Читать книгу Истинный принц - Хэйлоу Саммер - Страница 2

Несмотря на то, что откровения Випа преследуют и не дают мне покоя весь оставшийся день, своей фее я об этом ничего не рассказываю. Это только подтолкнет ее к дальнейшим литаниям по поводу краха моего брака в обозримом будущем. И все же мне очень хочется показать ей письмо, которое я нашла в кормушке. Я дожидаюсь, пока Этци и Каникла не отправятся спать поздним вечером, а мы обе не останемся наедине перед камином.

Мой линдворм Львиное Сердце распластан на полу, извиваясь вокруг наших двух кресел так, чтобы полностью вписаться в размеры салона. Как и все представители его рода, он спит с открытыми глазами, а когда выдыхает, то выбрасывает в воздух крошечные облачка дыма. Он не может извергать огонь – для этого он находится в чересчур дальнем родстве с настоящими драконами, но в самые холодные дни мне нравится греть руки над его ноздрями. Очень удобно.

Моя фея, уже выпившая свой чай с добавкой «для души» (как она это называет), с завидной регулярностью натыкается на поджатый хвост Львиного Сердца – собственно, каждый раз, когда ей из-за усердного потребления чая приходится снова и снова посещать укромную комнатку за гардеробом.

И вот сейчас, когда она возвращается после очередного похода, я достаю письмо и рассматриваю его в отблеске пламени камина.

«Начинается, – по-прежнему написано там. – Готовься, дочь нечестивой!»

Я переворачиваю и кручу бумажку в руках в поисках дополнительных подсказок, но ничего не нахожу.

– Что это? – с любопытством спрашивает фея.

На самом деле, она говорит: «Что… ой… упс?», потому что недостаточно высоко поднимает ногу над хвостом моего дракончика, но я все равно ее понимаю.

– Это письмо, которое я нашла в снежном буке.

– В святыне?

– Это не святыня, а потрепанный годами почтовый ящик.

– Конечно, это святыня! – возражает она. – В них странники оставляли небольшие подношения и пожелания богам и духам. Они просили их о безопасном путешествии.

– Так или иначе, теперь это кормушка, и сегодня днем я обнаружила в ней сомнительное послание. И сейчас я хочу узнать от тебя, снабжена ли эта бумажка какой-нибудь магической чепухой или это просто пошлая записка от злонамеренных людей?

Моя фея-крестная хватает бумагу, падает на стул и, хмурясь, изучает ее содержание. А потом бросает улику в огонь.

– Эй, это…

Я делаю паузу, потому что бумага неестественно быстро превращается в мелкие светящиеся точки, принимающие форму головы животного. Она выглядит как…

– Черт рогатый! – вопит фея, но мне так совсем не кажется. Мне эта голова больше напоминает морду лисы с нимбом. Но что бы это ни было, оно на мгновение вспыхивает, смотрит на нас и тут же исчезает.

Моя фея вскакивает с кресла, с удивительным хладнокровием и ловкостью перепрыгивает через Львиное Сердце и несется на кухню. Сначала мне хочется остаться с отрешенным видом сидеть в кресле, словно меня это совсем не обеспокоило, но любопытство подрывает мое достоинство. И вот я тоже вскакиваю и бегу следом.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Что это была за лиса? И что она означает?

Моя фея выдергивает луковицу из связки на потолке, почти одновременно с этим роется в отделении для столовых приборов в поисках тесака и кричит:

– Куриное яйцо и яблоко – скорее!

Я подчиняюсь, хотя подозреваю, что моя фея ведет себя неразумно. В будущем мне следует отказывать ей в добавке «для души» к чаю. Как известно, это не делает людей более рациональными.

Тем временем моя фея находит большой нож и принимается кромсать им лук. Не могу на это смотреть, но она и в самом деле режет только лук, а не свои пальцы, и в конечном итоге у нее остается половинка луковицы, четверть луковицы и две восьмых части луковицы. Далее наступает очередь яблока.

– У нас есть рыбий глаз? – спрашивает она.

– В холодильном погребе, – говорю я. – В рыбьей голове.

– Принеси.

– Уверена?

Свирепый взгляд феи, треск, с которым тесак падает на разделочную доску, и две подскочившие в воздух половинки яблока заставляют меня поторопиться. И хотя в этот момент я серьезно считаю, что мои действия попахивают сумасшествием, все же вытаскиваю из бочки с кусками льда замороженную селедку и спешу обратно на кухню, где моя фея складывает части лука, разрубленное яблоко и яйцо вместе со скорлупой в котелок и заливает все это кружкой пива.

– Вообще-то это должна быть медовуха, но нам так быстро ее не раздобыть, – извиняющимся тоном поясняет она. – Давай помоги мне повесить котелок над огнем. Принесла рыбий глаз?

Я подаю ей мерзлую селедку, и она снова пускает свой тесак по воздуху и отрубает ей голову. Так быстро, что я едва успеваю разглядеть, как оставшаяся часть рыбы соскальзывает со столешницы и попадает в пасть скрывающегося внизу Гворрокко. Кот выглядит потрясенным, вероятно потому, что рыба примораживает ему язык, но это не мешает толстяку сбежать из кухни с добычей. Ведь уже бывало так, что я под угрозой сурового наказания вытаскивала из его рта самые лакомые кусочки.

Но сегодня я слишком зачарована действиями моей феи-крестной, чтобы отбирать селедку у Гворрокко. Вместо этого смотрю на пар, который постепенно начинает подниматься из котелка: кипящее пиво с луком, яблоками и яйцами – не самое гурманское сочетание, скажу я вам. А когда моя фея, поплевав на рыбью голову и нашептав над ней какие-то странные изречения, опускает ее в свой бульон, мне становится окончательно ясно, что в рот этот суп я не возьму. Ни капли!

Моя фея вытирает пот со лба.

– Фух! – выдыхает она. – Все, что можно было сделать, мы сделали. Остальное не в моей власти.

Варево в котле воняет просто невыносимо. Но все, что можно было сделать, мы сделали. Ясненько. Я тоже так думаю.

– А теперь? – спрашиваю я.

– Подождем, – отвечает моя фея.

– Чего?

– Ответа, конечно.

– Не могла бы ты, если тебя, конечно, не затруднит, выразиться таким образом, – говорю я так сдержанно, как только могу, – чтобы современный, совершенно обычный человек понял, что заставляет одержимую старинными историями и призраками травницу загрязнять кухню, делая вид, что решается вопрос жизни и смерти?

– Возможно, это была ложная тревога, – признается добрая фея.

Она скептически смотрит на котел над огнем. Он не взрывается, мы не слышим голосов из загробной жизни, а из куриного яйца в дьявольском бульоне не вылупляется дракон.

– Там! – вдруг восклицает она и хватает меня за руку так крепко, что я с трудом подавляю крик. – Ты его видишь?

Она указывает не на котел, а на сумеречный свет коридора, соединяющего кухню с салоном. Там что-то движется. Но что?

Моя фея производит ужасный шум, потому что в поисках чего-то подходящего опрокидывает башню из кастрюль. Я слышу это, но не могу повернуться и посмотреть на нее, потому что существо в коридоре постепенно возникает из темноты. Хочется верить, что это Гворрокко крадется обратно на кухню, но эта штука слишком большая, слишком тонкая и слишком тенистая. Это мог бы быть силуэт лисы, если бы не был таким худым, а его уши – слишком заостренными.

Тварь тянется к котлу. Она явно борется с этой тягой, но колдовские силы в вареве моей доброй феи сильнее, чем очертания тощей лисы. Тень все больше и больше вытягивается в длину и жутким образом ползет к очагу. И вдруг его втягивает прямо в нутро кипящего бульона! Раз – и его нет! Моя фея тут же нахлобучивает на котелок огромную крышку.

– Держи! – вопит она мне. – Оно не должно убежать!

Она выбегает из кухни, оставив меня наедине с дребезжащей крышкой под руками. Котелок гудит так, словно в нем бушует буря, и мне требуются обе руки и вся моя сила, чтобы держать крышку закрытой.

В какой-то момент ярость в котле начинает угасать. Крышка перестает шевелиться, внутри становится тихо. Через несколько минут фея возвращается на кухню и ногой толкает табуретку в сторону очага.

– Я потушила огонь в камине, – объясняет она мне, забираясь на табуретку. – Теперь мы можем рискнуть. Сдвинь крышку в сторону. Но только совсем чуть-чуть, чтобы могло выйти немного пара.

Ее голова высовывается из этого приподнятого положения над краем котла, и когда я следую ее распоряжению и немного отодвигаю крышку в сторону, она принюхивается к дымку, который поднимается из котелка. Вопреки моим ожиданиям, он воняет не луком, пивом и рыбой, а источает аромат леса и грибов. Вдохнув этот запах, вижу перед своим внутренним взором картину, которая кажется мне такой реальной, будто эта сцена происходит где-то в другом месте.

Я смотрю на гостиную дома с низкими потолками: за столом сидят семь фигур – не выше детей, но со взрослыми лицами. На столе, свернувшись клубочком, лежит спящая лисица, ее шерсть слабо светится.

– Она вернулась! – восклицает карлик во главе стола. – Слишком рано.

Мех лисы внезапно перестает светиться, одновременно с этим образ в моем сознании темнеет и гаснет.

Я испытываю облегчение, потому что теперь все снова становится более или менее нормальным, за исключением феи, которая внезапно начинает хохотать как безумная.

– Фея? – озадаченно спрашиваю я, закрывая щель между котлом и крышкой. Приятный запах леса и грибов снова уступает место пронзительной рыбно-луково-пивной вони.

– Я хороша! – торжествующе кричит она. – Я о-о-очень хороша!

– В чем именно?

– Вот в этом, – поясняет она. – Это был опасный дух, который следовал за тобой по пятам, хотел повлиять на твою волю, загнать тебя в ад! Ну, или по крайней мере туда, откуда он пришел.

– В место с семью гномами?

Моя фея ошарашенно смотрит на меня.

– Откуда ты это узнала?

Я пожимаю плечами, но фея-крестная настолько вдохновлена своей способностью загонять духов обратно в ад, – и это несмотря на то, что у нее было только пиво, а не медовуха, – что мгновенно забывает о заданном вопросе.

– Мы должны разработать план битвы! – свирепо восклицает она. – Мы должны… должны… Ох, что-то мне совсем нехорошо.

Она спускается с табуретки и снова оказывается той маленькой фигуркой с поникшими плечами и слегка бегающим нервным взглядом, которая мне так знакома.

– Холодно, – шепчет она.

– Возвращайся в салон, – предлагаю ей я. – Завернись в одеяло у камина. Я принесу тебе чашку чая и капну туда кое-чего «для души», как только вылью этот отвратительный бульон в сад и открою все окна.

Она благодарно кивает.

– Да, звучит хорошо. Только… камин погас. Я ведь потушила огонь.

– Понимаю, – говорю я, хотя, в сущности, почти ничего не понимаю. Я могу связать между собой то, что огонь, в котором сгорело письмо, нужно было потушить, чтобы лисица окончательно потонула в нашем рыбном супе, но логическая связь всего этого ускользает от меня, и в конечном счете никакое объяснение в мире не меняет принципиального безумия всего происходящего.

– Клэри?

– Да, моя дорогая фея-крестная?

– Мы обязательно должны выяснить, кто эти гномы и что они замышляют. К сожалению, я понятия не имею, как нам это сделать.

– Ты думаешь, они задумали что-то плохое?

Она молчит, но испуганное выражение ее лица говорит о многом.

– Возможно, нам поможет Испе́р? Когда приедет в следующий раз.

Моя фея качает головой.

– Почему нет?

– Это дело касается духов и призраков. Нынешние волшебники ничего в этом не понимают.

– А кто тогда понимает?

– Моя бабушка знала в этом толк. Но до своей смерти она успела обучить меня малой части того, что знала. Кроме нее, был еще один сумасшедший мельник, но он тоже давно мертв.

– То есть ты – единственная, кто что-то понимает в этой области?

– Единственная, кого я знаю.

– Но где-то ведь должны быть книги или свитки, в которых старожилы нашей родины описывали старые поверья.

– Древние поверья передавались устно, – объясняет моя добрая фея. – Записывать секреты и тайны было нельзя. Они передавались в сказаниях и песнях, которым матери учили своих дочерей.

– Под этим ты подразумеваешь истории о туманных нимфах, Богах природы и подданных Короля-Призрака?

– И их тоже. Но настоящее знание намного сложнее. Оно находится в крови и должно быть разбужено, как разбудила его во мне моя бабушка. К сожалению, большая часть этой крови вымерла.

– О, ну хватит уже этих высокопарных речей о крови. Разве ты не можешь просто задать бабушке вопрос? Ты всегда убеждаешь меня, что нужно говорить с духами мертвых.

– Хм, да.

– Что да?

– Нужно, но поговорить с бабушкой мне еще не удавалось никогда.

Тот триумфальный всплеск восторга, который пять минут назад поверг мою фею-крестную в экстаз, прошел. Удрученная, без сил, она плетется прочь из кухни.

Какое-то время я нерешительно стою на одном месте и только тогда замечаю дрожь в теле. Что, черт возьми, делали эти гномы? Что они собирались сделать со мной? Словно все несчастье заключается в бульоне в котле, я в гневе тащу его в ночной сад и выливаю беду в снег. Затем проветриваю кухню, укрываю свою фею, заснувшую перед холодным камином, вторым одеялом и поднимаюсь в свою комнату в башне.

В моей башенной комнате больше нет сквозняков и сырости, как год назад. Плотники отремонтировали крышу, а небольшая печка гарантирует, что у меня изо рта при дыхании не будут появляться клубы пара. Пушистый коврик у кровати льнет к моим босым ногам, подушки и одеяла в постели – мягче некуда.

В слабом мерцании свечи распускаю свои каштановые волосы, которые стали более гладкими и сияющими, потому что я регулярно расчесываю их и даже, можно сказать, достойно укладываю. Причесывая свои локоны, я смотрю в зеркало в поисках ответов на самые насущные вопросы. Но отражение в зеркале отвечает мне только на один из них: «Ты должна срочно прекратить роман между Каниклой и ее поваром! Потому что, если и дальше продолжишь запихивать в себя столько фирменных пряников, сколько съела за последние две недели, вместо лунного лица получишь лицо в виде воздушного шара!»

Я смотрю на свое отражение. Да, теперь на моих ребрах куда больше плоти, нежели тогда, когда я познакомилась с Испе́ром. Но это хорошо. Раньше я слишком много работала и слишком мало ела. Следы, которые оставил на мне наш новый скромный достаток, заставляют меня выглядеть здоровее.

Мое лицо круглое от природы независимо от того, как много или как мало я ем, а поскольку кожа у меня очень светлая, Испе́р предпочитает называть меня Лунолицей. Он утверждает, что это неуклюжее выражение его глубочайшего восхищения, но мы оба знаем: такое сомнительное прозвище проистекает из его склонности раздражать меня, заставляя кровь приливать к моим щекам и губам.

Эмоции всякого рода делают меня красивее. Неважно, сердита я или влюблена, мои золотисто-карие глаза начинают светиться, а губы становятся темно-красными. В такие моменты я наиболее уподобляюсь девушке, которая раньше всегда навещала меня и которая, как я теперь знаю, была моей матерью. Эта внутренняя живая пульсация, иногда захватывающая меня, постоянно жила в моей матери, которая в то же время излучала глубочайшее спокойствие.

Какие бы мрачные древние истории мама мне ни рассказывала, она всегда делала это с почти невидимой улыбкой на лице. Она знала, что такое счастье, хотя в глазах большинства людей ее жизнь, должно быть, была сплошным несчастьем. Она была слишком молода для работы, которой зарабатывала на жизнь, слишком молода, чтобы стать матерью, и слишком молода для смерти и зимы, которая забрала ее до того, как мне исполнилось шесть. И все же у меня никогда не возникало ощущение, что она видит себя такой. Таинственный покой наполнял ее, который, вероятно, может понять только тот, кто нашел его. Да, я вижу ее, когда смотрю в зеркало. Но я – не она.

– Если бы ты только объяснила мне то, что я должна знать, – говорю я отражению. – Кто мой настоящий отец и о чем говорят старые истории.

Мое отражение, ясное дело, молчит.

– Знаешь, – говорю я, – мне все равно, знают люди в Толовисе о женитьбе Испе́ра или нет. Я не планирую когда-либо там появляться. Но мне не нравится, что Вип так сочувственно смотрит на меня, когда говорит об этом. Его жалость так снисходительна, словно он внезапно оказался на три ступени выше меня на лестнице жизни! Конечно, меня удивляет и то, что Испе́р отрекся от меня. Знаю, что на это у него будет причина. Какая-нибудь да будет. У него так много причин для разного рода вещей, о которых он не хочет мне рассказывать. Я вышла замуж за незнакомца. Но как ни странно, я ни чуточки не сомневаюсь, что этот незнакомец меня любит.

Я киваю своему отражению в зеркале.

– Спасибо за разговор, – говорю я. – Теперь мне гораздо лучше. Спокойной ночи, мама!

И пока я раздеваюсь, гашу свечу и забираюсь под свои мягкие одеяла, в очередной раз поражаюсь тому, что моя фея оказалась права в этом вопросе: сколько раз она внушала мне, что я должна поговорить с матерью. С духом моей мамы, что бы это ни значило. Я долго противилась, но теперь это вошло в привычку. И в такие дни, как сегодня, эта привычка указывает мне путь.