Читать книгу Книга Дины - Хербьёрг Вассму - Страница 6

Когда ленсман узнал о случае с кроватью, он пригласил своего друга в Фагернессет на охоту, игру в карты и пунш.

Иаков прибыл на белом карбасе с казенкой и голубыми поручнями.

Уже чувствовалось приближение осени, но днем было еще тепло. В горах видели куропаток. Пестрых, как и положено в это время года. Но поскольку снега еще не было, хорошей охоты не ждали.

Однако человек, как говорится, полагает…

Встреча была шумной и сердечной.

Иаков восхищался платьем Дагни, ее прической, фигурой и вышивкой. Расхваливал еду, ликер, теплую печь, гостеприимство. Он курил сигары и не досаждал никому разговорами о себе и своих несчастьях.

После обеда Дагни осталась с мужчинами и весело рассказывала об одном шведе, который прожил у них неделю. Он бродил вокруг и изучал птиц – непонятно, кому это нужно.

– Если не ошибаюсь, у вас в прошлом году была в доме дикая птичка? – неосторожно весело спросил Иаков.

Хозяева забеспокоились.

– Она в конюшне, – ответил наконец ленсман.

– Она и в прошлый раз была в конюшне, – захохотал Иаков.

– Никак не повзрослеет, – пожаловалась Дагни.

– Так ведь она вроде не маленькая? Я же ее видел, – заметил Иаков.

– Не в этом дело, – вздохнул ленсман. – Она стала еще более дикой и своенравной, чем раньше. Ей пятнадцать, и надо бы отдать ее в школу или на воспитание в хорошую семью. Но все не так просто…

Иаков хотел сказать, что, должно быть, не сладко остаться в детстве без матери, но сдержался. Это было бы не к месту.

– Разве она не обедает вместе со всеми? – удивился он, глянув в столовую, где служанки уже убрали со стола.

– Она ест на кухне, – смущенно признался ленсман.

– На кухне?!

– Она всегда вносит такой беспорядок. – Дагни кашлянула.

– Просто ей там больше нравится, – быстро сказал ленсман.

Иаков переводил взгляд с одного на другого. Ленсман сидел как на иголках. Они переменили тему разговора, но настроение было уже испорчено.

Господин Лорк молчал. Он обладал даром становиться невидимым, словно его здесь не было. Иногда это было удобно, иногда раздражало.

В тот вечер это заставило ленсмана покрыться холодным потом.

На рассвете Иаков и ленсман отправились на охоту.

Дагни угрозами заставила Дину надеть приличное платье и после обеда сыграть им на виолончели. По той или иной причине и, уж конечно, не без содействия господина Лорка, Дина согласилась. Несмотря на то что распоряжение исходило от Дагни.

Дина согласилась даже обедать вместе со всеми.

Мужчины были в превосходном настроении и отдали должное жаркому из баранины. Подали вино. Все смеялись и болтали.

Господин Лорк не вмешивался в беседу на мужские темы. Охота его не интересовала, но он был человек воспитанный и умел слушать.

Мужчины долго разглагольствовали о прелестях охоты.

Потом заговорили о том, что тяжелые времена для севера как будто миновали. Вяленая рыба снова поднялась в цене. А штраф за браконьерство вырос до двух талеров за десять дюжин.

Ленсман считал, что вяление рыбы переживает расцвет. Чтобы пластать треску, он собирался расчистить склоны до самой пустоши. Вереск там был такой чахлый, что с ним справились бы и ребятишки. Он и наймет ребятишек, если решит заняться этим делом.

Иаков вялением рыбы не занимался.

– А почему? В Рейнснесе такие удобные скалы! И так близко!

– Наверное, ты прав, но тогда придется нанимать людей, – равнодушно сказал Иаков.

Это занятие его явно не интересовало.

– Другое дело – морская торговля и фрахт, – сказал он.

– Но если ты будешь продавать собственный товар, а не купленный, заработаешь гораздо больше.

Дина слушала разговор, наблюдая за выражением лиц, за голосами. О чем они говорили, было не так важно.

Она сидела напротив Иакова и без стеснения разглядывала этого «старого вдовца». Однако в тот день она не чавкала за столом и вела себя вполне пристойно.

Ее пышное молодое тело было упрятано в лиф и длинную юбку.

– А вы поседели, господин Грёнэльв! – вдруг громко сказала она.

Иаков был явно смущен, но засмеялся.

– Дина! – строго одернула ее Дагни.

– А чем плохи седые волосы? – упрямо спросила Дина.

Ленсман, понимая, что сейчас может начаться перепалка, быстро приказал дочери принести виолончель, хотя сладкого еще не подавали.

К его удивлению, Дина беспрекословно повиновалась.

Господин Лорк тут же вскочил и сел к пианино. Он склонился над клавишами, пока Дина поудобнее устраивалась на стуле.

Она широко раздвинула ноги, расправила зеленую бархатную юбку с каймой и поставила виолончель между коленями. Поза была далеко не женственная. Неизящная и даже непристойная. Тяжелая чувственность наполнила комнату.

Глаза у Иакова затуманились.

Когда Дина нагнулась к инструменту со смычком в руке, взору его открылась ее полная молодая грудь.

Лицо Дины под копной темных непокорных волос вдруг сделалось спокойным. По случаю приезда гостя волосы у нее были расчесаны и в них не торчали стебельки сена. Большой чувственный рот слегка приоткрылся. Глаза никого не замечали. Взгляд стал тяжелым.

Вот Дина нагнулась, и полились первые звуки – Иакова как будто ударили ногой в живот. Он знал, что это означает. Такое с ним уже случалось. Правда, теперь это ощущение было гораздо острее. Может, потому, что все произошло слишком неожиданно.

Голова Иакова вдруг превратилась в гнездо ласточки, в котором музыка перебила все яйца. Желток и белок текли у него по щекам и по шее. Он невольно опустил голову и погасил сигару.

Оказалось, что под платьем Дины скрывается тело молодой женщины. Наверное, эта женщина не всегда удовлетворяла требования господина Лорка своим исполнением Шуберта, об этом Иаков не думал. Он видел лишь ткань юбки, дрожавшую в такт музыке на пышных бедрах Дины.

Иаков был струнами под ее пальцами. Смычком в ее мягкой, сильной руке. Дыханием, поднимавшим и опускавшим ее грудь.

Он и сам поднимался и опускался вместе с нею.

Всю ночь Иаков Грёнэльв ворочался без сна с боку на бок. Еще немного, и он выбежал бы голый во двор, чтобы первые ночные заморозки остудили его пыл.

Через дверь от него спала Дина. Он мысленно раздевал ее, дрожа от охватившей его страсти. Задохнулся, представив себе ее полные молодые груди. Гостеприимно раздвинутые колени с полированной виолончелью между ними.

Иаков Грёнэльв с трудом дождался утра.

Утром он уезжал.

Карбас с казенкой уже ждал его. Иаков отвел ленсмана в сторону, глаза у него были стеклянные.

– Я должен получить ее!.. Дину… Она должна стать моей женой!

Последние слова прозвучали так, будто Иаков только что сообразил – другого выхода нет!

Он так волновался, что забыл все приличествующие случаю слова. Заикался и не понимал, что говорит. Заранее приготовленная речь куда-то испарилась.

Но ленсман его понял.

Когда карбас Иакова отошел от берега, начался снегопад. Легкий первый снег опускался на землю.

На другой день Дину позвали в кабинет к ленсману, и он объявил ей, что Иаков Грёнэльв намерен сочетаться с ней браком, когда ей исполнится шестнадцать.

Дина стояла посреди кабинета в своих старых брюках из сермяги, широко расставив ноги. Вокруг башмаков уже образовались лужи из растаявшего снега, приправленные навозом и стебельками сена.

Когда ей передали приказание ленсмана явиться к нему, она сразу подумала, что тут не обошлось без Дагни, – ведь Дина только что впустила в свинарник своего маленького единокровного брата.

Дина уже не смотрела на ленсмана снизу вверх, когда они стояли рядом. Теперь они были одного роста.

Она придирчиво оглядывала его, как будто решала, нужен ли ему новый жилет и сильно ли он облысел. За последнее время у ленсмана вырос живот – он любил вкусно поесть.

– Ты раздобрел, отец! Ишь какой стал толстый! – сказала Дина и хотела уйти.

– Ты слышала, что я тебе сказал?

– Нет!

– Иакову принадлежат лучшее торговое местечко во всей округе и два карбаса!

– Пусть подотрется своими карбасами!

– Дина! – взревел ленсман.

Эхо от его рева прокатилось по всему дому – от балки к балке, из комнаты в комнату.

Сперва ленсман пытался говорить мягко – он просто обсуждал деловое предложение. Но Динин лексикон конюха вывел его из себя.

Раздались звонкие пощечины.

Однако никто не видел, что пощечины летели с обеих сторон. Дина кинулась на отца после первого же удара. С яростью человека, которому нечего терять. И для которого не существовало никаких преград – ни страха, ни уважения.

Ленсман вышел из кабинета в разорванном жилете и с расцарапанным лицом. Он добрался до уборной, что стояла во дворе. Сердце его могло разорваться в любую минуту.

Дышал он громко, с трудом.

Ржание и стук копыт не принесли ему облегчения.

Не так-то просто быть отцом сатаны.

Ленсман не признался ни одной живой душе, что выросшая дочь изрядно поколотила его.

Оказалось, их силы были примерно равны. Недостаток силы Дина восполняла дерзкой находчивостью и ловкостью, ногтями и зубами.

Ленсман не мог взять в толк, в чем он провинился, что Господь так карает его. Подумать только, чтобы ребенок бил своего отца! Боже милостивый, что же это такое!

Первый раз кто-то осмелился поднять на ленсмана руку. Отец у него был властный, но любящий, к тому же он редко бывал дома, а мать дрожала над единственным сыном.

Ленсман никогда не отличался особой твердостью. Теперь он сидел в уборной и плакал.

Тем временем Дина неслась галопом через горы прямо в Рейнснес.

Она лишь приблизительно представляла себе, в какой стороне он находится.

В начале вечера она уже спускалась к усадьбе по крутому склону.

Дорога петляла между камнями, кустарником и зарослями можжевельника. Через бурную реку был перекинут мост. Кое-где дорога была обнесена каменной оградой, предохранявшей ее от весеннего паводка.

Нетрудно было понять, почему люди предпочитали попадать в Рейнснес морем. Склон был так крут, что сверху казалось, будто внизу нет ничего, кроме воды.

На другой стороне широкого пролива в небо упиралась темная горная гряда.

Но на западе море и небо дарили взгляду желанную свободу.

Когда Дина спустилась немного ниже, ей между густым березовым лесом и серым грохочущим морем открылись поля.

Небо и море сливались воедино – такого простора Дина еще не видела.

Выбравшись из последней расселины, она придержала лошадь.

Белый жилой дом, надворные постройки. Их было не меньше пятнадцати! Три пакгауза, два лодочных сарая. Рейнснес был гораздо больше, чем усадьба ленсмана!

Дина привязала лошадь к белому штакетнику и остановилась, заглядевшись на небольшой восьмиугольный домик с окнами из цветного стекла. Дикий виноград образовал арку над дверью, углы домика были покрыты затейливой резьбой.

Портал главного здания был украшен орнаментом из листьев. Широкая каменная лестница с коваными перилами и садовые скамейки по обе стороны двери были готовы принять Дину.

Все это показалось ей таким роскошным, что она предпочла воспользоваться черным ходом.

У застенчивой и испуганной служанки Дина спросила, дома ли Иаков Грёнэльв.

Иаков дремал в большом кресле-рококо возле кафельной печи в курительной комнате. Жилет был расстегнут, манишка отсутствовала. Непричесанные седые вьющиеся волосы почти скрывали лицо. Усы обвисли.

Но он даже не вспомнил об этом, увидев в дверях Дину.

Она как будто явилась из его безумной мечты. Правда, без виолончели и лифа. Иаков был так полон ею, что не сразу сообразил, что видит ее наяву.

Шея и уши у него медленно налились краской. Волнение, вызванное ее появлением, оказалось слишком сильным.

Первым его желанием – правда, он еще не окончательно проснулся – было повалить ее на пол. Здесь, сию же минуту.

Но Иаков требовал соблюдения приличий, в том числе и от себя самого. Кроме того, сюда в любую минуту могла зайти матушка Карен.

– Папаша говорит, что мы с тобой должны пожениться! – не здороваясь, выпалила Дина. Потом стянула с себя серую овчинную шапку так, словно была простым работником. – Только из этого ничего не выйдет! – прибавила она.

– Может, ты сначала сядешь? – Иаков встал.

Ох уж этот ленсман! Небось до смерти напугал девчонку своей строгостью.

Иакова охватило раскаяние. Нужно было предупредить ленсмана, что он сам сначала поговорит с Диной.

Но это свалилось на него так неожиданно. Он уже сам себя не помнил.

– Не совсем так. Твой отец, наверное, хотел сказать, что я просил бы тебя выйти за меня замуж.

На лице у нее вдруг мелькнула неуверенность. Что-то похожее на обычное старомодное любопытство.

Иаков до сих пор не видел ничего подобного. Его охватило желание, он почувствовал себя молодым. Он снова показал ей рукой на кресло, в котором только что сидел сам. Помог снять куртку. От Дины пахло потом и вереском. У корней волос и на верхней губе выступила испарина.

Иаков подавил вздох.

Потом распорядился, чтобы им подали кофе с печеньем и больше не беспокоили.

С напускным равнодушием, словно беседовал с обычным торговым партнером, он взял стул и сел напротив нее. Он выжидал. И все время старался смотреть ей в глаза.

Этим приемом Иаков пользовался и раньше. Но с тех пор как он посватался к Ингеборг, его ставка никогда не была так высока.

Дина пила кофе, громко прихлебывая. Сердитые складки между бровями у нее еще не разгладились.

Она расстегнула верхние пуговицы на вязаном жакете, и тесная блузка не могла удержать на месте ни ее груди, ни его взгляд.

Верный сыновнему долгу, Иаков послал служанку за матушкой Карен и представил ей Дину. Дочь ленсмана. Она бесстрашно прискакала через горы с наказом от своего отца.

Матушка Карен поглядела на Дину через пенсне и пелену доброжелательности. Она всплеснула руками и распорядилась тут же приготовить для гостьи лучшую комнату. Теплая вода, чистые простыни…

Иаков предложил показать Дине свое хозяйство. Ему не хотелось делить ее ни с кем.

Он не спускал с нее глаз. Говорил тихо и проникновенно. Показывал все, что хотел бы отдать ей.

– Вороного коня?

– Да!

Иаков показал ей конюшню. Морские пакгаузы. Лавку. Дина сосчитала деревья в аллее.

Наконец она рассмеялась.

Рано утром работник отправился через горы с лошадью Дины.

Прежде чем Иаков спустил на воду карбас с казенкой, чтобы отвезти Дину домой, они ударили по рукам. Они поженятся.

В усадьбе ленсмана царил переполох. Никто не знал, куда подевалась Дина.

Ее искали и пешком, и на лошадях. Наконец из Рейнснеса явился работник с лошадью, у ленсмана от облегчения и бешенства на губах выступила пена.

Но когда прибыл карбас и Дина спрыгнула на причал с канатом в руке, он был уже совершенно спокоен.

Я Дина. В Рейнснесе море и небеса сливаются воедино. На аллее, что ведет от лавки к усадьбе, с каждой стороны растет по двенадцать больших рябин. В саду растет высокая бузина, на нее можно залезть. Там есть черная кошка. И четыре лошади. В Рейнснесе есть Ертрюд. Под вечно высокой крышей прачечной.

Ветер. Там всегда дует ветер.

Свадьба должна была состояться в мае, до того как карбасы уйдут на юг, в Берген.

В усадьбе у ленсмана приданое складывали в сундуки и укладки. Упаковывали, распределяли. Шили, вязали и плели кружева.

Дина почти все время проводила в хлеву и конюшне, словно все это ее не касалось.

Ее волосы впитывали тяжелый дух домашних животных. По этому запаху ее можно было узнать издалека. Она заслонялась им как щитом.

Все увещевания Дагни, что от будущей хозяйки Рейнснеса не должно пахнуть хлевом, испарялись, как дождь на нагретых солнцем камнях.

Дагни по-матерински уединилась с Диной, дабы посвятить ее в то, из чего складывается жизнь замужней женщины. Сперва она осторожно заговорила о месячных. О счастье и обязанностях жены и матери.

Но Дина не проявила к этому никакого любопытства и держалась почти надменно. У Дагни появилось неприятное чувство, что падчерица украдкой наблюдает за ней и что она знает о воспроизводстве жизни больше, чем сама Дагни.

Глядя, как Дина задирает юбку и залезает на большую березу за амбаром, Дагни только диву давалась, что такая необъяснимая ребячливость сочетается в этой пятнадцатилетней девочке с острым и ядовитым умом.

В Дине отсутствовало всякое кокетство, ее совершенно не заботило, какое впечатление она производит на окружающих. Ее поведение и жесты были естественны, как у шестилетнего ребенка. Она не стеснялась ни своей одежды, ни слов.

Дагни прекрасно понимала, что выдать замуж такое создание – дело непростое. И, по правде говоря, не знала, кому из них придется хуже – Дине или Иакову.

Она испытывала определенное злорадство. И с нетерпением ждала, когда усадьба наконец будет принадлежать только ей. Наступит покой, не будет вражды, не надо будет все время быть начеку, как все эти годы, пока сумасбродная девчонка жила дома.

Свою радость, что она скоро отделается от Дины, Дагни прятала за спешкой и заботами. И чисто по-женски проникалась состраданием к самой себе.

С того дня как Иаков привез Дину домой на своем карбасе, ленсман пребывал в отличнейшем расположении духа. Как он говорил: все обернулось благословением Божьим.

Он не уставал называть замужество Дины благословением Божьим. И ему не приходило в голову, что им руководят личные интересы, а не забота о дочери. Ведь он отдавал ее за хорошего человека.

Правда, иногда его все-таки тревожила мысль, что, выдавая Дину за своего лучшего друга, он оказывает тому медвежью услугу. Не все было так просто. Иаков был слишком хорош… Но ведь он сам добивался этого брака, значит, должен мириться со всеми последствиями…

Бессознательно ленсман радовался, что Рейнснес отделен от Фагернессета горами и пустошами.

Господина Лорка отправили на юг, в Копенгаген. За счет ленсмана. Ленсман недвусмысленно дал ему понять, что больше в нем не нуждается. Об этом было сказано в прощальном письме.

Дина взорвалась от ярости и всадила нож в отцовский ломберный столик времен Людовика XVI, но это не помогло. Ленсман бранился, однако не ударил ее.

За те годы, что господин Лорк учил Дину, она весьма преуспела в занятиях музыкой, научилась играть на виолончели и пианино. «Ее игра на пианино не совсем отвечает ее музыкальным способностям. Но виолончелью она, для любителя, владеет в высшей степени удовлетворительно» – было написано в отчете, который господин Лорк представил ленсману.

При необходимости этот документ можно было предъявить в качестве аттестата. Кроме того, Дина получила вполне приличные знания по истории, как новейшей, так и древней. В определенной степени изучила немецкий, английский и латынь. Но никакого интереса эти предметы у нее не вызвали. Зато она проявила замечательные способности к счету. Без малейших трудностей она складывает и вычитает в уме пяти- и шестизначные числа, а также умножает и делит. Об успехах Дины в чтении было написано немного. Дина не проявила склонности к такого рода занятию. Больше всего ей было по душе то, что требовало сообразительности.

Однако Ветхий Завет она знает почти наизусть, прибавил господин Лорк в виде смягчающего обстоятельства.

Несколько раз он напоминал ленсману, что Дине, возможно, требуются очки. Она неестественно щурится всякий раз, когда открывает книгу или хочет разглядеть что-то вблизи.

По той или иной причине ленсман забыл об этом. Молодая девушка в пенсне – это было бы просто смешно!

Когда господин Лорк уехал вместе со своей виолончелью, тщательно завернутой в ватное одеяло, и своими скромными пожитками, уложенными в фибровый чемодан, жизнь в усадьбе ленсмана сразу сделалась бледной и бесцветной.

Этот усохший, тихий человек обладал множеством мелких достоинств, которых никто не замечал, пока он жил здесь. Но стоило ему уехать – и они стали очевидными.

Дина три дня не являлась домой. Она дневала и ночевала в конюшне. За это время она еще вытянулась. Похудела, черты лица заострились. Словно господин Лорк был последним близким человеком, которого она лишилась.

Она не желала говорить даже с Фомой. Не замечала его, как не замечают навоз, приставший к старой овчине.

Но Дагни было спокойнее без Дины, и потому никто не бранил Дину за отсутствие.

Иногда в дверях появлялась кухарка и манила Дину к себе. Словно бродячую собачонку. Правда, приманить Дину было гораздо труднее.

Дина, как волк, рыскала по окрестностям. Она заклинала господина Лорка не покидать ее. И он был с нею. В ее дыхании. В нежных мелодиях. Везде.

Я Дина. Когда я играю на виолончели, Лорк в Копенгагене слышит меня. Его уши слышат всю музыку. Он понимает все музыкальные звуки в мире. Лучше Самого Господа Бога.

Большой палец у Лорка плоский и изогнутый оттого, что он всегда лежит на струнах. Его музыка осталась в наших стенах. Только ее надо выпустить.

– Что можно сделать с человеком, если он не боится никакого наказания? – спросил ленсман у пробста, у которого должна была конфирмоваться Дина.

– У Господа Свои методы, – многозначительно ответил пробст. – Но они недоступны отцу земному.

– Но вы-то, господин пробст, понимаете, как это трудно?

– Дина своенравный ребенок и своенравная девушка. Когда-нибудь ей еще придется раскаяться в этом.

– Но ведь в душе у нее нет зла?

– Судить будет Господь, – коротко ответил пробст. Он готовил Дину к конфирмации, и ему не хотелось углубляться в эту тему.

В 1841 году Дина конфирмовалась. Все прошло благополучно, хотя ее и не просили подсчитать чистую прибыль, которую получал от торговли ленсман.

После этого, весной, должна была состояться ее свадьба.