весьма благоприятное впечатление. Однако я помнил, что совсем недавно он мне солгал.

До тех пор пока его приторно любезная секретарша находилась в кабинете, Кристиан Лунд сохранял свою маску. Элизе Реммен предложила мне кофе или чаю, так зазывно улыбаясь при этом, что я едва не согласился. Затем Кристиан Лунд громко сообщил, что я приехал сюда в связи с убийством его соседа, и попросил не мешать нам. Секретарша прощебетала «конечно» и быстро покинула кабинет, мягко прикрыв за собой дверь.

Как только мы остались одни, Кристиан Лунд сразу изменился. Взгляд стал резче, движения – напряженнее. Это укрепило мое впечатление, что он – человек-хамелеон с талантом менять внешность в зависимости от обстоятельств.

Поскольку начинать разговор никто не хотел, пару минут мы молча смотрели друг на друга. Кристиан Лунд достал сигарету и закурил. Все напоминало дуэль на шпагах, в которой ни один из противников не хочет делать первый выпад. При этом мы оба понимали, что кому-то все же придется начать.

– Итак, чем я могу вам помочь? – спросил он в конце концов.

Я тут же воспользовался возможностью и бросился в атаку:

– Во-первых, хотелось бы знать, почему во время нашего прошлого разговора вы солгали о своей матери.

Кристиан Лунд едва заметно скривился, потом пару раз покачал головой:

– Хм, солгал… Ну, возможно, я не сказал вам всего, что следовало. Потом я и сам понял: надо было упомянуть, что она состояла в «Национальном единстве» и после войны сидела в тюрьме. Естественно, вы хороший детектив и все равно все узнали. Но, по-моему, взгляды моей матери во время войны не имеют никакого отношения к убийству! Дело и без нее выглядит достаточно запутанным. Кроме того, поймите, мне надоело отвечать за поступки моей матери в молодости. Она уже умерла, а мне все нет покоя! – В голосе Кристиана Лунда послышалась горечь, и он чем-то напомнил мне Конрада Енсена. – Ну да, в юности моя мать состояла в нацистской партии и сотрудничала с бесчеловечным режимом, о чем я сожалею, но для меня-то она была никакой не нацисткой, а просто мамой! Немногим так повезло с матерью. Она была хорошая и добрая… страшно вспомнить, сколько ей пришлось пережить после войны. Три года мы с ней жили у ее родителей, моих бабушки и дедушки. Потом маме удалось получить низкооплачиваемую работу, она стала уборщицей. Уже не припомню, сколько раз я сжимался, когда ее при мне оскорбляли на улице. В детстве у меня не было приятелей; первый друг, который пригласил меня к себе домой, появился у меня только в одиннадцать лет. Потом все постепенно стало налаживаться. На мой двенадцатый день рождения ко мне пришли два друга, на тринадцатый – пять, на четырнадцатый – девять. И все же нашу жизнь постоянно омрачала тень, от которой никак не удавалось избавиться. Во время конфирмации мама стояла в церкви одна. Родители других детей демонстративно держались от нее в стороне.

Кристиан Лунд возмущенно покачал головой, вспоминая старые обиды. Насколько я понял, он мысленно перенесся в прошлое.

– Я дал себе слово, что не позволю меня сломить, наоборот, я еще всем покажу! И мне это удалось. Мама так гордилась моими успехами! Я стал ее единственной победой после войны. Все осуждали ее; она много лет ходила, не поднимая головы. А когда показалось, что худшее позади, у нее обнаружили рак. Скорее всего, болезнь стала следствием ее пристрастия к курению. Она всегда очень много курила; с детства меня окружали облака табачного дыма.

Он с отвращением посмотрел на свою сигарету и свирепо смял окурок в пепельнице.

– Все время пытаюсь бросить, но это не так легко… Пожалуйста, простите нас. Наверное, мы показались вам взбудораженными, издерганными, но поймите правильно, мы переживаем не лучшее время в жизни. Не успели прийти в себя после смерти моей матери и крещения сына, как убили нашего соседа… Мама была стойкой до самого до конца, но ей не повезло. Больше всего на свете ей хотелось перед смертью подержать на руках первого внука. Она прожила на четыре недели дольше, чем предсказывали врачи, но наш малыш опоздал родиться, пусть всего и на три дня. Так что нам всем пришлось нелегко.

Его рассказ показался мне весьма любопытным, однако хотелось выяснить побольше подробностей. Ясно было одно: положение Кристиана Лунда, вне всяких сомнений, нельзя было назвать легким.

– Ваши тесть и теща знают о прошлом вашей матери?

В ответ Кристиан горько усмехнулся:

– Я долго боялся им говорить, но оказалось, что мои опасения были напрасными. У моего тестя больше четырех миллионов, и три четверти своего состояния он заработал на по ставках оккупационным войскам во время войны. С точки зрения оборота и прибылей его компании тогда побили все рекорды. Но, думаете, потом его хоть кто-нибудь осудил? Что вы, никто не посмел упрекнуть промышленника из Берума. Зато все дружно накинулись на мать-одиночку из Драммена. Печальная история… И все же я не понимаю, какое отношение судьба моей матери имеет к убийству соседа.

Я сочувственно сказал:

– Да и я, признаться, тоже пока не все понимаю. Однако мне хотелось бы больше узнать о вашем отце, хотя бы ради того, чтобы убедиться, что он не имеет никакого отношения к делу.

Мой собеседник снова усмехнулся и покачал головой:

– Это будет нелегко. Никто, кроме мамы, не знал его имени, а она умерла. Вопрос об отце был единственным яблоком раздора между мной и мамой. Однажды она обмолвилась, что у них какое-то время был роман, но так и не сказала, как его зовут. В детстве я часто донимал ее вопросами об отце. Один раз всерьез обиделся на нее и не разговаривал с ней целый месяц, но она все равно не сказала, кто мой отец. Мама была упрямой. Она говорила, что он ее предал, а обо мне никогда не заботился, поэтому, если я узнаю, кто он такой, все станет только хуже. Позже, лет в восемнадцать – девятнадцать, я понял, что она права, и больше не донимал ее вопросами. Убеждал себя: мне не нужен отец, который нас бросил. А все-таки не избавился от обиды, особенно когда поступил в коммерческий колледж и оказался единственным студентом, который не мог попросить денег у отца.

Разговор становился все интереснее. Вопрос об отце Кристиана Лунда был еще одной маленькой загадкой, которую мне хотелось разгадать.

– Значит, у вас даже догадок нет, кто может быть вашим отцом?

Он покачал головой.

– В детстве я много думал о нем. Внешне я похож на маму; волосы у меня светлые, как у нее, и ее черты лица… Один учитель как-то заметил, судя по моим способностям, у меня, наверное, чрезвычайно умный отец. Я долго радовался такому комплименту. В молодости мама была очень хорошенькой и очень доброй, но особенно умной ее нельзя было назвать. В первых классах она еще помогала мне с уроками, но, когда я перешел из начальной школы в среднюю, ее знаний не хватало. А я становился первым учеником в классе почти по всем предметам, особенно в средней школе. Вполне возможно, мой отец, кем бы он ни был, и в самом деле человек умный. А в остальном – понятия не имею. Меня зачали в мае или июне сорокового года, поэтому вариантов много. Им мог быть немец или норвежец, сторонник нацистов или нет… Ни мама, ни дедушка с бабушкой не говорили со мной о войне, так что опираться мне не на что. Сейчас я стараюсь как можно реже думать об отце и надеюсь, что к убийству это отношения не имеет.

– Мне тоже хотелось бы в это верить, – кивнул я. – Однако нам с вами придется поговорить о другом… точнее, о другой. Меня интересует одна ваша молодая соседка, о которой вы тоже умолчали во время нашей первой беседы. Кстати, когда произошло убийство, она, как и вы, находилась дома.

Кристиан Лунд вздрогнул и перед тем, как ответить, закурил очередную сигарету и пару раз затянулся.

– Понимаю, что вы имеете в виду… Кто вам рассказал – сторожиха или сама Сара?

Я покачал головой:

– Ни та ни другая. Я пришел к собственным выводам на основании анализа имеющихся у меня сведений.

– Впечатляет… и обнадеживает, – одобрительно заметил он. – Полагаю, вы быстро найдете убийцу. Поверьте, наши отношения никак не связаны с убийством. Конечно, возникает вопрос алиби и тому подобного. Мне очень стыдно, что я солгал, искренне прошу у вас прощения, но поймите и меня. Я попал в очень непростое положение. Надеюсь, моей жене не обязательно все знать?

Я ответил:

– При том условии, что ваши отношения действительно никак не связаны с убийством. И разумеется, сейчас вы расскажете мне всю правду.

Кристиан Лунд не имел ничего против. Мне показалось, что для него не составляет труда говорить о глубоко личных вещах. Подтвердилось первое впечатление о нем: хотя он эгоист, в уме и обаянии ему не откажешь.

– Конечно, внебрачная связь с соседкой не делает мне чести. К тому же у меня такая хорошая жена и прелестный малыш. Боюсь, что быстро все объяснить не получится.

Я ответил, что никуда не тороплюсь. Жизнь Кристиана Лунда интересовала меня все больше и больше. Он удобнее устроился в кресле и, прежде чем начать, ненадолго задумался.

– Все началось в прошлом году… когда у меня возникло огромное, непреодолимое желание. – Он ненадолго замолчал, и лицо его застыло, но потом снова продолжал, причем с явным состраданием к себе: – Нет, на самом деле все началось гораздо раньше… с моей матери и моего детства. Много лет никто не хотел дружить со мной; у меня долго не было девушки. К семнадцати годам я еще ни разу не целовался. Один случай в особенности мне запомнился, хотя все было совершенно невинным. В четырнадцать лет я поехал на школьную экскурсию с ночевкой. Перед тем как мы легли спать, одна девочка обняла всех моих одноклассников по очереди. Кроме меня. «Даже обниматься можно до определенного предела», – сказала она с холодной, язвительной улыбкой. Все рассмеялись. Я проплакал всю ночь и дал себе слово, что когда-нибудь отомщу. Позже – мне было уже восемнадцать – все вдруг изменилось. Я играл в школьном оркестре и был звездой футбольной команды и вдруг стал привлекательным для девушек. И уж тут-то возместил все то, чего раньше был лишен. Девушка, которая отказалась обнимать меня в четырнадцать, в девятнадцать сама прыгнула ко мне в постель и раздвинула ноги.