Читать книгу Превратности любви - Хелена О. Банч - Страница 5

Все начиналось с любви. Они знали, что условия не имеют силы, ситуации не имеют значения.

«Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает…»[4] Эти слова из Писания она помнила с детства – ее мама, эмигрировавшая из России, всегда старалась привить ей христианские ценности.

«Любовь никогда не перестает…» – Она свято верила в это.

Лето, ставшее свидетелем зарождения их любви, было полно ярости и красоты. Освежающие ночные дожди продлевали очарование весны, и весь июль листья были молодыми и свежими. А ветры, бушующие над Англией, прочесывали всю страну в своем танце.

Он читал ей стихи:

И она готова была идти за ним хоть на край света.

Он рисовал ей прекрасные картины их совместного будущего, подкрепляя свое красноречие любимыми строками Бодлера:

Он обещал ей, что будет любить ее вечно.

И они любили друг друга, или, по крайней мере, им так казалось, но любовь, у каждого своя, только обнажала их несхожесть.

Она, доверчивая, почти счастливая, слегка испуганная начинающейся новой жизнью, которая превратит ее совсем в другую женщину, пыталась заранее представить себе, как все это будет; он, куда более опытный, понимал всю недолговечность своего чувства к юной девушке, которая обречена стать заурядной женщиной.

Она пленила его как раз тем, что неизбежно уйдет: душевной чистотой, способностью удивляться, атмосферой нетронутой молодости.

Разыгрывающий иллюзорные миры как слишком хорошо срежиссированную счастливую реальность – перед всеми своими женщинами, безмерно восторгавшимися тем, что представляло для него ценность на один день, – он казался ей идеалом будущего.

Или все-таки было нечто большее? Иллюзия, что реальную действительность можно изменить любовью?

Пропасть между ними росла, как растет дерево день ото дня – внешне неприметно, но в то же время глубоко и непреодолимо. Во всем чувствовалось изменение: в его мыслях и действиях, порой даже в чертах лица. И это пугало ее. Он жил словно в другом измерении. Там были его интересы, его мысли и чувства, цели, надежды, желания, судьба…

Его судьба! Стоило ей подумать об этом, как мрак непонятного, всепоглощающего страха накрывал ее своей тенью. Иногда, прежде чем воспротивиться этому, доказать несостоятельность подозрений или молиться в тишине, она ловила мысль о нем, стремительно пробегавшую в ее уме, как и мысль о той его другой жизни, которую она не могла постичь. Эти две мысли были тесно связаны между собой в единое целое, причем одна дополняла другую.

Тусклые очертания идеи мешали ее распознать. Как только она пыталась сосредоточиться на том, чтобы понять стоящую за этим истину, пропадала всякая возможность это сделать. Идея казалась неуловимой, надуманной. Даже минутная концентрация означала ее исчезновение, растворение.

На самом деле во всех словах, которые она когда-либо находила, чтобы оправдать его, скрывалась неуверенность в себе.

И в конце концов ее потаенные страхи обернулись банальной ревностью в наиболее утонченном виде, усиливая отвращение и неприязнь, приобретая такую форму, что ни одна разумная жена, возможно, не смогла бы этому воспротивиться.

В двадцать восемь лет она открывала в себе многое такое, чего раньше не замечала или не понимала, а если и понимала, то ни за что бы себе в этом не призналась – красота или непривлекательность окружающей ее обстановки, самая ничтожная деталь могли поднять или испортить ей настроение.

А ведь это было в ней всегда. Достаточно вспомнить, какие неприятные чувства овладели ею после свадьбы, когда она на собственном опыте убедилась в неприглядности некоторых сторон супружеской жизни, – например, оказалось, что ее непогрешимый муж мог, помочившись, забыть спустить за собой воду в унитазе, но хуже всего было то, что она не имела возможности поделиться своими маленькими бедами ни с кем из близких и, варясь в собственном соку, во всем винила свою несостоятельность.

Она испытывала ностальгию по молодости и по тем утраченным иллюзиям, которые реальная жизнь давно разбила вдребезги. Она тосковала по чистоте и наивности помыслов, в большинстве случаев недоступных зрелым людям, по безграничной и беззащитной доверчивости, которая к ней никогда не вернется, – все это осталось в прошлом. Тогда ее сердце было открыто для нежности, радости и волнения; новизна восприятия окрашивала ее жизнь множеством радужных оттенков, и мир еще не был истаскан до такой степени, как в нынешнее время, не был предсказуем и не шел на поводу у лжи и коварства, смиренно склонив голову.

Ее назвали Анной в честь великой русской балерины Анны Павловой, видимо, надеясь, что она пойдет по стопам родителей, чья жизнь была тесно связана с балетом.

Мама, балерина Большого театра в Москве, эмигрировав из России, вышла замуж за балетмейстера театра «Ковент-Гарден» и продолжила свою весьма успешную карьеру уже в Лондоне.

Однако не зря говорят, что «на детях природа отдыхает». Талантом Бог Анну не наделил, и она прозябала в безвестности, довольствуясь незначительной ролью танцовщицы кордебалета. Звезд с неба она не хватала, и даже в кордебалет ее взяли во многом благодаря авторитету отца.

Со своим будущим мужем Анна познакомилась, когда ей было восемнадцать, а ему двадцать пять. Блестящий молодой юрист, он помогал ее отцу улаживать кое-какие коммерческие вопросы. Высокий, красивый, обеспеченный, преуспевающий…

Увидев его в первый раз, она вспомнила, как в детстве говорила маме: «Может, я и не встречу своего принца в этом мире… и тогда никогда не выйду замуж. Но если он придет ко мне, то будет не таким, как другие мужчины. А значит, я сразу его узнаю. Не важно, как он будет выглядеть, но уверена, когда я загляну в его глаза, когда он заглянет в мои…»

И, заглянув в глаза Нику, так звали молодого юриста, она вдруг поняла, что это ОН.

Позже, когда он приходил, ее всякий раз охватывало волнение. Жар захлестывал шею и щеки, поднимался ко лбу. Ей казалось, что и она ему нравится, однако Анна боялась поверить в это. А ведь все было так ясно, как устремленный на нее взгляд Ника. Она этого не ожидала. Она даже не думала, что такой мужчина, как он, может заинтересоваться ею… и, однако, с самого начала Анна совсем не скрывала своего интереса, не признаваясь в том самой себе. Иногда она представляла, как он целует ее, но тут же прогоняла слишком вольную мысль. На самом деле ей только этого и хотелось с тех пор, как она заглянула ему в глаза и он ответил ей тем же.

Когда они целовались при встрече и прощании – легкие касания щек, дань традиции, – те случайные молниеносные поцелуи запомнились ей больше, чем страстные поцелуи в губы, что были у них потом.

Однажды он пришел, а отец опаздывал, застряв в пробке, и попросил ее развлечь гостя. Впервые она осталась с ним наедине. Они сидели в гостиной, пили кофе и вели светскую беседу ни о чем.

Анна распустила волосы. Окно с ее стороны было открыто, и золотые кудри развевались на ветру. Не то чтобы она стала похожа на поп-звезду, но, по крайней мере, больше не выглядела робкой школьницей. Порой в ее жестах вдруг проглядывала чувственность. Например, она покусывала мизинец на правой руке и при этом высовывала – как он понял, по рассеянности, – кончик языка между зубов. На ней была легкая блузка с большим вырезом и короткая юбочка. «Лето оказывает на нас неожиданное действие, – подумал Ник. – Как будто человек, разматывая кокон одежды, в которую он закутывается зимой, кое-где захватывает и покров благопристойности».

– Вы верите в любовь с первого взгляда? – вдруг спросил он.

– Почему нет? – смущенно ответила она. – Если, конечно, с первого взгляда вы влюбляетесь в саму женщину, а не в ее внешность.

– Понимаю. Хотя это довольно трудно определить, знаете ли. Полагаю, лучше всего – пригласить женщину на ужин и посмотреть, что из этого выйдет.

– Тоже вариант, – согласилась она.

– А в конце ужина сделать ей предложение, – засмеялся Ник.

– В этом что-то есть. Все лучше, чем делать предложение после напрочь лишающего здравомыслия поцелуя под луной.

Тут пришел отец и прервал их разговор, однако, прощаясь, Ник пригласил ее поужинать с ним в выходные. Она с радостью согласилась и тут же испугалась этого, вспомнив его слова: «А в конце ужина сделать ей предложение…»

Позже он уточнил, что заедет за ней в субботу, в семь вечера.

Интересно, в какой ресторан он ее поведет, гадала она.

Реальность превзошла все ее ожидания.

Ресторан, в котором они ужинали, располагался в аристократическом районе Лондона в роскошном отеле «Дорчестер». Это был один из самых лучших и знаменитых ресторанов в мире, попасть в который обычные смертные могли только мечтать, поскольку его давно облюбовали звезды шоу-бизнеса и прочие представители так называемой «элиты» общества.

Сделав заказ, в том числе и какое-то изысканное блюдо из трюфелей, – а блюда из трюфелей, представленные в широком ассортименте, были главной изюминкой меню, – Ник подождал, пока официант принесет им вино и наполнит бокалы, после чего завел беседу, умело направляя ее в нужное русло.

Какое-то время Анна больше молчала, отвечая односложно, счастливая уже оттого, что находится рядом с ним.

Но вино сделало свое дело, ее скованность вскоре улетучилась, а когда они выпили на брудершафт, она окончательно раскрепостилась, ощущая себя наверху блаженства.

– Только ты и я… вместе… как сказочные принц и принцесса, – тем временем говорил Ник.

– Да, у меня такие же ассоциации, – согласилась Анна. – Это все немного похоже на сон, не правда ли?

– Кто знает, что есть сон? Может, мы заснули в волшебной стране тысячу лет назад, принимая за реальность то, что на самом деле было сном. И только теперь наконец-то проснулись.

– Если бы все было так, как ты говоришь.

– Может, нам и сейчас все снится. Вопрос в том, чей это сон – твой или мой?

Анна на мгновенье задумалась.

– Я бы хотела, чтобы это был твой сон, – наконец сказала она. – И, раз я в нем, значит, ты думаешь обо мне.

– Тогда пусть это будет мой сон, – согласился Ник.

– И пусть он будет долгим, – добавила она.

– Пусть никогда не кончается, – заключил он.

А после десерта он сделал ей предложение и нежно поцеловал ее в губы. Она не могла поверить в свое счастье, тем более что они так мало были знакомы.

– Я люблю тебя, Анна! – шептал он. – Я люблю тебя!

– Почему я не проснулась, когда ты поцеловал меня? Мы все еще здесь. Сон продолжается.

– Это не сон, Анна. Или, если все-таки сон, тогда я люблю тебя во сне. А если мы проснулись, я люблю тебя и наяву. Я люблю тебя, Анна, где бы мы ни находились – в сказке или в реальном мире.

Ну как она могла ответить ему «нет» после таких слов?

И куда все это делось после свадьбы?

Он требовал от нее откровенности, раскрепощенности, полной принадлежности ему. Она внешне подчинялась, но в глубине души испытывала непонятные сомнения в его любви.

У Анны вдруг появилась никогда не свойственная ей раньше страсть к вещам, она словно хотела спрятаться за одеждой, которая стала для нее чем-то вроде «второй кожи», вторым «я». Для Ника платья, блузки, свитеры Анны – бессмысленные, лишние вещи, мешающие ему видеть ее сущность, ее наготу – были ненавистны. Он даже ревновал Анну к этим вещам, которые могут беспрепятственно притрагиваться к ее коже, заменяя его настоящие, мужские прикосновения. Сомнения Анны – и в нем, и в себе – превратили одежду в некий фетиш: это было не только ее второе «я», но и второй «он», у которого можно найти защиту от настойчивости мужа, от его желания, иногда пугавшего ее.

Ей нравилось придумывать себе роли, находиться в постоянной игре, чтобы не позволить Нику полностью подчинить ее. Однако подобное запутывание следов имеет в качестве обратной стороны скованность и лишь частичную самореализацию.

Постепенно она все чаще и чаще стала отказываться от игры. Но это не помогло Анне избавиться от своей раздвоенности – одна женщина в ней хотела думать только о чувствах к мужу, другая – сдерживала и контролировала порывы первой.

Ведя нескончаемые диалоги с самой собой и со своим вторым «я», пытаясь освободиться от всего, что сковывает ее, и целиком отдаться любви, к которой призывал ее Ник, она все больше отдалялась от него.

И в конце концов убедила себя в том, что настоящим венцом отношений является ребенок, именно он способен сделать любовь вечной. Эта классическая по своей простоте мысль помогла ей примириться с собой. А забеременев, она окончательно избавилась от ощущения собственной раздвоенности, ибо второе существо, зародившееся в теле Анны, ничуть не мешало ее цельности и даже придавало окончательный и завершенный смысл их с Ником любви.

Анну переполняла нежность, которую она никогда не испытывала прежде и которую хранила только для себя, не желая рассказывать о ней мужу, потому что сама природа подобных переживаний исключает возможность делиться ими с кем бы то ни было. Казалось, ничто не могло омрачить, умалить или хотя бы приглушить ее счастья, и она пила его полными чашами.

Однако муж не разделял оптимизма Анны по поводу рождения ребенка.

– Представляешь, – жаловалась она подруге, – Ник считает, что ни один из нас эмоционально не созрел для ответственности за другую жизнь.

Именно так он тогда и сказал. В общем-то вполне разумные, даже справедливые доводы. Впрочем, слова приходят и уходят, вот и те – отзвучали и растворились в воздухе, словно сон в короткую летнюю ночь.

Но по прошествии времени Анна стала замечать странное охлаждение, овладевшее значительной частью ее души, охлаждение, увеличившее пропасть между ней и Ником. Как с этим смириться, как позволить умереть страсти, которая освещала ее жизнь?

Как это с ней случилось? И что нужно изменить? Она не знала, у нее не было ответа. Она все еще любила своего мужа. И в то же время будто что-то умерло где-то в самой глубине ее сердца, он больше не возбуждал в ней никаких чувств. Одну лишь привязанность к тому, что они сделали и пережили вместе. Что-то вроде верности их браку, который нельзя было назвать несчастливым.

Да, Анна по-прежнему любила мужа. Он был умен. Он много работал, и она гордилась его успехами. Он мало занимался ребенком? Но можно ли ему на это пенять, когда у него столько дел? Раньше он часто шутил. Теперь все реже бывает в хорошем настроении.

И, похоже, она его раздражает.

А может, она сама в этом виновата?

Мир принимает нас по нашей самооценке, таков уж закон жизни, поэтому чувство вины становится блоком, который не только не дает другим узнать нас, но также стоит на пути к нашему счастью.

То, что эта мысль, необъяснимая и бесформенная, не покидает ее сознания, пребывает вне досягаемости, но волнует и не теряет силы, сбивало с толку и вызывало удивление.

Используя простое объяснение, к чему она инстинктивно стремилась в силу своего характера, все можно было свести к следующему: муж любил ее так же, как и она его, но жизнь Ника не ограничивалась только домом и семьей, у него было много других интересов.

А у нее, кроме семьи, ничего не было.