Читать книгу Мамлюки-вайнахи. Часть I - Хасан Шар - Страница 7

Хан-Бахад со связанными руками был привязан тоненькой, но очень прочной веревкой к невысокому столбу. На голове у него был надет мешок, чтобы он не мог ни видеть, ни кричать. Мешок вонял, и мальчик, задыхаясь, стал сильно кашлять.

Понемногу он начал приходить в себя, но, когда с него сняли мешок, Хан-Бахад не понял, где он и что с ним произошло. Он стал кричать не переставая, и на него не действовали ни уговоры, ни угрозы. От бешеного крика он охрип, и когда сил кричать не осталось, он просто вопил и мычал, проливая слезы. Обессилев, Хан-Бахад не мог издавать звуки и стонал, но душа его продолжала кричать и звать на помощь. Один из его похитителей яростно что-то ему говорил, при этом легонько и часто бил по голове и по телу.

Хан-Бахад ни на миг не сомневался в том, что его спасут. Он был уверен: вот-вот придут его дядя, братья и в один момент уничтожат похитителей.

Он не помнил, уснул или потерял сознание, но его стали будить и приводить в чувство. Когда он очнулся, возле него крутились какие-то люди, один из них, более благородный, сидел прямо перед ним, развязывая мальчику руки, умывая его лицо, и при этом говорил что-то мягко и слащаво на непонятном Хан-Бахаду языке. Когда мальчик более-менее пришел в себя, он опять стал кричать, размахивать руками и говорить: «Вот мой дядя с братьями придут, они вас всех перережут» и что-то подобное, не переставая. Тот из его похитителей, что подобрее, смеялся, часто поворачиваясь к своим товарищам, и что-то говорил с восхищением.

Они что-то обсуждали и спорили. Когда «добрый», сидевший возле мальчика на корточках, привстал и что-то сказал, все в один миг взорвались и стали друг на друга кричать, размахивать руками. А тот, который похитил Хан-Бахада, все время стоял и молча наблюдал за ними всеми. И в один миг, яростно завопив, подскочил к мальчику, схватил его за горло и стал душить, но товарищи с трудом оттащили его.

После долгих разговоров похитители внезапно подхватили ребенка под мышки, резко подняли и посадили на осла, а затем опять надели на голову мешок. Двое встали по бокам, а третий повел животное.

Шли медленно, но недолго. Проводники молчали.

– Назло вам не буду плакать! – твердо решил мальчик. Он с силой ударил по бокам животное, на котором восседал, но крепкие руки провожатого удержали ослика.

Через какое-то время остановились, и его завели в помещение. Когда с головы у него сняли мешок, Хан-Бахад стал осматривать помещение, в котором оказался.

Высокий потолок с одним оконным проемом почти у самого потолка. Высокая и широкая дубовая дверь с железными засовами. Вдоль грязных каменных стен стояли узкие деревянные нары с камышовыми матами. В стены слева и справа от двери были вкованы полукольца с металлическими цепями на трех уровнях. Хан-Бахад не успел опомниться, как его подтащили к стене и начали приковывать к цепи среднего уровня. Мальчик стал сопротивляться, пиная злодеев ногами. В помещение ворвался его похититель и начал избивать ребенка. Сопровождавшие Хан-Бахада люди, и в их числе человек, показавшийся мальчику с самого начала наиболее добрым, не заступались за него, но о чем-то говорили. Злодей ослабил удары, а потом, весь вспотевший, отошел в сторону и что-то злобно процедил сквозь зубы. Он еще не скоро успокоился – видимо, Хан-Бахад его своими истерическими действиями довел до бешенства.

Мальчик не переставал думать и ни на миг не отчаивался, не сомневаясь в том, что за ним придут и спасут его. В конце концов от потери сил он уснул, сидя прямо на полу. Во сне он ворочался, подтягивал колени к животу, но не просыпался, несмотря на прохладу. Однако сон был недолгим, мальчик понемногу стал просыпаться. Тело болело от побоев. Хан-Бахад начал протирать глаза, но родителей не оказалось рядом.

Десятилетний ребенок, привязанный веревками к стене, избитый до полусмерти, не боялся и не помышлял о том, чтобы простить обидчика. Всю ночь он провалялся в страданиях и муках от боли, без еды и питья, под надзором невидимой ему охраны, которая частенько и украдкой заглядывала.

Под утро пришел его мучитель с каким-то человеком, и мальчика, накинув ему на голову мешок, увели. Подталкивая, повели вверх от помещения, в котором его держали. Шли они долго, было холодно. С моря дул холодный бриз, был слышен морской прибой. Хан-Бахад стиснул зубы, чтобы они не стучали, но совладать с подергиванием плеч не мог. Один из сопровождающих бросил ему на плечи накидку. Чем дальше они шли, тем ближе чувствовалось море. В какой-то момент они остановились и стали снимать с головы мальчика мешок и развязывать ему руки. Освободившись от мешочного мрака, глаза Хан-Бахада увидели злое лицо мучителя, а его развязанные руки были схвачены крепкими и сильными руками похитителя. Последний с грозным видом, тыча Хан-Бахаду в лицо указательным пальцем, что-то сердито говорил на своем непонятном мальчику языке.

Чтобы не видеть его, мальчик стал смотреть по сторонам и увидел диск восходящего солнца. Услышав крик чаек, он начал по мере возможности смотреть на них. При этом он думал: «Все равно я убегу от вас и вернусь домой!», а потом стал вслух повторять громко:

– Слышите? Вернусь! Обязательно вернусь! – кричал мальчик что есть мочи. Один из сопровождающих резко надел мешок ему на голову и подтолкнул, сказав что-то грубое. Мальчик споткнулся, но не упал.

Остановившись через некоторое время, с головы ребенка сняли мешок, но перевязали ему запястья. Мальчика подвели к толпе, стоявшей у трапа судна, среди которой он заметил небольшую группу мальчиков примерно его возраста. Некоторые казались помладше, двое – чуть постарше.

Хан-Бахад невольно потянулся к ним и стал пристально рассматривать каждого. Рваная грязная одежда, опухшие от слез глаза, ссадины и мелкие раны на лицах и руках. Самый младший из них – босой, а двое постарше (наш герой определил их возраст по легкому пушку на лицах) стояли с заложенными за спину руками, оказалось, что они связаны сзади.

Когда Хан-Бахад и сопровождавшие его мужчины подходили, стоявшие в кругу взрослые о чем-то говорили, перебивая друг друга. Кто-то из них заметил идущих к ним людей, и они обернулись. Человек в короткой тунике без рукавов, внушительных размеров, крепкого телосложения, с массивной челюстью, большим животом, с красными толстыми обросшими щеками поприветствовал спутников Хан-Бахада как давних знакомых, а потом обратил внимание на Хан-Бахада. Он широко улыбнулся мальчику, но, подойдя поближе и увидев опухшее лицо ребенка, окровавленный распухший нос, ссадины на шее и руках, пришел в ярость. Мужчина по-отечески обнял мальчика и стал о чем-то расспрашивать сопровождавших Хан-Бахада людей, говоря что-то в резкой форме. Те, в свою очередь, объясняя, больше жестикулировали, чем говорили. По всей видимости, похитители не очень хорошо изъяснялись на другом языке. Это продолжалось довольно долго, все, за исключением детей и их охранников, участвовали в разговоре. В итоге мужчина отмахнулся и начал удаляться. Было понятно, что он отрекся от Хан-Бахада, но тут другой человек стал догонять уходящего и уговаривать его. Вернувшись, тот подошел к мальчику и стал разглядывать, при этом с возмущением и удивлением цокая.

Дети вплотную прижались друг к другу и сочувственно смотрели на новенького, наблюдая за происходящим.

Мужчина с недовольным видом внимательно осмотрел увечья мальчика. Он ощупывал Хан-Бахада, словно покупал лошадь. Цокая языком и что-то повторяя, он осматривал уши, шею, плечи, руки ребенка, показывая на себе, заставил мальчика открыть рот.

Толстяк стал что-то спрашивать, улыбаясь, мальчик не понимал его, но тут подошел один из похитителей и резко стянул с Хан-Бахада штаны. Мальчик резким движением одной рукой дал пощечину мерзавцу, а другой рукой схватил штаны и натянул их на себя. Толстяк остался довольным, при этом, что-то повторяя, закатился смехом и похлопал Хан-Бахада по плечу, давая понять, что доволен его поступком. Он спросил: «Шишан?» (чечен. – Прим. авт.), погладил его по головке, а Хан-Бахад заплакал – или от того, что его пожалели, или от обиды. С тех пор, как сделали обрезание, никто, даже мать, не стягивал с него штаны. И с тех пор он туго подвязывал их веревками или поясом, даже ложась спать.

Мужчина взял обеими руками голову мальчика и прижал ребенка к себе. Не выпуская его из своих объятий, он обратился к стоящему за ним человеку. Тот вытащил из кармана широких шаровар небольшой мешочек, отсчитал монеты и протянул одному из сопровождавших Хан-Бахада – похитителю. Тот эмоциями показал свое недовольство. Тогда толстяк добавил несколько монет. Приложив руки к груди, продавцы быстро стали удаляться, пятясь назад – в сторону, откуда и пришли. Хан-Бахад смотрел своему обидчику в глаза, в лицо, на руки, как бы стараясь запомнить его. Злодей не глядел на свою жертву, хотя через его голову он прощался с толстяком. Когда он стал удаляться, мальчик сделал несколько шагов ему вслед. Человек с кошельком хотел остановить его, но толстяк не позволил. Хан-Бахад смотрел похитителю вслед, остановившись на некотором расстоянии. Тот оглянулся, и взгляды их встретились. Мужчина сверкнул глазами, а Хан-Бахад прокричал ему вслед проклятия на чеченском: «Дала х1аллак войла хьо!» («Чтобы Бог уничтожил тебя!» – Прим. авт.)

Ребята по-прежнему находились у трапа судна, одни сидели прямо на земле, а другие стояли, когда через какое-то время привели к трапу еще нескольких мальчишек. Хан-Бахад уже был вместе со всеми и, как и все остальные, молчал. Никто ни с кем не разговаривал, никому не хотелось общаться. Каждый из них был занят своими мыслями. Но всех их объединяло общее горе – расставание с родной землей. Их ждала чужбина.

Когда солнце взошло, стали подходить люди с разными продуктами, но охрана не подпускала их к детям. Вскоре появился горбатый старик, держа за уздечку осла, груженного двумя плетеными корзинами. Старик, видимо, знакомый толстяка, подошел к нему, и они поздоровались как добрые друзья. С позволения толстяка старик стал доставать из корзины хлеб с завернутым в него вареным мясом и раздавать детям. Дети неохотно принимали еду, несмотря на то, что многие не ели сутки и больше. Старик собственноручно, с отцовской внимательностью, каждому подавал еду и каждого гладил по голове рукой, с каждым о чем-то говорил.

Когда старик кормил детей, прискакал всадник, сказал несколько слов хозяину и быстро исчез, и следом толстяк тоже удалился. Дети еще не успели доесть еду, как их погнали по трапу на борт. Поднялся переполох.

Шум, гам, слезы. Начался разноголосый крик, ребята стали плакать, убегать. Охрана насильно загоняла их по трапу на судно. Дети шумели, кричали, вопили, падали, и все это превратилось в единый вой каких-то невиданных зверей. Цепляясь друг за друга, каждый старался подняться на трап вторым, третьим, следующим, но в итоге все они оказались на палубе.

Дети плакали, бились о палубу, рвались к борту. В этом хоре Хан-Бахад был активным участником. Были ребята, которые не плакали – они или выплакали свои слезы и им надоело, или не понимали, что происходит.

Когда все дети поднялись на палубу, их затолкали в самую нижнюю часть корабля. И в душном, беспросветном трюме Хан-Бахад понял своим детским умом, что обратной дороги отсюда в скором времени не будет. Если еще на пристани, у трапа, была какая-то надежда – как и у всех, – что вот-вот появятся свои, то в темном, тесном трюме он понял, что это – все. Хан-Бахад решил: самое главное, надо попробовать остаться в живых и найти другой выход выбраться из этого кошмара. Он не терял самообладания и надеялся на возвращение домой.

С виду Хан-Бахад успокоился, но его разум, его детский разум кричал, стонал. Однако и сквозь этот крик души, в этом беспомощном состоянии, он не расставался с мыслью о свободе. Под внешним спокойствием ребенка затаились тоска по отчему краю и надежда на свободу, чего бы ему это ни стоило, а также ненависть и жажда мести своему мучителю, виновному во всех его бедах.

«Не будет прощения моему похитителю! Никогда. Не будет прощения никогда ему!» Эти мысли накрепко врезались в его сердце. Он думал: «Если бы мне дали выбор между свободой и местью мучителям, я и тогда готов пожертвовать свободой ради мести». В большой семье, где детей воспитывали в строгости, при этом как бы незаметно для них любя, лелея, прощая шалости, их не лишали свободы. Мысленный сделанный выбор Хан-Бахада между ненавистью и прощением перевешивала месть.

«Какой выбор мне делать между ненавистью и свободой, местью за похищение и жизнью? Почему меня вынудили выбирать между ненавистью и прощением, жизнью и смертью во имя свободы?»

Телесные раны и боль оскорбленной души подавляли сладостные мысли о свободе и мести мучителям. Его детские мысли о свободе и мести пока оставались болезненно детскими несбыточными желаниями – и очень относительными.

Чтобы отомстить, надо жить и вырваться из этого кошмара.

Желание вырваться, отомстить за попранное право на свободу перевешивало прощение. Чтобы отомстить, надо жить, а как жить невольником?..

Погрузившее живой товар в порту Батуми торговое судно на второй день пути взяло курс на Стамбул. Плывущее в морской пучине, оно уносило их в дальние края – в неизвестность.