Читать книгу Дикие цветы - Хэрриет Эванс - Страница 12

Белинда Бошан должна была остаться только на две ночи, но не уехала даже спустя неделю. Дядя Берти объявился после двухлетнего отсутствия, козыряя загадочным фингалом под глазом, который, по его словам, заработал в споре с воинственным молочником, заблокировавшим ему дорогу. Папины старые друзья Гай и Оливия де Кетвиль тоже приехали на выходные: они знали Кеннета, крестного отца Белинды – в мире мамы и папы все знали друг друга. В отличие от реального мира, где, как обнаружил Бен, все совсем не так.

Пока у них гостили де Кетвили, Бен спал на диване, дядя Берти – в гамаке на крыльце, что ему очень нравилось, а Мадлен пришлось отправить назад к отцу, хотя Корд и считала, что это очень жестоко. Мама была непоколебима и сказала, что Мадлен все-таки нужно показаться дома хотя бы несколько раз за каникулы, потому что полностью игнорировать ее отца нечестно. Корд ответила, и, как полагал Бен, вполне справедливо, что, если он так ненавидел бухту Уорт, зачем было вообще приезжать сюда каждый год.

Йен Флэтчер пришел забрать Мадс после чая, и Корд принялась пристально его разглядывать – раньше они его никогда не видели. Он был тощим и жилистым, носил маленькие щетинистые усы на длинном лице, а голову его венчал такой же щетинистый пучок волос.

– Он похож на зубную щетку, – сказала Корд, и Бен подавил нервный смешок. Отец Мадс не проронил почти ни слова, не встречался ни с кем глазами, а с Мадс говорил, уставившись в пол. Мама пригласила его выпить, и он отказался; Бену понравилось, что она попыталась быть дружелюбной.

– Спасибо, но нам пора возвращаться, – сказал он Мадс, и она потащилась за ним с опущенной головой, вяло махнув рукой на прощание. Корд сжала руку Бена. Им очень не нравилось, что она оставалась с ним в доме Бичез. Ее дом теперь был здесь, с ними, а не с отцом.

Гостья делила комнату с Корд, которая вела себя с нею странно. Бен понимал, что сестра влюбляется в Белинду, и это ему не нравилось. Корд частенько западала на людей: на преподавательницу французского и на Каролин, которая играла в школьной пьесе. В то лето она очень увлеклась поэзией и песнями и постоянно цитировала все, что говорила Белинда. Кроме того, она перестала заплетать волосы в косы, даже несмотря на то, что в отличие от стекающих по плечам волос Белинды, напоминающих покрытую рябью морскую гладь на солнечном свету, ее коричневые волосы, высушенные морем и солнцем, торчали во все стороны.

Они вместе пели в их комнате, и Бен все слышал. Это умиляло. Корд редко пела перед родителями. Она пела в доме, только когда мама загорала на крошечном участке песка перед домом, куда попадало солнце. Обычно по утрам Белинда Бошан тихонько бренчала на своей гитаре, ожидая, пока папа выйдет на крыльцо для репетиции, в ходе которой он смеялся, а она мягко его подбадривала. Она была хорошим учителем, Бен это понимал, особенно с учетом его богатого опыта с плохими. Папин голос совсем не годился для пения, хотя для разговоров он, очевидно, был более чем хорош. Начиная петь, он издавал звук, похожий на хрип висельника; это стало чем-то вроде семейной шутки, и, хотя, когда дети были помладше, папа пел часто и громко, с годами он оценил уровень своих способностей. Он даже отказался от нескольких ролей, в которых нужно было петь. Бен удивлялся, почему отец решил сниматься в «Джейн Эйр»[70], разве что только потому, что все вокруг говорили, что это будет следующий «Хартман-Холл». Под новый сериал выделили большой кусок эфирного времени на Би-би-си в воскресенье вечером, а стартовал он спустя неделю после окончания показа «Хартман-Холл».

Гай де Кетвиль тоже получил небольшую роль в «Джейн Эйр». Его жена, Оливия, была прекрасной театральной актрисой. Обычно Бен и Корд избегали театра – в детстве их заставляли туда ходить, и в их памяти осталось только ощущение слишком колючего вельвета, которым были обиты сиденья в их ложе: он мешал им уснуть. Однако в прошлом году им по-настоящему понравилась одна постановка, в которой играла Оливия. Алтея отвела их посмотреть на папу, игравшего Ника Боттома в постановке «Сон в летнюю ночь» в театре под открытым небом в Риджентс-парк. Оливия в тот вечер играла Титанию. На закате в ветвях зажглись сказочные мерцающие огоньки. Это выглядело настолько волшебно, что дети искренне смеялись и над поцелуем сквозь щель в стене, и над грубыми механиками[71]. Папа играл очень смешно, а в конце пьесы помахал прямо им и назвал их по именам, и все повернулись посмотреть на них, и посылали им воздушные поцелуи – Бену это очень не понравилось, а Корд, напротив, упивалась вниманием весь вечер. Оливия в роли Титании была прекрасна – ужасающа и глупа одновременно. В золотом головном уборе, с сине-зеленым гримом; за ее спиной простирались крылья, а голос звучал пронзительно, со страстной хрипотцой. Она совсем не походила на обычную Оливию, элегантную и слегка надменную, немногословную и всегда с идеальной прической. После спектакля, когда они встретились в театральном баре, дети долго стеснялись заговорить с Оливией, хотя она снова стала собой и переоделась в полосатый топ и укороченные брюки.

– Ну разве она не изумительна? – шептала Корд, пока такси везло их обратно в Туикенем; путь был неблизкий. – Разве она не была самой настоящей королевой? Просто невероятно!

В последний вечер пребывания в Боски Гая и Оливии они все сидели на крыльце после ужина, детям разрешили не ложиться подольше, и Мадлен ужинала вместе с ними. Полная августовская луна висела низко на небосклоне, звезды светили ярче, чем обычно, и созвездие Большой Медведицы висело прямо над крышей к северу от дома.

День был тяжелым и жарким, даже ночью не чувствовалось ни дуновения ветерка. Папа разговаривал внизу по телефону со своим американским агентом. Мама и Берти развалились на стульях, Гай и Оливия сидели на диване. Белинда Бошан сидела на ножной скамеечке, нежно перебирая струны гитары, извлекая из нее случайные аккорды. Сверчки стрекотали в живой изгороди позади них, горели свечи, призванные отпугивать комаров. Стояла полная тишина. Дети сидели на старом узорчатом матрасе, прижавшись друг к другу, полусонные, но не желающие двигаться, чтобы взрослые не вспомнили об их существовании и не отправили в кровать. Внезапно Оливия заговорила:

Она не продекламировала эти строки и не повысила голоса, просто мягко проговорила, но у Бена по всему телу пробежали мурашки. Строки были ему знакомы – Алтея научила этой строфе детей, как песенке, которую можно петь, когда страшно, или если приснился кошмар, или когда по возвращении в темный дом, до того, как мама включает свет, движущиеся тени заставляют их подпрыгивать от испуга. Но, услышав эти слова сейчас, Бен вместо успокоения почувствовал страх. Мы все умрем и превратимся в прах. Он укусил себя за большой палец, отгоняя плохие воспоминания, но смог остановить их. Когда они возвращались, все происходило так: ему было хорошо в течение нескольких дней, иногда даже недель, а потом что-то случалось, и он снова обнаруживал себя привязанным к стулу, и все разворачивалось перед ним заново. Он сжал свою изувеченную левую руку правой и сглотнул, отгоняя тошноту.

Внезапно Корд, скрытая ночной теменью, подхватила песню.

Она на секунду остановилась, чтобы прочистить горло. Ее рука обхватила руки Бена и сжала их.

Она пропела еще два куплета, продолжая сжимать его руки. К последнему куплету ее голос устал, и он получился громче остальных. Белинда Бошан подобрала несложный мотив на гитаре. Когда песня кончилась, наступила тишина, и Бен сжал руки сестры еще крепче.

– Я знаю, ты много чего боишься, – сказала ему Корди так тихо, что даже полусонная Мадс не услышала бы. – Я очень хочу, чтобы ты не боялся, Бен. Я всегда буду присматривать за тобой. Обещаю. Мы же Дикие Цветы.

Он ничего не ответил – его душили слезы.

– Слышишь меня? – так же тихо спросила она. – Я обещаю. Я всегда буду за тобой присматривать. Мы всегда будем вместе.

Он кивнул, все еще неспособный говорить, и снова сжал ее теплую маленькую руку.

Белинда отложила гитару.

– Корд, – спросила она странным голосом. – Кто научил тебя этой песне?

– Мама, – рассеянно ответила Корд, все еще глядя на брата. – Ей нужно было выучить это в театре Сентрал.

– Я в том смысле… – Белинда моргнула. Она повернулась к маме, улыбавшейся Корд. – Кто-то учил ее петь так?

Мама выглядела сконфуженной.

– Нет. Но у нее и правда милый голосок, верно, Корд? Всегда был.

– Да, – тихо сказала Белинда Бошан. – Да, действительно. Мне только интересно…

Оливия легонько захлопала в ладоши.

– Присоединяюсь! – сказала она. – Это было изумительно, Корди. Лови воображаемые букеты, примадонна!

Бен знал, что Корд не понравятся ни аплодисменты, ни лесть; она пела не ради показухи или одобрения, а потому, что пение было частью ее самой столько, сколько он ее помнил. Его первое воспоминание о сестре – Корд в вишнево-красном вязаном кардигане с прикрепленной к нему розой что-то мурлычет себе под нос, лежа в своей детской кроватке и задрав ноги высоко в воздух.

Белинда встала, запнувшись о расшатанную доску в полу. В дверном проеме она остановилась.

– Ты родилась для пения, Корд, – сказала она. – Это твой дар. Ты должна его использовать.

И она спустилась вниз, оставив остальных переглядываться друг с другом. Корд молчала и лишь смотрела туда, где стояла Белинда Бошан. Мадс захихикала.

– Она всегда такая драматичная.

– Белинда? Она веселая и иногда переигрывает. Но мне она нравится, – сказала мама, отпивая из стакана. – Профессиональное пение было ее главной мечтой, знаешь ли. Но у нее появилось новообразование на голосовых связках, и в прошлом году его удалили. С тех пор она не может петь, – глядя на Корд, она добавила: – Это дар, дорогая, она права.

– Она не смешная, – резко сказал Бен.

Он увидел, как его мать повернулась к нему, и тут же покраснел.

– Дорогой, я над ней и не смеялась.

– Она не переигрывает, она просто честная, но тебе не понять… – Он умолк, лицо его горело. Настала тишина. Он не мог сказать то, что хотел сказать маме последние несколько лет. Но все изменилось в эту неделю, когда он встретил Белинду. Несмотря на разницу в семь лет, он собирался сказать ей, что любит ее и что возраст не имеет значения. Папа намного старше мамы, хотя пример из них получился так себе. Бен поклялся, что найдет способ разбогатеть, чтобы Белинде не пришлось больше преподавать, и что найдет кого-нибудь, кто исправит ее голос, и станет присматривать за нею во всем остальном… Ее мягкий голос, ее ласковый характер, ее груди, колышущиеся под блузкой… Она была естественной и живой.

– Она не лжет. В отличие от тебя.

Повисла густая коварная тишина.

– Что это значит? – сказала наконец Алтея с угрожающей ноткой в голосе. Она услышала, как Гай что-то прошептал Оливии.

– Ты знаешь, что, мама! – сказал он дрожащим голосом.

Он знал, что они балансировали на самом краю и что следующий шаг станет шагом в пропасть.

Бен покачал головой.

– Это было всем, чем она хотела заниматься, и у нее это забрали. Вот… вот и все. – Бен пожал плечами, отступая от края пропасти. Но про себя подумал, я знаю все про вас с папой, я знаю уже три года.

Гай пробормотал что-то про явку с повинной, и Оливия кивнула в знак согласия. Бен увидел, как она подняла бровь, глядя на улыбающуюся Алтею. Его обуяла ярость: все они – лгуны и обманщики.

Оливия встала.

– Молодец, Корди, – сказала она, посылая ей воздушный поцелуй. – Это было по-настоящему прекрасно. Когда-нибудь я увижу тебя на сцене Ковент-Гардена[72]. Запомни мои слова. Она зевнула. – Боже, как же я вымотана.

Мама тоже внезапно заметила, который час.