Читать книгу Птенчик - Хельга Делаверн - Страница 2

Сиделка

6 сентября 1977 год

Риккардо поднял тетрадь над столом: вода, невпитавшаяся в бумагу за урок математики, норовила превратиться в лужу за считанные секунды, и одноклассники, хихикая и толкаясь, покидали кабинет боком – наблюдали за его реакцией, но Риккардо не только молчал, но даже пытался выдать что-то наподобие улыбки.

– Скучно, – сказал один из мальчишек.

– Итальяшка просто не знает, что мы окунули его тетрадь в унитаз,– ответил второй и, засмеявшись, толпа семиклассников направилась в столовую.

<Итальяшка знает, что ты настолько брезглив, что не подходишь к унитазу ближе, чем на полметра. Интересно, твоей мамаше часто приходится мыть за тобой пол?>.

Шиканье уборщицы, призывавшей к тишине в коридоре, смешалось со шлепком: мокрая тетрадь, на мгновение, прилипнув к скрипучей доске, скатилась по ней и с чавкающим звуком рухнула на пол; Риккардо, удовлетворённый точным попаданием («в яблочко, мистер Бенитос!»), протёр стол рукой и вытряхнул на него содержимое школьной сумки. С тех пор как кто-то трижды срывал замок с его шкафчика, Риккардо таскал с собой из кабинета в кабинет всё, что утром брал из дома, потому сейчас искренне недоумевал, когда эти болваны уличили момент, чтобы в очередной раз напакостничать, и молился, чтобы они не испортили какой-нибудь учебник. Одно дело – их грязные словечки в тетрадях (в конце концов, Риккардо всегда может её переписать, как делал уже не раз), другое – в учебнике, который ему придётся возвращать в библиотеку.

Он рассортировал книги по предметам, чтобы позднее в том же порядке сложить их в сумку, и не спеша принялся перелистывать сухие страницы, параллельно записывая на мятый листок причины, по которым он мог бы задержаться в школе.

«Подрался с одноклассниками».

Зачёркнуто. Отец поговорит с мисс Беннет, она скажет, что никаких драк не было, и отец всыплет Риккардо за обман.

«Работал в библиотеке».

Обведено в кружок и поставлен знак вопроса. Отец позвонит мисс Беннет, та свяжется с директором, директор с библиотекаршей – найдёт ли отец несколько часов свободного времени, чтобы дойти до конца цепочки?

«Забыл, что сегодня вторник и ушёл гулять с Карлой».

Зачёркнуто дважды. На третьем зачёркивании у карандаша отвалился грифель, а на имени Карла образовалась дырка.

Может, действительно пойти в буфет и подраться?

– Как прошёл день?

Услышав знакомый голос, Риккардо свалил учебники в сумку.

– Отлично. Извини, Карла, я спешу.

Она прошла в кабинет и носком туфли отодвинула от себя мокрую тетрадь.

– Это чьё?

– Не знаю,– быстро ответил Риккардо, закинув сумку через плечо,– неудачника какого-то, наверное.

Карла юркнула к выходу.

– Куда ты так торопишься?

Риккардо встал напротив подруги, загородившей собой проход, и невольно подумал, что к выпускному она перестанет помещаться в дверные проёмы.

–На Восьмую улицу. Мама нашла мне новую сиделку.

Карла поправила задравшуюся футболку приятеля.

– Восьмая улица большая, Рикки.

Риккардо отвёл взгляд.

– Не называй меня, пожалуйста, Рикки.

– Хорошо-хорошо. Риккардо.

– Да. Спасибо.

– Так что, Риккардо?– Карла вытянула губы, отчего стала похожа на причудливую, кудрявую жабу.– Какой дом?

Он покосился на тетрадь, в которую утром записал адрес.

– Карла, я, правда, спешу.

– Так спешишь, что не можешь назвать номер дома?

Риккардо двумя пальцами взял тетрадь, мельком взглянул на первый лист и тут же спрятал за спину.

– Не подписана.

Карла сморщила нос.

– Зачем ты это взял?

– Отдам мисс Беннет. Может, она определит владельца по почерку. Неудачники тоже имеют право на образование, верно?

Уголки его губ дёрнулись, и он едва сдержался, чтобы не захохотать.

<Интересно, что бы ты сказала, узнав, что неудачник, чью тетрадь ты пнула минуту назад, – я?>.

– Двести тридцать седьмой дом.

– Молли Верберг?– визг Карлы привлёк внимание уборщицы, бродившей по коридору точно привидение, так что после грозного «тсс!» Карла продолжила уже шёпотом.– Миссис Бенитос отправляет тебя к Молли Верберг? Рикки, я люблю и уважаю твою маму, но…

– Риккардо.

– Но отправлять тебя к Молли Верберг – безумие! Нет, на Восьмую улицу ты не пойдёшь. Я не пущу. Нет, только не к ней! Только не к Молли Верберг!

– Что не так с Молли Верберг?.

– Рикки, ты шутишь? Это самая истеричная и скандальная женщина из всех, кого я когда-либо видела! Однажды мы с мамой встретили её в магазине и…

Карла кричала, размахивала руками, и, наконец, забывшись, прислонилась к дверному косяку. Риккардо понимал, что, возможно, это его единственный шанс выйти из кабинета, поэтому, кивая на возмущения Карлы, проскользнул в коридор, где сразу же сбил с ног рыжего одноклассника – старшего сына мистера Мишелса, хозяина закусочной «Крабовый утёс».

Мальчишка выронил стопку учебников и распластался на полу.

– Привет, Риккардо! – засмеялся он.

Риккардо в спешке поднял одну из книг, но под пристальным взглядом Карлы, бросил её обратно на пол и прошипел:

– Смотри, куда прёшь, придурок!

– Извини, – он почесал макушку.– Мисс Беннет попросила отнести книги в библиотеку и…

– Нам не интересны твои приключения, рыжий,– ответила Карла.– Рикки, отдай ему тетрадь и пусть катится ко всем чертям.

– Она не подписана.

– Да, но я уверена…

– Она не подписана, Карла!

Риккардо трясло. Он злился, нервничал и гордился собой одновременно. Последнее чувство в нём вызвал собственный голос: впервые он прозвучал твёрдо, как у человека, которому даже Господь не смеет перечить, твёрдо и холодно – как у отца.

Карла выхватила из рук приятеля, пребывавшего в эйфории, тетрадь и передала рыжему мальчишке.

– Твоя?

Он открыл первую страницу.

Мелкие крючки в начале строки превращались в гигантские буквы в половину дюйма к концу и, вероятно, они продолжали бы расти, если бы автор написанного не оборвал текст на середине.

– Да. Ума не приложу, где я мог её потерять. Спасибо, что вернули!

– Вот видишь, Рикки! Я была права!

– Мне некогда, Карла!– заорал Риккардо и рванул на школьный двор.

Он был уверен, что его основным препятствием станут вялые шестиклассники на главной лестнице, чей маршрут предполагал всего два пункта назначения – столовая и кабинет, пока не прибежал на парковку и не увидел, что недоумки из класса математики расположили свои «швинны» по принципу домино и тем самым перекрыли ему единственный выезд.

Риккардо боролся с желанием пнуть по первому попавшемуся колесу и запустить неизбежную цепную реакцию раньше времени, и медленно пробирался к старенькому велосипеду. Отец, правда, обещал купить ему другой, если к концу года в табеле не будет отметок «С»; на рынок вышли новые монстры велосипедного бизнеса, и один добрый знакомый отца, который сотрудничает с этими новоявленными гениями из Ватерлоо, готов продать ему велосипед по совершенно смешной цене и исключительно по дружбе.

Риккардо дёрнул велосипедный замок и опустился на колени, когда тот не поддался.

<Как же ты говорил? Вверх и вниз? Вниз и вверх?>

*

Голос матери разрезал воздух.

– Риккардо!

Компания из шести мальчишек, одетых в одни шорты, пронеслась мимо дома Бенитосов. Скрип велосипедных тормозов слился с карканьем воронов, задыхавшихся от жары не меньше людей: к двадцатым числам июля температура поднялась почти до сорока градусов. Словно дьяволу надоело сидеть под землёй, и он выбрался наружу, прихватив с собой адское пекло и визжащих демонов c детскими лицами. Последние, к слову, имели привычку плескаться в городском фонтане и звать родителей противными голосами, если им делали замечания прохожие.

– Риккардо!

– Иду, мам!– Риккардо отошёл от окна.

Каждый год, после праздничного ужина в честь Дня Независимости, отец выпивал бокал красного вина из личных запасов деда Риккардо, произносил тост, в котором восхвалял всех родственников, а затем торжественно вручал матери билеты в Италию, но в этом году всё было иначе.

После ужина он попросил чашку чёрного кофе и закурил прямо за столом. На вопрос матери «всё ли в порядке?» отец засунул руки в карманы брюк и посмотрел на Риккардо, который съежился под его пристальным взглядом, не понимая, чем мог его разозлить, и в тишине, нарушаемой лишь тлением сигареты, слушал собственное сердцебиение. Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два.

Пепел, который отец ни разу не стряхнул, упал ему на колени. Отец потушил окурок об остывший стейк в тарелке и сообщил, что на фабрике проблемы и свободных денег нет, поэтому они остаются в Деренвиле.

Мать предложила обратиться за финансовой помощью к её родителям: они с радостью купят билет для внука, на что отец ответил, что Риккардо, в его тринадцать лет, пора бы оторваться от материнской сиськи и стать настоящим мужчиной. Что именно он подразумевал под «настоящим мужчиной», отец не пояснил, но вопрос о поездке больше не поднимался.

Летние дни, проведённые в Деренвиле, напоминали изощрённые средневековые пытки, о которых Риккардо читал в книгах: подробное описание увечий и прилагающиеся к тексту иллюстрации надолго лишили его спокойного сна. Особенно его поразил метод, применяемый инквизиторами к неразговорчивым обвиняемым. Он назывался «тиски». Пальцы жертвы помещали в железные прутья и закручивали винт до тех пор, пока несчастный не начинал кричать от пронизывающей боли, в иных случаях – пока не раздастся хруст поломанных костей.

Деренвиль тоже был тисками.

От скуки Риккардо читал и перечитывал всё, что попадалось ему на глаза: книги, журналы, старые газеты, хранившиеся в подвале, этикетки и ценники, шутки на коробках с хлопьями; он залез даже в отцовскую библиотеку, заполненную экономическими трактатами, и когда в доме не осталось ни одного листка бумаги, не побывавшего в его руках, Риккардо нашёл себе новое развлечение: он наблюдал за одноклассниками из окна.

Они гоняли на велосипедах с восьми утра: то на озеро, то за молочными коктейлями в «Крабовый утёс», то просто наперегонки.

Риккардо подбегал к окну всякий раз, когда слышал визг тормозов и крик «кто последний – тот тухлая котлета!».

Мальчишки смеялись. И Риккардо смеялся вместе с ними.

Он представлял, как обгоняет Чака – самого ловкого и быстрого из их шайки, обгоняет, но падает на повороте. Чак тормозит, смотрит на Риккардо и заливается гомерическим смехом, а затем протягивает ему руку и предлагает отметить их общую победу парочкой горячих бургеров в «Крабовом утёсе».

Все смеются. Риккардо тоже смеётся.

– Риккардо!

Риккардо вышел из комнаты и демонстративно хлопнул дверью, чтобы мать поняла: он услышал её.

Она лежала на диване в гостиной и прижимала мокрое кухонное полотенце ко лбу. Головные боли, вызванные духотой, мучали её шесть дней в неделю, а в седьмой, который всегда выпадал на вторник, она неожиданным образом исцелялась. Чудодейственный покер с подругами – вот её лекарство. Но сегодня была среда.

– Какого дьявола ты не спустился, когда я позвала тебя в первый раз? – она посмотрела на сына.

– Я не слышал, извини.

– Не слышал он,– мать закрыла глаза.– Буду умирать, ты и не заметишь. Не услышишь. Да, Риккардо?

– Извини.

Она перевернула полотенце другой стороной.

– Сходи в аптеку.

Хихикающий садовник в грязных ботинках пересёк прихожую и спрятался в кухне, оставив за собой вереницу следов из земли и песка. Пожилая домработница, влетевшая в дом после него, ругалась и грозно размахивала пушистой щёткой. Риккардо улыбнулся и указал на ванную комнату. Женщина с благодарностью кивнула и отправилась на поиски нерадивого работника.

Забавная игра.

– Что нужно купить?

– Куриный помёт!

Мать бросила полотенце в лицо Риккардо и заговорила на итальянском.

– Я куплю тебе аспирин.

Он положил полотенце на подлокотник дивана и под эмоциональные реплики матери выбежал на улицу, где пару минут пялился на открытые ворота, пока мистер Бигль – сторож и смотритель в одном лице – не подошёл к нему и не поинтересовался, всё ли в порядке.

– Всё хорошо, мистер Бигль. Спасибо, что спросили.

Смотритель снял фуражку и пригладил седые волосы, мокрые от пота.

– Давно у нас не было такой жары. На моей памяти только в 1917 году в Деренвиле плавился асфальт. Мне тогда было пять лет, и я безумно хотел клубничное мороженое,– он засмеялся.– Вы решили прогуляться?

– Да.

– Надеюсь, вы не будете бродить по улицам до глубокой ночи?– мистер Бигль шутливо погрозил ему пальцем.

Риккардо, не понимая, к чему он клонит, ответил:

– Нет.

– Это хорошо. А то лет десять назад, когда вы были ещё совсем маленьким, я не знал, за кем приглядывать: то ли за домом, то ли за вашим братом. Вечно его ноги куда-то несли и… – мистер Бигль запнулся и в спешке натянул фуражку на голову.– Простите старого дурака, мистер Бенитос.

Риккардо поджал губы.

– Пожалуй, я возьму велосипед.

– Конечно, конечно!– засуетился смотритель.– Сейчас я вам его привезу!

– Спасибо, мистер Бигль, но я заберу его сам.

Глупо улыбаясь, Риккардо попятился. Его хватило на три шага, а после, когда подступивший к горлу ком сдавил лёгкие, и пульсация под рёбрами стала невыносимой, Риккардо развернулся, закусил костяшки пальцев и, имитируя надрывный кашель, побрёл к гаражу, в который не заходил без малого три года, хотя в пять лет бредил им, как иные дети бредили игрушками или сладостями.

Риккардо хорошо помнил день, когда наивное любопытство – узнать, что находится в гараже – превратилось в навязчивую идею, и слово, которое этому поспособствовало.

В то сентябрьское утро Риккардо больше походил на дикого зверёныша, чем на пятилетнего ребёнка. Целый час он носился по двору и кричал без перерыва, чем вызвал неудовольствие мистера Бигля. Смотритель, поймав разбесившегося Риккардо за шиворот, отчитал его за возмутительное поведение и отправил в дом переодеваться: футболка была насквозь мокрой.

Идти в дом Риккардо не хотел; он лучше спустится в подвал, и пусть его сожрёт тысяча голодных привидений, живущих там, нежели, чем он попадёт в объятья «гнусных тёток», но разжалобить мистера Бигля не получилось. Нахмурившись, он предупредил Риккардо, что расскажет о его несносных выходках отцу, и тогда мистер Бенитос устроит ему и ужин с привидениями, и объятья «гнусных тёток».

Риккардо показал язык смотрителю и поплёлся в дом.

«Гнусные тётки» – они же подруги матери – сидели в гостиной, и Риккардо, поздоровавшись, затих в прихожей. Он покорно ждал, когда женщины подлетят к нему, потреплют за щёку, скажут матери «какой красивый мальчик» и, испачкав его лицо губной помадой, вернутся на диван.

Данный ритуал повторялся еженедельно, но лишь однажды Риккардо был рад их видеть: когда заболел ветрянкой. Мысль, что они будут биться в лихорадке, а после покроются прыщами и начнут чесаться подобно бродячим собакам, грела ему душу. Он бросился к ним навстречу, едва женщины переступили порог дома: долго и крепко обнимал их и поцеловал каждую из них дважды, за что получил сравнение с маленькой обезьянкой, обезьянкой, чья прелестная мордочка обезображена сыпью, которая им, к счастью, не грозит; все гостьи переболели ветрянкой в детстве.

Разочарованию Риккардо не было предела.

Почесав затылок, он поздоровался ещё раз. Одна из женщин обернулась, махнула рукой, что Риккардо воспринял, как «не мешай», и вновь впилась взглядом в его мать, которая что-то рассказывала, смешивая английский и итальянский языки.

Пока Риккардо гадал, нужно ли приветствовать их в третий раз, мать пожаловалась на мужа, променявшего супружескую спальню на гараж. «Аурелио пропадает там часами! – возмущалась она.– Не гараж, а чёртово святилище!».

Святилище – слово, превратившее любопытство в навязчивую идею.

В семье Риккардо действовало два неукоснительных правила.

Первое – «семья превыше всего» – появилось в двадцатые годы, когда Бенитосы занялись бутлегерством [1], а деньги, особенно большие и незаконные, портят людей, и члены семьи начали, как выразился отец, крысятничать и доносить друг на друга. Подростком Риккардо спросил его, примыкала ли их семья к какой-либо мафии – к итальянской или к американской: промышлять контрабандой алкоголя, продержаться на ней до отмены Сухого закона и не попасть за решётку могли одни мафиози. Но отец отшучивался: у мафии есть омерта [2], а у Бенитосов только честное слово, так что нет, их семья никогда не была связана с мафией. Риккардо сделал вид, что поверил отцу: он не видел никакой разницы между омертой и первым правилом.

Второе правило – «помни о своих корнях» – появилось, когда первый Бенитос, обосновавшийся в Деренвиле, наказал сыну поступить так же, как когда-то поступил он сам: жениться на итальянке. Из поколения в поколение предки Риккардо возвращались на историческую родину, где выбирали супруга примерно по тому же принципу, по какому выбирают лошадь – по чистокровности. Если родственники потенциального кандидата хотя бы раз вступали в брак с представителем другой национальности, такой кандидат не рассматривался. Бенитосы тщательно проверяли родословную будущих членов семьи; их настырности в брачном вопросе позавидовали бы даже индуистские астрологи, составляющие гороскопы жениха и невесты, но однажды Бенитосы всё-таки ошиблись.

Отец рассказал Риккардо презабавную, на его взгляд, историю, как прадед Риккардо привёз в Деренвиль жену, а потом отправил её обратно в Италию, когда выяснилось, что её бабка была замужем за англичанином. «Он два месяца молился, чтобы их брак прошёл без последствий для нашей семьи,– сказал отец.– Хорошо, что они вовремя развелись. Хорошо, что твой прадед не успел наделать глупостей. Запомни, Риккардо, мы американцы только по документам, по крови мы – итальянцы».

Риккардо пожимал плечами. Итальянцем он чувствовал себя раз в год, когда на летних каникулах навещал родителей матери в Сицилии.

Джузеппе и Перла Монретти жили близ Катании в просторной усадьбе, снискавшей в провинции славу «пчелиного улья». Многочисленные родственники, друзья и соседи заглядывали на минутку перед завтраком и прощались с хозяевами после ужина, некоторые ночевали в комнатах для гостей, а утром всё повторялось.

Риккардо не помнил дня, чтобы дом пустовал.

Женщины собирались на кухне за обсуждением пирога, а через полчаса ругались и гремели посудой; усадьба наполнялась запахом готовящейся выпечки, и к обеду подавали сразу «тридцать шесть ложек» [3] и ещё «двадцать четыре» к полднику, потому что каждая синьора была уверена: её рецепт – единственно верный.

Мужчины занимали гостиную, где обсуждали спорт и политику, пили домашнее вино и громко смеялись, иногда прикрикивали на жён и дочерей, чтобы те вели себя тише. Говорили исключительно на итальянском.

Маленький Риккардо бегал от одних к другим. Мужчины, не прерывая разговор, трепали его по волосам, а женщины ласкали его худое лицо, восклицая: «Bel ragazzo! Bel ragazzo!» [4]. Получив от них что-нибудь вкусное, Риккардо возвращался к мужчинам, и тогда какой-нибудь дядюшка под всеобщий смех вытирал ему белые от муки щёки носовым платком, и Риккардо сидел с ними, пока в гостиной не появлялся Джузеппе, от которого он прятался на кухне. «Bel ragazzo! Bel ragazzo!» – восхищались женщины и вновь угощали мальчика, но как только Риккардо слышал, что дедушка ушёл, он менял местоположение.

Джузеппе Монретти – семидесятидвухлетний итальянец, опиравшийся при ходьбе на трость, – впервые увидел младшего внука, едва тому исполнилось два. Понаблюдав за играющим с кошкой Риккардо, Джузеппе сказал дочери: «Слишком спокойный для мальчишки, тихий. Больной, что ли?». Она, промучившаяся со схватками двое суток, и, оказавшаяся после родов в реанимации, впала в истерику и обвинила отца в нелюбви к Риккардо. «Ты его не любишь! Не любишь! – рыдала она.– Не любишь, потому что он сын Аурелио!». Джузеппе усмехнулся: «Можно подумать, что первенцем тебя обрюхатил кто-то другой». Она расценила слова отца как признание: ни к одному из её сыновей он не испытывает тёплых чувств.

Апельсиновый сад Монретти погружался в воду. Рыдали все: мать, решившая, что Джузеппе презирает своих внуков, Перла, жалевшая дочь, Риккардо, получивший по голове от кошки за то, что схватил её за хвост, старая такса, и та подвывала, прижавшись к ногам хозяйки.

Джузеппе закурил.

«Я ненавижу твоего мужа, – сказал он и все рыдания разом прекратились.—Я ненавижу твоего мужа, потому что не считаю его мужчиной. Мужчина, – настоящий мужчина, а не тот, кто родился с членом, – никогда не подвергнет свою семью опасности, а твой муж занимается этим каждый день. Каждый день я сижу в этом плетёном кресле, в котором сейчас сидишь ты, и думаю: живы вы или нет. Я не хотел отдавать тебя за него замуж, но ты так просила, так страдала, и я сдался. Ни дня не прошло, чтобы я не пожалел о своём решении. Но это твой выбор, твоя семья и твоя ответственность. Я обещал не лезть в ваши отношения, и я в них не лезу. Я ненавижу твоего мужа, но их, – Джузеппе посмотрел на Риккардо,– их я люблю больше родных дочерей, а у тебя хватает наглости говорить мне, что я ненавижу собственную кровь! Они – МОЯ кровь! Не твоя, не этого недоноска, а МОЯ! МОЯ! – он схватился за сердце и женщины усадили его в кресло.– Помяни моё слово, Альба: твой муж погубит твоих сыновей».

Она прильнула к груди Джузеппе, но он отмахнулся от неё.

«Хорошая жена должна быть подле мужа. А жена из тебя вышла замечательная, лучше, чем дочь. Так что собирай вещи и возвращайся в свой помойный городишко. Я не хочу тебя видеть. Мальчишек оставь. Заберёшь их в августе. Кто знает, может, к тому времени я уже умру, и тебе не придётся мучиться от мыслей, что твой отец ненавидит твоих детей. Что смотришь? Иди! Иди!».

Зная характер отца, Альба не препиралась; сделала, как он хотел: схватила чемодан, который даже не успела разобрать, и помчалась в аэропорт. Она не тревожилась за детей: Джузеппе и Перла воспитали трёх дочерей, так что её мальчики в надёжных руках, но вместе с тем она понимала, что этим летом Джузеппе ни на шаг не подойдёт к Риккардо, и корила себя за вспыльчивость: вспомни она о принципах отца раньше, всё было бы по-другому. Вспомни она о принципах отца и промолчи, и Риккардо не пришлось бы переживать столь тяжёлый момент в одиночку.

Альба ждала посадки на рейс в аэропорту Катании и молилась, чтобы мать или старший сын впоследствии объяснили Риккардо, почему дедушка на него не реагирует.

Джузеппе считал, что до трёх лет ребёнком должна заниматься мать, отец подключается к воспитанию позднее, когда «мальчишке уже возможно что-то вбить в голову». Мальчишке, потому что, по мнению Джузеппе, девочек нечему и незачем учить: содержание семьи не станет её бременем, и знаний, полученных в школе, хватит с лихвой.

Джузеппе выдал замуж дочерей за тех, кого счёл подходящей партией, и предупредил девушек, что если его выбор окажется неверным, если мужья не будут заботиться о них должным образом, они могут вернуться в родительский дом: Джузеппе обязуется взять ответственность за их брак на себя и обеспечивать дочерей либо до их следующего замужества (если оно состоится), либо до конца жизни; он продавал домашнее вино, что позволяло не беспокоиться о деньгах, по меньшей мере, трём поколениям семьи Монретти.

На старшую дочь обязательства Джузеппе не распространялись.

Альба познакомилась с будущим супругом в июле 1953 года на площади Дуомо. Аурелио Бенитос жонглировал апельсинами на потеху друзьям, когда отвлёкся на хихикающих девушек у собора Святой Агаты; один апельсин упал ему на голову, второй – на землю, и Аурелио его ненароком раздавил, а третий покатился к ногам восемнадцатилетней красавицы-сицилийки. Она подняла его и протянула незнакомцу. Юноша, смущаясь, подошёл к ней. «Аурелио Бенитос»,– представился он. «Альба Монретти»,– кивнула она.

Аурелио вызвался проводить Альбу до дома, но она отказалась; сказала, что с попутчиками идти веселее, но дольше, а если она задержится, то её накажут, и завтра она проведёт весь день в усадьбе вместо того, чтобы любоваться «fontana dell’Elefante». Аурелио улыбнулся и тут же нахмурился: он не смог перевести последнюю часть предложения. Альба, воспользовавшаяся его растерянностью, заявила, что передумала отдавать апельсин и забирает его с собой. «Жонглёр из вас никудышный, синьор Бенитос»,– сказала она и в окружении подруг направилась к Пескерии, а Аурелио бросился за разъяснениями к друзьям. «Где находится fontana dell’Elefante?– возмущался он под хохот двух братьев, приехавших с ним в Катанию из Палермо.– Где это находится?». Юноши смеялись до слёз. «Fontana dell’Elefante, dell’Elefante!» – кричали они, показывая на пьедестал за их спинами. Аурелио поднял голову: на пьедестале возвышался чёрный слон.

Следующим утром Аурелио ждал Альбу у фонтана слона, а когда она появилась, спросил, может ли он полюбоваться «fontana dell’Elefante» вместе с ней. Услышав его акцент, Альба засмеялась и согласилась. Так началась их дружба.

Аурелио не скрывал, что ищет в Сицилии невесту – девушку из порядочной семьи, в чьём роду были одни итальянцы. Ни в Марсале, ни в Палермо он такой девушки не нашёл, поэтому прибыл в Катанию. «Не найдёшь в Катании, поедешь в Мессину и Агридженто?» – забавлялась Альба. Аурелио промолчал.

В августе Альба представила Аурелио отцу. Джузеппе, заметив, что старшая дочь стала ласковой и покладистой, донимал расспросами жену: «Она влюбилась? Влюбилась, да? Если Альба влюбилась, и у этого юноши серьёзные намерения, скажи, чтобы она пригласила его к нам на ужин, в противном случае, пусть не морочит девчонке голову». Альба передала Аурелио лишь половину, сказанную Джузеппе: она позвала его на ужин, но не спросила о «серьёзности намерений».

Зато Джузеппе задал этот вопрос сразу после того, как они с Аурелио пожали друг другу руки: «Вы хотите жениться на моей дочери?». Аурелио запаниковал. Ему нравилась Альба, но он не был готов принимать решение о женитьбе, не посоветовавшись с отцом, о чём честно сообщил синьору Монретти, и поведал о правилах, которых придерживаются в его семье. Джузеппе заинтересовало второе правило.

«Ваш отец воевал?».

«Нет».

«А я воевал. Осенью 1944 года меня и моего друга чуть не отправили в Больцано [5]. Немцы приняли нас за евреев. Скажите, синьор Бенитос, я похож на еврея?».

«Нет».

«Нет. Мой друг тоже не был похож на еврея. Но для немцев евреями были все, кто не говорил по-немецки. А те, кто говорили, были евреями-шпионами. Или русскими. Когда немцы разобрались с нашими документами, они отпустили нас. От них же мы узнали, что в Больцано привозят не только евреев, но и итальянцев. Итальянцев, которые за них воевали. Война началась в 1940 году, а мы только в 1944 поняли, что мы не союзники Германии, а её пушечное мясо. В том же году мы примкнули к Движению Сопротивления. Понимаете, синьор Бенитос? Мы примкнули к Движению, когда освобождать было уже некого. Тех, кого не подстрелили англичане и не подорвали русские, немцы добили в своих лагерях».

«Забавная ситуация».

«Забавная? По-вашему, синьор Бенитос, когда вас заводят в камеру и пускают газ, это забавно?».

Аурелио почувствовал, как его рубашка прилипает к спине.

«Я хотел сказать, что хорошо, что вас с другом не отправили в Больцано, синьор Монтретти».

«А я хотел узнать, чем вы и ваша семья отличаетесь от нацистов, синьор Бенитос».

«Мы не нацисты,– встрепенулся Аурелио.– Мы не презираем и не убиваем людей другой национальности. Мы всего лишь не хотим смешивать кровь».

«Чтобы называть себя итальянцем, одной крови мало, синьор Бенитос,– прохрипел Джузеппе,– нужно родиться на итальянской земле, говорить на итальянском языке и быть причастным к итальянской культуре; вы же можете похвастаться только кровью. Думаю, вы понимаете, что ваш брак с моей дочерью невозможен? Альба не станет женой человека, которого её предки волнуют больше, чем она сама».

Ужин закончился, так и не начавшись. Аурелио поблагодарил Перлу и Джузеппе за уделённое ему время, кивнул на прощание Альбе и покинул усадьбу Монретти ровно через двадцать пять минут после того, как пожал руку хозяину дома.

Утром Альба ждала Аурелио у фонтана слона, но он не пришёл; на следующий день он тоже не появился, но Альба продолжала приезжать на площадь, где проводила в ожидании по несколько часов, пока в сентябре не встретила на рынке братьев, для которых Аурелио жонглировал апельсинами. Они-то и рассказали Альбе, что после знакомства с отцом девушки, их приятель второпях покидал вещи в чемодан и ринулся в аэропорт. "Отец не дал согласия на наш брак»,– сказала Альба. Один из юношей почесал затылок: «Про это он ничего не говорил. Он обиделся, что твой отец назвал его нацистом». Его брат нахмурился: «Не обиделся, а разозлился». «Обиделся!». «Разозлился!». В споре они не заметили, как Альба ушла, смешавшись с толпой.

Больше она в Катанию не приезжала.

Альба страдала из-за внезапного отъезда возлюбленного, и её страдания, сопровождающиеся печальными вздохами и заплаканными глазами, злили Джузеппе, и как-то за обедом, когда Альба с отсутствующим видом возила ложкой по тарелке, он не выдержал и сказал, что если ей так хочется замуж, то он найдёт для неё лучшего мужа, какого только можно себе представить, но в ответ услышал, что ей не нужен лучший муж, ей нужен Аурелио. «Дура! Дура! – Джузеппе схватился за голову.– Какая же ты всё-таки дура!» – он отодвинул тарелку, расплескав её содержимое, и, бормоча невнятные проклятия, вышел в сад.

Через пару месяцев страдания Альбы поутихли, и Джузеппе успокоился, а к Рождеству и вовсе забыл о существовании самовлюблённого американца. Однако в феврале 1954 года тот напомнил о себе вновь, заявившись в усадьбу поздним вечером в сопровождении отца и какого-то громилы с кривым носом, которого отец Аурелио – Амадео Бенитос – представил как своего партнёра по бизнесу.

Джузеппе пригласил мужчин в дом и предложим им поужинать с его семьёй.

«Вы богатый человек, синьор Монретти,– Амадео улыбнулся, разглядывая дочерей Джузеппе,– много детей это счастье. У меня, увы, только один сын. Но я надеюсь, у меня будет полный дом внуков!»– он похлопал по спине Аурелио.

«Всё в руках нашего Господа, синьор Бенитос. Или вы предпочитаете, чтобы к вам обращались по-другому?».

Амадео, сидевший за столом напротив Джузеппе, усмехнулся.

«Синьор или мистер, как вам будет удобно. Вы хорошо говорите по-английски».

«Мой английский, как и ваш итальянский, к сожалению, далёк от совершенства. Можно пытаться говорить как американец, но думать ты будешь как итальянец. В обратную сторону это тоже работает, синьор Бенитос».

«Конечно. Я смотрю, вас заинтересовал мой друг?».

«Я никогда не видел таких маленьких людей [6], мне любопытно».

Дочери Джузеппе рассмеялись, потому что гость, которого обсуждали мужчины, напоминал откормленного кабана и никак не подходил под описание «маленького человека», но под строгим взглядом отца девушки мгновенно замолчали и сделали серьёзные лица, а Амадео, напротив, улыбнулся.

«Не такой маленький, как может показаться на первый взгляд».

«Он помогает вам вести дела?».

«Он мой партнёр. А чем занимаетесь вы?».

«Я продаю вино».

Улыбка Амадео стала шире.

«Так у вас семейный бизнес? Я слышал, ваша мать продавала вино. И сладости».

«Я продаю только вино».

«Конечно. К слову говоря, у нас своя фабрика по пошиву одежды. Весьма прибыльное дело, синьор Монретти».

«Не видел ваших костюмов в Сицилии».

«Также как я не видел на прилавках американских магазинов ваше вино. Мы с вами работаем на разные рынки».

«Да, мы с вами работаем на разные рынки, поэтому итальянцы пьют итальянское вино, а американцы носят американские костюмы».

Амадео, по-прежнему улыбаясь, кивнул.

«Конечно. Но я приехал говорить с вами не о бизнесе, синьор Монретти, а о наших детях. Ваша дочь свела с ума моего сына, а он, в свою очередь, свёл с ума меня бесконечными разговорами о богине Афродите в человеческом обличье, поэтому мы здесь. По традиции мы должны спросить согласие на брак у вашей прекрасной жены. Я думаю, Господь очень любит вас, синьор Монретти, раз послал в ваш дом четырёх ангелов».

Джузеппе ухмыльнулся. На него, в отличие от жены и дочерей, лесть Амадео Бенитоса не действовала.

«А где ваша жена, синьор Бенитос? Почему вы приехали без неё?».

«Моя жена скончалась несколько лет назад».

«Ваша жена умерла, дочерей у вас нет. Полагаю, Господь не очень-то вас жалует?».

«У меня есть сын. И с позволения синьоры Монретти будет дочь».

«Моя жена ничего не решает, синьор Бенитос. Последнее слово будет за мной».

«Конечно. Но традиции есть традиции, синьор Монретти, вы согласны со мной?».

Джузеппе махнул рукой, и Амадео отправил кривоносого партнёра по бизнесу за подарками, которые они привезли с собой из Америки. Свёртков было пять: в одном лежали золотые запонки для Джузеппе, во втором связка жемчуга для Перлы, в третьем парюра для Альбы, а в четвёртом и пятом милые безделушки для младших дочерей.

«Что же ты молчишь, дочка? – ахнула Перла, когда Альба открыла свой подарок.– Скажи что-нибудь!».

Покраснев, Альба прошептала:

«Grazie, signore» [7].

Джузеппе восторг женщин не разделил.

«Не слишком ли дорогие подарки вы принесли, синьор Бенитос?».

«Ничуть. Что вы ответите на наше предложение, синьора?».

Перла посмотрела на супруга, но он отвернулся.

«Si, signore» [8].

Амадео улыбнулся.

«А вы, синьор Монретти, что скажете? Благословите наших детей на брак?»

Джузеппе пожал плечами.

«Ваш сын хочет жениться на моей дочери, потому что влюбился в неё, или потому что не нашёл другой девушки, чья родословная не запятнала бы честь вашей чистокровной итальянской семьи?».

«Мы прекратили поиски, когда удостоверились в порядочности вашей семьи, синьор Монретти».

Джузеппе повернулся к Альбе.

«Твой выбор. Твоя семья. Твоя ответственность».

«Si, padre» [9] .

Джузеппе поднялся из-за стола, и мужчины последовали его примеру.

«Я благословляю наших детей на этот брак, синьор Бенитос, но обсуждать финансовые вопросы предстоящей свадьбы на ночь не хочу; боюсь, что плохо буду спать».

Амадео с пониманием отнёсся к словам Джузеппе и предложил обговорить все деловые моменты утром. Позднее, когда Джузеппе, проводив гостей, курил в саду, к нему вышла Перла, укрыла пледом его плечи и спросила, почему он изменил своё решение о браке Альбы и Аурелио. «Мы говорили с ней,– сказал Джузеппе.– С Альбой. Много говорили. Никогда прежде я столько не говорил. И никогда прежде слова не давались мне так тяжело. Я пообещал ей, что если этот американец вернётся, я дам согласие на их свадьбу при условии, что всю ответственность за свой брак Альба возьмёт на себя. Я был уверен, что он не вернётся, но вот он здесь, на пороге моего дома и просит руки моей старшей дочери. Я не могу отказать. Какой я после этого буду мужчина, если не сдержу обещание?».

По просьбе Бенитосов свадьбу сыграли через две недели: их фабрика переживала не лучшие времена, и Амадео волновался, что предприятие загнётся в его отсутствие.

«Ни один помощник не справится с управлением лучше хозяина. Вы согласны со мной, синьор Монретти?».

«Согласен, синьор Бенитос».

В первых числах марта Амадео, его «маленький человек» и новоявленные супруги улетели в Америку, а уже в мае Альба сообщила родителям о своей беременности, что вызвало новые разногласия между её отцом и мужем.

Джузеппе настаивал на возвращении дочери в Сицилию: он полагал, что беременная женщина должна круглосуточно находиться под присмотром другой женщины – матери, сестры, соседки – любой женщины, которой можно доверять, к тому же Джузеппе сомневался в профессионализме деренвильских врачей.

Аурелио придерживался обратного мнения. Он утверждал, что беременная женщина не нуждается в няньке, а уровень медицины в Деренвиле не хуже, чем в сицилийской провинции.

Их споры, переросшие в ругань, привели к нервному срыву Альбы и её преждевременным родам: в ноябре, за месяц до поставленного срока, она родила мальчика, чьё состояние медики оценили как тяжёлое – у ребёнка не раскрылись лёгкие, и его поместили в кувёз.

Альба сказала Аурелио и примчавшемуся из Сицилии Джузеппе, что если её сын умрёт, она покончит с собой: «В предсмертной записке я напишу ваши имена, потому что вы лишили меня права быть матерью. А лишить здоровую женщину права быть матерью равносильно, что лишить её жизни».

Ребёнок выжил, и, когда его состояние стабилизировалось, Джузеппе покинул Деренвиль, поклявшись Альбе не лезть в её отношения с Аурелио; общение между отцом и дочерью свелось к коротким письмам и двухмесячным летним каникулам, которые Альба вместе с сыном проводила в усадьбе родителей.

Мальчишка рос здоровым, неугомонным, без движения мог просидеть не более пяти минут, потому все попытки Джузеппе заняться воспитанием внука потерпели фиаско. «Как я могу научить твоего сына быть мужчиной, если его никогда не бывает дома? – спрашивал Джузеппе у дочери.—Я рад, что наш мальчик очень подвижный, для мужчины важно быть сильным, ловким и шумным, но он должен уметь что-то ещё, помимо хватания за задницу соседских гусей. Альба, что ты смеёшься? Ты слышишь, что я говорю?». Альба закрывала лицо руками, хохотала, умоляя отца перестать её смешить, и обнимала Джузеппе под его ворчание о том, что на все праздники он будет дарить внуку гусей, раз того больше ничего не привлекает.

В марте 1964 года Альба родила второго сына, но Джузеппе и Перла увидели его только через два года. В 1964 году Аурелио запретил жене, попавшей после родов в реанимацию, лететь в Сицилию, боялся, что перелёт плохо скажется на её здоровье; в 1965 году мальчик часто болел, и вопрос о поездке даже не обсуждался.

Знакомство супругов Монретти с младшим внуком состоялось летом 1966 года в саду, где Джузеппе отдыхал после полива апельсиновых деревьев, а Перла чистила яблоки под завывание таксы. Старший сын Альбы, чмокнув бабушку и дедушку в обе щеки, сразу же удрал из усадьбы в поисках друзей.

«Посмотри на него,– покачал головой Джузеппе,– шесть лет назад он бегал за гусями, сейчас бегает за мячиком, а ещё через шесть начнёт бегать за юбками. Господь видит, как я хочу дожить до того дня, когда какая-нибудь девушка вцепится зубами в его руку также, как гусь синьоры Тотти. Альба, твоего сына нужно подстричь. Он лохматый точно бастард дьявола!».

«Хватит тебе ворчать,– отозвалась Перла,– лучше посмотри, кто к нам приехал!».

Она раскинула руки для объятий, но Риккардо, выглядывавший из-за ноги матери, не сдвинулся с места.

Альба погладила сына по волосам.

«Помнишь, я рассказывала тебе о бабушке с дедушкой? Иди, познакомься с ними. Иди, иди!» – она подтолкнула его.

«На оленёнка похож,– сказал Джузеппе, когда Риккардо нехотя обнял Перлу,– то ли напуганный, то ли глупый».

«Он не глупый»,– огрызнулась Альба.

«Значит напуганный».

Перла, поджав губы, посмотрела на супруга, а затем обратилась к внуку.

«Риккардо, правильно? Тебя же зовут Риккардо?».

«Да».

«Риккардо», – Перла крепко прижала его к груди, будто хотела его поглотить.

Всего. Без остатка.

«Не дождался старик Амадео полного дома внуков. Помер ещё до рождения второго. Грёбаный нацист!» – выругался Джузеппе.

«Папа, ты обещал».

«Обещал что? Не лезть в твои отношения с Аурелио? Так я в них не лезу. Ты же не будешь отрицать, что твой муж – нацист? И свёкор твой был нацистом. И твои сыновья будут нацистами. Ты же это понимаешь, Альба?».

«Мы приехали, чтобы вы с мамой увиделись с внуками, а не для того, чтобы ты называл моих детей нацистами».

«Киса! – Риккардо заметил дымчатую кошку, нежащуюся на траве.– Можно кису?».

Перла выпустила Риккардо из объятий. Он плюхнулся рядом с кошкой и принялся настойчиво гладить её по голове, удивляясь, как быстро она бьёт хвостом.

Джузеппе уступил Альбе кресло и закашлялся.

«Ты снова кашляешь,– возмутилась Перла,– кашляешь, потому что куришь. Ради всего святого, Джузеппе, ты умрёшь, если не бросишь».

«И хорошо, если умру. Может, хоть в гробу я не буду слушать твоё нытьё».

Джузеппе повернулся к Риккардо. Он наблюдал за ним в течение минуты, сравнивал его поведение с поведением старшего внука, когда тот был в возрасте Риккардо, сравнивал и недоумевал, как от одних родителей могли появиться совершенно разные дети.

«Слишком спокойный для мальчишки, тихий. Больной, что ли?».

Слово за слово, претензия за претензией и Джузеппе с Альбой поссорились, и после настойчивой просьбы отца Альба подалась в аэропорт.

К отъезду Альбы мальчики отнеслись равнодушно. Старший хмыкнул, пожал плечами и унёсся гонять в футбол; Риккардо тоже никак не отреагировал. Джузеппе и Перла опасались, что он впадёт в истерику, свойственную маленьким детям, когда их впервые разлучают с матерью, но истерики не случилось, и старики выдохнули.

Полтора месяца Риккардо избегал Джузеппе всевозможными способами. Риккардо не боялся его, но ощущал некий дискомфорт, когда Джузеппе, насупившись, смотрел на него или отбивался, как от назойливой мухи, если он опускался на пол рядом с братом и соседскими мальчиками, которым Джузеппе по вечерам рассказывал истории.

К следующему лету обиды Джузеппе и Альбы позабылись, Альба жила в Сицилии с сыновьями, но Риккардо по-прежнему ускользал от Джузеппе, до августа вполне удачно, но третьего числа всё-таки попался.

Риккардо играл в саду, когда почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись, он замер: Джузеппе сидел в кресле за его спиной.

Взяв с фруктовой тарелки апельсин, Джузеппе протянул его внуку.

– Ты знаешь, что это?

– Апельсин,– ответил Риккардо, чей зад словно прилип к траве.

– Апельсин!– прохрипел Джузеппе, откинувшись на спинку кресла, но затем наклонился к внуку.– Это яблоко.

Риккардо нахмурился.

– Нет, дедушка, это апельсин.

– Яблоко,– настаивал Джузеппе,– яблоко из сада Гесперид. Ты знаешь, где находится сад Гесперид?– Риккардо покачал головой.– Хочешь, расскажу?

Он кивнул, и Джузеппе поманил его рукой.

Риккардо поднялся на ноги и с опаской подошёл к Джузеппе. Тот дал ему апельсин, усадил к себе на колени и начал рассказ о нимфах и горе, где Атлант держит на плечах небо. А по вечерам Джузеппе говорил о войне и мире, о людях и животных, о чудовищах на суше и в море, о жизни и смерти, о вере и безверии, о боге и его церквях, об Италии, обо всём, что представлялось ему правильным, нужным и вечным, и больше не прогонял Риккардо, когда он подсаживался к другим мальчикам.

Через год Джузеппе вновь протянул Риккардо апельсин, но с другим вопросом:

– Чем пахнет?

Риккардо зажмурился.

– Солнцем,– ответил он, и тут же получил лёгкий подзатыльник.

– Кровью и потом,– сказал Джузеппе.– Всё в этой жизни пахнет кровью и потом. Хочешь апельсин? Так иди и заработай его.

Пока четырёхлетний Риккардо поливал апельсиновые деревья, Джузеппе подсчитывал, сколько раз он свалился прежде, чем донёс хотя бы половину лейки до ствола. Апельсин, полученный за работу, показался уставшему Риккардо слаще, чем все конфеты, которые он когда-либо ел.

Ещё через год Джузеппе привёл младшего внука в капеллу, расположенную на территории усадьбы.

– Человек должен быть образован, трудолюбив и набожен, Риккардо.

– Почему?

– Если каждый человек будет образован, трудолюбив и набожен, в мире не будет войн.

– Почему?

– Образованный человек знает, какой ущерб война наносит человечеству. Трудолюбивый человек знает, как тяжело восстановить то, что разрушает война. Набожный человек знает, что за все свои деяния он будет отвечать перед Господом. Если каждый человек будет знать, какой ущерб наносит война, как тяжело восстановить то, что она разрушает, и что за все свои мысли, слова и поступки – хорошие и плохие – придётся отвечать перед Господом, человек не возьмёт в руки оружие, не скажет и не сделает ничего дурного, он будет порядочным человеком. Понимаешь?

– Да.

– Сегодня я хочу показать тебе капеллу, Риккардо. Сегодня я хочу помолиться в ней вместе с тобой.

– Капеллу?

– Да, Риккардо. Капелла. Место, где люди, любящие друг друга, молятся вместе. Ты знаешь какие-нибудь молитвы?

– Нет.

– Вы с родителями не ходите в церковь?

– Нет.

– Тогда я буду первым, кто откроет тебе тайну святилища.

Когда Риккардо услышал, как мать назвала гараж святилищем, то испытал нечто среднее между ликованием и возбуждением. Он был в гаражах Карлы и Чака, чьи отцы не молились там, а ставили автомобили и хранили всякий хлам; ни фигурок Иисуса Христа, ни свеч Риккардо в их гаражах не видел. Но отцовский гараж – другой, он – святилище, в которое Риккардо ввиду возраста запрещали заходить.

На шестой день рождения Риккардо получил в подарок новый (взрослый!) велосипед и право ставить его в гараж зимой (из-за соображений безопасности) и летом (за ненадобностью).

Брат привёл Риккардо в гараж, и Риккардо с трепетом ждал, когда громадная скрипучая крышка поднимется, и святилище предстанет перед ним во всей красе. И расстроился, не обнаружив в нём ничего, кроме отцовского «форда»; даже бутылки с разноцветной жидкостью, как в гараже Карлы, и потрёпанные журналы, как в гараже Чака, не валялись.

Риккардо надул губы.

– А где бог?

Брат присел перед ним на корточки.

– Какой бог?

– У дедушки в гараже живёт бог. Я видел его статую!

– У дедушки нет гаража, птенчик. У дедушки есть капелла, в которой он молится.

– Святилище?

– Святилище.

– Мама сказала «гнусным тёткам», что папин гараж – святилище. Разве вы с папой не молитесь здесь?

– Нет. В гаражах не молятся, для молитв есть церковь.

– Но мы не ходим в церковь.

– Не ходим.

Риккардо вздохнул.

– Человек должен быть образован…

– Трудолюбив и набожен. Всё верно.

– Ты не расскажешь папе, что я хотел помолиться в его гараже? Он рассердится.

– Не расскажу,– брат притянул Риккардо к себе.– Это будет наш с тобой секрет.

И хотя Риккардо ожидал от отцовского гаража что-то большее, чем железный короб для стоянки автомобилей и велосипедов, тем не менее, он с радостью закатывал туда, куда имели доступ только взрослые мужчины – отец и брат, а теперь и он сам —свой «швинн» до ноября 1974 года: в ноябре 1974 года в гараже поселилось чудовище.

У него не было ни когтистых лап, ни острых клыков, ни волосатого туловища, зато было четыре колеса и блестящий красный корпус; и имя у чудовища тоже было – «Ламборгини Каунтач», но мать называла «чудовище» стелой. Она кричала: «В день, когда мы потеряли нашего первенца, ты идёшь и покупаешь себе автомобиль, Аурелио! Это не машина, это стела для нашей семьи!».

Риккардо не знал значения слова «стела», но понимал, что если отец не избавится от чудовища, то оно всегда будет напоминать, что в их семье был ещё один ребёнок, что у Риккардо был старший брат.

Отец не продал Ламборгини, но и не садился за его руль: с ноября 1974 года автомобиль покрывается пылью в гараже.

Риккардо остановился и посмотрел через плечо: мистер Бигль запаниковал, что затронул запретную тему, спрятался в в своём домике и задёрнул в ней шторы; вспоминать и говорить о первом сыне отец не позволял ни прислуге, ни матери, ни Риккардо.

Риккардо нажал на кнопку и перестал имитировать кашель, но вытащить костяшки пальцев изо рта не рискнул: слишком долго он копил эту боль, чтобы сейчас она вырвалась беззвучно.

Скрипнув, крышка медленно поплыла вверх, и Риккардо представлял, как красное чудовище высовывает когтистые волосатые лапы, обнажает острые клыки и затаскивает его вглубь гаража, где разрывает на тысячи частей, чтобы лакомиться им было удобнее. Разрывает под молитвы и шёпот Риккардо, в которых он благодарит чудовище за смерть, за то, что оно избавляет его от страданий, от мучительных мыслей о брате, которого Риккардо больше никогда не увидит, который не починит его велосипед, когда с того вновь слетит цепь, не подкатит к его тарелке пластмассовый шарик за ужином, не заступится за него перед отцом, не сохранит их новый маленький секрет, коих набралось уже сотни; о брате, который был для Риккардо дороже отца и матери; о брате, за встречу с которым Риккардо продал бы душу и богу, и дьяволу; и если бы чудовище вырвало его сердце, Риккардо благодарил бы его, ибо нет физической боли, которая не прошла бы, но есть эмоциональная, которая будто дерево пускает сухие корни в глубины любой – и невинной, и грешной души – и исчезает лишь, когда человек становится прахом; и если цена избавления от этих мук – жизнь, Риккардо готов заплатить чудовищу сполна.

Когда крышка поднялась, образ чудовища рассеялся, но Ламборгини не растворился вместе с ним; блестел, словно только вчера отправился с конвейера прямиком в гараж: совесть мистера Бигля лопнула бы как мыльный пузырь, не кружись он с тряпкой хотя бы раз в месяц вокруг автомобиля, к которому не приближался даже его владелец.

Риккардо опёрся руками о багажник; старался дышать глубоко и ровно, не пускать в голову мысли о чудовище и брате, но тянущая боль в груди скручивала лёгкие и сжимала рёбра, ломала и дробила их изнутри невидимым кастетом, и тащила наружу уже не рыдания мальчика, потерявшего брата, а крики раненого зверёныша, чью мать застрелили охотники. Но плакать нельзя. Настоящие мужчины не плачут. Отец не плачет. Брат не плакал. И Риккардо тоже не будет.

Риккардо сорвал с крюка велосипедный замок, выкатил «швинн» и, разогнавшись, двинулся в сторону Центральной улицы, игнорируя светофоры, пешеходов и сигналящих водителей, тормозивших перед ним в последний момент. Он хотел как можно скорее купить аспирин и вернуться домой: запереться в комнате и читать, пока не заслезятся глаза, а затем лечь спать, чтобы проснуться и прожить очередной день.

Припарковав велосипед, Риккардо толкнул дверь и скрестил пальцы в надежде, что за прилавком будет стоять хорошенькая, глупенькая старшеклассница, одна из тех, кто подрабатывает летом в аптеке мистера Феррера, или её хилый поклонник, надрывающийся за возможное будущее свидание, или сам мистер Феррера; кто угодно, лишь бы не Оскар.

Оскар – девятнадцатилетний сын мистера Феррера и старший брат Карлы – дежурил в аптеке редко, потому что распугивал посетителей, не заботился о них и грубил, если они ввязывались с ним в спор. Покупателю, доводившего его вопросом о натуральности красного перца в составе купленного им порошка, Оскар предложил насыпать этот порошок в трусы и проверить, полыхнёт ли его старая, морщинистая задница: если полыхнёт, значит, перец натуральный, а грузному мужчине, искавшему средство для похудения, Оскар порекомендовал зашить прожорливый рот.

Оскар обожал сестру и всех, кому она симпатизировала, в том числе Риккардо: при встрече Оскар трепал Риккардо по чёрным волосам, обращался не иначе, как «Рикки» и посвящал его в тайны «взрослых парней».

– Вода закончилась, – проворчал Оскар.

Пока другие бизнесмены, глядя, как легко и быстро мороженщики набивают карманы, ломали голову, как обернуть высокую температуру воздуха в свою пользу, Гаспар Феррера придумал, как обогатиться на ней вдвойне.

Он расставил стеклянные бутылочки, с криво наклеенными этикетками «полезная вода», на полках этажерки в углу аптеки, и повесил рядом с ними стенд, заполненный печатными вырезками о витаминах и минералах, содержащихся в воде из водопадов Новой Зеландии.

Гаспар не навязывал посетителям воду, которую продавал за непомерную цену в полтора доллара, но аккуратно намекал, что она не только благоприятно влияет на общее состояние, но также способствует восстановлению организма, измотанного жарой.

Люди кивали, но воду не брали: платить полтора бакса за маленькую бутылку с неизвестно чем, когда фунт мяса стоит на двадцать центов дешевле – верх идиотизма, о чём Гаспару не раз говорили друзья, среди которых был Аурелио Бенитос, но Гаспар с улыбкой отвечал, что ждёт СВОЕГО покупателя, и, когда он придёт и купит эту воду, за ней прибежит весь город.

СВОЕГО покупателя Гаспар нашёл через две недели в лице начинающего режиссёра из Нью-Йорка, который приехал в Деренвиль отснять парочку сцен в вольере «мистера страусиное яйцо» [10]. Тощий творец с жидкой бородёнкой заскочил в аптеку за глицином, а вышел из неё с бутылкой «полезной воды», и те, кто видел, как он, морщась выпил бутылку залпом, вернулся в аптеку и прикупил ещё три, смели с полок оставшиеся. А дальше сработал принцип «сарафанного радио».

– Привет, Оскар.

Оскар, растёкшийся по прилавку, приоткрыл глаза, улыбнулся и снова их закрыл.

– Привет, Рикки. Воды нет, но я могу внести тебя в лист ожидания на завтра.

Риккардо не пил «полезную воду», потому что видел, как семья Феррера её делает.

По вторникам Альба играла с подругами в покер, и Риккардо сидел у Карлы. Они смотрели телевизор, собирали пазлы или заваривали чай и читали о приключениях Маленькой Лулу, как было в тот день, когда на кухню пришёл Оскар.

Он громко рыгнул, потянулся и, поправив штаны, наполнил водой из-под крана все кастрюли, которые нашёл.

«Отец кипятит или сразу высыпает?» – спросил он у Карлы.

«Кипятит».

Почесав голый живот, Оскар поставил кастрюли на плиту, вытащил из заднего кармана джинсов пачку «Мальборо» и затянулся сигаретой.

«Чем занимаетесь?»

Карла показала брату комикс.

«О, Маленькая Лулу! Любил эту чертовку в детстве. Уже дошли до выпуска, где они с Табби отмечали Хэллоуин?».

«Нет!– Карла закрыла уши руками.– Нет, Оскар, даже не думай об этом рассказывать! Мы хотим сами обо всём узнать!».

«Хорошо, хорошо, не буду,– Оскар поднял руки в примирительном жесте, и пепел упал в одну из кастрюль.– Чёрт»,– он засунул сигарету в рот и судорожно принялся стучать ложкой по дну кастрюли.

«А если не растворится?»– спросила Карла.

«Растворится. А если нет, скажем, что в водопадах Новой Зеландии обнаружили редкий не растворяющийся минерал».

Пока Карла рассматривала иллюстрации, Риккардо не сводил глаз с Оскара, который, насвистывая, высыпал по пачке соли в каждую из кастрюль.

«Ты пересолил воду,– вырвалось у Риккардо,– в ней невозможно будет готовить».

«Я не собираюсь в ней ничего готовить, Рикки. Это вода на продажу. «Полезная вода», спасающая от жары. Сечёшь?».

«Вы выдаёте пересоленую воду из-под крана за воду из Новой Зеландии?».

«Точно. А со следующей недели мы начнём продавать просто воду из-под крана, которая необходима для правильного усвоения «полезной воды»– Оскар сымитировал низкий голос отца, и Карла, отвлёкшись от комиксов, засмеялась.– Это секрет нашей семьи. Никому о нём не рассказывай, Рикки».

Риккардо заёрзал на стуле.

«Как люди её пьют?».

«Не знаю. Давятся и пьют, наверное. Главное, что они платят. А там уж пусть лакают её, как хотят».

«Почему они вообще её покупают?».

«Плацебо. Им сказали, что вода помогает, и они верят. Особо внушаемые даже чувствуют какие-то улучшения. Готов поспорить, что если бы папаня сказал, что она лечит рак, какой-нибудь чудак с отваливающимися лёгкими подтвердил бы, что после пары глотков у него выросли новые. – Оскар выключил плиту.—Позовите меня, когда это дерьмо остынет. Будем разливать его по бутылкам».

Риккардо, мечтавший попробовать «полезную воду», обрадовался, что ему не выдают карманных денег, а сэкономленные с обедов монетки у него закончились.

– Мне нужен аспирин.

Оскар поставил на прилавок баночку с горькими таблетками, а рядом положил футляр, внешне напоминающий портсигар.

–Надо?– Оскар постучал пальцем по футляру.

Голова в шлеме, изображённая на футляре, и название «Троянцы» не внушали доверия, как и то, что футляр предлагал Оскар [11].

– Нет, спасибо.

– Зря,– Оскар спрятал футляр под прилавок.– Мы думали, что от смеха надорвём задницы, когда Лось подкинул их в сумку Браун, и чуть не подохли, когда её мамаша, обнаружив «троянцев», гонялась за ней по улице Красных роз с воплями, что перевоспитать шлюху никогда не поздно. Не представляешь, как было весело, Рикки.

– Не представляю.

Риккардо похлопал себя по карманам. Мать не будет гонять его по улице Красных роз: она сразу его убьёт.

– Я забыл деньги,– простонал Риккардо.

Оскар махнул рукой.

– Запишу на ваш счёт.

– Спасибо,– Риккардо спрятал баночку в карман.

Из аптеки Риккардо и Оскар вышли вместе; Оскар развалился на ступеньке и закурил, когда Риккардо, опустившись на колени, вцепился в велосипедный замок, дёрнул его и грохнулся на спину.

– Господи,– процедил Оскар и встал.

Зажав сигарету в зубах, он схватил Риккардо за футболку и рывком поднял на ноги.

–Что ты его дёргаешь, как девственница член?– Оскар присел у велосипеда и, не вынимая сигареты изо рта, продолжил.– Смотри, как надо: вверх и резко вправо. Понял?

*

<Вверх и резко вправо>

Риккардо запихал замок в карман, мысленно проложил путь так, чтобы не завалить чужие велосипеды и, задержав дыхание, поднял над головой свой и засеменил к выходу со стоянки, где его уже поджидала недовольная Карла.

– Хотел сбежать от меня, Рикки?

Риккардо поставил велосипед на землю, и Карла тут же облокотилась на руль.

– Сегодня вторник,– напомнила она.– А по вторникам мы обедаем в «Крабовом утёсе» и веселимся у меня. Можем сыграть в «Монополию», если уговорим Оскара.

– Лето кончилось, Карла,– Риккардо перекинул ногу через седло.– Меня не оставляют одного, ты же знаешь.

–Я не боюсь тебя,– Карла прижалась к велосипеду.– Я могу попросить Оскара сидеть с нами, если твоим родителям так будет спокойнее. С обязанностями няньки он справится не хуже Молли Верберг.

– Не думаю, что мать согласится. На каникулах она отпускала меня, потому что кто-то из твоих родителей всегда был дома, но сейчас, когда мистер Феррера дежурит в аптеке сам, а миссис Феррера, благодаря моей матери, приобщилась к покеру, она не разрешит приходить к тебе. Но я спрошу.

Компания из четырёх семиклассников, во главе которой был Чак, заприметив Риккардо, направилась к стоянке.

– Эй, итальяшка!– крикнул Чак, когда расстояние между ним и Риккардо укладывалось в десять шагов.– Высохла твоя тетрадь?

Риккардо посмотрел на Карлу, которая пять минут назад всучила его тетрадь по истории рыжему мальчишке.

– Что он хочет от тебя, Рикки?

<Он хочет, чтобы все знали, что я неудачник, чья тетрадь плавала в унитазе>

Риккардо подался назад и пнул по колесу ближайшего велосипеда: упав, велосипед завалил остальные.

– ТЫ ОХРЕНЕЛ, УРОД? – завопил Чак.

Выжав всю скорость, на которую только был способен его «швинн», Риккардо рванул на Восьмую улицу: когда эти пустоголовые разберутся, где чей велосипед, он уже будет на перекрёстке Восьмой и Олм стрит – двух улиц, куда Чак и его дружки не сунутся ни за деньги, ни под страхом смерти.

На Олм стрит обитала премерзкая старуха Лиза Хэмфулл – бывшая школьная библиотекарша, а на Восьмой – скандалистка Молли Верберг, и объединяла их ненависть к окружающим.

Любимым занятием Лизы было издевательство над детьми в Хэллоуин, в другие дни она бухтела, но никого не беспокоила в отличие от Молли.

Риккардо солгал, когда сказал Карле, что не слышал о Молли Верберг; о Молли Верберг слышали даже те, кто в Деренвиле не проживали. Родственники звонили им и жаловались, что дикая тётка, с торчащими по бокам жёлтыми волосами, выжженными дешёвой краской, опять закатила скандал в магазине, скупила все консервы или сочинила небылицы про соседей и за ними теперь следит полиция.

Молли могла толкнуть, оскорбить или натравить своего ротвейлера как на взрослого, так и на ребёнка. Шкаф Мартина Гленана ломился от жалоб на Молли, но она пренебрегала предупреждениями шерифа, а, когда он выписал ей штраф, демонстративно сняла штаны перед Управлением и подтёрлась им на глазах у сотрудников. И хотя психиатр Джеймс Норвелл признал Молли Верберг вменяемой, тем не менее, он посоветовал жителям при встрече с ней придерживаться того же принципа, что и со змеями: не трогай и проходи мимо.

Риккардо, подъезжая к дому Молли Верберг, гадал, как реализовать совет Норвелла на практике, и не пересекаться с женщиной на протяжении четырёх часов, если мать наняла Молли в качестве его сиделки.

Спрыгнув на ходу с велосипеда, Риккардо бросил его у крыльца, вбежал по лестнице и постучал в дверь.

Дверь открыла девушка, по виду чуть старше его самого, и Риккардо сделал шаг назад, чтобы проверить, не перепутал ли он номер дома.

Восьмая улица. Двести тридцать седьмой дом. Дом Молли Верберг. Всё верно.

– Ты Риккардо?– спросила девушка.– Проходи.

Риккардо зашёл в дом и с опаской посмотрел по сторонам, готовясь к тому, что в любой момент из-за угла выскочит либо Молли с голым задом, либо её бешеный пёс.

– Меня зовут Далия.

– А где миссис Верберг?– спросил Риккардо, заглядывая за угол.

Далия засмеялась.

– Там никого нет, только лестница, ведущая на второй этаж.

– Где миссис Верберг?– повторил Риккардо.

– Путешествует по Австралии. До января.

<Соревнуется с кенгуру в сумасшествии?>

Риккардо развернулся к Далии.

– А ты кто такая?

Маленькая, худенькая, в застиранном голубом платье – она теребила кончик ленты, выбившийся из косы.

– Я Далия, племянница Молли. Твоя мама наняла меня.

– А,– Риккардо стянул школьную сумку,– понятно.

Он завернул в гостиную, плюхнулся на диван и вывалил учебники на журнальный столик.

– Я могу называть тебя «Рикки»?

– Нет. Только друзья могут называть меня Рикки. Для остальных я Риккардо.

Далия улыбнулась: ну, какой из него Риккардо? Щуплый черноглазый мальчишка, у которого ещё даже голос не сломался.

– Я хотела бы стать твоим другом.

Риккардо проигнорировал её слова.

Она прошла в гостиную и села напротив Риккардо на другой диван.

– Если ты голоден…

– Нет.

– Чай?

– Нет.

– Что-нибудь другое?

– Тишины.

Далия кивнула. Но её молчанием Риккардо наслаждался лишь минуту.

– Апельсины! Я купила апельсины! Твоя мама сказала, что ты любишь их.

– ТИ-ШИ-НЫ, мисс Верберг,– Риккардо оторвался от задания по математике.– Спасибо.

Закусив губу, Далия теребила то ленту в волосах, то подол платья, и замерла, когда в дверь постучали.

Риккардо посмотрел на Далию.

– Ты кого-то ждёшь?

– Нет,– испуганно ответила она.

Стук усилился.

– Может, откроешь?

– Да. Наверное, кто-то из соседей.

Риккардо ухмыльнулся.

<Кто-то из соседей, конечно. Или твой парень, с которым ты закроешься на втором этаже и будешь скрипеть кроватью, как это делали предыдущие сиделки>

Риккардо слышал, как Далия пригласила кого-то в дом, а затем, когда гость отказался, пожелала ему хорошего дня.

– Твой друг передал.

Риккардо вырвал тетрадь из её рук.

– Он мне не друг.

Далия опустилась на диван.

– Какую музыку ты любишь?

Риккардо вздёрнул подбородок.

– Ты мне мешаешь.

– Извини.

Она вышла на кухню, пошуршала там пакетами и вернулась обратно.

Почистив апельсин, Далия предложила его Риккардо.

– Я не хочу.

Риккардо приподнял глаза на Далию: она делила апельсин на дольки с тем же лицом, с каким обиженные дети назло матери отрывают лепестки от её цветов.

– Классическую,– сказал он.– Я люблю классическую музыку. Симфонии Бетховена, например.

Далия пододвинулась к журнальному столику.

– Какая твоя любимая симфония?

– Десятая.

Она сжала апельсин, и сок брызнул на Риккардо, чего Далия, задумавшись, не заметила, а Риккардо не подал виду, что что-то произошло.

– Я не слышала десятую симфонию. Но обязательно её послушаю к нашей следующей встрече.

– Послушай.

<Хотел бы я увидеть твоё лицо, когда в музыкальном магазине тебе скажут, что десятой симфонии не существует>

***

Тем же вечером

За ужином Риккардо машинально засунул руку в карман: пластмассового шарика в нём не было, а стул напротив Риккардо пустовал уже три года.

– Как тебе девочка?– спросила мать, отложив в сторону столовые приборы.– Ты подружился с ней?

– Нет.

– Почему? Она показалась мне милой, – она обратилась к супругу, – я наняла племянницу Молли Верберг. Она будет присматривать за Риккардо по вторникам.

Риккардо ответил матери:

– А зачем? Если она сбежит, когда узнает о…о…,– он перевёл взгляд с пустого стула на отца, читающего новости,– когда узнает. Они все сбегают, когда узнают. И она тоже сбежит.

– Не повышай голос на мать, Риккардо,– приказал отец, не отрываясь от газеты.– Как дела в школе?

Риккардо откинулся на спинку стула.

– Отлично, пап. Сегодня меня обозвали «поганым итальяшкой» всего три раза.

– Хочу тебе напомнить, Риккардо, что я тоже учился в этой школе, но что-то меня «поганым итальяшкой» никто не называл. Так, может, дело не в них, а в тебе?

[1] Бутлегерство – незаконное производство и контрабанда алкоголя

[2] Омерта – «кодекс чести» мафии

[3] «Двенадцать ложек» – итальянский пирог

[4] «Bel ragazzo» (итал.) – красивый мальчик

[5] Больцано – транзитный концлагерь в фашистской Италии

[6] Маленький человек – человек, который хочет стать частью мафии, но пока не принят в «семью»

[7] «Grazie, signore» (итал.) – спасибо, синьор

[8] «Si, signore» (итал.) – да, синьор

[9] «Si, padre» (итал.) – да, отец

[10] «Мистер страусиное яйцо» – отсылка к персонажу из рассказа «Счастливого Рождества»

[11] «Троянцы» – презервативы