Читать книгу Ангелы ада - Хантер Томпсон - Страница 7

Климат Калифорнии благоприятен и для мотоциклов, и для занятий серфом, и для прогулок в машинах с откидным верхом, и для плескания в бассейнах, и для купаний вообще. Большинство мотоциклистов – безвредные типы, отрывающиеся в выходные. И они такие же безвредные как лыжники или аквалангисты. Но сразу же после окончания Второй мировой войны на Западное побережье, словно эпидемия чумы, обрушились банды диких молодых людей на мотоциклах, странствующих по хайвеям компаниями от десяти до тридцати человек. Они останавливались где угодно, стоило им только почувствовать жажду или усталость от дороги, чтобы пропустить немного пива и пошуметь. Адское варево из «ангельского» паблисити в 1965-м сделало так, что этот феномен представлялся чем-то необычайно новым. Однако и среди самих Ангелов Ада есть те, кто настаивает, что критический момент для тусовки «отверженных» наступил еще в середине пятидесятых, когда «основоположники» позволили себе опуститься настолько, что начали вступать в законный брак, погрязли в закладах-перезакладах своего нехитрого имущества и выплатах за купленное в рассрочку.

По их словам, вся каша заварилась в конце сороковых. Большинство бывших солдат захотело в те дни вернуться к размеренному, упорядоченному бытию: поступить в колледж, жениться, найти работу, родить детей – короче, обзавестись всеми излишествами мирного существования, потребность в которых человек чувствует, когда ему нечего бояться за свою жизнь. Но так считали не все. В 1945 году оставались тысячи ветеранов, которые решительно отвергали идею возвращения к своим довоенным занятиям и манере поведения. Наподобие дезертиров, сбежавших на Запад после сражения при Аппомэтоксе, они хотели не порядка, а уединения, – и времени, чтобы переосмыслить все происходящее вокруг. Это было нервное, упадочное настроение, нездоровая Злость – обычный результат войн… Возникало ощущение, что судьбой отпущено тебе совсем немного, что время сжимается и наваливается на тебя всей тяжестью. Их переполняла жажда действий, и одним из способов утолить эту жажду стал большой мотоцикл. К 1947 году мотоциклы оживили жизнь штата, почти все они были мощными стальными американскими конягами от «Харлей-Дэвидсон» или «Индейцами»[12].

Две дюжины блестящих, отдраенных «харлеев» заполонили парковочную стоянку бара «Эль Эдоб». Ангелы кричали, смеялись и пили пиво, не обращая внимания на двух испуганных тинейджеров, жавшихся в сторонке. Наконец, один из мальчиков обратился к тощему бородатому outlaw по кличке Пузо: «Нам нравятся ваши мотоциклы, парень. Они действительно ништяк». Пузо сначала посмотрел на говорившего, потом – на мотоциклы. «Я рад, что они тебе нравятся, – ответил он. – Это единственное, что у нас есть» (сентябрь 1965 года).

Ангелов Ада шестидесятых мало интересует, откуда они взялись, и на духовных предков им практически наплевать. «Таких ребят днем с огнем теперь не сыщешь», – сказал мне Баргер. Но кто-то все-таки оставался, хотя в 1965-м вычислить последних из могикан было совсем не просто. Одни уже умерли, другие сидели в тюрьме, а те, кто остепенились и стали цивильными, старались держаться в тени и не засвечиваться, известность им была не нужна. Среди тех, кого мне удалось обнаружить, был Притэм Бобо. Я нашел его в субботу днем в Сосалито Яхт-Харбор, через залив от Сан-Франциско. Он готовил свой сорокафутовый шлюп к путешествию на Карибы, в один конец. Команда путешественников, по его словам, состояла из его шестнадцатилетнего сына, двух годных для морского плавания Ангелов Ада и его английской подружки, потрясающей блондинки, растянувшейся на палубе в голубом бикини. Притэм – один из двух оставшихся в живых членов отделения Ангелов во Фриско. Другой, Фрэнк, покинул мир outlaws, семь лет оттрубив на посту президента сан-францисского отделения. Теперь он занимается серфингом где-то на юге Тихоокеанского побережья. Фрэнк – это своего рода Джордж Вашингтон Королевства Ангелов; его имя произносится с глубоким почтением не только во Фриско, но и в других отделениях. «Он был самым лучшим нашим президентом, – утверждают Ангелы. – Он держал нас всех вместе, мы были как один сжатый кулак, и он был по душе каждому из нас». Фрэнк был классным мотоциклистом, и сам придумал множество стилевых фишек для имиджа Ангелов – от золотой серьги в ухе и выкрашенной в пурпурный цвет бороды до кольца в носу, которое он носил лишь в том случае, когда его окружали «правильные» люди. Во времена его президентства, с 1955-го по 1962-й, он был вполне уважаемым человеком у себя на работе, а работал он… кинооператором. Однако душа Фрэнка жаждала еще большей деятельности, и рамки обычной, хоть и постоянной, работы были ему чрезвычайно тесны. И для этого у него были Ангелы – средство воплощения его юмора и фантазий, настоящий подарок для выплеска любой агрессивности и редкий шанс вырваться из мрака занудства обычного рабочего дня. В роли некоего голема-милитариста он так по крайней мере устраивал небольшую встряску людям, до которых никаким другим способом не смог бы достучаться. Фрэнк был настолько законченным хипстером, что отправился в Голливуд и купил там желто-голубой, полосатый бумажный свитер, в котором Ли Марвин красовался в «Дикаре».

Фрэнк заносил его до дыр и появлялся в этом желто-голубом великолепии не только на пробегах и вечеринках. Когда он чувствовал, что преследования Ангелов полицейскими выходят за пределы нормы, то мог появиться в своем голливудском свитере в офисе шефа полиции и требовать справедливости. Если такой демарш заканчивался безрезультатно, он отправлялся в Американский союз гражданских свобод – шаг, от которого Баргер из Окленда категорически открещивался из-за его «коммунистической» окраски. В отличие от Баргера, Фрэнк обладал извращенным чувством юмора и более обостренным инстинктом самосохранения. Семь лет от звонка до звонка он стоял во главе наикрупнейшей и самой дикой тусовки среди всех отделений Ангелов Ада – и ни разу не был арестован, и ни разу не вступил в конфликт с кем-нибудь из своего клана. Даже сами Ангелы находили поставленный им рекорд по мудрости правления поразительным. Для того чтобы Притэму получить пост вице-президента, ему пришлось в течение недели драться с семью Ангелами – троих он положил за одну ночь. Он выбил из них всю дурь, и от них остались лишь какие-то невразумительные ошметки. Но это было сольным выступлением Бобо; до того как в его жизнь вошли Ангелы Ада, он являлся одним из наиболее многообещающих боксеров Сан-Франциско в среднем весе, и для него не составляло особого труда опустить полдюжины доверчивых драчунов из пивняка. Позже, когда Бобо стал большим специалистом по карате, он благополучно устранил новое поколение рвущихся в бой претендентов на его должность.

Ангелы считали его достойным берсерком. «Иметь под рукой спеца по рукопашному бою всегда хорошо, – изрек один из них, – но среди своих он должен вести себя спокойно. Кое-кто иногда допивается до чертиков и начинает просто бросаться на людей».

До своего ухода из Ангелов Бобо наводил пьяный шухер в литературных барах побережья. Его коллеги не горели желанием выпивать вместе с ним по вполне серьезной причине – пить с ним было и неудобно, и небезопасно. Однажды, войдя с перепоя в штопор, он в бешенстве нанес каратистский удар и сломал четырехдюймовой толщины мраморную скамейку во Дворце правосудия. Даже полиция обходила его стороной. Бобо вел занятия в школе карате и обожал «смертельные поединки» – каратистскую версию контактных боксерских матчей без ограничений – эры Джона Л. Салливана. Один из соперников не обязательно должен был отдать концы, но драка могла продолжаться до тех пор, пока кто-нибудь из дерущихся не падал с ног, причем не важно почему… А если причиной этого была все-таки смерть, то оба бойца и тщательно подобранные зрители по заранее достигнутой договоренности считали ее случайной[13]. К сожалению, Бобо принял экспромтом вызов на «смертельный поединок» от заезжего японца в тот самый вечер, когда к нему с компанией друзей пришла репортерша светской хроники Сан-Франциско. Журналисты выискивали возможность накатать какой-нибудь сенсационный материал. В итоге дело обернулось кровавым кошмаром, отчаянным визгом и паникой на галерке. Трупов не было, но шоу оказалось весьма жестоким, и вскоре после этого имя Притэма Бобо было убрано из списка лицензированных инструкторов по карате.

И только тогда, исчерпав все иные способы деморализации общества, он серьезно занялся сочинительством. Несколькими годами ранее он завязал с байками «из-за позорного клейма». После долгого прозябания в качестве мотоциклетного курьера он случайно натолкнулся на «Рубайат» Омара Хайяма и решил, что ему просто решительно необходимо опубликовать свои собственные мысли. Однако Бобо смог это сделать, лишь выполнив одно условие – он должен был пройтись по улицам мира как обычный человек, без всяких выкрутасов. «Я чувствовал себя шлюхой, – рассказывал он, – но сказал редактору, что разыграю все по-цивильному. Черт, да у меня не было никакого желания провести остаток жизни мальчиком на побегушках».

В чем-то Притэм Бобо являет собой объект, достойный изучения, но я никогда точно не знал его названия. Он – ходячий памятник всем принципам, которые так любят отстаивать Ангелы Ада, но которые лишь очень немногие из них самих воплощают в жизнь. Будучи законченным outlaw, до мозга костей, Притэм каким-то загадочным образом умудрился извлекать из этого пользу. Как и Фрэнка, его ни разу не арестовывали за все время, пока он был активистом клуба. «Все что нужно – сохранять спокойствие в присутствии копов, – продолжает он. – Каждый раз, когда бы у нас ни случались напряги с законом, я просто отходил в сторону и держал язык за зубами. Если легавый когда-либо задавал мне вопрос, я вежливо ему отвечал и обязательно добавлял «сэр». В таких ситуациях, старик, легавому нравится, когда кто-то называет его «сэр». Это классный приемчик, не более того. И к тому же это гораздо дешевле, чем сидеть в тюрьме».

Бобо стал мотоциклистом задолго до того, как присоединился к Ангелам Ада. Он припоминает, как однажды ночью проехал угол Ливенворта и Рынка в деловой части Сан-Франциско и увидел скопище байков у стен «Энтонес» – зала для игры в пул. Он остановился просто сказать «привет» и вскоре после этого стал членом тусовки неприкаянных райдеров, которые называли себя, вроде бы в шутку, «Маркет Стрит Коммандос». В начале пятидесятых мотоциклы встречались довольно редко, и их хозяева были счастливы найти себе компанию. «Можно было отправиться туда в любое время суток, – вспоминает Притэм, – и всегда там стояло по крайней мере байков десять. Иногда по уик-эндам их насчитывалось пятьдесят или шестьдесят. И даже тогда возникали проблемы с полицией. Бизнесмены жаловались, что из-за байков клиенты боятся парковаться напротив их магазинов».

Почти целый год «Маркет Стрит Коммандос» проболтались, не устраивая никаких серьезных акций. Затем, в начале 1954-го, в городе показали фильм «Дикарь», и ситуация изменилась. «Мы отправились в кинотеатр «Фокс» на Маркет-стрит, – говорит Притэм. – Туда пришло примерно пятьдесят наших, с кувшинами вина и в черных кожаных куртках… Мы сидели на балконе, курили сигары, пили вино и гоготали как ублюдки. Все мы видели самих себя на экране. Все мы были Марлонами Брандо. Кажется, я посмотрел этот фильм раза четыре или пять».

«Коммандос» все еще находились под впечатлением от «Дикаря», когда в их жизнь ворвалась вторая новая волна – в лице дикого пророка Роки, мессии, принесшего Слово из Страны Полуденного Солнца. Десять лет спустя Бирни Джарвис, полицейский репортер San Francisco Chronicle и бывший Ангел Ада, описывает момент открывшейся истины в своей статье[14].

Однажды жарким воскресным днем 1954-го смугловатый обворожительный демон, с щегольской заостренной бородкой и в шляпе, с пронзительным скрежетом осадил свой «харлей» у места тусовки мотоциклистов в Сан-Франциско.

Его выцветшая голубая куртка «левайс», с неровно откромсанными ножом рукавами, была украшена своеобразным гербом – изображением злобно скалящегося крылатого черепа, который вскоре станет столь хорошо известен калифорнийским законникам.

Под мышками на его клетчатой рубашке были видны темные круги от пота, пока он старательно фиксировал четырехфутовый руль своей машины. Одним движением своей руки в мотоциклетной перчатке он взорвал воскресное спокойствие, царившее на Маркет-стрит.

Он поставил свой байк на подножку, отполировал рваным платком сверкающий хром пружин, которые торчали над фарой на четыре дюйма, в нарушение всех магазинных правил. Он огляделся вокруг, небрежно вытирая свои засаленные, грязные руки о покрытые масляной коркой джинсы.

Это был Роки. Всем было наплевать, какая у него фамилия, потому что он был «классикой» и Ангелом Ада, приехавшим из самого Берду.

Тридцать аккуратно подстриженных мотоциклистов в начищенных ботинках наблюдали за его прибытием и рассматривали гостя с неким подозрением, потому что он был для них в то время чужаком, а дорога уже сплотила их давным-давно, и они намертво закорешились…

Главной в решении вопроса зачисления кого-либо в ряды Ангелов Ада была своеобразная приемная комиссия, или, что звучит более празднично, Приветственный комитет. Несмотря на абсолютную цивильность, по сравнению с современными Ангелами Ада, эта банда с уличного перекрестка постоянно конфликтовала с представителями закона… Роки был избран президентом нового филиала Ангелов Ада, потому что он действительно был классным водилой, и ездил он со своеобразным шиком.

«Он мог нарезать на этом борове круги, даже если бы к ногам приделал ходули. Да, старик, этот чувак был совершенно безбашенным», – вспоминает один из членов Ангелов. Мотоциклисты нашли швею, которая смогла скопировать зловещую эмблему Роки. И это случилось незадолго до того момента, как около сорока Ангелов с ревом рванули из Сан-Франциско. Лаконичная надпись «Ангелы Ада – Фриско» вокруг ухмыляющегося черепа с крыльями стоила 7,50 доллара и обычно пришивалась к куртке «левайс». Белый фон, на котором красовались красные буквы, очень скоро был заляпан въедливой грязью – и кровью – в результате множества баталий, разворачивающихся в барах.

«Знаешь, старик, вины нашей в этих мясорубках нет, – говорил мне один из поднаторевших в боях ветеранов махаловок в пивных залах. – Мы заходили в бары, и кто-то сразу начинал выебываться или пытался клеить наших цыпочек, и тогда нам приходилось драться. Ничего другого просто не оставалось!»

Полицейские донесения продолжали сыпаться как из рога изобилия, так что Ангелам приходилось менять места своих сборищ. Тусняк, или зависалово, – обычно для этого использовался ночной ресторан или зал для игры в пул – мог продолжаться где-то с неделю, пока жалобы жителей на шум или буйное поведение не заставляли появляться там представителей власти.

«Мы вытеснили этих бродяг на байках с Маркет-стрит, потому что они устраивали гонки в самом центре транспортного потока. Многие из них угоняли чужие мотоциклы, и мы были вынуждены всех их шмонать,» – говорил Ужасный Тэд, полицейский-мотоциклист, который в свое время называл кое-кого из Ангелов Ада своими друзьями.

«Мы называли этого байк-беспредельщика Ужасным Тэдом, потому что он действительно был хуйлом, старик. И, в частности, потому, что гонялся за нами как одержимый, а, поймав, тыкал в рожу своей книжкой»[15].

«Так уж сложилось, что мне пришлось пойти на работу исключительно для того, чтобы оплачивать штрафы и держаться подальше от каталажки», – заметил Ангел, четыре раза терявший свою водительскую лицензию в результате многочисленных нарушений дорожных правил.

Один смешной инцидент, связанный с эмблемами Ангелов Ада, произошел несколько лет назад, но до сих пор вызывает безудержное веселье у банды настоящих, крутых мотоциклистов.

Ангел, известный под кличкой «Немой», был остановлен как-то воскресным днем за превышение скорости полисменом неподалеку от пляжа в Санта-Круз. Немой гордо продемонстрировал свои «цвета» на ободранной куртке «левайс». «Сними ее», – написал полицейский в записной крижке, вежливо подсунутой ему Немым, который действительно был глух и нем как рыба.

Немой стащил с себя куртку «левайс», обнажив еще одну нашивку Ангелов на своей кожаной куртке. «Сними ее тоже», – приказал разгневанный полицейский, снова используя блокнотик Немого и карандаш. И под кожаной курткой оказалась шерстяная рубашка, также украшенная клубными «цветами». «И ее снимай», – в ярости нацарапал офицер. Под рубашкой оказалась майка. На ней тоже красовалась эмблема клуба. «О’кей, умник, и ее долой», – написал окончательно запутавшийся патрульный.

С самодовольной улыбкой Немой стащил с себя майку и выпятил вперед свою грудь, выставив на всеобщее обозрение татуировку – ухмыляющийся череп Ангелов Ада. Полицейский брезгливо отдернул руки, протянул Немому квитанцию на штраф и умчался прочь на своей патрульной машине. Но последнее слово осталось все-таки за Немым. Он был готов идти до конца. Его штаны и трусы были также раскрашены по трафарету.

«Он был запредельным хохмачом», – вот какой вывод делают друзья Немого.

«Люди уже заранее настроены против нас, потому что мы – Ангелы Ада. Вот почему мы любим давить им на психику. Это так или иначе бесит их, пудрит им мозги, вот и все» (Джимми из Окленда).

Многие Ангелы вышли из других клубов «отверженных», некоторые из них – такие как «Пьяные Задиры», – были в свое время столь же многочисленны и наводили такой же страх, как сегодняшние Ангелы. Именно «Пьяные Задиры» – а не «Ангелы Ада» – провернули Холлистерский бунт, благодаря которому на свет появился фильм «Дикарь». Это случилось в 1947 году, когда тому, кто стал Ангелом Ада в 60-х, было меньше десяти лет.

В то время Холлистер был маленьким городком с населением около четырех тысяч человек – фермерская община в часе быстрой езды к югу от Окленда, чуть в стороне от предгорий Диаблоз. Единственное, чем Холлистер славился в 1947-м, было производство 75 процентов всего чеснока, потребляемого в Соединенных Штатах. Холлистер был – и в чем-то до сих пор остается – тем типом городка, который Голливуд представил миру в киношной версии «К востоку от Эдема», тем самым местом, где командир местного отделения Американского легиона по определению является гражданским лидером.

И так должно было случиться, что 4 июля того года граждане Холлистера собрались вместе на ежегодное празднование. Традиционные атрибуты Дня независимости – флаги, оркестры, девушки с жезлами и т. д. – планировались в качестве прелюдии к более современной части праздника: ежегодному штурму на мотоциклах окрестных холмов и скоростным гонкам, которые за год до того собрали соискателей со всей округи: мальчиков из долины, фермеров, механиков из небольших городков, ветеранов, и просто толпу благопристойных парней, которым случалось ездить на мотоциклах.

В 1947-м холлистерские штурмы холмов и гонки также привлекли множество конкурентов – люди действительно съезжались отовсюду. Когда солнце взошло из-за Диаблоз утром четвертого июля, подразделение местной полиции из семи человек нервно потягивало кофе после бессонной ночи и попытки взять под контроль приблизительно три тысячи мотоциклистов. (Полиция говорила о четырех тысячах; ветераны-мотоциклисты говорили о двух тысячах – так что три тысячи, наверное, будет правильно.)

Один факт был бесспорен: в Холлистере оказалось такое великое множество байков, что тысячей больше, тысячей меньше – разницы практически никакой. Толпа росла и становилась все более неуправляемой; к наступлению сумерек весь центр города был захламлен пустыми разбитыми пивными бутылками, и мотоциклисты принялись гонять взад и вперед по центральной улице. Пьяные кулачные бои перешли в полномасштабные схватки. Легенда гласит, что мотоциклисты в буквальном смысле захватили город, бросили вызов полиции, лапали местных женщин, грабили бары и пивняки и наезжали на каждого, кто попадался им на пути. Газетные заголовки так красочно отразили безумие того уик-энда, что заинтересовали малоизвестного продюсера Стенли Крамера и молодого актера по фамилии Брандо. Незадолго до своей смерти, в 1966-м голливудская очеркистка из раздела светской хроники Хедда Хоппер подметила ощущение угрозы, исходящей от Ангелов Ада, и проследила их историю в обратном направлении, к съемкам «Дикаря». Это исследование и побудило ее обвинить в порождении самого феномена «отверженных» Крамера, Брандо и всех остальных, кто так или иначе был связан с фильмом. На самом деле, «Дикарь» – фильм, который, по общему мнению, относится к категории «fiction», – был вдохновенным образцом киножурналистики. Вместо обычного потворства вкусам толпы в стиле Time, в фильме рассказывалась история, которая только-только начала раскручиваться в жизни и на развитие которой фильм оказал влияние. Благодаря этому «отверженные» долгое время воспринимали себя этакими романтически окрашенными персонажами, яркое отражение которых лишь немногие из них смогли бы разглядеть в зеркале. Подобное отношение быстро стало ответом байк-райдеров на ленту «Солнце тоже восходит». Созданный ими образ не совсем соответствовал реальности, но в его широком распространении едва ли стоит винить фильм. «Дикарь» проводил четкую грань между «хорошими» и «плохими» «отверженными», но люди, которые больше всего им вдохновлялись, идентифицировали себя с Брандо, а не с Ли Марвином, чья роль негодяя была гораздо ближе к жизни, чем созданный Брандо портрет оказавшегося в тупике героя. Они видели себя современными Робин Гудами… Мужественные, неразговорчивые brutes, чьи положительные инстинкты были некогда безнадежно извращены в борьбе за самовыражение и которые провели оставшуюся часть своей неистовой жизни во мщении миру, сделавшему их отрицательными персонажами, когда они были еще молодыми и беззащитными.

Другой голливудский вклад в «доктрину» Ангелов Ада – это название. Ангелы заявляют, что они окрестили себя так в честь знаменитой бомбардировочной эскадрильи времен Первой мировой войны, которая базировалась рядом с Лос-Анджелесом и чей персонал гонял по округе на мотоциклах в свободное от полетов время. Есть и другое мнение: дескать, Ангелы получили свое название из фильма 1930 года Джин Хэрлоу, основанного на идее какого-то сценариста относительно Армейских военно-воздушных сил – которые, может, существовали, а может, и нет – во времена Первой мировой войны. Фильм назывался «Ангелы Ада», и, конечно же, в 1950 году он был все еще на экранах, когда неугомонные ветераны основали первое отделение Ангелов в Фонтане и все еще раздумывали, чем бы им заняться. Судя по всему, название появилось задолго до рождения на свет любого из Ангелов Ада. И оно затерялось в истории одной из малоизвестных, заброшенных военных баз в Южной Калифорнии. И вот Голливуд вытащил это название из небытия, сделал его знаменитым и присовокупил к нему образ бешеных мужиков на мотоциклах – образ, который был позднее охотно воспринят, но претерпел радикальные изменения среди новой поросли изгоев. Голливуду и в самом страшном сне не могло привидеться ничего подобного, пока эти создания не появились во плоти на автострадах Калифорнии.

Явление «мотоциклиста-outlaw» настолько же уникально американское по своей природе, как и джаз. Ничего подобного тому и другому никогда не существовало. В какой-то момент эпохи «отверженные» появились в качестве своего рода обескровленного анахронизма – гибрида, как пережиток Дикого Запада в человеческом обличье. Однако во всем остальном они были такой же новинкой, как и телевизор. Если говорить о больших бандах хулиганов на мотоциклах, появившихся сразу после Второй мировой войны, то у них вообще не было никаких предшественников, упивающихся насилием, боготворящих скорость и ничего не имеющих против поездки на расстояние в пять сотен миль на выходные, буянящих с другими бандами мотоциклистов в каком-нибудь заштатном городишке, который и с десяток мирных туристов не может принять как подобает. Многие живописные деревушки на задворках американской цивилизации впервые вкусили плоды туризма не из рук семей, раскатывающих на «Фордах» или «Шевроле», а из лап орав пьяных «городских мальчиков» на мотоциклах.

Заглядывая из настоящего в будущее, можно сказать, что отчеты очевидцев о бунте в Холлистере кажутся просто детскими сказками по сравнению с фильмом. Более точным комментарием относительно характера «бунта» в Холлистере является тот факт, что поспешно собранные силы из всего лишь двадцати девяти копов взяли все шоу под свой контроль к полудню 5 июля. С наступлением сумерек основная часть мотоциклистов умчалась из города – в лучшем стиле описаний из Time – в поисках новых развлечений, соответствующих их мерзким наклонностям. Выполняя требования полиции, в городке осталось несколько Ангелов – одних из них наказали 25 долларами штрафа за нарушение правил уличного движения, другие получили по 90 дней тюрьмы за демонстрацию непристойностей. В скандалы и потасовки были вовлечены приблизительно от шести до восьми тысяч человек, около пятидесяти получили травмы различной степени тяжести и были доставлены в местный госпиталь. (Чтобы лучше понять, чем могут окончиться «мотоциклетные бунты», следует учитывать, что более четырехсот пятидесяти тысяч американцев погибает каждый год в результате дорожно-транспортных происшествий.)

Никто никогда не обвинял – по крайней мере вне стен суда – Ангелов Ада в немотивированных убийствах… Но стоит только подумать, что могло бы случиться, если бы на «отверженных» возложили ответственность пусть всего лишь за 3 или 4 смерти в результате дорожно-транспортных происшествий, да просто за несколько смертей в результате какого-либо недоразумения, – волосы встают дыбом. В таком случае любого мотоциклиста в Калифорнии разделали бы под орех прямо на улице, превратили бы его в гамбургер.

По многим причинам, зачастую противоречивым, вид человека на мотоцикле и звук мотоциклетного двигателя отрицательно действуют на подавляющее большинство американцев-автолюбителей. В какой-то момент зарождения всей шумихи вокруг Ангелов Ада один репортер, писавший для The New York Herald Tribune[16],напечатал длинную статью о ситуации, сложившейся вокруг мотоциклов, и в заключение сделал вывод, «что есть нечто в облике пролетающего мимо мотоциклиста, что пробуждает во многих автомобилистах желание совершить убийство».

Почти все, кто когда-либо ездил на мотоцикле, с этим согласны. На хайвеях полно людей, которые ездят так, словно их единственной целью в жизни является месть за все зло, причиненное им людьми, зверями или судьбой. Единственное, что, похоже, держит их в рамках, – их собственный страх смерти, тюрьмы и судебных процессов (хотя в один прекрасный момент этот тормоз может отказать). Гораздо менее вероятно, что они могут вычислить какого-нибудь незнакомого байкера, чтобы бросить вызов ему, а не двухсотфунтовому автомобилю или реально существующему врагу. Мотоциклист должен ездить так, словно все остальные, встречающиеся на дороге, собрались его убить. Некоторые действительно собираются это сделать. А некоторые, кто далек от мысли замочить мотоциклиста, все-таки представляют собой определенную опасность, потому что исправить их закоренелую привычку небрежно, как Бог на душу положит, водить автомобиль может лишь угроза наказания, либо законодательным путем, либо путем физического воздействия. И здесь дело вовсе не в мотоцикле, якобы угрожающем каждому человеку за рулем машины[17]. Байк – абсолютно уязвим; его может спасти лишь маневренность; и любая угроза дорожного происшествия таит в себе возможный летальный исход – особенно на скоростной трассе, где невозможно упасть с байка, чтобы тебя тут же не переехали другие. Несмотря на все эти опасности, Калифорния, где фривей – это образ жизни, со значительным отрывом лидирует как самый большой мотоциклетный рынок страны.