Читать книгу Долина надежды - Хелен Брайан - Страница 5

Верный своему обету не помышлять более о повторной женитьбе, лорд Графтон сопротивлялся всем попыткам подыскать ему новую супругу. Ни одна женщина не могла сравниться с его Кэтрин. Он посвятил себя ее памяти, и единственным объектом его привязанности стала дочь. Когда София была маленькой, лорд Графтон обрел утешение и желанное отдохновение в службе и с годами все больше и больше стал посвящать себя любимому делу. Он обладал академической склонностью всецело предаваться поставленной задаче, и его страстное желание сделать из Софии идеал женщины со временем утратило некоторую толику первоначального рвения. Хотя леди Бернхэм искренне желала, чтобы София жила с нею, лорд Графтон отказывался разлучаться с дочерью, настаивая на том, что ребенок должен сопровождать его в путешествиях по поручению короля. Он не желал принимать во внимание неудобства, которые девочка и сопровождающие ее лица причиняли его гостям, тем более что к секретарям, ливрейным лакеям, кучерам, пажам, камердинеру и поварам неизбежно присоединились еще и кормилица, няня, служанка и привратник.

София получила совсем не то воспитание, в каком, по мнению леди Бернхэм, нуждалась маленькая девочка, поэтому события развивались не так, как когда-то представляла фрейлина, давая клятву у ее купели, в чем, в общем-то, не было ничего удивительного. Вместо строгого режима дня, простой еды и спокойного окружения детской комнаты София привыкла к суете, вызванной бесконечными переездами, и постоянной смене обстановки – большим городам и минаретам, соборам и луковицам куполов церквей восточного обряда, заснеженным вершинам гор, замкам и дворцам, в которых с соблюдением всех церемоний селили и развлекали их с отцом. Она обучилась французскому у целой череды нянек, а грубым итальянским диалектом, включая некоторые шокирующие эпитеты и ругательства, овладела с помощью камердинера отца. Девочке было позволено засиживаться допоздна, поскольку она, не чинясь, закатывала истерику, если ее пытались уложить в постель пораньше. Она частенько рвала одежду и швырялась туфлями, потому что предпочитала бегать босиком. Ей очень не нравилось, когда ей расчесывали волосы. Она пристрастилась к поздним ужинам, жирным пудингам и пирогам, равно как и уяснила, что, сколь бы гадким ни было ее поведение, слуги постараются задобрить ее сластями и скроют ее выходки, дабы не лишиться своего места.

Когда лорд Графтон в перерывах между командировками возвращался в Лондон, леди Бернхэм была шокирована поведением своей крестной дочери, ее неподобающим нарядом, растрепанными волосами и непринужденными словесными оборотами. Фрейлину изрядно беспокоило то, что девочке позволено засиживаться допоздна, и она пыталась открыть лорду Графтону глаза на тот вред, который он причиняет собственной дочери. Виконт был любящим отцом, но он обитал в мире, по преимуществу населенном мужчинами, где не было места домашним хлопотам и основам воспитания ребенка, коими следовало бы озаботиться его жене. Он был исключительно занятым человеком, погруженным в дела, из-за которых у него не оставалось ни минуты свободного времени. Его постоянно окружали секретари и клерки, кои добивались его внимания. А когда у него все-таки находилось время для дочери, он обнаруживал перед собой очень милого, не по годам восхитительно развитого ребенка, в точности походившего на свою мать и заставлявшего его снисходительно посмеиваться над ее забавными и озорными шутками и проделками. Он не замечал грязных босых ножек, выглядывавших из-под платья, или неухоженных и вечно перепачканных маленьких ладошек. Уже через полчаса он ласково щекотал ее под подбородком и отправлял обратно к няне, думая про себя, что еще не встречал более очаровательного ребенка.

А вот леди Бернхэм, которая старалась проводить как можно больше времени со своей крестницей во время наездов лорда Графтона в Лондон, видела перед собой маленькое чудовище, своевольное и дерзкое, сущую насмешку над Кэтрин, становившееся все непослушнее с каждым визитом. Она саркастически называла ее «мисс Язва» и жаловалась приятельницам на то, что расстояние не позволяет ей исправить ужасные ошибки, допущенные в воспитании ребенка дорогой Кэтрин.

Из них двоих единственно верное представление складывалось лишь у леди Бернхэм. С самых ранних лет София обнаружила, что может запросто удрать от одной из нянек, чтобы потом заниматься всем, чего только душа пожелает, и до тех пор, пока ее не найдет кто-либо из лакеев. Ее никто и никогда не останавливал, не бранил и ни в чем ей не отказывал. Впрочем, отец, коего она обожала, мог с легкостью заняться ее воспитанием и наставить на путь истинный. В те детские годы его неодобрение и даже нагоняй могли бы сотворить чудеса.

Пока он вел напряженные переговоры с французами, пытаясь избежать войны между европейскими державами из-за вопроса о наследовании трона Габсбургов, одновременно стремясь достичь компромисса между Францией и Англией по поводу территориальных границ в американских колониях, однажды утром, еще до того, как двор проснулся, София въехала в Версальский дворец на своем пони. Паж, открывший ей дверь служебного подъезда, шепотом посоветовал с помощью хлыста пустить пони в галоп, после чего натянуть поводья и наслаждаться моментом, когда лошадка захочет остановиться и заскользит на гладких плитах. Пони и впрямь понесся галопом по длинным коридорам и украшенным позолотой салонам, и копытца его разъезжались на гладком полу, врезаясь во всех встречных и поперечных. Он расшвыривал в стороны лакеев, сбивал с ног служанок и опрокинул толстую герцогиню де Монжуайе, направлявшуюся к утренней мессе в королевскую часовню. При этом пони оставил за собой звон разбитых зеркал, груды черепков бесценного фарфора и вдребезги расколоченный деревянный шкафчик, украшенный искусной резьбой, – любимый предмет мебели самого короля. Когда же его загнали в угол и увели прочь, хохочущая София ткнула пальцем в Анри, тринадцатилетнего пажа, которому вменялось присматривать за нею.

– Он пообещал мне, что это будет незабываемая поездка, когда пони поскользнется. Так оно и получилось! Я хочу повторить ее! – вскричала она.

Несчастный Анри получил грандиозную порку, которой заслуживала София, но поднять на нее руку никто так и не осмелился.

В Санкт-Петербурге, в доме одного вельможи, у которого остановился лорд Графтон со свитой, София стащила дорогую шкатулку, украшенную драгоценными камнями, и обменяла ее на танцующего медвежонка, которого держал на цепи какой-то мальчишка, ее ровесник. Затем они завели звереныша в каретный сарай и заперли его в роскошном позолоченном экипаже, красе и гордости вельможи, расписанном изнутри картинками крайне порнографического толкования легенды о Леде и лебеде, для чего был нанят специально прибывший из Флоренции художник. Поначалу София кормила медвежонка конфетами, просовывая их ему через окошко, но потом ей прискучило это занятие, и она отправилась на поиски торта, который пообещал испечь для нее повар. Медвежонок тем временем напрочь изжевал обитые бархатом сиденья и позолоту, в клочья разодрал когтями расписное внутреннее убранство, проломил боковую панель и удрал в город, волоча за собой позвякивающую цепь.

А в Испании София как-то запропала на целый день, и взмыленные слуги, отвечавшие за нее, в панике разыскивали ее повсюду. В конце концов оказалось, что она сбежала с цыганами, и ее обнаружили распевающей непристойные песенки и танцующей на столе на потеху публике, которая швыряла ей мелкие монетки, пока цыгане наигрывали на скрипках. При этом она укусила лакея, попытавшегося увести ее силой.

Слугам и секретарям лорда Графтона приходилось прилагать все больше усилий, чтобы скрыть ее проделки от своего нанимателя. Однако же эскапады Софии вскоре стали притчей во языцех для всего Лондона, и слухи о них достигли ушей леди Бернхэм.

Случай с цыганами стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Она написала суровое письмо лорду Графтону, изложив в нем все, что ей довелось слышать, и добавила от себя, что София превращается в невежественного, грубого и неуправляемого сорванца, чье поведение, если не принять безотлагательных мер, непременно погубит ее репутацию, сделав дочь лорда объектом насмешек, жалости или стыда. В лучшем случае она превратится в изгоя, а в худшем – окажется в богадельне, где и проведет оставшуюся жизнь. Кэтрин, узнав об этом, наверняка перевернулась бы в гробу. И святая обязанность лорда Графтона – обеспечить дочери должную респектабельность. В возрасте уже десяти лет София не должна бесконечно переезжать с места на место, как и не должна подчинять слуг своей воле. Девочке необходимо дать куда более основательное образование и воспитание, нежели то, что могут предложить ей странствующие учителя или распущенные няньки. Он должен исправить положение незамедлительно, пока не стало слишком поздно. Если же он не сможет дать Софии образование, приличествующее дворянке, она никогда не выйдет замуж за джентльмена.

«…София стоила Кэтрин жизни, – закончила свое послание леди Бернхэм. – Не позволяйте этой жертве оказаться напрасной. Ваш долг перед Кэтрин требует, чтобы она выросла достойной женщиной».

– Вот так! – воскликнула леди Бернхэм, запечатывая послание горячим воском с гербом Бернхэмов, весьма довольная тем, что наконец-то поступила так, как должна была сделать давным-давно. Вскоре она получила ответ от встревоженного лорда Графтона. Он сообщил ей, что потрясен и шокирован; оказывается, он не имел ни малейшего представления о столь неподобающем поведении Софии. Он намеревался вернуться вместе с нею в Лондон, как только позволят дела, после чего принять все необходимые меры к тому, чтобы обеспечить Софии должное образование и восполнить пробелы в ее воспитании. Он пообещал прибегнуть к любым нетривиальным шагам, которые леди Бернхэм сочтет приемлемыми и действенными.

Леди Бернхэм испустила вздох облегчения. Лучше поздно, чем никогда. Ее взгляды на образование благородных девиц были устоявшимися и старомодными. Сама она выросла в деревне и училась дома, презирая нынешнюю моду отправлять девушек знатного происхождения в пансионы, где их не обучали старомодным практическим навыкам ведения домашнего хозяйства. Она искренне полагала, что именно подобные умения, близкое знакомство с «Книгой общей молитвы», равно как и хорошие манеры, безупречные моральные принципы и внешняя благопристойность в нарядах, являются основой женского счастья и респектабельности и подготавливают девушку к тому, чтобы стать женой и матерью, готовой исполнить свой долг в качестве хозяйки христианского домовладения. Она наивно предполагала, что обучение и воспитание Софии будет целиком и полностью походить на ее собственное. Ей и в голову не приходило, что лорд Графтон может придерживаться иных взглядов.

А виконт и впрямь считал совершенно по-другому. Перенеся однажды свое внимание со службы на дочь, которую непозволительно долго полагал невинным младенцем в кружевных пеленках, он с удивлением осознал, что его ребенку уже сравнялось почти десять лет от роду. Хотя среди его свиты в обязательном порядке имелись и учителя, они были слишком затюканными, чтобы научить Софию еще чему-либо, кроме чтения, письма и простейших правил сложения и вычитания. Впрочем, даже эти умения она освоила только потому, что в промежутках между очередными проделками ей становилось скучно. А ведь согласно его плану ей оставалось всего несколько лет до того, как она выйдет замуж и станет полновластной хозяйкой родового поместья и основательницей нового поколения Графтонов.

И теперь, с большим запозданием озаботившись тем, во что превратилась его маленькая София, он вдруг с ужасом понял, что она совершенно не годится для отведенной ей роли. За исключением приятной внешности, которая обещала расцвести в подлинную красоту, София ничем не походила на его дорогую Кэтрин. Предстояло сделать очень много, и не просто много, а невероятно много, если верить письму леди Бернхэм. Образование, умение держать себя, правильное поведение, манеры, женское изящество, благоразумие, осознание Софией своих благотворительных обязанностей и долга перед бедняками и деревенскими жителями, поколениями прислуживавшими семейству Графтон, – обо всем этом нужно было позаботиться незамедлительно. Лорд Графтон с ужасом и унынием осознал, что в своем нынешнем качестве София едва ли сможет стать благоразумной и понимающей спутницей своему супругу, добросовестной хозяйкой дома, матерью, способной наставить своих детей на путь истинный, или же благодетельницей тем, кто зависел от ее милостей.

Вздохнув, он в тысячный раз пожалел о том, что Кэтрин не дожила до той поры, когда сама занялась бы воспитанием Софии. Леди Бернхэм была добродетельнейшей из женщин, но пугающая набожность не позволяла ей предстать в роли достойного объекта для подражания. Она не сможет научить Софию грациозности, изяществу и элегантности, кои он полагал незаменимыми в женщине. И, будучи теперь вполне осведомленным о прошлых выходках и дурном поведении дочери, лорд Графтон решительно не представлял, с чего начать, дабы исправить ошибки в ее воспитании, допущенные в раннем детстве.

После некоторых размышлений он решил начать с образования Софии. В этом, по крайней мере, он полагал себя знатоком.

Лорд Графтон не мог представить себе достойного образования, кое не включало бы латыни, математики, истории, логики, некоторых знаний по астрономии, музыки и философии, и, поскольку ни одна из школ для юных девиц не отвечала его требованиям, он нанял учителей из своего колледжа в Оксфорде. Здесь он, по мнению леди Бернхэм, изрядно перегнул палку. Приличной девушке не было решительно никакой необходимости знать латынь, математику и логику, а все остальное вполне могла преподать компетентная гувернантка, но лорд Графтон был непреклонен. Еще большее негодование вызывало у почтенной дамы отсутствие религиозного наставления.

Леди Бернхэм всегда отличалась изрядной набожностью, но в последнее время она пришла к убеждению, что государственная англиканская церковь недопустимо благодушествует в мире, погрязшем во зле. Евангелистов же отличал куда более жесткий подход к борьбе с кознями дьявола, что произвело на нее неизгладимое впечатление. Итак, она рьяно обратилась в другую веру, пристрастилась со вновь обретенным пылом читать Библию и уверилась в том, что это необходимо для того, чтобы родиться заново и обрести вечное спасение. Будучи от рождения натурой деятельной, леди Бернхэм сочла своим долгом содействовать пробуждению высокой морали и чувства долга в своей крестнице, а также осознанию ею греха и необходимости спасения души.

И лорд Графтон превратился для нее в помеху на этом пути. Увы, он не отличался особой религиозностью, причем даже не в том, что касалось церкви. Он являлся убежденным сторонником Джона Локка и придерживался огорчительно широких взглядов; собственно говоря, она даже подозревала, что он был презренной личностью, то есть вольнодумцем. Он полагал, что противники официальной церкви, квакеры, католики и даже язычники-евреи и индусы должны иметь право невозбранно практиковать свою веру. Он не соблюдал священный день отдохновения, читал все, что ему вздумается, вместо того чтобы ограничиться штудированием Библии или проповедей, и преспокойно отправлялся в путешествие, наносил визиты или работал с официальными бумагами. Все это было ненавистно леди Бернхэм, но самое страшное заключалось в том, что лорд Графтон наотрез отказывался нанять духовного наставника для дочери, невзирая на то что леди Бернхэм рекомендовала ему на это место некоторых выдающихся богословов. Как следствие, она сочла, что должна взять религиозное и нравственное наставление Софии в собственные руки.

Что до самой Софии, то она вернулась в Лондон, даже не подозревая о том, что ждет ее впереди. Поначалу девочка не поверила своим ушам, а потом пришла в ярость, узнав о переменах в собственном положении. Вместо того чтобы проказничать и предаваться шумным забавам во дворцах и чужеземных дворах Европы, где ее баловали и обожали, ей предстояло заточение в детской и классной комнатах их лондонского особняка. Ее ждали ранние ужины, строгий распорядок отхода ко сну и полный набор уроков. А выходы в город должны были ограничиться прогулками в парке – пешком или в экипаже, но с обязательным сопровождением дуэньи – и посещениями церкви.

– Я должна буду сидеть дома? Нет! Ни за что! – пронзительно завизжала она, с негодованием узнав, что более не будет сопровождать отца в его зарубежных поездках. Она с первого взгляда возненавидела остроглазую гувернантку, нанятую по рекомендации ее крестной матери, за которой сама леди Бернхэм вознамерилась надзирать во время регулярных визитов в особняк.

Недостаточное духовное наставление леди Бернхэм решила компенсировать тем, что обязала Софию по воскресеньям дважды сопровождать ее в церковь, дабы петь псалмы и читать Библию с евангелистами, беседовать с евангелистом-миссионером и принимать участие во встречах аболиционистских обществ, равно как и наносить визиты вместе с нею в Воспитательный дом, патронессой которого некогда была Кэтрин.

– Нет! Нет, нет, нет и нет! – зашлась криком София, пока не охрипла. Но в кои-то веки никто не обратил на нее внимания.

Леди Бернхэм, гувернантка и учителя требовали, чтобы София вставала рано, одевалась аккуратно и присутствовала на молитве – в этом вопросе лорд Графтон вынужден был уступить настойчивости леди Бернхэм, – после чего начинались занятия в классной комнате, за которыми следовали уроки музыки, вышивания гладью, рисования и, по особому настоянию, послеобеденные упражнения с экономкой Графтонов. К вящему негодованию своего превосходного повара-француза, лорд Графтон вынужден был доставить в Лондон деревенскую экономку, миссис Беттс, ради одной-единственной цели – наставления Софии в старомодных методах ведения домашнего хозяйства, коими молодые девицы благородного происхождения, даже состоятельные, должны были сполна владеть во времена леди Бернхэм, включая стряпню, лучшие способы избавления гобеленов от моли, уход за больными и разведение домашней птицы. Все это представлялось Софии настолько ненужным, что она даже и не подумала протестовать. У Графтонов имелась в наличии целая армия слуг, так что едва ли ей придется когда-либо хотя бы пошевелить пальцем. Даже лорд Графтон позволил себе усомниться в целесообразности этой программы, но леди Бернхэм ничего не пожелала слушать, заявив, что подобные знания пригодятся любой женщине, сколь бы высокое положение в обществе та ни занимала. Это был обычай, освященный веками, и пренебрегать им не следовало.

София взбунтовалась. Она стала невыносимо груба с окружающими. Она швырялась чернильницами в учителей, когда они позволяли себе бранить ее, показывала язык миссис Беттс, а леди Бернхэм называла за спиной «старой сплетницей». Входя в церковь, она шумно шаркала ногами, отказывалась петь псалмы, ерзала и корчила рожи во время проповеди, пиная скамью перед собой. Ее отцу пришлось вдвое повысить жалованье учителям, чтобы те не потребовали расчета, назначить миссис Беттс внушительный гонорар и регулярно умиротворять леди Бернхэм, напоминая об их долге перед Кэтрин.

Флегматичная гувернантка сохраняла завидную невозмутимость соляного столба, что бы ни вытворяла София, да и миссис Беттс держалась вполне достойно, а вот леди Бернхэм, которой уже перевалило за шестой десяток, находила столкновения и препирательства со своей крестной дочерью чрезвычайно утомительными. К тому времени как Софии исполнилось двенадцать, учителя уже сменились несколько раз. Во время расставания они уверяли лорда Графтона, что София, пребывая в благожелательном расположении духа, отличалась острым умом, но поскольку такое случалось довольно редко, то и успехов в учебе она добилась незначительных. Поведение ее было поистине ужасающим, чтобы его можно было безропотно сносить в течение сколько-нибудь продолжительного времени.

Лорд Графтон не знал, что и думать. Не могла же София окончательно отбиться от рук?

Кризис наступил, когда Софии вот-вот должно было исполниться тринадцать. Лорд Графтон вернулся домой после очередной утомительной миссии, в ходе которой король, австрийцы и поляки выдвинули прямо противоположные требования, разрешить которые ко всеобщему удовлетворению оказалось невозможным. Чувствуя себя окончательно разбитым после нелегкой переправы через бурный Ла-Манш, промокший и замерзший под дождем, который поливал карету всю дорогу от Грейвсенда, он прибыл домой, мечтая лишь о сытном ужине перед камином в собственной библиотеке, бутылке кларета и хорошей книге. Но вместо этого его встретил грандиозный скандал. Миссис Беттс, не отличавшаяся долготерпением, потребовала немедленной встречи с ним и заявила, что не может и далее выносить грубость мисс Софии и предупреждает его о скором увольнении, разве что он сам пожелает безотлагательно отправить ее обратно в Сассекс. Последняя по счету группа учителей просочилась вслед за нею в библиотеку и уведомила его, что все они, до последнего человека, покидают его дом в конце оговоренного срока. Кроме того, его ожидала раздраженная записка от леди Бернхэм, в которой та извещала его, что более не в состоянии тащить упиравшуюся Софию вместе с собой в церковь и потому просит извинить ее за то, что некоторое время она предпочтет и вовсе не видеться со своей крестницей.

Короче говоря, София оказалась ужасным ребенком, неисправимым и испорченным, с чем, похоже, уже ничего нельзя было поделать.

Лорд Графтон не имел привычки впадать в ярость. Он полагал гнев последним и к тому же крайне неэффективным средством, к коему прибегают лишь слабые мужчины. Однако сегодня у него выдался тяжелый вечер. Его миссия закончилась неудачей, он подхватил простуду и столкнулся дома с неподъемным ворохом проблем, созданных упрямой и не желающей идти на компромиссы дочерью, которая, казалось, с каждым его возвращением в Лондон вела себя все отвратительнее. В общем, он вышел из себя.

Он призвал Софию к себе в библиотеку, где у отца с дочерью и состоялось бурное выяснение отношений. В первый раз в жизни лорд Графтон накричал на дочь, заявив, что стыдится ее, что она является живым укором благословенной памяти собственной матери и сущим позором для доброго имени Графтонов. Ее никогда не допустят в общество, если она не приобретет образования и манер, приличествующих ее имени, и пока отец не будет уверен в том, что она сумеет вести себя подобающим благородной леди образом. А сейчас она похожа на неуправляемую, дурно воспитанную и невежественную девчонку четырех лет от роду, и если она не изменит своего поведения, то, как и следует четырехлетней девочке, проведет остаток дней своих в детской комнате.

Его реакция застала Софию врасплох. Поначалу угроза быть запертой в детской комнате, когда она уже достигла того возраста, в котором полагается выходить в свет, лишила ее дара речи. Ведь она уже стала мисс Графтон! Разумеется, она станет бывать в обществе, когда повзрослеет еще немного! Вообразить себе иное развитие событий было бы немыслимо!

Но потом, когда смысл его слов окончательно дошел до нее, она с тревогой уставилась на отца. Он всегда относился к ней с любовью и, когда на Софию жаловались учителя или гувернантка, неизменно находил повод простить дочери недостатки, мягко пожурив тем, что ей следовало бы вести себя лучше. До сих пор она еще не сталкивалась с его гневом, а упоминание о матери буквально потрясло ее. Немногие вещи могли задеть Софию за живое, но она знала, что ее мать Кэтрин была святой – красивой, доброй и всеми обожаемой – и что она умерла, дав жизнь Софии. Осознание этого тяжким грузом лежало у нее на сердце. И вот теперь отец, который всегда пылинки сдувал с нее, внезапно продемонстрировал строгость и жестокость. А что, если он действительно намерен до конца дней оставить ее в детской?

Это было бы ужасно, просто ужасно!

Она попыталась ответить ему в привычной дерзкой манере, но не выдержала и расплакалась. Заливаясь слезами, она твердила, что против нее ополчились все и вся. Она ненавидит жизнь в Лондоне, она ненавидит гувернантку, она ненавидит своих учителей. Они все ненавидят ее. Она ненавидит властную миссис Беттс и глупое домашнее хозяйство. Во всем этом виновата ужасная леди Бернхэм, везде сующая свой нос старая сплетница! Ужасная и уродливая старуха!

У лорда Графтона внезапно открылись глаза. Осознав наконец, как окружающие относятся к Софии, он пришел в ужас. Как могла его прелестная, милая Кэтрин произвести на свет столь злобное создание? Леди Бернхэм была права: девчонка никогда не выйдет замуж, ее нельзя навязывать ни одному мужчине и его достойному семейству, ибо она просто неспособна воспитывать детей. Значит, роду Графтонов суждено прерваться. Список ее прегрешений был достаточно длинным. То, что она забылась и нагрубила леди Бернхэм, было ужасно само по себе, но узнать, что она недостойно вела себя еще и с миссис Беттс! Грубость по отношению к старому и доверенному слуге, по мнению лорда Графтона, выглядела мелочной подлостью, и до такого не могла унизиться никакая женщина. Для него это был самый страшный из грехов Софии.

И что, ради всего святого, теперь делать? Он потер глаза и попытался сосредоточиться. Когда буря наконец утихла и София принялась жалобно хныкать, уткнувшись в носовой платок, он прибег к своим дипломатическим навыкам переговорщика, коими заслуженно славился.

Сохраняя строгий тон, виконт заявил, что, пожалуй, еще не поздно все исправить. Если София сумеет уговорить своих учителей остаться, если он будет удовлетворен их отчетом о ее успехах, если миссис Беттс подтвердит, что София ведет себя с нею уважительно и вежливо, как того вполне заслуживает экономка, если она извинится перед миссис Беттс и станет усердно изучать домоводство и, самое главное, если ее манеры по отношению к леди Бернхэм будут таковыми, какими им и надлежит быть, то не исключено, что она сможет побывать на своем первом балу, когда ей исполнится тридцать. А он и пальцем о палец не ударит, дабы помочь ей, поскольку всего вышеперечисленного она должна добиться сама. Доказательством же станут исключительно доклады учителей, миссис Беттс и всех прочих.

– Но они же все настроены против меня и… Тридцать! О, это несправедливо! – запричитала София. Она вновь расплакалась и уткнулась в носовой платок.

Лорд Графтон, никогда не повышавший голоса, взорвался:

– Молчать! Я еще не закончил. Моя дочь должна усвоить, что исполнение моих желаний – это не только ее долг, но и благо.

– Но почему, папа? – всхлипнув, угрюмо осведомилась София.

– Потому что, когда моя дочь докажет своим примерным поведением, что достойна любви своего отца и научилась вести себя в манере, подобающей ее положению, она получит ежегодное содержание на наряды после того, как ей исполнится шестнадцать.

– Что? – София едва не подавилась слезами. Неужели она все расслышала правильно?

Лорд Графтон повторил то, что только что сказал насчет выделения ей денежного содержания, но добавил, что заслужить его она должна собственным трудом. Он напомнил ей о том, что чуть больше чем через три года она достигнет возраста, в котором ее мать вышла замуж. В шестнадцать лет Кэтрин была прекрасно образована и заслужила всеобщее уважение своей добродетельностью, достойным поведением, вежливостью и вниманием к собственному долгу. Она была элегантной и скромной и обладала очаровательными манерами. Она была всем, чем должна быть женщина, подлинным украшением своего пола и семейства Графтон. И он хочет, чтобы именно такой стала и София.

Подавленная описанием такого идеала совершенства, София вздохнула:

– Ох. Да, конечно, папа. Разумеется. Но вот что касается балов, папа, то нет никакой нужды ждать, пока мне исполнится тридцать…

– Я не потерплю более никаких разговоров о балах! И даже не вздумай заикаться о них! – Он пришел в ярость, оттого что голова у Софии забита всякой ерундой, когда он вел с нею серьезный разговор о примере Кэтрин, и потому с позором отправил ее обратно в детскую.

Вернувшись к себе наверх после разговора в библиотеке, София принялась крушить все, что попалось ей под руку. Она буквально впала в неистовство и кричала, что ненавидит, ненавидит, ненавидит презренную леди Бернхэм! Это она во всем виновата! Но ненависть оказалась весьма утомительной, и, когда пламя ее гнева постепенно остыло, она не могла не задуматься над тем, что получит, если сделает так, как желает ее отец, или же останется у разбитого корыта, если и далее продолжит вести себя в той же манере. Обещание денег на роскошные наряды, конечно, согревало ей душу, однако еще сильнее она стремилась вернуть себе любовь отца. Но, очевидно, добиться этого ей удастся только в том случае, если она станет походить на свою мать. И как можно стать похожей на умершую святую? Отец поставил перед ней невыполнимую задачу. Растерянная, обиженная на весь белый свет и сердитая, София вдруг почувствовала себя очень несчастной. А еще ей стало скучно. Уроки закончились, поскольку учителя собирали вещи и намеревались вернуться в Оксфорд. Гувернантка подтвердила, что она должна оставаться в детской и классной комнатах, где заняться ей было решительно нечем, кроме как глазеть в окно.

И тут Софии пришло в голову, что она может хотя бы попытаться сделать так, как хочет отец. Выждав вплоть до того момента, когда учителя уже собирались окончательно распрощаться с домом, она, внутренне подобравшись и подготовившись, насколько это было возможно, к унижению, стиснув зубы, принесла им скомканные извинения и пообещала, что будет исправно посещать уроки, если они согласятся остаться. Учителя удивились. Они не питали особых надежд на то, что отношение или поведение Софии изменится, но в случае, если дочь все-таки принесет извинения, лорд Графтон посулил им существенную прибавку к жалованью, если они соблаговолят остаться у него. Ради столь внушительной суммы они согласились потерпеть ее грубость и дерзость еще немного.

К их невероятному удивлению, с течением времени грубости в обращении с ними становилось все меньше. София старалась держать свой язвительный язычок за зубами, не давая ему воли. Когда ее бранили за недостойное поведение, плохо сделанное домашнее задание или невнимательность, она более не протестовала и не ударялась в крик; она просила прощения. Она даже взялась со всем усердием за уроки. Если раньше ее тетрадки были сплошь забрызганы кляксами, а страницы исписаны корявым, небрежным почерком, то теперь они стали образцом прилежания. Учителя были поражены до глубины души.

Ее игра на ненавистном фортепьяно также претерпела изменения к лучшему, потому как она, стиснув зубы, стала практиковаться каждый день. Да и сама София была изумлена, когда однажды гувернантка даже отложила шитье, чтобы послушать, как она играет, и одобрительно кивнула.

– Вы играете очень мило, когда даете себе труд постараться. Ваша приверженность постоянным упражнениям значительно улучшила вашу манеру исполнения. Я непременно скажу об этом лорду Графтону, когда он вернется домой.

– Ой, правда? – Похвала, пришедшая с той стороны, откуда ее никак не ждали, несказанно удивила Софию, но девушка сочла, что хуже от этого уж точно не будет. Она решила, что благоразумнее и правильнее вести себя с гувернанткой повежливее. И она принялась разучивать сонату для фортепьяно, которую очень любил ее отец.

Это было нелегко, но, как и предполагал дальновидный лорд Графтон, обещание новых нарядов оказалось для молоденькой девушки одним из самых убедительных аргументов. Удивленная тем, что ее усилия столь хорошо вознаграждаются похвалами и уверениями, что отец будет доволен, узнав о том или этом, София пользовалась любой возможностью предстать перед окружающими в лучшем свете.

Миссис Беттс, уже смирившаяся с тем, что неохотное присутствие Софии на кухне ни к чему хорошему не приводит, изрядно удивилась, когда однажды, после того как с домашней фермы доставили айву, неожиданно появилась София и, расточая улыбки, мило попросила дать ей фартук, чтобы помочь экономке законсервировать фрукты в меду.

– Лорд Графтон очень любит консервированную айву, – пояснила девушка.

Миссис Беттс выразительно закатила глаза, глядя на повара, и поставила перед Софией корзину с каменной твердости айвой, которую надо было очистить от кожуры.

– Ой! – пролепетала София, беря в одну руку твердый фрукт, а в другую – маленький нож для чистки. – Как вообще это делается? – Она была уверена, что такая работа – святая обязанность посудомойки, и наивно полагала, что ей придется лишь помешивать мед в горшке, когда тот начнет закипать, но предпочла оставить свои мысли при себе и, к невероятному изумлению работников кухни, молча взялась за дело.

Во время следующего урока София потребовала, чтобы ее научили готовить любимое блюдо отца – фрикасе из утки на углях. Миссис Беттс запротестовала, заявив, что блюдо это слишком сложное, а повар предложил, чтобы вместо этого они попробовали запечь самые обычные яблоки, но София настояла на своем. Работа на кухне замерла, потому что сначала пришлось послать за уткой, зарезать ее, осмолить и ощипать, затем обдать кипятком, замочить в кипяченом молоке, натереть травами, поджарить, разрезать и, наконец, поставить на огонь в кастрюле с капелькой бренди и соусом, приготовленным из лука с печенкой. Поскольку София выказала желание выполнить каждую операцию самостоятельно, для этого потребовалась бóльшая часть дня. Когда же с готовкой было покончено, она зарделась от удовольствия, ибо миссис Беттс и повар рассыпались в похвалах, хотя утка получилась настолько жесткой, что позже повар потихоньку скормил ее коту.

А миссис Беттс страстно мечтала о том, чтобы вернуться обратно в Сассекс. Лорд Графтон по большей части бывал в поместье лишь изредка и надолго там не задерживался. Тем не менее он распорядился содержать дом в полном порядке и присылать в лондонский особняк мясо и фрукты с домашней фермы. Помимо содержания дома и перекладывания продуктов соломой, миссис Беттс и остальным слугам заниматься более было нечем, и потому они располагали массой свободного времени. Пробудившаяся в Софии страсть к приготовлению пищи и внезапные набеги на кухню неизменно порождали хаос, что выливалось в дополнительную работу для самой миссис Беттс, повара и посудомоек. Миссис Беттс крайне неодобрительно относилась к тому, что благородные господа изъявляют желание заниматься домашним хозяйством, и в глубине души проклинала леди Бернхэм за то, что та распорядилась научить Софию тому, что ей вовсе не требовалось.

Но даже миссис Беттс вынуждена была признать, что с ее подопечной произошли заметные перемены к лучшему. Вот уже на протяжении многих недель она не слышала от Софии ни единого грубого слова. Собственно говоря, девушка не уставала повторять: «Пожалуйста, миссис Беттс» и «Благодарю вас, миссис Беттс», «Чем вы посоветуете переложить белье от моли, миссис Беттс, – лавандой или шариками с ароматическими травами?»

Оставалось умаслить всего одного человека, и София долго и старательно напоминала себе о выдаче денег на одежду, прежде чем набралась мужества предложить леди Бернхэм возобновить их регулярные походы в церковь и на встречи евангелистов. Когда же она наконец отважилась на такой шаг, ей для начала пришлось выслушать долгую и нудную нотацию о том, что ожидает непослушных, неблагодарных и себялюбивых детей в Судный день, равно как и о девушках, кои не исполняют своего долга, а думают лишь о нарядах, балах да развлечениях. И только после этого леди Бернхэм сочла, что София в достаточной мере раскаялась и сожалеет о греховности своей натуры и поведения.

В церкви София выслушала проповедь и даже ни разу не поморщилась. Лишь с едва заметной неохотой она сопроводила леди Бернхэм во время визита в Воспитательный дом, патронессой коего была ее мать, и помогла раздать там суп и одежду. Она стала посещать собрания евангелистов, где изо всех сил старалась не уснуть, слушая, как они распевают псалмы и произносят долгие речи о миссиях к язычникам и запрете рабства в Африке.

В стремлении покорить леди Бернхэм София зашла так далеко, что попросила лорда Графтона ссудить ее деньгами на карманные расходы, дабы она могла купить теплые чулки для сирот и Библии для язычников. Дивясь про себя этой новообретенной сострадательности и благочестию, лорд Графтон исполнил ее просьбу, хотя и встревожился, уж не завели ли его неортодоксальные методы слишком далеко. Может, он собственными руками толкнул дочь прямиком в объятия евангелистов, как случилось с ее крестной матерью? Однако после некоторых размышлений он счел, что, получив в свое распоряжение деньги на наряды, София потеряет всякий интерес к евангелистам.

При всем желании он не смог бы выбрать более действенного стимула или идеального момента. Уже через год наставники Софии осторожно намекнули лорду Графтону, что, хотя совершенству нет предела, на свет явилась абсолютно иная София, которая изменилась подобно бабочке, вылупившейся из кокона: она исправно – в большинстве случаев – посещала уроки, демонстрируя уважение к учителям и вежливое отношение к окружающим, и на память декламировала стихи из Библии. Учителя более не заикались об отъезде. У миссис Беттс не хватало духу попросить рассчитать ее, а леди Бернхэм даже однажды заявила гувернантке, что надежда еще не утрачена окончательно, но при условии, что несмышленое дитя не будет слишком уж забивать себе голову безбожными книгами, кои ее отец и наставники почему-то почитали крайне необходимыми.

В детстве София столь безобразно обращалась со своими платьями, что леди Бернхэм даже язвительно интересовалась у нее, не колет ли она их вилами. Но девушка четырнадцати лет от роду начинает думать о том, чтобы выглядеть опрятно. София становилась выше ростом, детская худоба сменялась женственными округлостями, так что ее платья приходилось удлинять по подолу и расшивать в плечах и груди. Заказывать новые было запрещено по строжайшему распоряжению лорда Графтона, отданному гувернантке и леди Бернхэм, а старые постепенно приходили в негодность и были слишком тесными для нее. Когда София с гувернанткой прогуливалась по Сент-Джеймсским садам с дочерями знакомых лорда Графтона или же когда леди Бернхэм брала ее с собой в церковь, она болезненно стыдилась своих старомодных девчоночьих нарядов. Она с завистью рассматривала платья, шляпки и ленты других молодых леди, воображая, будто они с презрением поглядывают на нее. Она плотнее запахивалась в накидку и прятала подбородок в воротник, так что на виду оставалась лишь ее простая шляпка. Все свои надежды она возлагала на обещанное содержание и еще усерднее старалась вести себя хорошо.

Когда отец возвращался в Лондон после очередной командировки, София держалась поближе к библиотеке, дабы подслушать, как гувернантка, учителя и экономка отзываются о ее успехах. Ей казалось, будто тон их речей был одобрительным, но дверь была слишком массивной, чтобы увериться в этом окончательно.

На ее пятнадцатый день рождения лорд Графтон сообщил дочери, что намерен нанять для нее еще одного наставника.

– О нет! Только не греческий! – Сердце у Софии упало. Лорд Графтон частенько говорил, что знает древнегреческий, сожалея о том, что очень немногие знакомые ему женщины могут похвастать близким знакомством с классикой.

– Я имел в виду учителя танцев, хотя, если ты предпочтешь ему преподавателя греческого языка, я, естественно, могу…

– Ой! Нет, пожалуйста, папочка, пусть это будет учитель танцев! Давай более не будем говорить о греческом! – взмолилась она.

По прошествии некоторого времени София спросила себя, а для чего нужен учитель танцев, если ей не позволено посещать балы до тех пор, пока она не превратится в старую тридцатилетнюю развалину, когда будет поздно носить что-либо, кроме бесформенных старомодных платьев, подобающих матронам, и никто даже не подумает пригласить ее на танец. Глядя на себя в зеркало, девушка решила, что вот сейчас, будь у нее новое красивое платье, она с удовольствием отправилась бы на бал, где за право потанцевать с нею выстроилась бы целая очередь. Но озвучивать подобные мысли вслух она не осмеливалась.

Когда на горизонте замаячил ее с нетерпением ожидаемый шестнадцатый день рождения, лорд Графтон вернулся домой в Лондон. После долгого совещания в то утро с учителями и миссис Беттс, виконт пригласил в библиотеку и Софию. Девушка, которая не находила себе места от беспокойства, тревожась о том, выполнила ли она свою часть сделки, со страхом отметила, что отец выглядит необычайно торжественно. На самом же деле лорд Графтон был настолько доволен, что уже планировал следующий шаг Софии к алтарю.

– Ох, папа! Честное слово, я старалась изо всех сил. Пожалуйста, скажи, что я сделала все именно так, как ты и хотел!

К ее облегчению, он заявил, что получил превосходные отчеты о несомненном улучшении в ее учебе и, самое главное, манерах и поведении, что доставило ему несказанное удовольствие. Криво улыбнувшись, он добавил, что, по словам леди Бернхэм, ее душа пробуждалась для возможности настоящего обращения. Сказав также, что он гордится ею и что она заслужила награду, отец назвал щедрую сумму, которую отныне она могла тратить каждый год.

Та оказалась настолько внушительной, что София ахнула, на мгновение потеряв дар речи.

– Твоя мать получила точно такое же содержание после нашей свадьбы.

София бросилась к нему в объятия.

– Ох, папочка! Спасибо тебе!

Она дала полную волю своему воображению и уже в следующее мгновение пустилась в пляс, представляя индийские шали и китайские веера, шляпки с чучелами птиц, яркие шелка, драгоценности, мушки и пудру, ленты и танцевальные туфельки. Одной рукой она уже подбирала воображаемый шлейф своего платья, а другой томно обмахивалась веером, прислушиваясь к восторженным замечаниям толпящихся у нее за спиной гостей, которые изумленно перешептывались, делясь впечатлениями: «Это дочь леди Кэтрин Графтон!», «Она обещает стать такой же красавицей, как и ее мать…»

Но тут лорд Графтон призвал ее к порядку, и София замерла как вкопанная. Он повторил то, что сказал минуту назад. Он сообщил дочери, что заявил королю о своем желании выйти в отставку под тем предлогом, что его здоровье более не позволяет ему находиться в постоянных разъездах. А если София выйдет в свет, то одно это требует его постоянного присутствия в Лондоне.

София не могла поверить своим ушам.

– Выход в свет! – воскликнула она и неуверенно заметила: – Трудно выходить в свет, не бывая на балах, папа.

Он согласно кивнул.

– Ты права. И поэтому, – тут лорд Графтон улыбнулся, – я передумал.

– Так я смогу посещать балы? Ох, папочка! Когда?

– Для начала тебя следует представить при дворе. Но мне необходимо быть уверенным в нескольких вещах, София. Ты всегда должна иметь в виду, что девушка, выходящая в свет, уже не ребенок, а достаточно взрослая женщина, чтобы выйти замуж. В обществе люди будут пристально наблюдать за тем, как выглядит и ведет себя мисс Графтон, и можешь мне поверить, они быстро заметят любую твою оплошность. Так что во всем слушайся свою крестную мать. Да, я знаю, что леди Бернхэм все время читает тебе нотации, но при этом она знает, что хорошо, а что нет. И, – строго добавил он, – никогда больше не смей называть леди Бернхэм «старой сплетницей». Подобная грубость непростительна.

София покраснела и кивнула.

– А после того как ты выйдешь в свет, пройдет совсем немного времени и ты окунешься в совершенно иную жизнь, поскольку, вероятнее всего, быстро окажешься замужем. Мы отложим представление тебя при дворе на некоторое время, дабы ты сумела лучше подготовиться.

– Что ты имеешь в виду, папа? – София всем сердцем желала избежать любых дальнейших отсрочек.

– Твое положение обязывает тебя принимать и развлекать самых разных визитеров, и ты должна научиться делать это с элегантной легкостью. Как только ты будешь помолвлена, времени на учебу у тебя уже не останется. – Подобным вещам девушек обучают их матери, когда приходит время, но поскольку ни матери, ни времени у них не было, то, будучи мужчиной, он принял наиболее практичное, как ему казалось, решение. – Через две недели ты исполнишь обязанности хозяйки дома во время званого ужина.

– Вот как… Я?.. – запинаясь, пролепетала София. Как бы ни терпелось ей ощутить себя взрослой, столь непредвиденное возвышение из ученицы классной комнаты в хозяйку гостиной и обеденного стола стало для нее неожиданностью, причем весьма пугающей. Что же именно ей предстоит делать? Она нахмурилась.

– Давай посмотрим на это с оптимистической точки зрения. Полагаю, ради такого случая тебе понадобится новое платье? Двух недель тебе вполне должно хватить, чтобы приобрести его. Или я еще раз должен напомнить тебе о твоем содержании? – Лорд Графтон улыбнулся.

Личико Софии моментально просветлело, и на нем не осталось ни тени сомнения.

– Мое содержание! О да, папа. И не только для ужина. На самом деле мне понадобится несколько новых платьев, потому что те, что у меня есть, никуда не годятся. Я немедленно закажу сразу несколько. – Три. Или четыре… Нет, пожалуй, пять. – В глазах Софии светилась радость. Теперь высокомерные молодые леди станут завидовать ей!

– Моя дорогая девочка, твое содержание и впрямь чрезвычайно щедрое, но, прежде чем ты обогатишь каждого владельца модного магазина в Чипсайде, обязательно посоветуйся со своей крестной матерью относительно того, что подобает твоему возрасту и положению, а заодно научись следить за своими расходами.

– Ты и вправду этого хочешь? – вскричала София. Леди Бернхэм в своем вдовьем трауре, простом и безыскусном черном капоре и с единственным украшением в виде обручального кольца с локоном волос ее покойного супруга! Если она, София, уже стала взрослой, то не нуждается в том, чтобы крестная мать надоедала ей своими бесконечными нравоучениями и проповедями.

Но лорд Графтон был непреклонен. Леди Бернхэм знает, что полагается надевать в таких случаях. И леди Бернхэм объяснит ей, как следует вести себя за ужином. В силу этих обстоятельств к ее помощи следует прибегнуть обязательно. Софии очень хотелось топнуть ногой и отказаться, но тут ей в голову пришла мысль о том, что топанье ногой, скорее всего, поставит под угрозу посещение будущих балов и прочие приятные перспективы. Кроме того, она сообразила, что действительно не имеет ни малейшего понятия о том, что потребуется от нее за ужином, и что ей все равно придется расспросить кого-нибудь об этом. Посему она проглотила возражения и сказала:

– Конечно, папа, если ты полагаешь, что так будет лучше.

Тем же утром, немного погодя, лакей отправился с запиской к леди Бернхэм, содержащей вежливую просьбу составить Софии компанию в походе по магазинам. Ответ он доставил немедленно: леди Бернхэм объявляла, что передает себя в полное распоряжение мисс Графтон и заедет за ней в своем экипаже после обеда.

Лорду Графтону пришлось приложить некоторые усилия, дабы убедить леди Бернхэм в целесообразности выделения Софии денег на одежду. Она с крайним неодобрением отнеслась к его идее подкупом добиться от юной девушки примерного поведения, сочтя неразумным предоставлять Софии полную свободу в распоряжении крупной суммой денег и в выборе нарядов.

Лорд Графтон парировал, что таким образом София научится правильно планировать собственные расходы, а в будущем избежит ловушек, подстерегающих тех, кто впервые получает в свое распоряжение крупные суммы, а заодно обретет навык одеваться утонченно, но неброско, коим так быстро овладела Кэтрин. Его настойчивость в том, что это научит Софию вести собственные счета, встретила полное одобрение леди Бернхэм. Он извлек на свет божий книжицу в сафьяновом переплете с золотым карандашиком на золотой же цепочке. К свадьбе София получит крупную сумму денег, и к тому времени она должна уметь правильно планировать расходы. Многие светские дамы погубили собственную репутацию и опозорили своих мужей, наделав долгов легкомысленными тратами на драгоценности и за игорным столом. Этого не должно случиться ни с одним из Графтонов. Как нельзя и позволить, чтобы достопочтенная мисс Графтон выставила себя на посмешище.

– Если дать девочке волю, она вырядится как павлин! – сказал он леди Бернхэм. – Люди станут показывать на нее пальцем. Хуже того, карикатуристы и сатирики начнут высмеивать ее в газетах, как они часто пытаются поступить с публичными людьми вроде меня. А когда они не могут вволю поиздеваться над мужчиной, как вам прекрасно известно, дорогая леди Бернхэм, то выбирают своей целью жен и дочерей. А если София станет мишенью сатириков, едва ли это улучшит перспективы ее замужества. И поскольку матери, которая могла бы привить ей тонкий вкус, у Софии нет, то ваши советы, леди Бернхэм, окажутся поистине неоценимыми.

В ответ леди Бернхэм ворчливо заметила, что ее совет – последнее, что согласится принять София.

В глубине души лорд Графтон был согласен с нею целиком и полностью, но если София выберет свой первый взрослый наряд без чьих-либо наставлений, то ему даже не хотелось думать о том, каким он окажется. Одна только мысль, что дочь Графтона выставит себя на публичное осмеяние, заставила его содрогнуться. И хотя многие его знакомые дамы с радостью взяли бы на себя труд помочь Софии сделать свой первый выбор платья, он предпочитал, чтобы эту задачу приняла на себя леди Бернхэм, поскольку на нее можно было положиться в том, что уж если она ошибется, то в сторону сдержанности, а не излишеств.

Неизменно оставаясь придворным, он ловко ввернул:

– Ну и, разумеется, дорогая леди Бернхэм, все зависит от манеры, в коей будет дан совет. Иногда, как вам прекрасно известно, все, что требуется чистокровной лошадке, – это легкое прикосновение к поводьям.

Леди Бернхэм вздохнула и сдалась.

Когда она заехала за Софией, чтобы отправиться с их первым визитом по большим магазинам Чипсайда, то даже кислое выражение ее лица не смогло омрачить восторженной радости Софии. Когда они проезжали мимо витрин со шляпками и лентами, индийскими шалями и кружевами, перчатками, браслетами и духами, София ощутила волнующую власть своих карманных денег.

Ее намерение потратить все до последнего пенни не осталось незамеченным торговцами, которые тотчас же отправили приказчиков за самыми дорогими и соблазнительными предметами женского обихода.

– Ой, вы только посмотрите, леди Бернхэм! Смотрите, какая прелесть! Или взгляните вот сюда! – вновь и вновь восторгалась София.

Леди Бернхэм старательно держала язык за зубами, пока торговцы подобострастно кланялись и спешили разложить свои товары. А София пребывала в полном восторге. У нее разбегались глаза и перехватывало дыхание. Она хотела купить все! Но, взглянув на леди Бернхэм, девушка поумерила свой пыл. Столь захватывающее зрелище оставило леди Бернхэм совершенно равнодушной, и София уже приготовилась выслушать очередную лекцию относительно мирской тщеты и суеты. Но, к ее удивлению, никаких наставлений не последовало.

Впервые в жизни София решила обратиться к крестной матери за советом.

– Дорогая леди Бернхэм… что вы думаете об этой ткани? Разве она не прелестна? Из которой, по-вашему, получится самое элегантное платье? Вам нравится алый цвет? А полосатый атлас подходит для нижней юбки? Впрочем, вот эта материя с серебристым отливом настолько… Ах, какая прелесть! Я никак не могу сделать выбор! Почему же вы молчите? Как бы мне хотелось купить все, чтобы меня сочли самой модной девушкой во всем Лондоне!

Крестная в ответ лишь потрепала Софию по руке:

– Разве может пожилая женщина разбираться в моде? В мире безбожников все это – тлен и суета. Я оставляю выбор за тобой, моя дорогая. Покупай все, что тебе нравится.

София с подозрением уставилась на крестную мать. Прежде леди Бернхэм никогда не стеснялась незамедлительно высказать свое мнение. И девушка решила запустить пробный шар.

– Этот пурпурный атлас просто великолепен. – И она с надеждой взяла в руки отрез блестящей материи безумной расцветки и возмутительной дороговизны. После ее тусклых школьных платьев он казался ей полным жизни и света.

Леди Бернхэм на мгновение задумалась. Пусть она и не одобряла некоторых воспитательных методов лорда Графтона, но чувствовала себя обязанной наставить его дочь на путь истинный, о чем он и просил ее. И если не она, то кто? При мысли о том, как будут выглядеть туалеты Софии, если дать девочке волю, ее пробрала дрожь. Но если она поведет себя умно, София может и прислушаться к ней. Тем более что в глубине души леди Бернхэм сознавала, что и сама в молодости любила нарядные платья. Нет, она, разумеется, не увлекалась драгоценностями, пудрой и прочими излишествами, но и у нее имелись свои собственные маленькие слабости. Она всегда уделяла особое внимание качеству ткани, пусть даже неизменно останавливала свой выбор на гладкой материи темных тонов. Ее капоры и носовые платки были оторочены венецианским кружевом. Даже ее вдовий траур изящно подчеркивал ее рост и достоинство. Пытаясь не выглядеть чрезмерно назидательной, она попыталась прибегнуть к иному средству убеждения.

– У твоей дорогой матери был прекрасный вкус. Она неизменно предпочитала… простоту безо всяких излишеств. Я помню, как приходила вместе с нею в этот самый магазин после того, как она вышла замуж. Твой отец желал, чтобы она одевалась красиво, потому что он очень щепетилен в вопросах внешнего вида женщины, чтоб ты знала. Кэтрин стремилась угодить ему и потому попросила меня помочь ей сделать выбор. Она боялась вызвать его неудовольствие, если будет выглядеть экстравагантно или нелепо.

Сколь бы ни были интересными воспоминания крестной, Софию отвлек приказчик, развернувший перед ней очередной отрез материи. Почуявшие денежную покупательницу, они буквально вились вокруг нее, наперебой демонстрируя шелка, атлас и муслин, гладкие и в полоску, с набивным узором и переливчатые. Они перебирали вороха золотых и серебряных кружев и тесьмы, перьев, пряжек и китайских вееров, грудами выкладывали на прилавок ленты и оборки. София, как зачарованная, металась от одной кучи к другой.

– Думаю, что с розами из оранжево-красных лент и нижней юбкой из золотой парчи на меня непременно обратят внимание. Пожалуй, даже моей матери они пришлись бы по вкусу.

– Кэтрин никогда и в голову не пришло бы привлечь к себе внимание, вырядившись, словно балаганный паяц! – язвительно заметила леди Бернхэм и тут же одернула себя. «Легкое прикосновение к поводьям!» Она сделала глубокий вдох. – Что касается твоей матери, то чем проще было платье, тем ярче оно оттеняло ее красоту, – лукаво произнесла леди Бернхэм. – Давай не будем спешить. Прежде чем сделать окончательный выбор, следует обратить внимание на качество…

Леди Бернхэм и сама не заметила, как увлеклась и, подавшись вперед, со знанием дела принялась перебирать выставленный напоказ товар, на время позабыв о своих евангелических убеждениях. При этом она отдавала себе отчет, что ей представилась прекрасная возможность преподать Софии урок хорошего вкуса и экономии и что другого шанса у нее может и не быть. Девушка, обладающая состоянием и положением Софии, едва ли будет склонна обращать внимание на то или другое. А сейчас София готова была выслушать ее, покоренная примером своей матери.

К вящей досаде торговцев, леди Бернхэм опытным взглядом провела настоящую ревизию разложенных тканей, указывая на признаки, отличающие дешевую материю от хорошей, и советуя, как подольше растянуть денежное содержание Софии, на что всегда должна обращать внимание элегантная здравомыслящая женщина, «сколько бы денег ни было в ее распоряжении», сурово заключила леди Бернхэм. Она также объяснила, что можно носить днем, а что вечером, прикладывая тот или иной отрез, дабы определить, какой цвет идет Софии, а какой – нет, и, самое главное, что следовало надеть молодой леди шестнадцати лет, если она желала, чтобы окружающие обратили внимание на ее сходство с матерью. Ответов на эти вопросы не было. София вздохнула и погрузилась в молчание, когда леди Бернхэм распорядилась, чтобы приказчики унесли бóльшую часть тканей, а несколько отобранных образцов переложили на соседний стол.

– А теперь скажи мне, дитя мое, кто приглашен на званый ужин?

– Только несколько торговцев. Голландцы, кажется. Папа обмолвился насчет каких-то переговоров и заключения торгового соглашения. Это имеет какое-либо значение?

– Гм. Имеет, разумеется. В Голландии и Бельгии с Люксембургом всегда в моде изящество без демонстративного выставления напоказ. Благочестивые они люди, эти голландцы. Что ж, для такого случая, полагаю… то есть твоя мать выбрала бы вот это и это… – Леди Бернхэм, начавшая получать удовольствие от процесса, быстро выбрала из оставшихся образцов голубой дамаст и, окинув критическим взором выставленные кружева, приложила к голубой ткани для платья белое, а затем кремовое бельгийское кружево. – Вот это, – провозгласила она, показывая на кремовый образец, и велела приказчику, чтобы он аккуратно отрезал его.

Затем она предложила несколько гладких и цветастых отрезов муслина, кои, по ее мнению, как нельзя лучше подходят для утренних визитов и дневных платьев, и отрез черной саржи для нового костюма для верховой езды. Все это следовало упаковать и на следующий день доставить ее собственной портнихе.

После этого они приобрели лайковые перчатки, шелковые чулки, комнатные туфли без каблука телячьей кожи и, наконец, поддавшись неуемному желанию Софии купить что-либо по собственному выбору, присовокупили к ним красные атласные туфельки на высоком каблуке со стразами, которые девушка сочла самыми замечательными из всех, что когда-либо видела. Будучи вне себя от радости, что обзавелась ими, София смирилась с тем, что все остальные покупки были не настолько броскими или яркими, чтобы соответствовать ее представлениям о роскоши.

Она вознамерилась было сделать еще один или два заказа по собственному выбору, когда леди Бернхэм отвернулась, но крестная не дала ей такой возможности, заявив, что очень устала, истратив чуть ли не полдня на покупки, и что они не должны заставлять экипаж ждать так долго. Еле переставляя ноги, София повиновалась и поплелась к карете, но в душе дала себе слово более никогда не обращаться за помощью к леди Бернхэм. Когда они вернулись домой, леди Бернхэм протянула Софии маленькую книжечку с чистыми страницами.

– Теперь, когда ты начала получать содержание, моя дорогая, ты должна вести учет своих расходов. Отныне старайся записывать все свои покупки. Твой отец полагается в этом на тебя, и лучше всего начать делать это немедленно. Вот счета. – И она сунула несколько полосок бумаги в руку Софии.

Поднявшись наверх, в свою в гардеробную, София, недовольно фыркнув, положила бумажки и маленькую бухгалтерскую книжку на письменный стол. Похоже, куда ни повернись, кругом ее ждали уроки, которые следовало усвоить, но она все-таки решила выполнить просьбу леди Бернхэм – на тот случай, если отец попросит показать конторскую книгу. Девушка неприятно удивилась тому, в какую внушительную сумму обошлись ее новые платья и прочие покупки. Тем не менее особого значения это не имело, поскольку, произведя необходимые подсчеты, она обнаружила, что денег у нее осталось еще более чем достаточно. А ведь такое содержание она будет получать каждый год.

К счастью, ей не нужно беспокоиться о расходах, подумала она и отправилась примерять свои новые туфельки красного атласа. Перед зеркалом София провела целый час, восхищаясь тем, как замечательно они смотрятся на ней. Вот это действительно была утонченная роскошь!

Вечером того дня, когда должен был состояться званый ужин, София стояла у зеркала в своем первом взрослом вечернем платье, доставленном только сегодня утром, и наблюдала, как горничная расправляет на нем складки. Честно говоря, Софии оно не особенно понравилось. Она подумала, что все ее старания и хорошее поведение могли бы принести ей что-нибудь получше, нежели простое платье темно-синего дамаста с благонравным высоким воротом! Но горничная, затягивая шнуровку, заявила, что оно исключительно идет ее госпоже, после чего принялась восторгаться изысканными кружевами на юбке и рукавах, уверяя, что они чудесно смотрятся на синем фоне. Затем горничная повязала Софии на шею простую кружевную косынку вместо кулона со стразами и сережек, о чем втайне мечтала София, и, опять же, по настоянию леди Бернхэм зачесала волосы девушки назад, перевязав их бархатным бантом.

Софии очень хотелось послать за парикмахером, чтобы уложить их в изысканную прическу, завить, напудрить и украсить жемчугами и перьями, но она вновь вынуждена была, хоть и против воли, последовать совету крестной, которая заявила, что если прическа выглядит официальнее и сложнее платья, то это считается дурным тоном.

София оценивающе посмотрела на себя в зеркало, повернула голову в одну, потом в другую сторону и, вздохнув, решила, что она, пожалуй, выглядит недурно, пусть и не сногсшибательно. Признаться, девушка по-прежнему волновалась из-за того, сумеет ли она должным образом сыграть отведенную ей сегодня вечером роль, что, как понимала София, было очередной проверкой, которую устраивал ей отец. Поначалу она подумала, что за ужином от нее требуется лишь мило улыбаться да хорошо выглядеть. Но нет, оказывается, ей предстояло запомнить и сделать бесконечную массу вещей; ей надавали столько советов о том, что касается ее обязанностей в качестве хозяйки, что она с ужасом ожидала предстоящего вечера.

Представления лорда Графтона о том, какой должна быть хорошая хозяйка, сформировались в шумных дипломатических салонах и на приемах по всей Европе. Как правило, настоящая хозяйка вечера должна была разбираться в том, что интересовало ее гостей. И потому, исходя из этих соображений, он прочел дочери целую лекцию о голландцах, о важности их торговых переговоров с Англией и условий соглашения, пока София не прикрыла рот рукой, чтобы скрыть лукавую улыбку.

– Папа, если я тебя правильно понимаю, ужин должен очаровать голландских посланников и завуалировать тот факт, что договор этот принесет огромную пользу Англии именно за их счет!

Лорд Графтон расхохотался во все горло, умиляясь тому, как быстро София сообразила, в чем суть вопроса.

– Да, моя дорогая, и твое присутствие за ужином отвлечет их внимание от этого факта.

Леди Бернхэм и миссис Беттс, в свою очередь, долго и нудно наставляли ее насчет обязанностей хозяйки, которая должна следить за тем, чтобы гости чувствовали себя комфортно, а ужин проходил ровно, и при этом сглаживать неловкие паузы в разговоре и подавать знак слугам, если требуется перемена блюд. Леди Бернхэм вновь и вновь заставляла ее приседать в реверансе, после чего тщательно проинструктировала насчет того, как следует подавать руку, обмениваться приветствиями с гостями и вести их в столовую, опираясь на руку отца, и как после ужина она должна оставить джентльменов одних за бокалом вина, после чего предложить им кофе в гостиной.

Маленькие позолоченные часы в комнате Софии пробили роковой час, когда она должна была появиться в гостиной. Она нервничала так сильно, что все советы вылетели у нее из головы. Она сделает все не так, поставит отца в неудобное положение, и вечер выйдет просто ужасным, а о танцах на балу можно будет забыть навсегда. Надев свои красные туфельки, она спустилась по лестнице так медленно, как только могла, отчасти потому, что еще не привыкла к новой обуви, которая требовала осторожности, а отчасти из-за того, что с каждым шагом в животе у нее все туже скручивался ледяной комок паники.

Лакей, ожидавший у дверей, чтобы распахнуть их, знал Софию с самого детства и помогал ей сохранить в тайне ее выходки. Сейчас она с отчаянием взглянула на него, он же одобрительно улыбнулся ей.

– Не волнуйтесь. Сегодня вечером у вас все получится, мисс София, – прошептал он. Затем распахнул дверь и София услышала, как прозвучало ее имя.

Гостиная перед нею была залита светом свечей и до отказа заполнена мужчинами в строгой темной одежде, оттенявшей ослепительно-белые воротнички и аккуратно подстриженные бородки. Прерывая негромкий гул разговоров, лорд Графтон шагнул вперед и сказал:

– Heren, mag ik mijn dochter Sophia aan u voorstellen? Джентльмены, позвольте представить вам мою дочь Софию.

Все присутствующие моментально умолкли и обернулись к ней. В полном молчании вся эта компания дружно поклонилась.

София замерла на месте.

– Ой! – пролепетала она, испытывая непреодолимое желание стремглав броситься наверх, в знакомый уют и безопасность классной комнаты, но вовремя поймала взгляд отца.

Сделав глубокий вдох, она присела в реверансе. Это был универсальный и вежливый способ для женщины выйти почти из любого положения, и, кроме того – леди Бернхэм изволила улыбнуться, давая ей этот совет, – реверанс давал ей время подумать, как вести себя дальше, так что Софии предстояло на собственном опыте убедиться в том, как полезно иметь секунду-другую, дабы собраться с мыслями.

И сейчас ей в голову пришла спасительная мысль: «Слава богу, что я надела темное платье! Любой другой наряд в подобном обществе смотрелся бы чрезвычайно странно!»

Выпрямляясь после реверанса, она с изумлением обнаружила, что мужчины смотрят на нее с восхищением, и сделала интересное открытие. В мгновение ока положение дел переменилось самым решительным образом. Наклоняя голову и приседая, она была еще ребенком, а выпрямилась уже молодой леди – мисс Графтон, которой исполнилось столько же лет, сколько и ее матери, когда та вышла замуж. Реверанс, длившийся несколько мгновений, навсегда унес с собой неуклюжую девочку, которую звали Софией. Осознание этого сладкой дрожью страха и возбуждения прокатилось по ее телу, заставляя одновременно шагнуть вперед. Протянув руку первому же попавшемуся голландскому купцу, она, запинаясь, пробормотала, что надеется на то, что он и его спутники чувствуют себя здесь как дома. Затем она вежливо обернулась к другому гостю и нервно осведомилась, понравился ли ему Лондон. Третьему она пожелала хорошей погоды вместо ливня, хлеставшего за окнами.

Она неспешно обошла комнату по кругу и торжествующе улыбнулась отцу, когда прозвучало объявление, что ужин подан, и, опершись на его руку, повела гостей в столовую с таким видом, словно проделывала это каждый день.

Едва успев занять свое место за столом, София принялась опекать гостей, словно курица своих цыплят. К вящей досаде дворецкого, она то и дело подавала знаки слугам наполнить бокалы вином или принести очередное блюдо, хотя в том не было решительно никакой необходимости; безукоризненно вышколенная прислуга лорда Графтона давно привыкла к плавному течению торжественных ужинов и приемов. Кроме того, девушка напряженно прислушивалась к разговорам, чтобы понять, не возникает ли в них неловких пауз, поскольку леди Бернхэм говорила ей, что хорошая хозяйка не допустит того, чтобы ее гости погрузились в унылое молчание. Она должна сделать так, чтобы все принимали участие в застольной беседе.

– Но как этого добиться, леди Бернхэм? Что я должна говорить? – причитала София, которую перспектива вовлечь в разговор множество мужчин привела в ужас.

– Просто задавай общие вопросы, моя дорогая. Например, поинтересуйся, понравился ли им Лондон, или попроси рассказать о городах их страны. Они же голландцы. Упомяни тюльпаны, если в том возникнет необходимость, но при этом позволяй мужчинам самим направлять разговор. Тебе вовсе необязательно говорить больше всех. Джентльмены, как правило, предпочитают слушать самих себя, а что скажет в их обществе женщина, не имеет особого значения.

София оказалась в затруднительном положении. С одной стороны, утверждение леди Бернхэм о том, что женщина должна говорить как можно меньше, вполне устраивало ее, но с другой – прямо противоречило убеждению ее отца, полагающего невежество самой отталкивающей чертой в женщине. Лорд Графтон считал, что женщине следует относиться к ведению разговора с той же тщательностью, что и к выбору платья. В качестве примера он объяснил ей подноготную торгового соглашения, которое Англия надеялась заключить с Голландией. Откровенно говоря, оно показалось Софии весьма интересным.

– Очень хорошо. Я могу обсудить ход торговых переговоров, которые ведет папа. Он все мне объяснил, вот только, по моему мнению, английские купцы получат куда бóльшую выгоду, чем голландские, хотя последние пока еще не понимают этого, потому что условия сформулированы так, что…

Леди Бернхэм покачала головой.

– Ни в коем случае! Даже не заикайся о соглашениях или условиях! Предоставь суждения и высокие материи мужчинам, – решительно заявила она.

Поэтому за ужином, хотя о соглашении было сказано очень много, София почла за лучшее последовать совету леди Бернхэм. Она держала свое мнение при себе, вежливо улыбалась, поворачиваясь от своего соседа справа к собеседнику по левую руку, позволяя им вволю разглагольствовать о выгодах, кои сулит Голландии новый торговый договор. София полагала, что они сильно ошибаются, но помалкивала. Лорд Графтон держал хороший стол, а вино ему поставлял один из лучших торговцев, так что атмосфера становилась все более дружеской и непринужденной. София попыталась изобразить живейший интерес, когда мужчины принялись с энтузиазмом описывать ей Амстердам и Делфт, умело подавляя зевок при бесконечной перемене блюд – устриц, лангустов с кремом-ликером, отбивной баранины, оленины, телячьих языков, карпа, жареных голубей, горошка по-французски и роскошного пудинга с сахарными лебедями.

К этому моменту София перебрала уже все темы для разговора, включая тюльпаны, и теперь ломала голову, что бы сказать еще, как вдруг увидела, что отец коротко кивнул, когда на стол подали портвейн, мадеру и орешки. С чувством невыразимой благодарности она тут же вскочила и оставила мужчин одних. Теперь ей оставалось лишь предложить гостям кофе в гостиной, после чего можно будет отправляться спать.

Прощаясь с лордом Графтоном по окончании ужина, голландские купцы рассыпались в похвалах его очаровательной юной хозяйке дома, которая доставила им несказанное удовольствие своими улыбками и любезным вниманием. Сама же юная хозяйка буквально валилась с ног от усталости и, расшнуровывая новое платье, с радостью думала о том, что наконец-то сбросила со своих плеч груз ответственности. Выпив бокал мадеры с простым печеньем, она повалилась в постель, благодаря Небеса за то, что вечер закончился.

На следующее утро за завтраком отец передал ей комплименты гостей, присовокупив к ним несколько своих собственных. В заключение он заявил, что ее мать гордилась бы ею. София поняла, что это была действительно очень ценная похвала, и покраснела от радости.

– Спасибо, папочка. Но я так рада, что все уже закончилось, – произнесла она, намазывая хлеб маслом.

Лорд Графтон покачал головой:

– Вовсе нет, моя дорогая. Теперь ты уже совсем взрослая и проявила себя столь хорошо, что отныне станешь исполнять роль хозяйки дома.

– Как славно! – едва слышно пролепетала София. У нее упало сердце. Но потом личико у девушки просветлело. – Зато теперь, полагаю, мне понадобится множество новых платьев.